Фините Инкантатем

И тебе улыбается Мой рубец в пол-лица. До другой стороны С ветерком прокати. М. Калинин

  Вечером Бен убежал. Хмурый, стремительный и молчаливый, он проигнорировал ужин. Его будто вообще перестали волновать такие пошлости, как голод и прочие телесные нужды. Глаза его горели и блуждали, и не было в них прежних мягкости и сочувствия. В норе красного колпака, ползая по углам в поисках нюхлера Сикльворта, он угваздал мантию и порвал брюки, пока я вяло поглядывал по сторонам, а на деле глаз не сводил с нового Бена. Чертовщина какая-то происходила с моими друзьями, но Бен пугал меня больше всех. Сам он ничего странного в своем преображении не видел и над моими тревогами посмеивался. Я прислушался к себе и понял, что тоже не голоден. Точнее, очень даже сыт, по горло прямо-таки, и кусок чего-то съестного мне туда не полезет. Я посмотрел в зеркало — не слишком ли страшен мой вид после встречи с профессором Кеттлберном и Хагридом, после всех наших с Беном шатаний по запретному лесу, пустят ли меня в больничное крыло?.. — и направился к мадам Помфри. Хорошо было бы заодно попросить у нее такую микстуру, что хоть немного приглушила бы все эти проклятые чувства, из которых только злость я разбирал отчетливо; остальные плясали, как хоровод бесплотных безмозглых чертей. Может, Мерула была права, отказываясь говорить о них. — А, пришли навестить мисс Снайд? — нахмурилась мадам Помфри. — Опоздали. — Как это? — испугался я. — У Мисс Снайд свое собственное мнение на то, как должно вести себя пациенту, — проворчала целительница. — Ее здесь нет. Смею надеяться, вы будете более благоразумны и уговорите ее вернуться в постель. Я насилу удержался, чтобы не сказать мадам Помфри, что у мисс Снайд вообще на все найдется свое собственное мнение, и редкая удача выпадет тому счастливцу, с чьим оно совпадет. — А где же я ее найду? — спросил я вместо этого. Мадам Помфри не ответила, только неодобрительно поджала губы и закрыла дверь перед моим носом. Делать нечего, я пошел искать. Витраж в коридоре раскрошил длинное небо на золотые, перламутровые и бирюзовые кусочки. Я дотронулся рукой до стекла и побежал, не глядя под ноги и повелевая этим гигантским калейдоскопом, и шумно выдохнул, когда коридор закончился. День был так издевательски хорош для всего, что с нами случилось. Позади были экзамены на СОВ, впереди — два месяца лета, но меня тоже будто размолотило на стеклышки, и я боялся, что навсегда в этом мельтешении останусь. Мне нужно было увидеть Мерулу. Просто увидеть, просто убедиться, что она в порядке, уж насколько это было сейчас возможно — может, мне и самому полегчало бы. Я ткнулся к слизеринцам, но Барнаби спросил, как лежится Меруле в больничном крыле — сам он струсил узнать лично. Пришлось уйти из подземелья под озером ни с чем. Тогда я поднялся выше и добрел до класса защиты от темных искусств. Там все еще принадлежало профессору Рейкпик, и будь я Мерулой, нескоро я захотел бы перешагнуть порог этой классной комнаты. Но за пять лет бок о бок с этой девчонкой я запомнил, что «наоборот» и «назло» — это две ее заповеди, и если есть на свете что-то, чего я бы не сделал, Мерула наверняка подумала об этом в первую очередь. Я зашел. Книги были уложены так, как оставила Рейкпик, артефакты — раскиданы, как на последнем ее уроке. Под стулом Измельды я заметил перо, которое никто не подобрал только потому, что никто еще не занимался тут после нас. Мне стало неуютно. Класс пустовал, и я был рад затворить его дверь снаружи. Я заглянул в совятню — вот уж вообще неясно, к чему, для Мерулы там было слишком грязно. В бессловесной пернатой компании я нашел только Талботта и мысленно поблагодарил его за солидарность с птицами. По моей физиономии Талботт явно понял, что пока я не готов ни о чем говорить, и ничего не стал спрашивать. Мерулу он не видел. Над полем летали игроки в алой форме, но солнце уже совсем садилось, и в закатных лучах она казалась бордово-коричневой: уставшее небо будто окташливало сгустки крови. Сезон уже закончился, так что гриффиндорцы просто баловались. Я насчитал в воздухе шесть метел и грустно хмыкнул — играли без Чарли. Хорошо, подумал я, что у него есть Билл, а он есть у Билла, и сейчас братья могли поддержать друг друга — оба свидетели и участники кошмара, из которого мы выбрались несколько часов назад. Хорошо, что они были друг у друга, потому что у меня и так сердце разрывалось между всеми, а думать о моем собственном брате я себе вовсе запретил, чтобы не рехнуться. Последнее, что заняло бы Мерулу — это тренировка гриффиндорцев. Да и я быстро потерял интерес. В небо меня не тянуло, а квиддич сейчас казался чем-то игрушечным, глупым, ненастоящим; я понадеялся, что к тому моменту, когда мне нужно будет седлать «Комету», это ужасное чувство пройдет. Наверное, стоило вернуться в подземелья и пойти к Снеггу, хотя мне этого совсем не хотелось. Но хотя бы в одном со Снеггом мы были союзники. Оба мы… уж точно не желали ничего плохого Меруле, назовем это так. — Эгей, Шон! Хагрид махнул мне своей ручищей. Другой он прижимал к груди что-то маленькое и, судя по тому, как он держал это, нежное и хрупкое. Чтобы предпочесть Хагрида Снеггу, не нужно было усилий, и я с радостью свернул к его хижине. — Привет, Хагрид. На руках у него сидел щенок шишуги. Один из той славной компании, которой они с Кеттлберном сегодня постригали ногти и в которой я надеялся привести Бена в чувство. Тщетно. Бена не интересовали милые щеночки и карликовые пушистики, и при первой же возможности он оставил меня в мохнатой куче дружелюбного зверья, послав мне укоризненный взгляд напоследок. Единственный зверь, который был ему нужен — Сикльворт. Бена вообще ничего не интересовало, кроме нюхлера и его хозяйки. Оставалось надеяться, что Бен с Мерулой не встретятся в ближайшее время, одержимые жаждой мести: не хотелось ловить их в Лютном переулке, где они точно нашли бы неприятностей себе на голову. — Ты как, держишься? — прогудел великан. Я держался. Что мне оставалось? — Да. Конечно. Я погладил щенка, привстав на цыпочки и еле дотянувшись до его загривка. Хагрид радостно вручил его мне, и скоро щенок без удержу лизал мне подбородок, щеки и даже очки, а я перестал что-либо видеть в заслюнявленных стеклах. Это было щекотно и смешно, но смеяться не выходило. — Куда направляешься? Не хочешь… может, чаю попить? — Спасибо, Хагрид. Я бы с удовольствием, честно. Да вот только я думал… заглянуть к Снеггу. — К профессору Снеггу? — удивился Хагрид. — Вроде вы… не очень дружны? А зачем тебе он? — Да нет, я просто… просто ищу одного человека. С его факультета, — уклончиво ответил я, опуская щенка на землю. — Мерулу, что ли? — догадался Хагрид. Я удивился и замялся: — Ну… Хагрид сжал кулаки. — Что же делается это, а… Как же это вообразить можно, чтобы детей… чтобы школьника… круциатусом… преподаватель… — и голос у него сорвался. — Ты знаешь? — снова удивился я. Хагрид потупился. Я быстро вытер очки подолом рубашки, вернул их на место и вгляделся в его лицо. — А откуда ты знаешь, Хагрид? Я ведь не говорил, что было в Погребенном хранилище с Мерулой. И никто бы не сказал. Никто не посмел бы лезть поперек Мерулы и ее непредсказуемого нрава — угадай, где и когда рванет, — но главное, не решился огорчать Хагрида. Если только… — Она была тут? Хагрид замялся. — Не могу я тебе сказать, Шон… Обещал. — Она что, все еще здесь? Я не очень-то вежливо попытался заглянуть в окно его хижины, осмысливая сразу две вещи: что Мерула рассказала про наше приключение Хагриду и что Хагрид так быстро догадался, кого я ищу. Последнее мне было, пожалуй, даже приятно. Я не видел стыда и неловкости в том, чтобы эту тайну кому-нибудь раскрыть. Мерула мне нравилась, а вот притворяться перед всей школой, что это глупо и невзаимно — не очень. Но признание чувств теплее полного безразличия само по себе было непросто для Мерулы, а признание публичное — оскорбительно. Так я считал. А выходило, что Хагрид не только догадывается — он вообще знает больше, чем я думаю. Выходило, что у Хагрида есть еще один друг. Я же… я был не такой уж и наблюдательный, вот что еще выходило. — Нет… то есть… не совсем. Нет ее там, Шон. Честно нет. — Она убежала из больничного крыла, — я попытался воззвать к рассудительности Хагрида. Он помрачнел. — А мне сказала, что ее отпустили, вот ведь лгунишка… — пробормотал великан и поглядел туда, где с прошлого года осталась единственная гигантская тыква. Я впервые подумал, что не припоминаю, чтобы ее не было на этом месте. Зимой тыкву засыпало снегом, и она превращалась в неприметный крутобокий сугроб, а весной оттаивала и красовалась на пустой грядке, выставляя ярко-оранжевые бока. Остальные тыквы то догоняли ее в росте, то исчезали под Хэллоуин — но не она. Я относился к ней как к чему-то само собой разумеющемуся. Она была такой же данностью, как деревянная нога профессора Кеттлберна, выглядывающая из-под клетчатого килта, как поезд «Хогвартс-Экспресс», отходящий с платформы девять и три четверти, как левитационные «Шипучие шмельки» и неироничный лягушачий школьный хор. В одиннадцать лет я убедился, что все-таки волшебник, и с тех пор магия стала частью и моей жизни — будничной, вполне постижимой и оттого зачастую неприметной. И все же… доскрипеть почти до шестого курса и не увидеть тут ничего странного? Да как я вообще сдал травологию?.. — Хагрид, а почему твоя тыква круглый год такая здоровенная? Хагрид поспешно отвернулся. — Почему она вообще… всегда там? — Давай-ка все-таки чаю, — решительно сказал он. — Да, конечно… спасибо, — пробормотал я и заметил еще притоптанные травки на пути к тыкве. — Я такие кексы испек! — воскликнул Хагрид. — Шон! Ну… не ходи туда, я там… знаешь, удобрений всяких насыпал… для людей то вредно! Но я уже шел к тыкве, осторожно ступая и держа наготове палочку. Хагрид жалобно и громогласно вздохнул у меня за спиной, и дверь в его хижину скрипнула: он спрятался у себя, и было это, в общем, предусмотрительно. — Ревелио, — прошептал я, пройдя по примятой траве и упершись в непроницаемый тыквенный свод. В тыкве проявился лаз — точно впору, чтобы прошли голова и плечи. — Это я, — на всякий случай предупредил я, чтобы не получить убивающее заклятие в лоб. Сначала я ничего не разобрал, было темно и непонятно; тот слабый солнечный свет, что еще мог худо осветить убранство тыквенной кельи, я сам и загородил. Единственное, что я сразу понял — изнутри тыква была больше, чем снаружи, но когда я ввалился внутрь, раздалось недовольное «ай!»; стало быть, для двоих она все-таки была тесновата. Проход за мной тут же закрылся, и стало еще темнее. — Люмос, — поспешно скомандовал я, и палочка осветила своды чудного убежища. Я огляделся. Изнутри тыква напоминала тесную пещеру, если бы пещеры могли быть такими мягкими и пахли чем-то сладким. Я боялся, что тыква будет влажной и скользкой, но внутри оказалось сухо, тепло и уютно — разумеется, насколько могло быть уютно в закрытом пространстве величиной в пару баррелей с разозленной Мерулой напротив. Сама она раздувалась от негодования, и губы у нее дрожали: видно, не могла найти слов, чтобы достойно обругать меня. Глядя на нее, я вмиг осознал суть девиза нашей школы, но это не мешало мне испытывать облегчение и… что-то еще. Нежность, сообразил я. Все наши недомолвки и перепалки, все уроки зелий за столом, пропитанным десятилетиями школьных небрежностей и жаропрочным составом, — все они всегда сопровождались ею. Стол не боялся огня, а значит, и искр, пробегавших между наших с Мерулой локтей, не боялся; никто их не замечал, кроме проницательного Снегга, который видел, кажется, вообще все, но делал вид, что нас не существует, да Роуэна, который пока только учился быть таким же всевидцем. Друг, стоявший по другой мой локоть, порой мечтательно улыбался, глядя на нас, а Мерула велела ему смотреть в свой котел и обещала подсыпать в него жучих глаз. Мы не понимали и не осознавали той нежности — но она всегда была с нами, даже если со стороны походило на то, что мы с Мерулой сейчас подеремся; даже если мы действительно дрались. Только на прошлом, четвертом курсе это бесформенное чувство затребовало осмысления, и, найдя в блокноте по зельям новую карточку из шоколадной лягушки, я наконец дал ему название. Что до Мерулы, то меня даже забавляло, как она все отрицает: да она все еще утверждала, что не имеет к подброшенным карточкам никакого отношения. Ха. Я нашел ее. Она выглядела целой, невредимой и такой привычной в своей зеленой рубахе — как будто и не было того кошмара. Я видел ее: казалось бы, чепуха, я видел ее ежедневно, — но после того, что еще мне пришлось сегодня увидеть, меня вдруг остро пронзило осознание, что вечер мог быть совсем другим. Мое сердце расхлопнулось, как парашют, и с размаху уперлось в тыквенные стены: я сидел внутри самого себя и задыхался от того, что Мерулы здесь могло и не быть больше. — Люмос?.. — возмутилась она. — Серьезно? Да как вообще… Кто тебя звал?.. Я попытался смягчить нашу встречу и робко улыбнулся. — Привет, — сказал я. — Это Хагрид все тебе рассказал? Это он меня выдал?.. — Хагрид, наоборот, пытался меня уболтать, все звал на чай. — Что ты за человек, Зое! Хоть бы спросил, можно или нет! Я приладил палочку: воткнул ее в мякоть тыквы под ужасающе высоко взлетевшие брови Мерулы и кивнул. — Справедливо. Так можно? — Нельзя!.. Убирайся давай! И палку свою забери, не порть мне тут стены! Я сделал сложное лицо и поглядел на Мерулу поверх очков, давая понять, что никуда не спешу. Она горячилась, как тлеющий громовещатель, и я порадовался, что интерьер тыквы скромен максимально и под рукой у Мерулы нет ничего, что безо всякой магии могло проломить мне голову. — А тыква классная, — сказал я, и гнев Мерулы чуть поутих. Я замолк, дожидаясь, когда она перекипит, и продолжил мысленно восхищаться. Порой так не хватало такого места, где можно было уединиться, я знал это чувство; но я привык довольствоваться пологом кровати, а иногда брал метлу и болтался над совятней или невысоко над озером. В воздухе легко было почувствовать то нужное одиночество, но там я все-таки я был на виду. У Мерулы же была целая тыквенная каморка, скрывавшая ее от мира. — Сколько лет без тебя обходилась. Явился, — буркнула она, когда молчать ей стало невмоготу. — Сколько? — Что «сколько»? — Лет, — пояснил я. — Давно Хагрид тебе позволяет прятаться в этой… своей штуке? — Никто мне не позволяет! — вспыхнула Мерула. — Я не прячусь! И это… это я! Это моя!.. Я замер, соображая. — Это все ты наколдовала? — Соображаешь, Зое! Удивляешься так, будто… слушай, я вообще не понимаю, почему ты до сих пор здесь! Я еще раз оглядел тыкву сверху донизу. Неудивительно, что Мерула так круто сдала экзамены. Вопрос, тем не менее, остался прежним. — Так когда? — На третьем курсе, — неохотно призналась она. — Значит, ты с третьего курса ходишь к Хагриду? — А что, только тебе можно ходить к Хагриду? — снова завелась Мерула. — Или для этого нужно особое разрешение? С подписью родителей, как в Хогсмид? Шутка про родителей заставила меня вздрогнуть. Мама была первой, кого вспомнила Мерула, когда портал перенес нас в большой школьный зал. Сказать, что она хочет к маме, могла только смертельно уставшая, совершенно разбитая Мерула. Та Мерула, которую мне дозволялось знать, ни за что в чем-то подобном не призналась бы. Никому. Даже мне. Особенно мне. Если она помнила о том, что проговорилась, едва ли ей хотелось, чтобы помнил я; но я сомневался, что когда-нибудь забуду. Что ж. Теперь, спустя несколько часов, она ругалась, ерничала и ворчала на меня, а это уже было неплохо. Хоть что-то осталось прежним после нашего возвращения из Погребенного хранилища. — Здорово, — поспешно сказал я. — И почему же это здорово, по-твоему? В любой другой день я продолжил бы пререкаться с ней: пробурчал, что мы могли бы приходить к Хагриду вместе, поддразнил за то, что тайком от всех Мерула тянется к великану — есть в ней, стало быть, что-то доброе и сердечное. В том, что Мерула тоже бывает у Хагрида, конечно, не было ничего странного, если бы только самая могущественная ведьма в Хогвартсе не притворялась все эти годы, что ей вообще никто не нужен. — Мадам Помфри не одобряет твой побег, — я сменил тему, но это был неудачный выбор. — А я не одобряю, когда на меня смотрят так, будто я при смерти! Мы все там были, в том долбаном хранилище — и ты, и оба Уизли, и Бен, но в больничном крыле заперли только меня! Я промолчал. Разница все же была велика. Никому из тех, кого она перечислила, не довелось пережить на себе непростительное заклятие. Картина эта так и стояла перед глазами — пылающий огонь Патрисия Рейкпик и молния из ее палочки, разломившая день на до и после, надломившая что-то очень важное в этот день и в нас. Я-то всегда относился к ней с подозрением, так что мне и разочаровываться не пришлось. Но Мерула… «Лучше бы тебе посидеть молча и послушать, что говорит профессор Рейкпик». Рейкпик не нуждалась в телохранителе, но он был у нее. На уроках по защите от темных искусств Мерула защищала любимого преподавателя от моего скептицизма: следила за мной на каждом шагу и слова поперек своего божества не давала сказать. «Профессор Рейкпик научила меня…» Чему она ее научила, мне приходилось слушать и на зельях, и на прорицаниях, и у мадам Трюк, и за обеденным столом, и в Хогсмиде — короче, везде, где мы встречались. Все это Мерула заливала мне в уши весь предыдущий год. «Профессор Рейкпик любит меня…» И это было больнее всего. Никого из нас не предали так чудовищно, как Мерулу. Все закончилось на каменном полу Погребенного хранилища. Быстро и точно, как на любом своем уроке, с циничным изяществом Рейкпик повелела проклятому копью лететь; метнула ужасное заклинание в свою ученицу, и маленькая фигурка повалилась навзничь, скорчилась, задохнулась и забилась на камне, сдирая о него пальцы. Ей не хватало воздуха: каждый вдох Мерула отнимала у своего палача усилием воли, и звуки, рвущиеся из ее горла, больше походили на лай, чем на крик. Они до сих пор хрипели и рокотали у меня в голове. А руки все еще помнили, как дрожала Мерула, когда портал вернул нас прямиком в Большой зал школы. Она вся была ледяная, а ее лоб блестел от пота. Она даже не пыталась меня оттолкнуть. Я знал — у нее просто не осталось сил на это. — Ты и сейчас… это делаешь! — Делаю что? — не понял я. — Смотришь!.. Вот это было верно. Я смотрел. Говорить мне не дозволялось. Спрашивать, что она чувствует, было нельзя. В кабинете целительницы, куда я вырвался сразу, как только Дамблдор позволил, Мерула дала мне понять, что обсуждать что-то настолько ненадежное, как чувства, не желает; спроси я, каково ей сейчас, она угостила бы меня каким-нибудь проклятием, от которого у меня свернулись бы уши или выросли рога. И все-таки без слов она говорила больше, чем собиралась, ежась в своей просторной клетчатой рубахе и тесной волшебной тыкве. И я смотрел. Смотрел и молчал. Утешал и обнимал я ее только мысленно — но уж этого она не могла мне запретить. — А если бы кто-то, кого ты… если бы это твоего близкого пытали, — голос у меня дрогнул. — Ты бы не волновалась? Мерула притворилась, что ее очень занимает пуговица на ее рубашке. Я устроился поудобнее, позволив себе выдохнуть. Кажется, она не собиралась выталкивать меня отсюда взашей. В тыкве было очень тихо. Звуки снаружи в нее попадали смазанными и едва различимыми. Сейчас я слышал только свое дыхание и шуршание рукавов Мерулы. — Да ты бы не выдержал, — тихо пробурчала она. — Помер бы на месте. Мне почти нестерпимо захотелось обнять ее: все тело рванулось это сделать, но я в очередной раз сдержался. Только вздохнул, и тыква снова надолго притихла. — Меня Бен пугает, — наконец сказал я. — Просто оставь его в покое. — Но это больше не Бен. — Откуда ты знаешь, что не наоборот? Я задумался. Откуда, в самом деле? — Не мешай людям быть такими, какими они хотят быть. Я с любопытством посмотрел на Мерулу. На первом курсе Бен боялся собственной тени, но был славным и добрым парнем; теперь я не знал, чего от него и ожидать. На первом курсе Мерула твердила, что хочет, чтобы я пропал вслед за братом и туда мне и дорога, а я верил, что она вправду этого желает — впрочем, может, так оно и было на первом курсе. Ни одно из Проклятых хранилищ пока не было открыто, и я понятия не имел, жив ли еще Джейкоб. И все же на первом курсе было легче и понятнее. Мы сидели друг против друга и молчали. Так прошло много времени. Может, в школе все уже легли спать. Это могло казаться странным — два человека ничего не делали, ничего не говорили, просто сидели и иногда поглядывали друг на друга — но в тыкве нас было только двое, и некому было нас критиковать за то, что мы в чем-то ошибаемся. Если бы я только мог хоть как-то приободрить Мерулу… Мне нравилось на нее смотреть, всегда это нравилось; мне всегда хотелось сказать ей, что она похожа на вейлу, но я сдерживался, боясь не того, что она обсмеет меня или чем-нибудь в меня запустит, а того, что ей правда это не понравится. Вряд ли ей хотелось походить на кого-то. Разве что на Мирона Вогтейла из «Ведуний», а он на вейлу уж точно не был похож. Да в конце концов, я и сам понимал, что это нелепо: зрение у меня было хоть и не очень, но глаза имелись, а чтобы утверждать такое всерьез, нужно было быть слепым окончательно. Только я плевал на то, насколько я прав. Я мог бы просто смотреть на нее и быть счастлив — а она подняла бы меня на смех, если бы знала. Мне нравилось на нее смотреть, но сейчас это было грустно. Я вспомнил недавнюю презабавную картину у хижины Хагрида и спросил: — Ты давно сбежала? Видела Кеттлберна? Видела, что тут было? Мерула еле заметно и равнодушно покачала головой, и я понял, что мое присутствие не тяготит ее только потому, что она успела остыть и теперь ей вообще все безразлично. Мысленно она находится в другом месте. Может быть, в Погребенном хранилище, где успевает применить щитовые чары. Может быть, в Лютном переулке в лавке у Горбина выкладывает последние галеоны за артефакт, который помог бы найти изменницу, да еще какую мерзкую хтонь, которая убавила бы ей здоровья. — Хагрид и Кеттлберн собрали тут всех пушистиков и шишуг. Вообще всех приманили. Представляешь, на что это было похоже? Мерула безучастно повела плечом и ничего не сказала. Я вздохнул. Огляделся по сторонам. Тыква была совершенно пуста, и за неимением чего-то еще я отколол с жилета значок старосты, успев глянуть на Мерулу: обычно, стоило ей заметить, как я касаюсь значка, ее глаза закатывались так далеко назад, что казалось, они сделают оборот внутри черепа, прежде чем вернутся на место. Лицо Мерулы не шелохнулось. Я вынул палочку из мякоти тыквы и, не гася ее, попытался трансфигурировать значок. Спустя мгновение на моей ладони сидело что-то мохнатое и крошечное, не больше двух дюймов в диаметре. Размеров значка и запаса моих душевных сил хватило только на ультракарликового пушистика. Я надеялся, что Мерула хотя бы улыбнется. Но нет. Тогда я завел руку с пушистиком назад и прищурился. Мерула нахмурилась и завозилась: — Ты же не думаешь… Я хорошенько прицелился и легко бросил зверька. Он восхищенно заурчал, наслаждаясь коротким полетом, и закончил его, угодив Меруле точно в лоб. — Ах ты… Мерула вернула мне пушистика сердитым броском в грудь: я карикатурно завалился набок, будто удар вышиб из меня дух, подтянул к себе колени и засмеялся. — Нечестно. Я-то бросил совсем легонько, а ты… Нетвердой рукой я нашарил пушистика и неловко замахнулся, пригрозив метнуть его снова. — Только попробуй, — прищурилась Мерула. — Непременно попробую, — обещал я. — Ну улыбнись. Ну Мерула. Я понимаю, что это было… ужасно. Но… Я сказал это и понял, как ошибся. То, что братьям Уизли, Бену и мне пришлось увидеть в Проклятом хранилище, было ужасно. То, что Джейкоб нашелся, чтобы в следующую же минуту пропасть снова, было ужасно. Но то, что случилось с Мерулой, не имело названия. — Ни хрена ты не понимаешь! Отстань ты от меня со своими чувствами! Я тебя не звала сюда! Ты мне не нужен! Я сказала тебе еще там, у Помфри — не нужен! «Неправда!» — захотелось мне крикнуть в ответ. С самого возвращения в Хогвартс мне хотелось кричать или чего-нибудь разбить, теперь же бессилие меня доконало. Наверное, я и сам не понимал, что мне делать с моей собственной злостью; мир давал нам по щекам, а мы отыгрывались друг на друге. Пять лет подряд одно и то же: спорить, подначивать, провоцировать — вот к чему она принуждала меня, вот какой подавала пример. Никаких ровных маршрутов, одни ухабы, таков был путь. Я притворился, что заношу руку с пушистиком, отвлекая Мерулу, а сам взмахнул палочкой. — Риктусемпра! Мерула согнулась пополам, затряслась от щекотки и смеха, и глаза у нее заблестели от слез. Она хохотала и хохотала, вот только я понял, что ей совсем не смешно. — Ты. Сукин. Сын. Прекрати. Это. А не то. Я тебя. Убью, — пообещала Мерула, хватаясь за бока, заливаясь каким-то хрипом вместо смеха и вырывая у щекотательных чар возможность сказать хоть слово. Мерула смеялась, но глаза у нее были злые, а слезы настоящие. Все это напомнило мне другое заклинание. И я обмер. Наверное, чего-то ужаснее я не мог придумать. «Просто оставь его в покое», — вспомнил я и понял, что именно так и следовало поступить. Но было поздно. Безопаснее всего было бежать. Но теперь мне оставалось только принять все, чего я заслужил и что должно было последовать. — Фините Инкантатем, — произнес я, и Мерула перестала дергаться на дне тыквы, но начала мелко дрожать. Она тяжело дышала, хлюпала носом и мрачно смотрела на меня из-под тяжелых, нервно вздрагивающих бровей. Совсем нехорошо она на меня смотрела. — Прости, — прошептал я еле слышно. Фините Инкантатем. Вот бы все кончилось. Бен бы перестал походить на зомби. Джейкоб оставил идиотскую идею поквитаться с Рейкпик в одиночку, вернулся ко мне и помог нам отыскать последнее Проклятое хранилище. Больше ни один студент не попал бы под их темные чары, если бы мы все были вместе и все делали сообща. Может, Мерула перестала бы думать, что она одна против всего мира, а отомстить профессору Рейкпик важнее всего на свете; а даже если и так, это не ее единоличное бремя. Ее потряхивало, как маленького ребенка после истерики, и слезы так и продолжали бежать по ее щекам, а сопли — по губам: я понимал, что они рвались из нее сами, ведь Мерула скорее умерла бы на месте, чем позволила кому-то себя такую увидеть, — и не выдержал, потянулся к ней. Мерула взорвалась, зарычала и оттолкнула меня. Она схватила откатившегося пушистика и стала швырять им в меня снова и снова, когда он пружинил и отлетал, рикошетя во все стороны и в Мерулу заодно. Пушистик визжал и стрекотал — не то от ужаса, не то от восторга, а я жмурился и поскуливал ему в унисон. Гнев, теснившийся в груди Мерулы и терзавший ее весь день, нашел брешь, через которую обрушился теперь на меня во всей своей мощи. И я испугался. Мне не было больно, но я действительно струхнул. Количество злости и неотмщенных потерь работало не в нашу пользу, отравляя Мерулу; отравляя меня. Я боялся не града пушистых ударов, но того, что будет с нами. Того, что ждет Рейкпик. Того, что на пути к последней тайне Проклятых хранилищ ждет всех нас. Я не знал, что это будет, но под градом ударов догадался — прежними мы не останемся. — Мерула, — взмолился я. — Перестань… Пожалуйста… Какое там. Ей нужно было выпустить пар, а я оказался достаточно безмозглым, чтобы так неудачно пошутить, снова заставив ее тело не принадлежать себе. В очередной из бросков пушистик не отскочил. Может, он устал быть пушистиком. Может, я был слабоват в преобразовании значков. Может, гнев Мерулы был сильнее догматов трансфигурации. А может, кругом было просто слишком много дерьма, и еще каплей должно было стать больше. Действие чар закончилось. Раздался неприятный хруст, меня больно укололо в лицо, и я прижал к нему руки, ощупывая треснутые очки, прислушиваясь к себе и боясь открыть глаза. Одного из них у меня больше нет, подумал я. Мерула, наверное, подумала так же. — О боже, Шон! — воскликнула она. — Убери руки! Покажи! Я почувствовал, как что-то мокрое бежит по виску, догадался, что это такое, и мне еще сильнее расхотелось шевелиться. — Шон, дай посмотреть. И тут я почувствовал на себе ее пальцы: Мерула так осторожно касалась меня, что страх чуть отступил, и я не утерпел. Опасливо отодвинул ладони, потихоньку приоткрыл веки и увидел ее напуганное лицо — кажется, обоими глазами. — Вроде все на месте, — подтвердила она. Ее пальцы все еще были совсем рядом с моим лицом — я видел их как огромные нечеткие пятна, застилающие желтый тыквенный миросвод. Я почти касался их ресницами, и было это странно и волнительно, щекотно и тепло. Я осмелился взять их в свои и почувствовал, что измазал в крови нас обоих. Жаль, я не мог видеть это со стороны. Наверное, это было ужасно. Наверное, это было очень красиво. Зато я мог видеть Мерулу. Вид у нее был будь здоров — перепуганный, опухший и еще более потрепанный, чем обычно. Красные от слез глаза забегали в растерянности, и Мерула выдернула свои пальцы из моих. Я достал значок старосты из рассеченной брови. Мерула крошилась на стеклышки и разбивалась на трещины, но зато теперь я был уверен, что оба глаза остались при мне. — Можешь всадить его глубже, — тихо сказал я. — Чего?.. — Можешь воткнуть мне его в глаз, — повторил я отчетливее и не узнал свой голос. — Если после этого ты еще раз… так до меня дотронешься. Мерула смутилась и спешно отклонилась назад, почти вжавшись в стену тыквы. — Отведешь меня в больничное крыло? — пошутил я. — Придурок, — Мерула нахмурилась и вытерла свою ладонь о рубашку. — Обойдешься. Обойдешься магловским пластырем. Жить будешь, увы. Пошли отсюда! — Погоди, — попросил я. — Чего тебе еще? Я выдохнул. — Прости меня. Мерула всхлипнула, втягивая последние сопли. — Правда. Прости меня. Я не подумал. — Да. Не впервые. Я неуклюже протянул руку, надеясь, что она возьмет ее. — Ты, блин, весь в кровище, Зое! Тебе надо заклеить это. Всю тыкву мне загадил, — проворчала Мерула. Но, помешкав, обхватила мои пальцы. Она делала вид, что ей ужасно противно, но промокала мне бровь рукавом. Из башки у меня текла кровь, а я сиял. Жаль, подумал я, мы не могли сидеть тут до утра. С другой стороны, я хотел запомнить этот момент таким и не испортить его новой ссорой, которая вспыхнула бы уже через мгновение или два. — Как думаешь, уже очень поздно? — Смотря для чего, — Мерула подозрительно глянула на меня. — Хагрид, — пояснил я. — Кексы-то он, наверное, для тебя пек. Но я тоже приглашен и тоже попробовал бы. Весь день ничего не ел. — Пойдем и узнаем, — согласилась Мерула. И мне показалось, я вижу на ее лице что-то вроде улыбки. — Попрошу у Хагрида пластырь. — Это я попрошу у него пластырь, — проворчала Мерула. — И приклею тебе поперек рта. Чтобы ты заткнулся и не говорил и не колдовал никогда больше. — Ладно, — миролюбиво согласился я, сообразив, что Меруле это понравится. — И вот что, Зое. Посмеешь залезть сюда без меня, и не будет в Хогвартсе больше студента с такой фамилией. Я вдумался. На это обещание можно было посмотреть и с другой, оптимистичной стороны. — А с тобой? Значит, можно?.. Мерула подняла окровавленный значок, повертела в пальцах и вернула на место, приколов мне его к жилету и хлопнув по нему сверху ладонью: иголка ощутимо кольнула меня в грудь. — Да ведь от тебя никуда теперь так просто не денешься. — Никуда, — согласился я.