сказочные снежинки перед новогодней ночью и хитрая веточка омелы

– лоорд, – протяжно кричит шакал, залетая на мустанге в четвертую, – знаешь! что! я! сейчас! понял!? лорд в ворохе одеял смотрит на табаки сквозь сон, улыбается непонятно чему, зевает, не понимает, что вопрос задают какой-то, зато громкое шакалиное «лоорд» оседает в груди теплотой. – мм? – мычит лорд, наблюдая за шакалом, руки которого плещутся по воздуху туда-сюда. табаки резво подъезжает ближе, перебирается на общую кровать, теснит курильщика – он на это хмурит брови, но ничего не говорит, только очень громко думет, но шакалу сейчас не до него – и садится вплотную к эльфийскому принцу. – представляешь, – шепчет в ухо лорду табаки заговорщически, будто делится самой страшной тайной, стараясь сдерживать себя, чтобы не закричать на всю четвертую об этом невероятно важном известии, – гулял я себе во дворе, снег, птички, ветерочек, хорошо так, и тут бац! – это «бац» всё же не удаётся сдержать в шёпоте, заставляя некоторых из состайников заинтересованно повернуться на шепчущуюся парочку, – и тут бац, – продолжает тише, – снежинка! меня! в губы! п-о-ц-е-л-о-в-а-л-а! и и и это ещё не всё, она мне сказала, что грядёт драконье время. поэтому поздравляю, дорогой лорд-дракон, с твоим временем! – шакал с одобрением треплет макушку лорда, на что тот успевает возмутиться прежде чем табаки меняет тему. слова его льются уже в другом направлении, а лорд перестаёт уделять болтовне шакала внимание – заваливается спать дальше. табаки замечает равнодушие к его персоне, дуется немного для вида, а после подползает к курильщику – он хотя бы забавно реагирует на россказни шакала. табаки ненавистник и повелитель времени, табаки не любит часы, не любит дни, годы, календари и всё, что даёт чёткое понятие временного промежутка в этом пространстве. однако шакал любит праздники, как бы это не шло вразрез с этой ненавистью ко времени. поэтому, когда на всю четвертую он заявляет, что в этот раз они отпразднуют все праздники, которые он только накопал, состайники только страдальчески выдыхают, стараясь свалить куда подальше от задумок шакала. – эгей, эгей, не разбегайтесь! – взвизгивает табаки, совсем не удовлетворённый такой реакцией, – я ещё даже не начал! первым у нас йоль, нам нужно найти полено или как его там, йольское дерево? так, а потом у нас католическое рождество, потом новый год, а потом православное рождество, ещё есть старый новый год, но я так и не понял, когда он, но словосочетание «старый новый» мне нравится, потому что напоминает мне меня, – рассуждает табаки, разъезжая по комнате. его воодушевление плещет через край. сфинксу всё равно, слепому и подавно, курильщик вроде даже за, как и горбач, а лорд спит, не подавая признаков жизни. – тьфу на вас, – обижается табаки, укатывая в коридор. демонстративно обижается шакал ещё несколько дней и, кажется, не собирается это прекращать. выпятив грудь, он игнорирует состайников, сбегает убалтывать девушек и жаловаться им, что его родная стая – как так – не принимает, не поддерживает его предрождественские нововведения в общественную жизнь стаи! – долго он на этот раз, – задумчиво тянет сфинкс, пытаясь почесать себя ногой, – может уступить уже ему, – он смотрит в слепые глаза напротив. – надо бы, – кивает бледный. на том и решают. лэри откуда-то притаскивает целую коробку мишуры, русалка приносит колокольчики, слепой предлагает повесить мышей (его идею не поддерживают), а горбач приносит шишки и еловые ветви, которыми вскоре начинает пахнуть вся четвёртая. мишура свисает со всего, с чего только можно, к потолку приклеиваются разноцветные гирлянды, из веток собирается подобие ели, на которую каждый вешает частичку себя: носки, пластинки, бубенцы, шарфы, браслеты, бусы, новогодние шары, бумажные самолётики и другой блестящий или неблестящий хлам. самым волнующим событием становится веточка омелы, которую лэри с довольной ухмылкой вешает над входной дверью. лорд невольно косится на неё каждый раз, думая о том, что не хотел бы целовать того же сфинкса или и того хуже, слепого. табаки не может скрыть своего удивления, когда въезжает в комнату. огни переливаются красный – жёлтый – зелёный – синий; пахнет еловыми ветками и мандаринами, а все его состайники укутаны в мишуру, новогодние свитера и гирлянды. – мои вы дорогие! – взвизгивает табаки, расчувствовавшись, – любимые мои состайники! простите, что гадости про вас говорил! – табаки въезжает дальше, осматривая преобразившуюся четвертую. – с йолем тебя, шакал, – говорит сфинкс. – и с рождеством, – добавляет горбач. – и с новым годом, – с улыбкой – что удивительно – заканчивает слепой. – ну не в один же все день! а как же! а как же растянуть праздник! – отвечает табаки, скрывая за маской этих слов то, как он тронут, – эй, бог с вами, в честь этого события мы должны открыть запрятанную мной особую бутылку хвойного, – он потирает руки, и все выдыхают с облегчением: шакал больше не злится. праздник устраивается масштабный. снег периодически стучит в окна, но его плохо слышно: на проигрывателе крутится пластинка с новогодними песнями, а народу по ходу прибавляется всё больше и больше. представители других стай прознав о негласной новогодней вечеринке стремятся успеть попасть туда, пока место в четвёртой не закончится. девушки приходят с притаенными сладостями, черный с недовольным лицом приходит, чтобы посидеть и поговорить с курильщиком – сомнительное решение, валет притаскивает гитару и обещает сыграть что-нибудь чуть позже, стервятник притаскивает свои настойки и неожиданно оказывается под омелой с рыжим. их поцелуй застаёт врасплох домочадцев, а после, когда подмечается веточка омелы, вызывает их восторженные возгласы. теперь те находят новое увлечение – встречать новоприбывших и заставлять их целоваться. веселье длится до самого утра, когда начинает светать, а лучи негреющего солнца – падать на лица домовцев. многие в полудреме выбираются из мишуры, чтобы добрести, доехать или дохромать до своей стаи. табаки, учтиво прощающийся с русалкой, рыжей и мухой, как настоящий гостеприимный член стаи, что принимала их у себя, останавливается в дверях на секунду. в то время как лорд въезжает в комнату. их взгляды сталкиваются. вокруг тишина, все спят или делают вид, что спят, мир будто затих для ни двоих. оба смотрят друг на друга не в силах поднять взгляд наверх. – над нами омела, знаешь ведь, луноликий? – прищурив глаза, говорит шакал, разрывая их неловкие переглядки. лорд может сказать, что вообще-то плевать, никто на них не смотрит и никому они не должны, но язык прилипает к нёбу. он все-таки поднимает взгляд на эту несчастную ветку. – так и что же, – отвечает лорд, стараясь оставаться беспристрастным, – поцелуешь меня теперь? шакал приглушенно посмеивается: каков хитрец! – а ежели и поцелую, разве дашься в мои шакалиные лапы? – хмыкает табаки, внимательно изучая лицо лорда в холодном солнечном свете. – проверь, тогда и узнаешь. выдержки у лорда оказывается больше, а шакал терпеть не намерен: раз захотел заполучить, то заполучит. их коляски сталкиваются, и табаки нетерпеливо хватает лорда за подбородок. худые пальцы, увешанные кольцами, покрытые рисунками и чем-то сладким, нежно проходятся по нежной коже эльфийского принца. шакал подплывает к его лицу медленно, чтобы резко впиться в губы лорда, кусая, ненасытно. сбавляя обороты до менее пылкого, более нежного и душевного поцелуя. – ну, с новым годом тебя, дракон, – хихикает табаки, довольный тем, какое выражение появляется на лице лорда. – с новым годом, табаки, – шепчет в ответ тихо лорд, проезжая в комнату, спеша поскорее забраться на свою часть кровати.