Греция

cras amet qui numquam amavit quique amavit cras amet

Осаму уже бывал в Греции. Позапрошлым летом, на Спеце, с Ринтаро. Тогда он воображал, что их встретят так же, как и Николаса Эрфе из «Волхва»: придется преодолеть сложнейший — и в той же степени интересный — психологический квест, познать себя и ближнего своего, уйти друг от друга, чтобы снова сойтись в какой-нибудь забегаловке в Роппонги. Ожидания не оправдались — кроме одного, пожалуй: уйти друг от друга всё-таки пришлось. Осаму не знает, что привело их к самому краю — Арголикос, сосны, пожары или маленькое недоразумение, виной которому бывший либеро Итачиямы. Началось-то всё с Атсуму. Нет, наверное, с Сакусы. Вообще, с того, что эти двое сошлись, пропотев за Черных Шакалов четыре года. Тесное знакомство с Сакусой повлекло за собой и принятие в «свой круг» его двоюродного брата, Комори — который, в свою очередь, сдружился с Ринтаро: оба обожали удон, походы и фотографию. Галерея Суны потихоньку пополнялась физиономией Комори, и сердце от этого, конечно, не истекало кровью — но что-то периодически застревало в горле шершавым комом. В целом, Осаму не замечал, чтобы их с Ринтаро отношения как-то менялись, вот абсолютно. Всё было так же, как и всегда: общий душ, книжные вечера, презервативы с клубничной смазкой, зелёный чай по утрам, съёмная в центре Бункё. Идеальная жизнь, что тут скажешь. Прожив так неполных два года, Осаму решил, что можно разбавить счастливую семейную жизнь «медовым месяцем». Идеалам не изменил — выбрал Грецию, о которой грезил еще с двадцати, познакомившись с творчеством Фаулза. Сунарин не пытался сопротивляться, соглашался на всё, что предлагал Осаму — остров, туристические локации, дата поездки. Осаму и не думал, что отсутствие спора могло брать начало с простого факта, что Ринтаро это не очень-то интересовало. Силой человека к берегам Эгейского моря не протащить, но того, кто равнодушен к любой авантюре, можно усадить в самолёт и за руку довести хоть до неприметного храма в любой точке острова. Осаму всё нравилось — поцелуи в номере старого отеля с деревянным полом и скрипучей кроватью, вечерние прогулки по берегу, знакомство с давними жителями Спеце, их подготовка к фестивалю Армата, возможность в любой момент скрыться в сосновой чаще и, самое главное, придуманные воспоминания, принадлежащие не ему, Осаму, почерпнутые со страниц любимого произведения. Осаму всё нравилось — кроме засветившегося на телефоне Суны сообщения от Комори: «пора всё решить» Ну, тема для разговора у Суны с Комори всегда находилась, ничего особенного в этом сообщении, каким бы пассивно-агрессивным оно ни выглядело, Осаму не разглядел. И рыться в чужой переписке тоже не собирался — наоборот, он взял телефон, чтобы передать его Суне, как только тот выйдет из ванной, и (случайно, наверное) движением пальца разблокировал экран: чат был пустой, за исключением последнего сообщения. Вот что начало настораживать. Осаму не раз замечал уведомления от Комори, с чего бы стирать все сообщения? «мне стыдно перед Осаму, но молчанием ты ему не поможешь» «или просто оставь меня, тоже вариант» Странно, Осаму эти сообщения до сих пор помнит. Слово в слово, даже обидно. И что это было? Осаму не знал, поэтому решил не гадать, спросил напрямую, стоило Суне вернуться — обнаженному, с расчесанными назад мокрыми волосами и полотенцем на плечах. В таком виде Суна казался невероятно уязвимым — наверное, где-то в глубине души Осаму понимал, о чём пойдет речь, и ощущение, что каждый вопрос обнажает Суну ещё больше, осторожно снимая кожу с крепких бёдер и плеч, практически убивало. Суна не стал тянуть, как его и просил Комори — сказал, что они целовались. На замечание Осаму, что Комори слишком требовательный для того, кто получил всего один поцелуй, Суна решил промолчать. Тишина была оглушающей. Осаму не смог её вынести — и попросил Ринтаро не превращаться в ещё одного Матсукаву, который крутится то в Париже, то в Токио. Суна собрал чемодан тем же вечером, при Осаму. Ни в том, как он натягивал помятую футболку, ни в том, как выносил из комнаты вещи, не чувствовалось никакой вины. Его будто что-то задело, оскорбило даже. Осаму не мог гадать — он быстро устал от свалившейся на голову ситуации. Хотелось остаться наедине с окружавшими здание соснами и крепко уснуть под стрекот сверчков. Вообще, Осаму часто справлялся со стрессом с помощью сна. Помогло и в тот раз. Два года прошло, и Осаму всё это принял и пережил. Легче, чем предполагал. Они с Ринтаро, конечно, потом ещё встречались в Токио — один раз, чтобы объясниться, второй, чтобы Суна забрал свои вещи, третий — совершенно случайно, на светофоре, пока оба переходили дорогу навстречу друг другу. Удивляет, конечно, что Осаму так и не смог по-настоящему возненавидеть ни Комори, ни Суну. Просто в ненависти не было никакого смысла. Осаму сосредоточился на лепке рисовых шариков и открытии собственного бизнеса. Это сработало. Снова влезать в отношения не хотелось, но отказываться от отдыха после нескольких сезонов усердной работы Осаму не собирался — и опять решил отправиться в Грецию, в этот раз на Патмос, один. Потому что Осаму ни капли не травмированный, вот правда. Если он не преисполнился ненависти к бывшему, поймав того на измене, то винить локацию, где произошел разрыв, и подавно не стоило. Эта поездка была другой. Больше всего Осаму запомнился непримечательный местный храм — постройка казалась ветхой, заброшенной, но неподалеку нашелся смотритель, выпрыгнувший из приделанной ни к месту деревянной будки. Даже взял плату за вход. Заброшенный греческий храм — оказывается, именно в этом Осаму и нуждался последние пару лет. Скрипящий местами пол, стены из светлого камня, из года в год превращающиеся в пыль, окно в самом центре потолка, из которого, наверное, ночью можно увидеть луну — каждая деталь захватывала дух. Осаму не умел писать стихов, но тут же захотелось сделаться каким-нибудь Горацием или Вергилием, чтобы передать непростыми словами в той же степени непростые чувства. Покинув храм, Осаму вдруг понял, что хотел бы этот момент с кем-нибудь разделить. Не сказать, что ему не хватало именно Ринтаро — скорее, не хватало просто человека рядом. Человека, с которым можно было бы тем же вечером объесться мусакой в прибрежной закусочной. Человека, который повёл бы его с утра на пикник — на скалистом лугу перед лесом, с видом на бесконечное Эгейское. Человека, который потом отвёз бы Осаму через несколько десятков километров прямиком в сердце Турции. Человека, которого можно было бы удачно превратить в объект обожания, зная наверняка, что подвохам в этих отношениях места нет. Идея курортного романа никогда не привлекала Осаму — как и любые краткосрочные отношения в целом. Этот вариант отпадал, хоть и напрашивался. Это были замечательные шесть дней. Мало для полноценного отдыха, да — но и на том спасибо. Пора возвращаться домой, к «Онигири Мия», к Атсуму, который в свои двадцать восемь и дня без Осаму не хочет жить (но может), к родному кварталу в Токио, к любимому книжному, в конце концов. Осаму рассматривает авиабилет с информацией о рейсе, переводит взгляд на огромный экран над стойкой регистрации и вздыхает. Ради прямого рейса до Токио он потратил полдня, пока перебирался на Крит, в аэропорт Ираклион. И теперь объявляют, что время вылета переносится на четыре часа. Получается, ждать ещё до десяти вечера. Самое обидное, что в пешей доступности от аэропорта не найти ничего примечательного, возвращаться в центр — нет сил, да и смахивает больше на пустую трату времени. Придется запастись терпением и переждать. Это Осаму осилит, хоть и без удовольствия. Он сдаёт чемодан в багаж и отправляется бродить по магазинчикам с кучей всяких сувениров, мимо кофеен и ресторанов, в один из которых обязательно вернется ради ужина и чашки зеленого чая. Немного потратившись на брелки и магниты, Осаму останавливается перед вывеской «Erganos». Желудок победно урчит в подтверждение, что наступило священное время приема пищи. — Теперь официально считаетесь ярым поклонником Кагеямы? Осаму оборачивается на японскую речь, разглядывает незнакомое (красивое) лицо и прикидывает, что его снова путают с Атсуму. — Акаши Кейджи, школьный друг Бокуто из редакции, помните? Мы виделись несколько раз. — Не помню, но Атсуму, наверное, узнал бы. Я его брат. Брат-близнец, — объясняет Осаму, непривычно для себя улыбаясь до ушей. — Да, кстати, иногда я болею за Кагеяму. Есть что-то, в чём он явно превосходит Атсуму, не думаете? — Вот как, — улыбается Акааши Кейджи, — я публиковал ваши фото в журналах, но не подумал, что сейчас передо мной может быть не Атсуму. — Да-а, в августе команда часто берёт неделю отдыха, но Атсуму решил остаться в Токио. Можно на «ты»? — Конечно. — Тебе тоже сюда? — Осаму кивает в сторону входа в ресторан. — Я ужасно проголодался, буду рад, если поужинаем вместе. — Да, я тоже. — Тоже проголодался или тоже рад посидеть со мной? — Оба варианта. Акааши Кейджи — острые и нежные черты лица — парадоксально правильно. Одного с Осаму роста, мягкие (наверняка) завитки волос. Акааши такой, что к нему тут же хочется прикоснуться, как к какой-нибудь статуе — и не посмеешь, искусство всегда остаётся на расстоянии — как минимум, вытянутой руки. Голос — вершинами Фудзи, снежный, спокойный, до небес — в солнечное сплетение. В такое обычно легко влюбляются. Осаму постарается продержаться. — В редакции, значит, — начинает Осаму, когда они усаживаются за маленьким круглым столом. — Да, раньше работал с мангакой, а сейчас в спортивном журнале. От проекта к проекту. Твой рейс тоже перенесли? — Перенесли. Что будешь? — Клаб-сендвич, — тут же решает Акааши, даже не заглянув в меню, — и колу. — Two club-sandwiches and two glasses of cola, — заказывает Осаму. — В Токио как-нибудь загляни ко мне, в «Онигири Мия». — Обязательно. Как раз обзаведусь материалом для новой статьи, — шутит Акааши. — Ты был здесь, на Крите? — Нет, Патмос. А ты? — Спеце. — Там чудесно. Впервые в Греции? — Уже в третий раз. — Откуда такая любовь? — Это всё Фаулз, если честно, — Акааши попадает куда-то под ребра, внезапно, — Джон Фаулз. Есть у него одно известное произведение, слышал, может быть. «Коллекционер». Так вот, у этого же автора… — «Волхв», — перебивает Осаму. — И что, посчастливилось встретиться с Кончисом на Фраксосе? — Вот оно как, — Акааши расплывается в довольной улыбке, легонько стучит по столу. — Значит, я встретил… родственную душу? — Удивляет, что редактор журнала с трудом подбирает слова, — подшучивает Осаму. — Когда дело касается личного, да. Сложно. — Ну, что насчёт Спеце? — Как ты и сказал, там чудесно. Я пробыл там всего четыре дня, поэтому планирую вернуться. Скорее всего, следующей весной. Всё намного красивее, чем я ожидал, но в то же время и проще. — Проще, потому что тебе не повезло встретить Кончиса, — напоминает Осаму. — Что насчёт тебя? — В Спеце я влюбился, по-другому быть не могло, конечно. Может, захватишь меня с собой в следующий раз? — Не против, — быстро соглашается Акааши. — Продиктуешь свой номер сейчас или в Токио, когда я зайду за онигири? И достаёт телефон — номер будет продиктован здесь и сейчас. Осаму поставили перед фактом — и здорово, он не собирается сопротивляться. От Акааши Осаму узнал, что тот уже не первый год добровольно меняет одну редакцию на другую: в его случае, будучи контрактником, легче дышится. Не теряется ощущение свободы, как бы изъезженно это ни звучало. Можно выделить несколько недель «на себя». Оставаясь преданным другом Бокуто, Акааши при возможности приходит на игры Черных Шакалов. Осаму удивляет, что до сих пор не удалось разглядеть на трибунах этой кудрявой макушки. Кажется, не заметить Акааши — фатальная ошибка, будто попал, наконец, в Лувр и не пошел восхищаться искусством Делакруа. Всё безбожное в аспекте литературы и всех музеев планеты так аккуратно вяжется с внешностью уставившегося на Осаму Акааши, что становится не по себе. Будто Акааши давно знает Осаму, но сам для него остается загадкой. Так и хочется протянуть к нему руку, спросить, что значит эта улыбка в стиле Джоконды, не специально ли Акааши оказался в этом самом аэропорту в этот самый час. Осаму достаточно рационален, чтобы не внушать себе такие глупости. В конце концов, ради Атсуму, светила национальный сборной по волейболу, какой-нибудь психопат мог бы проделать такое, но Осаму — другое дело. Он обычный владелец закусочной с обычным для предпринимателя заработком, живущий своей совершенно обычной жизнью. Ничего особенного. То, что глаза у Акааши — два океана с глубиной покруче, чем у Марианского желоба, никак не связано с распространенной повседневностью, в которой существует Осаму. Просто так получается, что Акааши — весь какой-то особенный в своей манере держаться, этим он и пленяет чуть ли не с первой минуты. — А тебя ко мне точно не Кончис прислал? — Да-да, он же и задержал наш самолет, — подхватывает Акааши, кивком поблагодарив официанта, — чтобы я успел заговорить тебя, а дальше, — улыбка, — дальше ты и сам знаешь, что будет. — Тогда мне стоит бежать от тебя. — Думаешь? Пока, конечно, рано судить, но я почему-то решил, что ты способен ввязаться в такое. — Мне предоставят возможность распорядиться финалом? — Как знать, — Акааши принимается за клаб-сендвич, — приятного аппетита. Осаму не хочется уходить, он, в принципе, даже не знает, чем ещё тут можно заняться, поэтому, расправившись с ужином, предлагает Акааши остаться на чай. Заказывают жасминовый и два лимонных чизкейка. Акааши вспоминает школьное время — он всегда знал, что Бокуто станет выдающимся спортсменом, и в то время считал своим долгом всячески его поддерживать. Эта миссия до сих пор остается ключевой в их отношениях. Как-то даже пришлось мотивировать Бокуто не сбежать с собственной свадьбы. Алиса — да-да, Хайба, та самая старшая сестра знаменитого Льва, — жизни потом не дала бы ни Бокуто, ни Акааши. — А тебя-то за что убивать? — Знаешь, Алиса почему-то ревнует Бокуто ко мне, — делится Акааши. — Совсем без повода? — Наверное, в какой-то момент меня было слишком много. — Это нормально, — поддерживает Осаму. — Атсуму однажды заподозрили в инцесте, даже посвятили этому целый пост в каком-то новостном портале. — Желтая пресса, — отмахивается Акааши. — Ну, знаешь, Тсуму это тяжело перенёс. — Да, мнение окружающих, понимаю. — Для публичной личности вполне естественная реакция, — объясняет Осаму. — Меня та ситуация тоже не порадовала. — Тяжело быть родственником известного во всем мире волейболиста? — Тяжело быть его братом-близнецом, — вздыхает Осаму. — В мой простой уклад жизни не входит перспектива светиться в спортивных журналах. Я бросил волейбол после школы, к чему, например, ты публиковал меня? — Я делал свою работу, — Акааши пожимает плечами, — но учту на будущее. Значит, никакой рекламы для «Онигири Мия». — Нашел, чем шантажировать, — смеётся Осаму. — Серьезно. Я могу тебя в чем-то понять, иногда мне сложно быть даже другом для звезды такого масштаба, что уж говорить о брате-близнеце. — Да-а, — Осаму, наконец, берется за нетронутую чашку, делает глоток. — Я не мог особо светиться со своим партнером из-за Атсуму. Свободу мы нашли как раз тут, в Греции. И здесь же её потеряли. — Не мог светиться? — Ну, моя нетрадиционная ориентация и популярная физиономия Тсуму — опасный для публики симбиоз, — объясняет Осаму. — Я, вообще-то, и без этого не собирался распространяться о своей личной жизни, но всегда приходилось быть осторожным. Вдруг я забудусь и возьму его за руку? — Значит, хорошо держишься, — хвалит Акааши. — Держался, — поправляет Осаму. — Мы уже не встречаемся. Ну, то есть, я это к чему? Постараюсь опередить твой следующий вопрос: да, в каком-то плане мне стало легче. — Ты не на интервью, — напоминает Акааши. — Можешь не рассказывать. — Вот как раз для интервью я бы такие подробности не раскрывал. Ты ведь потом не напишешь об этом статью? Доставай уже жучок из кармана. — В этом нет необходимости, у меня хорошая память, — Акааши отшучивается. Акааши любезно обходит тему неудавшейся личной жизни и переходит на музыку. Осаму находит его слишком идеальным, как только узнаёт, что в школьные годы Акааши часто слушал Led Zeppelin и Pink Floyd, а сейчас место любимой группы занимает Radiohead. В прошлом июле Акааши успел побывать в Стамбуле на концерте Mitski — туда же очень хотел попасть и Осаму, но пришлось с головой нырнуть в рабочие процессы. Ради денег всегда чем-то приходится жертвовать. Пора хвататься за сердце пришла в тот момент, когда оказалось, что Акааши умеет играть на синтезаторе. Осаму тут же напросился в гости — его согласились принять. В голову даже пришла абсурдная идея превратить «Онигири Мия» в какое-нибудь арт-кафе, чтобы Акааши вечерами играл там, а все — во главе с Осаму — ему поклонялись. Осаму хорошо понимает, что было бы неплохо разойтись уже в токийском аэропорту, ведь любовь ни с какой стороны не входила в его планы на ближайшее будущее. Именно любовь — по-другому Осаму не сможет. Он знает себя: любые отношения в его жизни так или иначе превращаются в многолетнюю перспективу. Осаму чуть ли не с первой совместной ночи думает, как устроить дальнейший быт; он не против колец — но всегда боялся, что это может отпугнуть. Даже такой вариант, как «плыть по течению», унесёт Осаму в страшнейший водоворот. Бедный Акааши, он даже не подозревает, какие планы строит на него Осаму прямо сейчас. Смешно, а ведь он, может быть, уже занят. Осаму привык атаковать вопросами в лоб, только здесь, в Греции, на родине старых волхвов, предпочитают игры. Он делает ход: — В начале августа я поеду в Мияги, на Танабату. Тебе это было бы интересно? — Фестиваль для влюбленных? — Акааши выгибает бровь. — Ты оставил место для скрытого смысла или это всего лишь дружеское предложение? — Мы успели стать друзьями? — Ещё не поздно. — Ладно, я попытался заманить тебя в ловушку, — Осаму сдаётся, ему вдруг становится не до игр. — Хотя, может, у тебя уже кто-то есть. — А ты не подумал, что я могу любить женщин? Мои сексуальные предпочтения настолько очевидны? Что-то об этом кричит, а я не знаю? — Не успел уточнить, — оправдывается Осаму. — Ты злишься, мне ведь не кажется? — Не знаю, — Акааши отодвигает пустую тарелку. — Просто хочу понять, почему ты не дождался хотя бы прибытия в Токио? — Я вдруг понял, что не хочу уходить отсюда. Можно прилипнуть к стулу и общаться так с тобой целую вечность. — Давай всё-таки прогуляемся, — предлагает Акааши. — Хорошо. Только я угощаю. — Лучше разделим счет. Осаму не спорит. Он идёт за Акааши — кругами, мимо одних и тех же витрин, в молчании, которое почему-то страшно нарушить. Можно считать, что ему отказали? Похоже на то. Верить в это не очень-то и приятно, а что остается? Осаму не может накинуться на Акааши с просьбой дать ему хотя бы шанс. Не настолько успел утонуть — только ходит по берегу и оставляет след не песке. Очевидно, конечно, что такой человек, как Акааши, стоит любой борьбы. Никто не осудит Осаму за то, что тот хотя бы попытался. С другой стороны, навязываться — значит, сделать несколько шагов назад. Вообще, вот бы сейчас избавиться от мира вокруг и просто взять Акааши за руку. Без разрешения Осаму на такое никогда не пойдет. Согласие он поймет и без слов, а пока — никаких касаний. Пока? Значит, Осаму всё ещё на что-то надеется? Акааши тут, если что, ходит весь мрачный, будто сейчас развернется, чтобы дать Осаму несколько громких пощёчин. — Ладно-ладно, скажи уже прямо, что я сделал не так? — Это я всё делал не так, — вдруг заявляет Акааши. — А подробнее можно? — Лучше не надо. — Как-то это, ну, очень странно, — Осаму останавливается, разглядывая прилавок со сладостями в нескольких метрах от них. — Ты меня извини, не нужно было вот так набрасываться на тебя с Танабатой. Просто ты мне очень… — Подожди, — просит Акааши. — Дай мне минуту. Осаму не считает, но, кажется, Акааши понадобилось куда больше минуты. — Если честно, я сразу понял, что ты не Атсуму. — А, ну, м-м, — Осаму не знает, что сказать. — Давно хотел с тобой пообщаться. — Как так вышло? — Я часто видел тебя на трибунах, когда ты приходил болеть за брата. Всё думал, подойти или не подойти. — И выбирал второе, — улыбается Осаму. — Да, ты давно мне нравишься чисто внешне, нравишься манерой держаться, нравишься даже тем, что бросил волейбол, — Акааши смотрит куда-то в пол, под ноги Осаму. — Я почувствовал себя самим Кончисом, когда, видите ли, провёл тебя, притворившись, что спутал с братом-близнецом, чтобы подобраться поближе. — Снова смотрит в глаза, смеётся. — А ты оказался хитрее. Тебе не нужно играть, чтобы признаться в чувствах. — Бесит? Я просто не умею осторожничать. — А я с этим переусердствовал. Значит, у меня были все шансы ещё в Токио? — Конечно. — Не хотел навязываться. — Боялся отказа? — Боялся быть одним из многих, кто пытается сблизиться с тобой из-за того, что ты Мия. — Зря, я бы всё понял, — уверяет Осаму. — Теперь придётся наверстать упущенное. — То есть? — А вот так. Осаму о себе слишком плохого мнения — кто бы мог подумать, что сам Акааши умудрится пойти на обман (пусть и не глобального характера) ради сближения. Значит, всё это чего-то стоит? — А я не собирался на Танабату, — теперь пришла очередь Осаму признаваться в своих грехах. — Естественно, — Акааши первым решает сместиться с точки, к которой они приклеились. — Вот мы с тобой заврались. — Поэтому я всегда за прямолинейность, — Осаму смотрит на красивый профиль Акааши, смотрит и смотрит, а желание взять его за руку верно уступает место желанию поцеловаться. — Может быть, этот раз в Греции мы могли бы провести уже вместе. Правда ведь. Сейчас приходится довольствоваться жалким кусочком аэропорта; они упустили пожары в сосновых лесах, посещение ветхих храмов, занятия любовью под утро. И многое-многое из того, что Осаму хотел бы разделить с другим человеком во время этой поездки. Теперь у этого «другого человека» есть имя. Такое, от которого ноги становятся ватными, а в легких распутывается множество тугих узлов. Осаму никогда не действовал наобум, каждый свой поступок он пытался обдумать, не отходил от плана, если таковой имелся. Теперь у него есть новый: проводить как можно больше времени с Акааши в Токио, уговорить его на «долго и счастливо» хоть с кольцом, хоть без, выделить отдельный столик без надобности оплачивать счёт, съехаться, может быть. Ладно-ладно. Осаму унесло. — Получается, нашу случайную встречу можно считать не совсем случайной? — Вопрос становится философским, когда начинаешь задумываться, — серьёзно отвечает Акааши. — Уверен, рано или поздно мы бы узнали друг друга. Меня до сих пор удивляет, что мы не успели столкнуться хотя бы на встречах с твоим братом или с Бокуто. Я вдруг вспомнил кое-что, — Акааши достает из экосумки книгу в темном переплете, передаёт её Осаму. — Вот, отрывок отсюда. — «Слепой часовщик», — читает Осаму. — С Докинзом я знаком только по той его книге про бога. Забыл название. — «Есть ли что-нибудь более невероятное, чем Бог?» — напоминает Акааши. — У «Слепого часовщика» первые главы связаны с эволюцией. Так вот, иногда высказывания Дарвина насчет «случайности» эволюции утрируют, ударяясь в крайности. Эволюция — это не божий замысел, естественно. Докинз показывает, что никакой часовщик не работал над этим сложнейшим механизмом. В то же время неправильно утверждать, что, раз уж нет особого замысла, значит, всё совершенно случайно. Наверное, единственная допустимая случайность в ходе накапливающего отбора — это мутации. — Так-так, — пытается вникнуть Осаму. — Спросишь, как это связано с нашей «случайной-неслучайной» встречей? Не знаю, — Акааши забирает книгу, осторожно проводит ладонью по гладкой обложке (вот бы он так же касался бедер/ спины/ затылка Осаму), прячет её в сумку. — Так или иначе, наше сосуществование в Токио в тесной близости с Бокуто и Атсуму привело бы нас друг к другу. — Значит, мы эволюционировали бы до тех пор, пока не встретимся? — Не уверен. Теперь это больше похоже на одноступенчатый отбор. — Я запутался, — жалуется Осаму. — Понятно, почему ты ко мне не подходил. Слишком много думаешь. — Предпочитаю не отключать мозг, — оправдывается Акааши. — Рядом со мной можешь позволить себе такую роскошь. Когда начнем узнавать друг друга поближе? — Дай мне минуту, — снова просит Акааши. — Не хочу. Можешь не отвечать, просто молча существуй рядом, пока мы не эволюционируем до сексуальных партнеров. Поднимемся уже на регистрацию? — Давай. Хотя, — Акааши первым проходит на эскалатор, — я думал, эволюционировать приходится до каких-нибудь сложных чувств. С сексуальной близости я как раз-таки предпочитаю начинать. Осаму не знает, что ответить на такое заявление. Он пока сам не понял, его до мурашек поразило наглое откровение, с легкостью выстрелившее куда-то в пах, или слепая ревность ко всем тем, с кем Акааши начинал эту недоразвитую эволюцию? Осаму точно не сунется в эти игры. Он будет идти напролом, только так — и никак иначе. Акааши уже показал, что обойдёт Осаму в любой игре. Продувать иногда интересно и даже полезно, но не в том случае, когда шагаешь у пропасти. Можно вцепиться в Акааши хищным зверем и по итогу поймать себя на простом факте, что являлся его добычей с самого начала. Хорошая шутка? Очень даже. — Ты меня поражаешь, — то ли восхищается, то ли жалуется Осаму, приближаясь к стойке регистрации. Документная волокита завершается довольно быстро: очередь небольшая, большинство пассажиров уже расселись в ожидании самолёта. Ещё немного — и Осаму с Акааши могли опоздать, настолько заболтались. — Какие у тебя планы на осень? — Менять редакцию, — Акааши пожимает плечами. — Стать твоим постоянным клиентом, — смотрит вопросительно. — Что скажешь? — Так себе планы, вот что скажу. — Посоветуй. — Предлагаю пуститься в новый этап накапливающего отбора и завершить эволюцию в моей постели. Можешь оставаться у меня хоть с сегодняшнего утра. — Мы собираемся лететь примерно двадцать часов, — напоминает Акааши. — Хватит, — смеётся Осаму. — Повезло, смогли забронировать соседние места, — нервно теребит билет. — Теперь я могу романтично храпеть на твоем плече. — А как же случайные зрители? — Даже такое можно превратить в скандальный заголовок? Я просто очень хочу спать. С тобой. — А я хочу тебя целовать. Долго. — Решил уничтожить меня прямо здесь? — Прости. — Откуда такое ощущение, будто мы встречаемся уже несколько лет? — Наверное, всё потому, что я уже несколько лет немного любуюсь тобой со стороны. Осаму не может сделать вдох. Пытается успокоиться, кое-как восстановить дыхательный процесс. Получается с трудом. Щёки горят. Он ведь не играл, а всё равно чувствует себя побежденным. Будто уже стоит на коленях перед Акааши. Пожары в сосновых лесах. Обросшая анемонами дорога к храму. Волны Эгейского, разбивающиеся о скалы. Греция — под ладонями, в поцелуе, который потопит Осаму, в жадных касаниях, в утреннем кофе; во всём, что ещё не случилось. — Что насчёт твоих планов? — Ну, я за тот самый, который про эволюцию в моей постели, — напоминает Осаму.