Diamond tears

— Генерал Чон, — один из евнухов учтиво кланяется, чтобы затем сообщить цель своего визита, — Вас желает видеть Его Величество Императрица. Сердце Хосока уподобляется птице. Услышав имя человека, который когда-то приучил к золотой клетке, птица поднимает голову и готовится расправить крылья. Свобода теперь не дарит и толики радости, осталось только глупое желание принадлежать тому, кто эту клетку для тебя сделал. Золото тюрьмы превращается в ржавое железо, и никакие алмазы более не способны сделать его прекраснее. И как бы не было больно маленькой пташке, она продолжает раниться об острые шипы чужого безразличия, продолжает насаживать своё сердечко на остриё. Она никогда не сможет прекратить, потому что кто-то властвует над ней. Властвует. — Передай Императрице, что я сейчас приду. И стоит только двери в покои закрыться, как Хосок начинает часто и громко дышать. Мужчина бьёт себя по грудной клетке, старается хоть как-то унять пожар в своём сердце, заставить себя вернуть ту маску, что раскрашена безразличием и холодным стратегическим расчётом. Те холодные узоры, что подчёркивают его ум, что делают его загадочным и невероятно интересным для многих женщин дворца и страны. Именно эта маска скрывает истинное лицо, на котором ярко пылает выражение до одури горячей и страстной любви. И до сих пор остаётся загадкой, как это сильное пламя не расплавило ужасную маску императорского стратега, как не обожгло лицо его и разум. Всё просто. Хосок не может позволить себе слабость. Каждый раз, когда он чувствует бурю в груди; когда осознаёт, что его любви никогда не быть разделённой; когда вспоминает, наконец, что повелительница его сердца сама Императрица, — все эти разы он утопает во льду, сам заточает себя в цепи и приковывает к скале на высокой горе, засыпанной снегом. Эта женщина ему не предназначена, судьбой для него не выбрана...Так почему же стоит ему услышать о ней, даже подумать, всё внутри начинает полыхать, растекаясь болезненной лавой по венам? Хосоку тяжело. Рациональность внутри не сдаётся без боя. В кровавой войне гибнут чувства, которые стратегией не объяснить: они попросту не поддаются рациональности. Каждый раз, направляясь к ней, он пытается совладать с собой: следуя за своим сердцем, натыкается на острые шипы, насквозь пронзая себя. Не смотрит на кровь, что рубиновой змеёй обвивает его ладони, не ждёт, что станет хоть немного легче. Он признаёт, что он в ЕЁ власти. Она над ним властвует. Но пока горит огонь, пока искры, что Хосок бережно собирает каждый день, что хранит так трепетно, что в каждом сне ему дорогу освещают самыми яркими фонарями, он будет бороться. С самим собой, с обстоятельствами, с судьбой. Он воин — сражаться его предназначение. Его лёд способен разбить врага на поле боя, своей рассудительностью и проницаемостью разума Хосок способен завести в тупик самого искусного политика, а способность здраво мыслить в самых тупиковых ситуациях не раз выручали императрицу, спасая от интриг. С раннего детства лучшим развлечением для Хосока были книги о стратегиях, он прописывал в голове сценарии битв, учился искусствам, а потому трудностью не стало дослужиться до генерала армии. Девушки смущённо хлопали ресницами, пытаясь заполучить его расположение, а некоторые даже заключали пари, целью которого было вызвать улыбку самого неприступного воина империи. Но как сдаются перед крепостью враги, неспособные её покорить, так девушки разбивали свои мечты и надежды, когда Хосок вежливо, а иногда совсем без слов, отказывал им. Одними лишь глазами он мог высказать то, что не слетало с губ. Лёд в глазах его беспощадно резал чужие кокетливые сердца. Подобно своему лучшему другу и верному спутнику в боях, он резал и пронзал, беспощадно, без шанса на сожаление. Но и его броня имела своё слабое место. Была та, перед кем он превращался в пылающий костёр, самый сияющий рубин, перед кем полностью склонял жизнь свою и душу. Перед Императрицей Хосок еле мог сдерживать свой холод, потому что эта женщина достойна только жара. Она уважала его как своего наставника, ценила, как превосходного стратега, но…его сердце принимать не хотела. Меч Чона не имел здесь власти, сам Хосок был абсолютно бессилен перед чарами своей госпожи. И как трагично, что великий воин и стратег проиграл бой собственному сердцу. Хосок прячет в сундуки сердца каждый её взгляд, каждую улыбку. Он может часами сидеть на месте и смотреть в одну точку. А всё потому, что он в голове ещё раз проигрывает их разговор. В нём не было и слова о чувствах, но Чону и этого хватило. Сама возможность видеть её, слышать голос, находиться рядом — бесценно. Никаких денег этого мира не хватит, чтобы оплатить хотя бы миг наедине с ней. То, как она говорит о дворцовых делах, как поправляет упавший на лицо локон, как опускает иногда глаза, ловя на себе его упорный взгляд. Как руки её скользят по странице доходной книги, как она прикусывает губу, когда пытается что-то придумать, — абсолютно каждый момент нарисован в памяти Хосока самыми живыми узорами. Именно в такие моменты он готов сбросить ту самую маску отстранённого стратега, в мыслях которого только военные дела. Послушным псом он готов сесть у её ног и просидеть так до конца своей жизни, или пока она сама его не прогонит. Она говорит о преобразованиях в сфере торговли, а Хосок вдруг живо представляет картину, на которой она лёгкой поступью подходит к кровати, медленно разворачивается к нему, начиная поднимать вверх обе руки. Без музыки, но по мотивам души, начинает она исполнять танец, способный навсегда лишить Хосока разума. Откуда-то в её руках появляются веера, и она, смотря ему прямо в глаза, делает движение, которому он сам её обучал. Грация дикой кошки и благородство рассыпанных по небу звёзд. Она будто лебедь, плывущий по волнам, так элегантно взмахивает крыльями, готовится взлететь. — Мой Генерал...— тихо, почти беззвучно. В мечтах Хосока она подходит ближе, кладёт руки ему на плечи и... Дыхание её такое горячее, грёзы генерала такие отважные. Вот он слышит шелест накидки, и его властительница стоит перед ним обнажённой. Теперь жар кожи и сладкий аромат розы кружат его сознание. Шёлк волос окутывает мужчину, заставляет желание расти, быть таким сильным, непреодолимым. Их взгляды встречаются, Хосок понимает, что навсегда обречён быть пленником этого моря страсти и разврата. И каждая клеточка его существования заполняется медовой, тягучей похотью – такой сладкой, такой благоухающей. Так и манит попробовать. Он беспомощен перед её красотой, перед её властью, перед всей ней. Голос её – цепи, глаза – океан, в котором мужчина готов провести последние секунды своей жалкой жизни, прикосновения — горячая лава, поцелуи – его личная Поднебесная. — Генерал, вы меня слышите? И витраж тягучих мечт падает разноцветными осколками в бездну. Хосок по ним шагает, слышит хрустальный шёпот, когда его босые ноги ступают по блестящему стеклу. Кровь не страшна, потому что больнее несбыточной мечты нет ничего. Даже смерть не страшит Хосока, она для него больше избавление от невозможности владеть той женщиной, которая заменила ему свежий влажный воздух эвкалиптовых рощ. Хосок с большой неохотой покидает сладкую мечту, возвращается в реальность, где между ними пропасть. Он кивает, торопливо извиняясь. Раны на ногах не болят, но напоминают щиплющим дискомфортом о том, что огонь императрицы всё ещё не касается его, не зажигает. — Простите, Ваше Величество, просто немного задумался, – стандартная отговорка, беглый взгляд и желание уйти от пытливых глаз. — Вам нужно хоть иногда отдыхать, Генерал Чон, иначе можете заболеть, — а в голосе ни капли притворства. Именно с Хосоком она бывает искренна. Он научил её тому, что она сейчас знает, успехам в государственных делах благодарна лишь ему. Императрица беспокоится о нём больше, чем о ком-либо. Взгляды встречаются. Момент потерян. Генерал учтиво кланяется, чтобы после покинуть комнату. Она над ним властвует. И под своими ногами тоже дорожку из стекла чувствует. *** Генерал видит, как императрица выходит на балкон, как пальцы её обхватывают перила и как её мягкое лицо устремляется вверх. И даже не видя взгляда, Хосок знает, что в глазах у девушки восхищение и волшебство, а на губах та самая лёгкая улыбка, которой может улыбаться лишь она. Плечи обнажены, но Императрица совсем не боится, что её увидят в таком наряде. Да и Хосок никому не отдаст эту жемчужину, решившую покинуть ракушку и блистать самостоятельно. Блики лунного цвета на коже, и любовь Хосока становится ещё глубже. Он находит красоту в любом действии Императрицы, в каждой улыбке, вздохе, взмахе ресниц. Проказник-ветер раскачивает шёлковые пряди. С цветущего у балкона дерева падает цветок, и невинность его теперь сияет у Императрицы в волосах. Так удачно он приземлился, так трепетно устроил свои лепестки на чёрных локонах. Хосок бы очень сильно хотел быть великим художником, но почему-то уверен, что даже в таком случае не сможет передать красоту своей властительницы. Сегодня запускают фонари, и, конечно, эта Великая женщина не захотела пропускать это событие. Хосок бы отдал многое за возможность просто провести Императрицу по узким улочкам, выйти на главную площадь и там посмотреть на блеск сотен фонарей. Он бы хотел держать нежную руку, когда их общий фонарик начнёт подниматься в небо. И из множества похожих фонариков, фонарик Хосока и Императрицы будет выделяться. Он будет самым ярким, самым красивым, самым волшебным. И мечты эти вновь разбиваются хрусталём о жестокую пелену реальности. Генерал стискивает зубы, старается прогнать сладкое наваждение, хватается за холод ночи, что кроме одиночества не сулит ничего. Он окунается в потоки ветра, натыкается щеками на острые иглы правды, но даже кровь, стекающая по лицу, не может вернуть Хосока в мир, где властительница Поднебесной ему не принадлежит. А императрица провожает созвездие волшебства, искусно делает вид, что не заметила, как на неё смотрят самые внимательные глаза этой страны. Она над ним властвует. И тайно загадывает желание, когда жёлтая драгоценность срывается с неба. Хосок, на самом деле, тоже имеет власть. *** И снова ночь, и снова Хосок в своих покоях. Один. Без своей звезды. Он смотрит на пустой лист, где должно быть предложение по перестройкам в армии. А воображение рисует его яркими чернилами, как среди падающих цветов, он обнимает свою властительницу. Её глаза так блестят, источают любовь и взаимное желание. Генерал протягивает руку, ловит девушку в свои крепкие руки и кружит. Они на мосту, а под ними – пруд, гладь которого усыпана тысячей лепестков. Императрица отвечает на его поцелуй, ласкает губы сначала невинно, а позже так страстно и пылко, что разум генерала мутится, он прижимает всё сильнее, растворяясь в сладости момента… Стук в дверь и ещё одна потерянная мечта. Вновь хруст битого стекла и дорожка крови на полу. Мужчина не может поверить, но перед ним стоит она… Всё происходит слишком быстро и скомкано. — Генерал… Он тут же впускает её внутрь, запирая крепко дверь. И сердце не может успокоиться – так и колотится, стремится к ней. Перед ним стоит Императрица: она так внимательно вглядывается в его глаза, будто ждёт чего-то, будто сама не решается. Хосок понимает всё, он знает девушку уже целую вечность, а потому по одному лишь блеску глаз и рубиновому сиянию щёк понимает. Правда не может поверить. Хочет, чтобы это не было жестоким сном или страшной иллюзией. — Хосок… — она всё ещё трепещет, но не собирается отступать. Не сбежит, потому что пришла по своей воле, по зову сердца и по желанию тела. — Это я, я пришла к тебе… Её фразы так сладки и прекрасны, так сильно будоражат. Она смотрит прямо в глаза, говорит искреннее, чем только сильнее разжигает в Хосоке самые потаённые его желания. Генерал чувствует всю глубину и первородность своего самого главного желания — стать с Императрицей хоть на миг одним целым. Чон, наконец, осознаёт, что всё это реальность. Он не колеблется более ни минуты — слишком драгоценно для него это мгновение. — Вы властвуете надо мной. Моё сердце принадлежит Вам… Он успевает сказать это, прежде чем она целует его. Пользуется лёгкой растерянностью мужчины, чтобы обнять его за шею, жарко выдыхая своё желание в приоткрытые губы. И вновь припадает к ним, испивая опьяняющий вкус. Всего одна ночь. Один миг счастья. Единственный раз, когда имя сорвётся с её губ, сплетаясь со стонами. Всего лишь сегодня. Сейчас. Немедленно. Прижимается, словно оголодалый зверь, позволяет коснуться, зажечь, сама загорается вместе с Хосоком. Направляет его, поддаётся самым смелым провокациям, позволяет вести себя и покорно идёт за генералом в мир того наслаждения, что до этой ночи ей было недоступно. Принадлежать императору – одно, отдать себя любимому мужчине — совсем другое. И ни одна мечта генерала не сравнится с реальностью, ни одна воображаемая картина не дарило ему такие раскалённые и страстные на прикосновения губы. Он не хочет скромничать сейчас, впечатлённый вседозволенностью берёт как можно больше. Пальцы скользят по изгибам, стирая грани. Сейчас он вонзает ночь в сердце своей рациональности, ставит ту на колени, а чувственность, которую он сдерживал так долго, уже мчится к нему, презренно кидая взгляд на поверженного врага. Рациональность ещё возьмёт реванш, но точно не сейчас. Власть Императрицы над Хосоком безгранична. — Ты прекрасен, когда снимаешь маску, мой неповторимый стратег. Прошу тебя, откажись от этой роли на сегодняшнюю ночь, — горячий поцелуй в шею. Лёгкое прикосновение к мочке уха (когда-то Чон оговорился, что это его слишком чувствительное место). — Будь просто Хосоком, таким Хосоком, которым ты можешь быть только со мной, — язык собирает терпкий вкус желанного мужчины. Императрица пьянеет, становится самой собой. Становится женщиной, которая хочет отдать себя всю, ничего не оставляя. — Пойдём со мной. Девушка толкает генерала на кровать, чтобы встать перед ним, открывая всю себя, самый подробный обзор на все свои прелести. Ей достаточно увидеть, что Чон ей заражён, чтобы набраться уверенности. Ещё мгновение, и шелест шёлка струится по девичьему стану. Грация молодого тела предстаёт перед Хосоком самым невероятным чудом, которое только может существовать в этом мире. Все свечи в комнате обращают на неё взор, тут же стремясь искупать в горячем свете. — Вы надели мой подарок… — дыхание становится прерывистым, кулаки сжимают ткань простыней. Глаза жадно впиваются в припухшие губы Императрицы. Теперь поцеловать их хочется ещё больше. Хосок вовсе теряет дар речи, когда видит самое желанное в своей жизни тело, украшенное цепочками бриллиантовых слёз. Они разных размеров, дополняют друг друга, в сиянии создавая неповторимые узоры. И как же подходят они под прелесть девичьей кожи, как же славно подчёркивают бархат и нежность. Пара самых крупных алмазов расположились линией от солнечного сплетения до пупка, создавая для Хосока своеобразную дорожку (на этот раз не из стекла). Россыпь маленьких кристалликов притаилась у грудей, красиво подчёркивая упругости госпожи, а несколько камней необычным узором обрамили родинку на боку. Это он привёз это украшение из далёкой провинции, и сейчас, когда воочию наблюдает, как восхитительно переливаются блики камней на изгибах, не может поверить, что сочетание камней и любимой женщины может быть таким завораживающим. — Прошу, — вновь подходит до непозволительного близко, — сегодня не обращайся ко мне, как к госпоже нашей империи, только как к повелительнице твоего сердца, — она ласково касается его щеки, не может отказать себе в желании ещё раз примкнуть к столь полюбившимся губам. — Я твоя, Хосок, нав…– не дала себе договорить. – Твоя… Императрица делает поворот, а у Хосока сердце падает куда-то вниз. Он не может оторвать взгляда от своей госпожи. Даже сейчас она властвует над ним. Властвует. Лёгкой бабочкой она скользит по полу. Опускает взгляд и поднимает вверх руку, нога оказывается отставленной назад. Талия движется, повторяя мелодию сердца, а бриллианты переливаются в свете глаз Хосока. Отступает назад, делает лёгкий поклон, чтобы затем выпрямиться и начать призывно двигать бёдрами. Хитрой кошкой она приманивает к себе мужчину, не забывая смотреть на его реакцию. Ещё один поворот — цепи и камни решили вторить мелодии. Императрица перебирала пальцами воздух, при этом наклоняясь назад. Радуга её спины была такой привлекательно ровной, что Хосоку тут же захотелось провести по ней пальцами. Чон не мог прекратить смотреть. Его завораживало движение грудей, водопад волос, игра на струнах его терпения. Никогда прежде он не видел такого прекрасного танца, никогда прежде не желал кого-то так сильно, как сейчас. — Ты прекрасна…— эти слова сами сорвались с губ, когда девушка встала к генералу спиной, наклоняясь при этом назад. Волосы её чёрным золотом разлились по полу, а камни блеском разлетелись по коже. Ключицы, линия плеч, элегантность губ. Хосок смотрел на всё, жадно желая прикоснуться. Императрица теперь двигалась всё ближе, не забывала играть бёдрами, ещё больше забирая генерала в свою власть. Почти дойдя до кровати, она кружащимся цветком опустилась на пол, расположившись прямо возле мужских ног. И где это только слыхано — Императрица Поднебесной пала ниц перед простым генералом? Узнай об том кто-то, и две головы тут же бы полетели с плеч. Но для самой девушки такое положение дел было важным. Она хотела этим показать, что готова подчиниться ему, готова быть его женщиной, готова танцевать для него и быть любимой только им. Смотря на Хосока снизу вверх, она думала, что это прекрасно, когда ты вручаешь власть любимому человеку и не боишься этого. Она ни о чём не жалеет и полностью отдаёт отчёт своим действиям. Опирается ладонями на сильные ноги и вытягивает шею, прося поцелуя, — необходимо ещё раз насладиться его губами. И она рада, что Хосок ей не отказывает, тут же приникает губами к её, смакуя пьянящее зелье похоти. — Моя госпожа... — шёпотом, лишь для них двоих. Всё, что происходит между ними и будет происходить дальше, останется в этой комнате, замрёт, как только первые лучи солнца приветливо улыбнуться новому дню. Хосок смущён от поступка императрицы, он забывает о её просьбе, называет официально, потому что она между его ног смотрится так иррационально, невозможно, но так правильно… Чон хочет её, хочет наконец слить жар их тел воедино, а потому обнимает свою госпожу и тянет её наверх, укладывая на простыни. Мягкость шёлка никогда не сравнится с нежностью горячих лепестков, которые то и дело ласкают щёки, шею, ключицы и всё ниже... Хосок оставляет на теле мириады цветочных созвездий, всеми действиями показывает, как важна для него их связь. Вдыхает медовые бутоны роз, отмечая, что так нежно и завораживающе пахнет только Императрица. Руки не отстают, пальцами Чон изучает мягкость кожи, отыскивает чувствительные точки, чтобы затем доставить любимой женщине больше удовольствия. — Я могу? — его ладонь скользит от живота к промежности, ему так хочется испытать истинный жар любимой. — Сделай это, — она ему целиком и полностью отдаться готова. — Будь сегодня моим, сделай меня своей, — в её горле встали слёзы, но она этого не показывает, смотрит на тело Хосока, стараясь отогнать мысли о том, что с рассветом жар шёлка станет самым холодным, а единение душ будет нарушено навсегда. — Я твоя, мой храбрый воин. — Госпожа... — и опять он нарушает её просьбу, тут же отводит взгляд и прикусывает губу. — Ч-ш-ш...— не даёт договорить, закрывая чужие губы пальцем, — ты знаешь моё имя, Хосок, знаешь ведь, — ей не нужно подтверждение, потому что она помнит именно его произношение. Никто и никогда не произносил её имя так, как это делал Хосок. И надо признаться, что она скучала. Изо дня в день хотела, чтобы он позвал её как раньше, чтобы она ответила, мягко улыбнулась и немного засмущалась. - Ёнхи... А Хосок и забыл, какого это, смаковать её имя на устах, какого видеть её смущение и огонёк глаз. Но теперь, когда лепестки губ так свободно, так легко выпустили наружу сочетание букв, сложившееся в имя, Хосок вновь почувствовал жар летнего дня и бесконечное счастье. Она прикоснулась к его душе, прикоснулась к самому потаённому, позволила стене неравенства пасть между ними, и теперь Хосок добровольно сдаётся в плен, готовый к любым последствиям,– он вновь целует девушку, накрывая её всем своим телом. — Вот так… Дыхание Хосока сбилось, потому что Императрица прикоснулась к нему слишком интимно, так смело и требовательно. Его пульсирующий орган дёрнулся в горячей ладошке и императрица чуть сжала его, выбивая из генерала стон блаженства. Ей так нравились его поцелуи, ласкающие шею, что она поспешила найти выход для своего удовольствия — пожелала поделиться и с любимым. И Чон на её порыв отвечает, толкается бёдрами вперёд, ощущая узость. — Любимая! — не сдерживает эмоций, заламывает брови, чтобы затем толкнуться ещё раз и сдавлено простонать. — Ах! Хосок возбуждён, но больше всего он хочет сделать приятно своей госпоже, поэтому с шеи спускается к груди. Бриллианты и сокровища не в украшениях Императрицы, она сама самое дорогое и неповторимое богатство для генерала. Чон ласкает каждый миллиметр тела, наслаждается приглушёнными стонами, каждый сохраняет глубоко в сердце, чтобы, умирая, помнить лишь их. Когда мужчина доходит до низа живота, то замечает, как яркими маками вспыхнули щёки императрицы. После нескольких поцелуев, Чон узнаёт, что это крайне чувствительное место на теле девушки. И как же волнует его эта дрожь в чужих конечностях, это стеснение и эти глаза... Они горят сейчас так ярко, как не горят ни одни костры. Вся императрица сейчас такая, какой Хосок её и представить не мог. Ни одна его фантазия не была такой яркой и горячей, как то, что сейчас происходит между ними. Хосок решает попробовать пойти дальше, он мажет языком меж губ, пробуя свою госпожу на вкус. Никто и никогда прежде не касался императрицу так страстно и чувственно. Так страстно и с желанием. Император предпочитал однообразные ночи, без света, без лишних ласк, без прелюдий и страсти, которая сейчас так сладко щекочет императрицу пёрышком блаженства по всему телу. Хосок лижет усердно, пробирается в складочки, уделяет внимание каждому миллиметру. Всё, что сейчас делает Хосок, сводит императрицу с ума, – она не может уследить за радугой эмоций, что яркими цветами переливается перед глазами. Невозможно сдержать стоны, невозможно удержаться от не совсем благородных слов. Императрица извивается, подмахивает бёдрами, стараясь забрать себе ещё больше ласки. Не переставая, она смотрит на Хосока и его язык, что блестит от слюны и её выделений. И этот развратный вид, совсем непристойная картина, ещё сильнее возбуждают девушку. А ещё. Хосок не погасил свеч. Он захотел наслаждаться ею так, при свете, рассматривая каждый изгиб, наслаждаясь её смущением, реакцией на прикосновения. Так приятно подогревает возбуждение, делая два раскалённых тела ещё горячее. Императрица в своих ощущениях искренна, потому что всё это для неё в новинку. Так неловко, неуклюже, но с первородной похотью и желанием. Хосоку нравится так ублажать госпожу: если бы ему было позволено, то он до конца жизни делал бы это. Лишь бы она смотрела на него так, лишь бы была такой открытой и послушной. И от одной только мысли, что Хосок у неё в этом первый, мужчину переполняет блаженство. Язык Хосока такой влажный и горячий, так умело доставляет удовольствие, так сладко проникает в госпожу. Императрица растворяется в нём, тонет в сладости ощущений. Разум туманится, в голову лезут развратные мысли, и каждая из них обгоняет предыдущую в степени сладости. — Я могу попробовать кое-что? — императрица прикусывает губу, но всё-таки решается попросить Хосока об одной из своих развратных фантазий. — Всё, что угодно, Ёнхи... — исполнит абсолютно всё, о чём только скажет его властительница. — Ляг на спину. Вседозволенность Хосока слишком возбуждает. Императрица чувствует, как же сильно горит и пульсирует там, где Хосок недавно касался языком. Ёнхи старается хотя бы немного выровнять дыхание, медленно, грациозной пантерой двигается до лица. На протяжении всего пути не может отказать себе в удовольствии легонько потереться. Об упругий живот, о сильную грудь — она решает взять от этой ночи всё, что только возможно. — Продолжай то, что ты делал своим прекрасным языком, — она останавливается, когда достигает подбородка мужчины, возвращает своё лоно обратно к самому искусному языку. — Прошу.... Хосока не нужно просить, потому что он чертовски хочет ублажать эту женщину. Он продолжает ритмично двигать языком, не забывая уделять внимание самому чувствительному месту. А ещё Хосоку очень нравится проникать языком в свою владычицу. Внутри неё так горячо, так сладко. Генерал теряет остатки всей своей рациональности, потому что Ёнхи смотрит прямо ему в глаза, руками сжимает упругие полушария, при этом двигаясь на лице Хосока. Проходится языком по губам, смотрит так томно и соблазнительно, наслаждается тем, как Чон старательно развратничает ей в угоду. — Ахх, — Ёнхи не может быть тихой, когда Хосок проникает в неё языком. Она имеет над ним власть, и сегодня больше всего хочет воспользоваться этой своей привилегией. Госпожа сверху, двигается на Хосоке, от наслаждения запрокидывая голову, насаживается ритмично. Стоны так и рвутся из неё, выдавая искренность наслаждения. Она видит, как выделения стекают по лицу Хосока, как свечи заставляют капельки блестеть. Ничем неприкрытое первобытное желание — едва ли Императрица думала, что когда-то между ними будет такая близость. — Ты такой красивый, Хосок-и... Сердце Хосока не выдерживает такого признания, оно разбивается на миллиарды звёзд, оставаясь потухшими осколками хрустеть под ногами. Он окончательно и бесповоротно потерян в этой Великой женщине, отдан в её власть. Пальцами впивается в кожу ягодиц, сам задаёт темп, насаживая императрицу на свой язык. Ему плевать на усталость, только их наслаждение и ничего больше. Растрёпанный, разгорячённый вид госпожи сводит его с ума, доводит до крайней степени возбуждения, в которой он может достигнуть пика просто от поцелуя или прикосновения. И если бы кто-то увидел это произведение искусства со стороны, то до конца жизни он бы не видел ничего прекраснее, потому что сия близость двух душ настолько прекрасна и горяча, что ни одна кисть, ни одна струна, ни одно движение тела не передадут, не повторят её. Свечи всё ещё горят, заряжают светом драгоценности на теле императрицы. Блеск бриллиантов впитывает в себя свет, запоминает жар раскалённых тел, и переливами истинной страсти светится их отражение на простынях, стенах, в двух бьющихся в унисон сердцах. Навсегда. Навечно запечатаны эти мгновения. Императрица осознаёт, что Хосок может довести её до пика лишь языком, а ей бы очень хотелось ощутить его в себе и иным способом, потому она останавливается. Смотрит на Хосока, взглядом выражая все свои прихоти. И не может сдержать себя от страстного поцелуя. Хосок только что ласкал её языком, выделения остались на его губах и языке, но императрица не стесняется этого. Они делят похоть пополам, мокро переплетают языки и будто бы борются, чтобы урвать ещё больше блаженства. Императрица вновь возвращает руку на естество мужчины, на этот раз лаская с большей настойчивостью. Ей нравится дразнить генерала, нравиться собирать стоны с его губ, нравиться ощущать, как горячая влажность растекается по стволу. С Императором девушка не позволяла себе таких вольностей, их соитие было таким, какое должно быть для зачатия наследника. А чтобы так чувственно, так пылко отдаваться, при этом ощущая себя желанной, — нет, такого у неё ещё не было, а потому сейчас она бессовестно крадёт всё, что только можно. Хосок тяжело дышит, сжимая в пальцах простыни, а Ёнхи и не думает прекращать сахарные истязания. Уже совсем развратно и уверенно она двигает кольцом пальцев. А генерал пытается найти и собрать крупицы самообладания. Решимость овладевает им, а потому он меняет себя и госпожу местами. Вожделение занимает все мысли, а потому мужчина бесстыдно начинает тереться возбуждением о лоно Императрицы. Их влага смешивается, а жар только усиливается. — Сделай это, Хо... Она запинается, потому что член мужчины касается половых губ. Ещё не проникает, но играется, искушает, заставляет просить. Императрице так нравятся действия генерала, желание в его глазах и хриплость в дыхании. — Мммм, — подобно дикой кошке, императрица прогибается в спине. Удовольствие окутывает её с головой, закрывая от остального мира. — Я хочу быть сверху… Хосок выполняет всё, что только захочет его властительница. Он ложится на спину, позволяя Ёнхи сесть на него. И глаза его не отрываются от Императрицы, он смотрит, впитывает в себя. Каждый её жест, жаркие эмоции, движения пионовых губ, блеск драгоценностей на изгибах, упругая чувствительная грудь, янтарные бусины, равных которым не найдёшь во всём мире. Всё это Хосок запечатляет в своём сознании, рисует самыми яркими красками, чтобы потом вспоминать, греться об этот момент. О, эти бриллиантовые слёзы их любви. Девушка привстаёт, упирается в крепкую грудь, чтобы затем опуститься на член генерала. Она так сильно возбуждена. Сладкие выделения страсти стекают по органу. И как же Хосоку приятно, когда горячие упругие стенки сжимают его. Он чувствует, как ей хорошо, как славно он постарался, чтобы ей было приятно. Ёнхи окончательно вошла во вкус, а потому начинает бесстыдно двигаться на члене, сопровождая процесс мелодией стонов. Теперь она стала совсем открытой, распустившийся бутон её вожделения стал любимым цветком Чона. Хосок пробует смутить ещё больше, касается пальцами горячей важности, а затем слизывает вкус своей повелительницы, при этом смотря прямо ей в глаза. В ответ на это Ёнхи показательно следом опускает в его рот два пальца, чтобы затем забрать и себе немного непристойности. — Да, любимый, мне так хорошо, — она сладко стонет, когда Хосок начинает подмахивать бёдрами ей навстречу. — Продолжай, мой желанный цветок, я так близок к блаженству… Красными лепестками на щеках, распухшими облаками губ, струящимся шёлком прикосновений, пионами блаженства, раскалённой лавой страсти, лианами переплетённых пальцев - всем этим наполнены покои генерала, навечно принадлежащего своей госпоже. И никогда раньше Хосок не слышал, и после более не услышит такой сладкой и звучной песни удовольствия. Императрица для него до конца жизни останется пламенем, что его сердце отогрел и биться заставил. Он не сможет после быть с кем-то другим, потому что познал тягучую сладость взаимного желания именно с человеком важным для себя, потом будет больно осознавать, что на его месте может быть кто-либо другой. Хосок госпожу в своей ласке купает, не упускает возможности поцеловать самые желанные губы, прикоснуться, поделиться жаром, а Императрица теряется в волнах наслаждения, которые так искренне дарит ей Хосок. В ней ликует маленькая девочка, которая хотела во взрослом возрасте держаться за крепкие мужские плечи, стоять за широкой мужской спиной и быть уверенной, что ты желанна и любима, что тебя поддержат и защитят. Теперь императрица не нуждается в сладких грёзах, она повелевает целой страной, сосредотачивая в своих руках огромную власть. Теперь за её спиной стоит император. Но сейчас, когда Хосок так сильно прижимает к себе, слушает биение её сердца, дарит удовольствие, Ёнхи хочет вновь, хотя бы ненадолго, побыть той самой девочкой. — А теперь я хочу быть снизу, — тихо, еле различимо она озвучивает своё желание. — Давай сгорим вместе, любимый. И вот Хосок уже нависает над ней, продолжая любить. Его орган пульсирует, желает излиться, но Чон использует всю свою выдержку, чтобы как можно дольше наслаждаться моментом единения. Хосок берёт Императрицу чувственно. То, что происходит между ними, так порочно, но так сладко и откровенно. Купаясь в лепестках роз и не желая возвращаться на холодный пустой берег, эти двое держаться друг за друга. Нет ничего лишнего, только стоны наслаждения, шорох простыней и шёпот...такой нежный, только для них двоих значимый. Они обмениваются словами страсти: генерал не теряет времени, высказывает своей госпоже всё, что берёг столь долго. Не забывает сказать, как прекрасно её тело, как мелодически звучит её слегка охрипший голос, как она страстна и горяча, как вкусны её губы и как восхитительна душа. Хосок решает помочь императрице – он возвращает руку к месту лона, где Ёнхи было особенно приятно, и начинает двигать пальцами. Генерал ощущает, что уже готов достигнуть пика удовольствия, но он не сделает этого, пока императрице не будет достаточно хорошо. А Ёнхи настолько насладилась ласками, что довести её до окончания ничего не стоит. Она выкрикивает признание в любви, прежде чем уткнуться Хосоку в шею и крепко обнять. Бриллиантовые слёзы катятся по её щекам. Всё тело трясётся, удовольствие растекается по конечностям, скапливается аккурат в сердце, чтобы остаться там, превращаясь в янтарь. Генерал рассыпается, сам становится витражом на полу. Блеск его ярок, но участь печальна. Она всегда будет властвовать над ним. Так решили бриллиантовые слёзы. — Я…люблю тебя…ах…Ёнхи… До рассвета ещё есть время сгореть пару раз.