Я буду просить богов, чтоб сделали из нас хоть врагов, но чтобы быть вместе.
Знаки — Верь мне
— Проблемы со сном? Дункан Эш — прозрачный парень, прижизненный друг моего брата, а теперь призрак и завсегдатай ванны старост — выскочил из крана и сделал вид, что присел на мраморный бортик. Я вздрогнул и бросился шарить ладонями по камню. Я и забыл, что Дункан может тут появиться. В голове у меня туманило, как в кристалле профессора Трелони. Я торчал в своих дурных мыслях, что в том непроницаемом шаре, и совсем не ждал в нем присутствия других существ — живых и не очень. — Ха, — Дункан явно обрадовался, что застал меня врасплох, а я наконец нашел и напялил свои очки. — Наслаждаешься перед каникулами? Не так уж много времени у тебя осталось. — Вроде того. Когда Джейкоб только нашелся, Дункан постоянно маячил тут, напоминая о своем хоть и бестелесном, но существовании. Должно быть, он ждал, когда Джейкоб придет поздороваться. Год минул с тех пор, как я освободил брата из заточения, и этого было мне достаточно, чтобы понять — все не станет легко и нормально теперь, когда он на свободе. Я даже обнять его не успел, так быстро он исчез снова, уже по собственной воле. Может, он бежал вовсе не по душу Рейкпик, а от всех нас, от своего прошлого и стен школы — вот о чем я думал весь этот мрачный тяжелый год. Закончился он так же дерьмово, как и тянулся. Джейкоб получил, что хотел — мы запечатали Подводное хранилище, и с Рейкпик было покончено у него на глазах. А я получил брата, который снова оставил меня, едва это случилось. Он обещал присматривать за мной и наказал выпускать в воздух красные искры всякий раз, когда будет мне нужен. Он так долго проторчал в заточении проклятого портрета, что теперь мы были с ним почти ровесники. Мой брат, на десять лет вырванный из времени, и я — без пяти минут семикурсник. За мной больше не нужно было присматривать. Я отпустил брата на берегу Черного озера; хотелось бы думать, что с миром, но мира в моей душе не было уже очень давно. И добрых вестей для Дункана тоже не было. Все реже сообразительный призрачный парень стал появляться в ванной старост в моем присутствии, и я малодушно этому радовался — мне не нужно было искать слова, которые извинили бы брата. Послать бы всех к черту. Вот эти вот все человеческие отношения — полная херня, так я и готов был сказать Дункану. Но вместо этого вдруг спросил: — Что делают привидения летом? — О, по-разному бывает. В прошлом году Серая Дама вспомнила, что здесь… ну, как-никак школа. И тех, кто не уезжает по домам, призраков то есть, можно попробовать чему-нибудь поучить. Только она, ты же знаешь наверняка… ну, не очень многословная. Дункан поежился и сделал страшные глаза. — Так что ей помогал Кровавый Барон. — Кровавый Барон? — я недоверчиво прищурился. — Да, и я скажу тебе, что к сентябрю все стали такие нервные и всем это так осточертело… надеюсь этим летом побыть неучем. — Жуть, — представил я. — Смертельная, — согласился Дункан и вдруг фыркнул. — Но знаешь, что забавно. Иногда мне казалось, между ними что-то… ну, есть. Я черпнул ладонями побольше воды и выплеснул ее себе на голову. Думать о том, что между ними, может быть, что-то есть, было как-то чудно. — Такова жизнь, верно? — странно сказал Дункан, и я не понял, шутит он или нет, потому что после этого он как-то задумчиво притих. — Есть одна девчонка, — еще страннее сказал он, и я с любопытством — в том его количестве, какое мог в себе наскрести — глянул на него. Уж это точно. Есть одна. Не то чтобы к счастью. — Она живет в туалете на втором этаже. — Ты что, Дункан, влюбился? — Ха, — снова сказал он. — Ну нет. Но я посмотрел на него повнимательнее и не стал торопиться верить. — Да она мелкая. И к тому же считает меня шпаной. Не так уж она и ошибается, кем бы она ни была, хотел сказать я, но пожалел Дункана и смолчал. — Сколько ей лет? — Четырнадцать… Или… лет шестьдесят? — Дункан пожал плечами и вдруг заржал. — Она умерла в сорок третьем. Шло время. Со мной оно вело себя по-разному: то тянулось невыносимо, как на истории магии, то мчалось так стремительно, что недели таинственно пропадали, растворяясь среди других таких же. Мне не хватало его на квиддич, на сон и экзамены, на всех моих друзей… и очень не хватало на Роуэна, чего я уже никогда не смог бы поправить. И все же в сущности время было прямо и незатейливо, как и люди. Ночь за ночью, одно столетие за другим Хогвартс наблюдал, как тянутся друг к другу человеческие души — школьники, преподаватели и даже призраки. И в сорок третьем, и при четырех основателях наверняка все было одно и то же. Только для брата все запнулось на добрый десяток лет, а для Дункана замерло, обернувшись в вечный день. Через пару минут я должен был нагнать призрачного парня, перейдя семнадцатилетний рубеж. Дункан никогда не вырастет, подумал я, и на душе стало еще блевотнее. Но он смеялся, и я нашел в себе силы поддержать шутку. — Тогда это ты для нее маловат. Дункан плеснул на меня водой, и хотя ни одной капли не долетело, я сделал вид, что прикрываюсь руками, и невесело хмыкнул. — У тебя впереди целое лето, — сказал я. — Не оплошай. Дункан отмахнулся. — А у тебя… с этим как? — осторожно спросил он. Никогда еще ничем таким мы с Дунканом не делились. Может, дело было в том, что мы наконец стали ровесниками. А может, у привидений тоже бывали такие дни, когда им было особенно паршиво и одиноко. Если так, Дункан выбрал не лучший момент и не самого словоохотливого собеседника. Я пожал плечами. — Да будет тебе скромничать. Я видел ее, — признался Дункан. — Мерула Снайд. А у тебя губа не дура. Я горько усмехнулся. Губа-то, может, была и не дура, но весь оставшийся я — именно что глупец. Слепой недогадливый кретин. Мерула направила меня следить за Филчем и мадам Трюк, когда присматривать следовало совсем за другим человеком; но, несмотря на все ее происки и уловки, я тоже видел ее. — Что, поссорились? Поэтому ты такой… в воду опущенный? Дункан расплылся, приготовившись снова смеяться, но что-то его остановило. Должно быть, мое лицо. — Кажется, ты не очень настроен откровенничать, — подметил он. Точно. Я даже Круг не мог предупредить, не объяснившись сперва с Мерулой. Но она, ясное дело, не бежала спрашивать: «эй, Зое, а ведь ты был в Лютном переулке, когда я встречалась с ведьмой из R? Слыхал, кого я зову настоящей семьей? Не упростишь ли мне дело, сдавшись в их руки добровольно?» Конечно, она так не говорила. Да и я так крепко обалдел от той встречи, что онемел будто. Раз за разом я прокручивал в голове все, что слышал, надеясь, что упустил что-то важное, что найдется обстоятельство, которое вернет мне покой. Не было такого. Все было очевидно. Крот, которого мы искали, — Мерула. Толковый лидер и хороший друг должен был предупредить всех в Круге, ради их же безопасности, пока еще какой-нибудь беды не случилось. Что ж. Значит, я был скверный лидер и дерьмовый друг. За ночь внутри у меня выросла ледяная пропасть высотой до горла. Я не представлял, как буду с ней жить, но уже чувствовал — это можно, только если попусту не ворочать там, в скользкой глубине, вообще ничего. Не произносить имени, не воображать лица, не перебирать без остановки воспоминания, выбирая из них то самое, с которого все пошло наперекосяк. Получалось ли у меня? Нет, конечно. Сегодня на зельях я так часто тайком оглядывался на Мерулу, что Снегг отнял у Пуффендуя очко за то, что «некоторым следует помнить, что каникулы еще не начались, и смотреть в котел, а не таращиться весь урок на однокурсниц». Кажется, только мы двое и не улыбнулись. Ну да, это же было так естественно, Мерула и Шон, ха-ха, Шон и Мерула, хи-хи. Все смеялись, а я злился. Казалось, всем на свете было до меня дело, кроме Мерулы, и даже Снегг был внимательнее, чем она: только после его замечания Мерула почуяла неладное и шепотом спросила меня, что происходит. Я так и не осмелился ей сказать. Притворился, что шутка профессора очень смешная, что-то пробурчал, как-то подыграл — тут Снегг пообещал отправить меня на кухню, если я не заткнусь, и я был ему почти признателен, и заткнулся почти с облегчением. Радовало меня только одно. Совсем скоро экспресс должен был доставить меня до вокзала Кингс-Кросс. Оттуда я добрался бы домой, где некому было лезть ко мне с расспросами. За лето я бы, может, остыл и сообразил, что мне делать — держать тайну Мерулы при себе или, если до тех пор она сама как-нибудь не откроется, предупредить Круг, чтобы был настороже. — Ладно, — сдался Дункан. — Какой-то ты сегодня ушибленный. Никакого с тобой веселья. Сиди, отмокай. С днем рождения, кстати. — А ты откуда знаешь? — удивился я. Дункан невесело повел плечом. — Джейкоб никогда не забывал. Загодя искал тебе какой-нибудь подарочек в Косом переулке или в Хогсмиде. Случалось, и меня с собой брал. Я вспомнил прилетающих с подарками от брата сов. Вспомнил, какая это была радость — веселый, головоломный или вкусный привет, доставленный пернатым почтальоном. Поезд из Хогвартса приходил всего-то через три дня, можно было и не заморачиваться; но Джейк заранее отправлял сову, чтобы та поспела прямо к моему дню рождения. После слов Дункана на душе стало чуточку не так гадко. Как бы там ни было, где бы ни был сейчас брат и по какой причине ни сторонился нас — желание, которое я загадывал всякий раз, задувая свечи, пока был маленьким, все-таки исполнилось: Джейкоб нашелся, и нашелся живым. Когда-то я верил, что этого достаточно. Подумаешь, ошибся. — Передавай ему привет, что ли, — осторожно сказал Дункан. — Если увидишь. — Передам, — пообещал я. — Спасибо, Дункан. И удачи тебе… в твоих сердечных делах. Но он, кажется, моего напутствия не услышал: уже протиснулся в тонкую трубочку крана, сопровождая свое отбытие жутким воем. Ничего и никого не осталось, чтобы составить мне компанию, кроме огромной пустоты в моих ледяных потрохах. Я мельком подумал, какие красивые числа высекли бы на моем надгробном камне, если бы я утопился прямо сейчас. Может, там — где-то по другую сторону этого мира, к которой Дункан был ближе, чем я, — может, там ждал меня друг, который один всегда был со мной честен и прям. Мне так сильно его не хватало. Это он вместо меня должен был сидеть в ванне старост. Этим летом его должны были выбрать в лучшие ученики. Роуэн мечтал стать самым молодым профессором в Хогвартсе, и я верил, что так и будет, я даже не сомневался. Мир был бы куда лучше и добрее, если бы Роуэн был все еще жив. «Знаешь, — сказал бы я ему. — Я совершенно запутался». У меня защипало в глазах. Хотел бы я поговорить с Роуэном еще хотя бы разок. Я подумал, как это жалко — сидеть в горячей ванне с золотыми пузырями и несерьезно думать о том, на что я никогда не решусь. К тому же гарантии, что меня не запишут во вчерашние утопленники, не было. Я презрительно хмыкнул и решил повременить умирать. Глотнул воздуха, нырнул с головой и начал считать секунды. Если выдержу минуту, случится что-то хорошее, подумал я. И, кажется, выдержал полторы. Шумно вынырнул, хватая воздух и срывая очки. Отбросил их на камень и задел что-то рукой. Странно, подумал я. Я оставил все вещи у другого края, у спуска в бассейн, так что ничего здесь не должно было быть. Разве что Дункан вернулся?.. Я тут же сообразил, что это бессмыслица. Задрав голову и осмотревшись, я ничего не увидел и не понял, но нарочно провел рукой и снова задел что-то осязаемое. Мне стало не по себе. Я вернул очки на нос, но и с ними яснее не стало. До волшебной палочки было не дотянуться. Она осталась там же, где и вся одежда. Я снова попробовал коснуться того, чего не видел. Наверное, в голове у меня помутилось после долгого нырка: с первого курса меня дразнили ликвидатором заклятий, но настоящий ликвидатор поостерегся бы так опрометчиво трогать нечто невидимое. И все же… это была школьная ванна старост, а не древняя гробница и не проклятое хранилище. Я нащупал что-то теплое и гладкое, причудливой формы. Продолжая исследовать это кончиками пальцев, я прикидывал, что бы это могло быть. Отгадка смутно пульсировала в голове, и было это странное, отчего-то стыдное чувство; я не понимал, откуда оно такое — но когда протянул вторую руку, почуяв интуитивно, что найду рядом, под ладонями у меня вдруг оказались острые косточки. Вот тут я мигом опознал в них лодыжки — тоненькие, решительно встрявшие в мою уединенную ночь — и запылал. — Как?.. — прохрипел я, незаметно оглядываясь по сторонам, чтобы убедиться, что в ванной достаточно пены. Дункан все же был парень, да еще и не вполне живой: совсем другое дело. Мерула стряхнула мантию-невидимку. Вопрос мой она проигнорировала. — Вынырнул, смотри-ка. А я уж думала, не пора ли за тобой следом. С кем ты разговаривал? — С Дунканом Эшем, — я был так поражен, что не успел подумать, что могу законно промолчать — да хотя бы потому, что это было, наконец, невежливо, вопросом отвечать на вопрос. Мерула стояла у края ванны босиком, в серебряной пижаме с зелеными полосами. Мантия-невидимка, сброшенная с ее плеч, небрежно упокоилась рядом и теперь имела вид легкой простыни — воздушной, полупрозрачной, но вполне различимой. — Тот мальчик-призрак? Друг твоего брата? Ты так и не познакомил нас. Пора бы уже, а? — Тебе сюда нельзя, — глупо сказал я. Мерула хмыкнула. — А ты меня оштрафуй за это. Она достала из кармана пижамных штанов значок с буквой «С» в сверкающей изумрудной слюде. Я прижался к бортику теснее, сильно сомневаясь в надежности пузырей, и посмотрел на знакомый значок — такой же, как мой, только цвета другого. — Ну да, нельзя. Но Лиз спит крепким сном и совсем не следит за своими вещами. А надурить эти двери оказалось проще простого. Они не знают вас в лицо. Вот этого, — Мерула подкинула значок и ловко поймала в воздухе, — им достаточно. — А мантия?.. — Ну, подумай, кто мне с этим помог. Человек, который может вынести из Лютного переулка… не знаю, даже луну? Начинается на Джэ, заканчивается на Ким. Она так легко помянула Лютный переулок. В ледяной пропасти стало на пару градусов холоднее. Мерула этого, конечно, не заметила и почесала ногу другой ногой. Я тупо таращился на ее пальцы, торчавшие прямо у меня перед носом. Впервые я видел их так близко, и от этих маленьких выкрашенных в черный ногтей у меня и в голове почернело. Отупляющее бессилие, вот что я чувствовал. А вместе с ним — странный жар. — Да это ерунда, дешевая тряпка на пару часов. Так что… Мерула обернулась к двери и достала из другого кармана волшебную палочку. — Коллопортус! Я мельком подумал, что у нее есть волшебная палочка, а у меня нет. Хотя то, что у нее была одежда, а я под пузырями пены был совершенно голый, беспокоило меня, пожалуй, даже больше. — Ну вот. Маловероятно, что сюда еще кто-то сунется в такое время. Но… разумные меры не повредят. Постоянная бдительность! — Мерула наигранно процитировала Грозного Глаза, и меня полоснул ее веселый тон. — Мерула, это вообще-то ванная комната. — Комната с трубами, кранами и водой. Да, я в состоянии это запомнить. Не думал, что именно поэтому я здесь? Я смутился и нахмурился. Часть меня прекрасно поняла, что она имеет в виду. Другая, опасаясь быть осмеянной, с выводами не спешила. Третья резонно считала, что Меруле не следует здесь находиться, и нарушенные школьные правила и украденный значок не имели к этой уверенности никакого отношения. Я быстро вычислил, что эта часть наименьшая из всех, и не обрадовался этому. Сердце мое билось как сумасшедшее — и если бы только от робости и досады! — Разумеется, это ванная комната, и она ничего такая, — добавила Мерула, озираясь по сторонам. Я держался за холодный бортик, но пальцы до сих пор помнили кое-что другое, да так ярко, будто я все еще касался теплой кожи под легкой мантией. Я испугался, что взорвусь к чертовой матери от количества и силы того, что чувствую. Больше нам никто не мешал. Ни стены и потолки, ни профессор зельеварения, ни безмозглое солнце и взволнованный дневной гул. Все радовались предстоящим каникулам, и этот дурацкий щебет хоть и помогал отвлечься, но и раздражал не меньше: в день несколько раз я ловил себя на желании заставить всех заткнуться хоть на секунду и побыть серьезными — просто соответствия ради. Теперь мы с Мерулой были одни. И мне почти нестерпимо захотелось выдать на духу все, что меня мучило: что я видел ее, что знаю ее секрет и не понимаю, как она может так жить. Как она выдержала — столько месяцев изображать скорбь по человеку, на которого ей на самом деле было плевать? Как посмела намекать на причастность Филча и мадам Трюк, чтобы отвести от себя подозрения? Как можно было почти год водить нас, дурачков из Круга Ханны, за нос и теперь стоять тут так запросто?.. Зачем? Что вообще в мире стоило того, чтобы так притворяться? Мерула не догадывалась, что я в курсе. Для нее сегодня не отличалось ничем от вчера. И день, и месяц, и год назад она делала то, что считала правильным, но как же тяжело было мне — ведь и день, и месяц, и год назад я считал, что мы на одной стороне. В одну секунду для меня все перевернулось с ног на голову. Я все отчетливо слышал, так что ошибок быть не могло. Она предала нас. Круг, за который сама же и радела. Меня. Роуэна. Всех. Конечно, мне хотелось обрушить на нее весь свой гнев — ведь честность и доверие для Мерулы, очевидно, значили не больше школьных очков. Горстью больше, горстью меньше: разноцветная пыль. К фонтану феи Фортуны мы бы так никогда не дошли. А все усилия Круга ничего бы не стоили, если бы в нем мы не могли доверять друг другу. В мире, где ошибки стоили нам жизней наших друзей, важнее доверия ничего не было. Я знал это. Знал до вот этого момента — до ночи, когда мне исполнилось семнадцать и в ванне старост я нашел в руках невидимые теплые ноги. Теперь не меньше того, чтобы знать всю ее правду, мне хотелось, чтобы Мерула продолжала врать, а значит, быть тут — вместе со своими подлыми секретами и погибельными, как наконечники стрел, косточками под тонкой кожей. — Это ванная, и я голый вообще-то, — пробурчал я, сожалея, что все же не успел утопиться. Сдохнуть в глупой агонии, не сумев выбрать между тем, что правильно, и тем, что приятно, было ничуть не лучше. Мерула опустилась на плиту, сложив ноги по-турецки, и нагнулась ко мне. — Ну, моим намерениям это, в общем, не противоречит, — сказала она тихо и бесстрашно. И посмотрела мне в глаза. Она так долго смотрела, и столько ласкового огня было в ее взгляде, что я подавился словами и решил молчать, молчать до конца жизни или хотя бы до тех пор, пока сам не пойму, как можно одновременно так лгать и так смотреть. Я хотел понять это сам, без ее объяснений и оправданий — тем более что она вряд ли опустилась бы до такой чепухи. Мерула погладила мое мокрое лицо. — Не рад меня видеть? — догадалась она. — Рад, — прохрипел я, потому что сказать что-то другое было немыслимо. — Ну… Мерула устроилась понадежнее и нагнулась еще ниже — так, что наши лица почти соприкоснулись и я увидел вишневые прожилки в ее темных глазах. — Сдается мне, Шон, ты лукавишь. Какую-то долю секунды я почти ненавидел ее за то, в чем она осмеливалась обвинять меня. Но это чувство мелькнуло и прошло, уступив хладнокровному злорадству: обман уже состоялся, и теперь я мог выбирать, сколько позволить ей и где уступить; теперь я мог отстраниться и поглядеть на нас как бы со стороны. Мерзкие человечки, один не лучше другого. Она, понятно, не сделала вообще ничего хорошего, но я знал это и все еще не спешил ее разоблачать. Я смотрел на нас отрешенно из циничного далека, и этого небольшого преимущества казалось достаточно, чтобы переступить через себя. И я переступил. — Просто не ожидал. Мерула еле заметно улыбнулась, и я углядел в ее улыбке капельку озорства. — Да вот не терпелось поздравить тебя с совершеннолетием. Сердце сбилось со своего припадочного ритма и екнуло. — Хотя, если честно, я ничего для тебя не нашла. Но, может, ты не будешь сильно разочарован. Это неправильно, подумал я. Неправильно и жестоко, что я так сильно ее люблю. Сколько глупостей может наделать человек, который чувствует… вот такое? Мерула обожгла мои плечи, взявшись за них и дотянувшись губами до моего лица. Она неуклюже ткнулась в него, дожидаясь, что я отвечу на это. Душа моя, как и следовало думать, оказалась покрепче тела и сопротивлялась: она попыталась внушить мне, что это не может быть приятно. Я приказал этой наивной идиотке, одураченной уже тысячу раз и вполне способной проглотить тысячу первый, молчать. Молчать. Разговаривать, когда тебя пришли вот так поздравить, необязательно и едва ли возможно. Не то чтобы мы с Мерулой никогда не целовались. Но… не так все же. Никто из нас не был при этом раздет, дверь не была заперта и замок не был погружен в глубокий сон. Запирающее заклятие, спящая школа, контрабандная мантия-невидимка и босые смелые ноги: десять капель тьмы на кончиках маленьких пальцев. Не обойдется все поцелуями, понял я. Не так я представлял себе, как это случится. Но… Да к черту. Целовать Мерулу, болтаясь в глубокой ванной, было неудобно. Меня тянуло обнять ее, но сделать это, не опрокинув ее в воду и не захлебнувшись самому, казалось невозможным. Мерула засмеялась, разгадав мое неудобство. — Отвернись, — сказала она. Лицо у меня загорелось. Я отвернулся, закрыл глаза и даже зажмурился. Вода, успокоившись после моего движения, притихла, и я услыхал шуршание, которое ни с чем нельзя было спутать. — Надеюсь, этот ваш Дункан не решит вдруг вернуться. Предпочту познакомиться с ним в других… более прикрытых обстоятельствах, — проворчала Мерула. Покончив с одеждой, она начала спускаться в воду. Меня качнуло волной, и невидимые стены тоже качнулись, сместились в пространстве, когда я подумал, что Мерула за моей спиной, совсем рядом… и без одежды. В голове дрогнуло, будто мозг потерял контакт с остальным телом, и я спешно открыл глаза — убедиться, что не тону, а стены на месте. В то же самое время я услышал всплеск и звуки судорожно хватающихся за борт рук. Упс. Я и не подумал, что Мерула не в курсе здешней глубины. — Твою мать, это и правда целый бассейн! Я мигом развернулся, но Мерула не боялась воды и быстро справилась с балансом. Только растерянные вытаращенные глаза сводили на нет ее старания выглядеть как обычно невозмутимо. Пузыри волшебной пены в два счета обступили ее тощие плечи, закрыв от меня почти целиком. Намокшие ресницы торчали в меня, как крошечные кинжалы. Да я и чувствовал себя так, точно был точно приперт к стенке головорезом с ножом. Все тело ослабело как будто, все его силы уходили на то, чтобы не пропустить ни секунды, ни одного движения на лице Мерулы, да еще при этом приходилось как-то дышать. Наверное, с этим я не очень справлялся, потому что голова у меня слегка кружилась, а мозг так и продолжал отлетать куда-то на щелчки: раз моргнул — и на четверть секунды умер. Мерула смотрела на меня с беспокойством. Она как будто хотела спросить меня о чем-то, а я, должно быть, выглядел последним кретином, потому что не мог ни рта раскрыть, ни моргнуть, ничего. Она была такая красивая. В вечных своих рубашках, в серебристой пижаме, в грубой школьной мантии и в чумных ладных платьях, будто вырезанных из раскраски маленького дьявола. Я помнил их все, потому что все они были частью ее, а стало быть, были прекрасны; я любил их за то, на ком видел, любил за ней следом. Но сейчас, вовсе без них, она была хороша нестерпимо. Слишком. Больше, чем можно было вынести и не рехнуться, не потерять что-то такое, что делало меня мной. Так, наверное, даже приворотное зелье не умело, как она справлялась сама, не прилагая никаких усилий. Мне послала ее нечистая сила, не иначе. Не было другого объяснения, почему отказаться от такого подарка я не могу, пусть даже все его изъяны лезут наружу. — С тобой что-то не так, — сказала Мерула. Еще бы. Да вообще все было не так со мной. Шестой год чародейства и волшебства озлобил меня. А может, я просто стал достаточно взрослым, чтобы наконец увидеть за деревьями лес. И потому я почти ненавидел тех, кого больше всего на свете любил. Роуэна — за то, что погиб. Маму — за ее отрешенность, за то, что когда Джейк пропал, она словно забыла, что у нее есть еще один сын. Брата — за то, что он, кажется, только и умел, что исчезать. Отца — за то, что превзошел даже брата. И Мерулу. Мерулу особенно — за ее блядские вишневые глаза, драные джинсы, бесконечные железки да клепки и хлопковые рубашки, такие мягкие и приятные, что я задыхался, когда она садилась рядом так беспечно и не нарочно. За то, что без них, вот сейчас, все было еще хуже. За запах — пота, гвоздики и лака для ногтей; он мне даже снился, а до этого я и не знал, что так бывает. За то, что продала меня R и за то, что прямо сейчас мне на это плевать. — Не каждый день принимаю ванную с самой могущественной ведьмой в Хогвартсе, — отшутился я и не узнал свой голос. Мерула тоже его не узнала, приподняла брови. — Шон? Она дотянулась до моей шеи. Я поглядел на тоненькую быструю руку, залитую дрожащими крапинами золота. Слабые пристенные свечи едва разгоняли ночную тьму, но щедро рассыпали по нашим телам насмешливые блики. Вообще-то в ванной старост ночью было еще круче, чем днем. Волшебно, как бы ни смешно было так говорить в Хогвартсе. Здесь, среди золотых шариков мыльных пузырей, в теплой баюкающей воде магия была совершенно особенная. Первая почти добрая мысль пришла мне в голову за сегодняшний день: я подумал, как здорово, что Мерула достаточно смелая, чтобы нарушать правила, и тоже может все это видеть и чувствовать. Впрочем, нет. Не все. Она не могла быть мной, и это лишало ее самого большого удовольствия в этой ванной; и не было тут никого богаче и счастливее меня. Слабовольнее меня. — Ну что ты, — Мерула улыбнулась вопросительно и виновато, уловив мое смятение. — Если ты не хочешь… — Хочу, — поспешно перебил я. — Уверен? Она осторожно сняла с меня очки, сложила их дужки и оставила на мраморном бортике. После этого она снова потянулась ко мне: два бугорка толкнулись мне в грудь, и под ребрами у меня вспыхнуло пламя, а в глазах помрачнело. Под кожей точно пробудился дракон — дикое бешеное чудовище вздрогнуло, и я замер, прислушиваясь к нему. Я еще не знал всей его силы, но предвидел, что она велика, гораздо больше, чем я смогу долго удерживать: пока что я мог подчинять дракона себе, но быстрые подвижные ноги Мерулы задевали мои и дразнили его, и это было непросто. Что это существо сделает со мной, когда вырвется, — вот это было мне неизвестно. А страшнее всего было то, что Мерула что-то вытворяла с моим языком, что-то такое, от чего я шалел; да вообще все это было полное безумие. Меня рвало на кусочки. Мерула целовала меня, а я был в нескольких местах сразу. С ней, здесь и сейчас, и в прошлом, расколоченном и рассыпанном, как стекла в Большом зале, нечаянно выбитые недавно первокурсниками Фредом и Джорджем. Я не мог развидеть того, что было вчера, и раньше, и еще раньше: Мерула и женщина-метаморф в Лютном переулке, Мерула в «Кабаньей голове» громче всех наводит поклеп на смотрителя и учительницу полетов, Мерула в астрономической башне ворчит, что больше так не может, хочет жить дальше, что скорбью по покойникам мир не исчерпывается, в нем есть еще и любовь. Мерула и Бен, с белыми лицами и опустевшими глазами, над безжизненным телом в лесу. Роуэн. Наш Роуэн. Я думал, все ради него. Думал, Меруле он тоже дорог. Я почувствовал, что она отодвинулась. Так и было: Мерула смотрела на меня, странно прищурившись, точно профессор, который пытается подловить школяра на жульничестве. — А знаешь, мы можем просто… просто посидеть тут. Если ты не готов. Я отвел глаза и, пересилив себя, кивнул. Наверное, так было правильнее. Даже дьявол не давал мне сделать то, о чем я пожалел бы потом. Может, он был неплохой парень. С принципами. С головой. Получше меня. Мерула обняла себя за плечи и как-то осунулась, уменьшилась будто. Она отплыла чуть дальше — чтобы нечаянно меня не коснуться, понял я — и осмотрелась. — А здесь и впрямь неплохо. Но, черт возьми, почему? Почему ты? Из тебя староста, как из дерьма волшебная палочка. Я не выдержал и фыркнул. У нее всегда находились новые ругательства для меня, нежнее прежних. Если бы я записывал их в тетрадь на память, настрочил бы уже на многотомник. Но я не записывал — чего было бумагу переводить, когда зельеварение, уход за магическими существами и полеты у нас всегда совпадали и я мог слушать их бесконечно. — Не понимаю, почему я в таком случае не староста. Я за годы учебы тут правил нарушила не меньше. Но меня значком не наградили. — Значит, меньше. Пенни говорит, это путь искупления. Меня назначили, чтобы я преодолел, перерос и все такое. Чтобы подавая пример другим, сам стал для себя примером. Как-то так. Мерула закатила глаза. Я мельком глянул на нее и подметил, что она напряглась — как нередко это делала, когда я упоминал Пенни. Что ж. Сама она была ничем не лучше, о чем я мог без труда ей напомнить. — Приедешь к нам на каникулах? — спросил я, заранее зная ответ. Мерула замялась. — Да знаешь... не в этот раз. — Может, Джейкоб будет, — сказал я. Верил я в это не больше, чем в то, что Снегг когда-нибудь поставит мне «превосходно» и назовет молодцом. — Может, вернется к родителям. — И что? — Мерула нахмурилась. Вообще-то я не сомневался, что по большей части она просто дразнит меня, всячески намекая на свою симпатию к Джейку; так развлекаясь, она швыряла по яйцу сразу в две корзины, ведь брат — это было особенно, вдвойне досадно. И все же если бы он ей ни капли не нравился, она бы и не трудилась так шутить. — Ну… даже ради него не заглянешь? Мерула отплыла метра на полтора и хмуро поглядела на меня оттуда. — Зачем ты все портишь, Зое? — Я?.. — возмутился я. — При чем здесь Джейкоб? Его тут, кажется, нет. Глаза Мерулы блестели сердито и уязвленно. — Здесь только мы, — сказала она. Верно. Никого третьего, кто мог бы пустить в Мерулу конфундусом, в ванной не было; а я не мог представить, что еще могло заставить ее так сказать. Почти прямолинейно. Гораздо более откровенно, чем когда-либо. …Ну, может, чуть менее, чем вдвоем болтаться в бассейне без свидетелей и одежды. Ледяная пропасть сыпалась на кусочки, тиски в горле у меня разжимались, руки, державшие меня на плаву, слабели… но дракон креп. Я посмотрел на Мерулу. Долго, серьезно я на нее смотрел. Даже если за спинами Круга Мерула водила дружбу с R и обещала им мою голову — для этого не нужно было красть значок, добывать мантию, оставлять ее вместе с прочей одеждой на мраморном полу и говорить, что брат мой совершенно не при делах. Все это было о другом, хотелось бы мне поверить. Хотелось бы иметь достаточно воли, чтобы не верить. Мерула не выдержала моего взгляда и отвернулась. Я тоже отвел глаза. Так торчали мы посреди мыльной пены, и, каковы бы ни были обстоятельства, не было в этом мучительной неловкости. Ее вообще не было между нами никогда. Поначалу все в школе считали нас чуть ли не врагами. На первом курсе я и сам так считал: Мерула пыталась сжить меня со свету, а я не понимал, за что. Досада, обида и злость — вот что чувствовал я к ней в свои одиннадцать. Но на второй год слова Мерулы стали расходиться с делами, и в те моменты, когда она не называла меня выскочкой, бездарностью и позором волшебного мира, я замечал, что она смотрит на меня, будто чего-то ждет — и точно не ссоры. Она держалась рядом, всегда рядом, и я привык к тому, что она есть, что она вот такая; а когда вырос достаточно, чтобы понимать, привык и к тому, как она справляется с чувствами и как много их кипит в ее котелке. Я полюбил ее. Как-то очень быстро и накрепко. Мое замешательство росло в любопытство, любопытство — в привязанность. Когда я замечал, что из всех людей, для чего бы то ни было, Мерула выбирает меня — посоревноваться на скорость на метле, последить за мной ночью, да просто глянуть украдкой — внутри становилось как-то по-особенному щекотно и тепло. А на четвертом курсе случился тот Звездный бал. Я набрался храбрости и пригласил ее; к моему изумлению, она согласилась. Мы пришли туда порознь, и я ее не узнал. Да и как мне было узнать в той нарядной очаровательной девушке мою всклокоченную вечно сердитую ведьму?.. Мерула стояла от всех поодаль, насмешливая и отстраненная, и чего угодно я ожидал, но не того, что она сменит свою вечную рубаху на то лютое платье. Шифоновая дымка прикрывала ей ключицы, а ниже глубокий черный шелк пожирал мою Мерулу, ничего, однако, не скрывая: струящиеся мазки ложились поверх ее, повторяя контуры изящного тела. Она не была бы Мерулой, если бы не сказала, что я бы мог быть пошустрее глизня — тогда ей не пришлось бы сомневаться, не напрасно ли она пришла. А я потом понял, что это не просто платье. Это признание. Не могла же она прямо сказать. Чистосердечием она вообще меня не баловала. Дни сменяли дни — мы перешли на пятый, а потом и на шестой курс, и к этому я тоже привык. Я любил ее именно такую, беспокойную, зубастую, сумрачную. Тем дороже мне были моменты, когда она забывала о своих имени и броне, говорила мне что-нибудь ненамеренно доброе и сама искала тепла. Я представлял, где и как у нас все случится в свое время. На озере, в библиотеке, в кабинете Сикандера, а если в спальне — то в чьей. Школа к моему проснувшемуся недетскому желанию относилась без всякого сочувствия: все эти варианты были так себе, ведь уединиться тут было, в общем, негде. Тогда я думал о Хогсмиде, о трактире, где можно было снять комнату, и о тех сплетнях, которые бы непременно за этим последовали; думал о каникулах, на которых мы никогда не встречались. Думал я много и часто, хотя и бестолково. Мне только и оставалось, что фантазировать, ведь делать это с несовершеннолетним мальчишкой Мерула не собиралась. Так и говорила, фыркая, — что я слишком маленький. Я почти рассмеялся, подумав, как же забавно, что она так скоро пришла сюда, оставшись верной своему слову, но разоблачив и свое собственное желание: моего оно было как будто не меньше. Я почти рассмеялся, ведь я повелся бы на это и был бы безумно счастлив… если бы родился на пару дней раньше. Я кисло улыбнулся. Даже теперь я чувствовал отрешенный покой, будто не верил до конца, что Мерула может по-настоящему предать Круг и обмануть меня. Она заметила мою кривую улыбку. Наши взгляды встретились на секунду, и тут же мы снова отвернулись друг от друга. — Ну и как оно там, в черно-белом мире?.. — буркнула Мерула, слишком отчетливо, чтобы мне не сомневаться, к кому обращен этот странный вопрос. В ответ мне сразу же захотелось спросить — если это мой мир черно-белый, как она не блюет от своей радуги? Но я не успел. — Шон… Голос Мерулы сорвался и дрогнул. Я поспешил заглянуть ей в лицо, испугавшись увидеть там что-то, чего никогда не смогу понять и с чем не могу справиться. Я слегка загреб, чтобы оказаться к ней ближе. Она так и смотрела мимо, странно как-то, виновато и озабоченно — и меня пронзила дикая мысль, что она все понимает. Знает, что меня гложет. Знает, где я был вчера вечером. Знала с самого начала… или догадалась сейчас, сложив мою кислую рожу, насмешку Снегга и бог весть что еще. — Слушай. Если тебе когда-нибудь покажется, что я не на твоей стороне... Говорить ей явно было непросто. — Если все будет выглядеть так, будто… Она опять осеклась. — Если… а, ладно, что я несу. — Что тогда? — выпалил я нетерпеливо. Фиолетово-вишневый адский огонь метался в ее непостижимых радужках. В голове у меня задрожал, набирая высоту, странный звон: если бы его можно было конвертировать в цвет, он, несомненно, тоже был пронзительно-фиолетовым. — Что тогда, Мерула?.. Она нервно закусила губу и покачала головой — так, будто сражалась с кем-то внутри, а он, этот неведомый, не позволял ей сказать больше, — и я любил ее сильнее, чем когда либо, не надеясь на то, что когда-нибудь мне будет это легко. — Что тогда, — тихо потребовал я. Мерула затравленно посмотрела на меня. — Тогда остановись и вспомни… вот это. Она толкнулась вперед, схватила меня за плечи, и холодный гладкий мрамор больно съездил мне по лопаткам, когда они уперлись о край бассейна. Я потерял было равновесие и попытался выгрести руками, но Мерула держала меня крепко; я почувствовал, что утонуть она мне не даст, и присмирел, решился выдохнуть. — И напомни себе, что ошибаешься. Она прижалась ко мне губами, не давая больше маяться, сомневаться, выбирать и винить. Целовала меня так, будто сегодня мне исполнилось семнадцать, а завтра я должен был отправиться на тот свет. До дна мы не доставали, но Мерула прижимала меня к мрамору своим телом, держалась одной рукой о камень, а другой ласково, мокро и беспорядочно гладила мои лицо, шею и плечи. — Не смей думать, что я против тебя. Потому что… У меня были свободны обе руки, и я вторил ей вдвойне: обнимал, касался, повторял контуры своего безумия. Мерула откликалась на мои движения тихо, но заметно — заметно, если хотеть; а уж я-то хотел, я ловил каждое ее вздрагивание и каждый вдох, и каждый был мне судья и защитник, но больше всего — смутьян. — Просто не смей, понял? Хорошо, подумал я и прижал ее к себе: горячее мокрое тело непроизвольно противилось, стремясь к надежной на плаву раздельности, но эта несподручность только заводила меня сильнее. Мерула выдохнула мне в ухо, горячо и прерывисто; она целовала меня туда, и я просто обмирал от того, что это было ни на что не похоже, будто не ухо это было дурацкое, а сплетение нервов, вывернутых наружу, оголенных и брошенных на растерзание темным силам. — Ты дурак, — прервавшись, чтобы сказать это, заключила Мерула, и я не мог возмутиться и поспорить: ухо осиротело, Мерула уже целовала меня в губы, не давая мне ни говорить, ни соображать толком. Я блуждал по ее телу руками и не замечал, как они оказываются там, где еще не бывали — и где бы они ни находились, я горел, и было это сказочно хорошо; и хорошо было, насколько я мог судить и надеяться, не только мне. Явись сюда сто темных ведьм во главе с Рейкпик и скажи они мне хором, что все это притворство, — я бы им не поверил. Только не сейчас. Когда Мерула вывернулась из моих рук, каждый фрагмент моего тела потянулся за ней: от меня будто отняли кусок плоти, и сперва я ничего не понял, кроме того, что это неправильно, неприятно, почти больно. В следующее мгновение Мерула оказалась рядом со стальной трубой одного из кранов по борту бассейна. Не сразу сообразив, чего она хочет, я бездумно последовал за ней. Мерула ухватилась за трубу. Дотягиваясь, она чуть приподнялась над укрывавшей ее пеной, и две быстрые темно-розовые точки близоруко и горячо мазнули мне по глазам. — Там ступеньки, — я махнул головой в сторону римской лестницы. — К черту твои ступеньки, — отмахнулась Мерула. Немного неуклюже, но в целом без усилий она подтянулась и мигом вся оказалась у меня на виду: не то, к чему я мог приготовиться. — Иди сюда. Я подчинился. Не проследил, ловко ли выбрался. Почти не подумал, как выгляжу. И хотя глаза были не в мою пользу слабы, я смотрел в сторону, потому что боялся — если посмотрю прямо на Мерулу, тут замертво и прилягу, а вот сейчас это было совсем некстати. Выбравшись из бассейна, я подобрался к ней боком и сжался в комок, прикрывая места, которые давно уже не вели себя пристойно и которые я стеснялся так легко демонстрировать. С нас звонко стекала вода, и воздух тоже звенел — это Мерула тихо смеялась. — Что?.. — просипел я. — Ничего. Ты красивый. Я почувствовал, как в груди у меня лопнуло сердце или солнце. До краев тело затопило чем-то горячим, проникающим в каждую его полость и каждый уголок. Думать сейчас, что почти все парни-однокурсники выше меня на голову, что дурацкие волосы, сильно припозднившиеся высыпать там-сям по телу, все еще какие-то жалкие, и что мой прямодушный и не бог весть какой выдающийся член с потрохами выдает, что у меня на уме, не хотелось. Быть красивым для Мерулы оказалось слишком приятно, чтобы спорить. — Ты тоже, — прохрипел я. — Хотя и не могу сказать, что отчетливо тебя вижу. — Точно, — фыркнула Мерула. — Я забыла. Ну и прекрасно. Она быстро метнулась в сторону: я не успел ни взволноваться, ни возмутиться, как она уже вернулась с нашими палочками и одеждой. Все это она бросила в одну кучу у меня за спиной, пока я ежился, примиряясь со своим ростом, волосами, неказистостью и разоблачающим все это полностью раздетым видом. Пока я страдал, Мерула опустилась, обхватив меня за спину, и ткнулась мне в затылок. Я опомнился и вспыхнул, развернулся и перехватил ее горячий и мокрый бок. — Приезжай, — взмолился я. — Приезжай ко мне летом. — Не могу, Шон. Я правда не могу. Ты же знаешь. Я живу с теткой. Она… Мы завалились на кучу тряпья, набок, лицом к лицу — спутанный комок порывов и блуждающих конечностей. Я дотрагивался до Мерулы, исторгая всю скопившуюся во мне нежность, будто рассчитывая, что если не слова, то руки мои смогут ее уговорить. Мерула вздрагивала и шумно дышала, прислушиваясь к моим прикосновениям и возвращая их мне, а я как сумасшедший все перемещался по ней, все осваивал и обмирал. — Она не может удерживать тебя силой, — сказал я. Мерула невесело улыбнулась. На этот раз она нашла новый способ заставить меня замолчать, дотянувшись руками туда, где было чувствительнее всего. Я не выдержал и ахнул. Это не могло быть на самом деле так… круто. Совсем не то же самое, когда я трогал вдоль и поперек такого знакомого бесхитростного себя. Каждое касание пальцев Мерулы было непредсказуемым и оттого ослепляюще нежным: я засомневался, с добром или злом имею дело, — кажется, они все сегодня собрались тут, чтобы лишить меня разума. В глазах у Мерулы пробежали насмешливые огоньки. Самая могущественная ведьма Хогвартса могла быть спокойна: власть ее над размякшим мальчишкой была абсолютной. Да пожалуйста, подумал я. Тебе ведь не нужно разрешение на то, чтобы делать все, что захочется. Так делай и теперь. И она делала, а я собирал мутные вспышки адской черной радуги, взрывающиеся в кромешном фиолете. Когда на горизонте немного прояснилось, я набрался смелости и тоже дотронулся до Мерулы там, где раньше это было невозможно. Между ее ног было мягко, влажно и как-то особенно нежно, и меня пронзило странное чувство причастия к неведомому, скрытому до поры знанию — может быть, главному на свете. Оно обрушивалось на мое тело, делая его бесконечным, возможно, бессмертным — но будь я и правда бессмертным, разве досадовал бы сейчас о том, как долго мне пришлось ждать, чтобы узнать наконец? Мерула как-то пронзительно всхлипнула в ответ на мою дерзость, и меня заполнило новое, еще неизвестное мне любопытство. Я осторожно трогал ее, запоминая, как там все устроено, и сверяясь с казенными картинками в волшебных и магловских журналах. Ни один из них, сколь угодно яркий и затейный, не давал мне того, что чувствовал я сейчас: ничего общего с жаждой, которую можно было быстро удовлетворить, спрятавшись под одеялом или запершись дома в комнате. Все это была чепуха. Все не то. Чувствуя рядом с собой ее тело — голое, уязвимое, такое горячее и взволнованное — я хотел удовольствия не только для себя. Смакуя это желание, я гладил пальцами складки, напоминавшие губы, разводил их в стороны и бережно исследовал, приминал и потихоньку двигался в горячую глубину, куда направляло меня чутье. Мерула замерла, пока я неумело упражнялся. Я надеялся, ей это приятно не меньше, чем было мне, когда она так смело ласкала мой член. Теперь она вообще едва меня касалась, сосредоточившись мысленно на чем-то своем собственном, и мне стало капельку страшно. Оплошать не хотелось, и я азартно прислушивался к ней — как она дышит, куда смотрит. Время исчезло, пространство загустело, а я глядел в ее напряженные глаза и гадал по ним, нравится ли ей то, что я делаю, не совсем ли я безнадежен, а пальцы мои неуклюжи. Наверное, так и было: я был оглушен пониманием, что делают они прямо сейчас и где находятся, и ловкости мне это не прибавляло. Мир уменьшился до размеров маленькой тесной Мерулы в моей правой руке — и в то же время никогда он никогда не был так оглушительно огромен. Я изучал ее, сосредоточившись на податливой упругости вокруг моего пальца, и в голове потряхивало и мутило, когда особенно ясно я осознавал: вот она, единственная на свете, о которой я думал каждый день, — вот она тут со мной. Шесть лет она была рядом, заботилась обо мне, привязывала и приручала — так, как умела, конечно, специфически, весьма по-меруловски, — но ведь за шесть лет она не сделала ничего, что сделало бы мою любовь к ней слабее. Я еще поборюсь, подумал я. Я не дам одной встрече все испортить. Я напомню себе, что ошибаюсь, и не посмею думать иначе. Мерула, точно прочитав мои мысли, прижалась ко мне теснее, обвила ногой мою ногу, и мне безумно захотелось проникнуть в нее еще глубже, занять ее больше, чем одним пальцем; и я спросил: — А когда мы… ну. Это самое. Тебе не будет больно? Мерула глянула на меня осоловело и почти демонически. — Не знаю. На секунду я замер, в меньшей степени осмысляя это, в большей — просто повторяя в голове осиплую хрипотцу ее голоса. — Неважно. — Важно, — возразил я. — Да какая разница уже. Мы здесь… чтобы сделать это. Я вздохнул. Хотел я ее до дрожи, но опасение, что в такой важный момент я могу сделать ей больно, сдерживало. Я осторожно присовокупил к одному своему пальцу второй, прислушиваясь к Меруле там, снизу. Контролировать себя оказалось сложно. Секунду назад я тревожился — и забыл страх мгновенно, когда шумно и прерывисто Мерула выдохнула в мое плечо. Теперь я хотел одного — извлечь из нее больше звуков, каждый из которых вышибал из меня дух, а из головы любые мысли. — Мерула, — окликнул я. — М?.. — Ну, я сюда шел и не знал. А ты… ты шла и знала. Стало быть… Она поняла. Высвободилась из моих рук — мне показалось, неохотно, перед этим обхватив меня как-то особенно цепко и отчаянно. Изогнулась, дотягиваясь до своей пижамы, и нащупала там то, что было нам нужно. Пока она возилась, я чуть выпрямился, повернувшись к Меруле вполоборота. — Держи. Мерула протянула руку над моим плечом. Разжав пальцы, чтобы выпустить то, что достала, она задержала их и прижала к моей груди. Мы замерли так, и я подумал, что чувствую, что она имеет в виду. Но ей не нужно было беспокоиться. Я уже принадлежал ей. Чуть ли не со своих одиннадцати лет. Тогда я еще понятия не имел о том, как сильно буду ее хотеть; как сильно вообще можно кого-то хотеть. Маленькая лютая ведьма ударила меня Флипендо, когда я пытался вразумить ее не быть такой злобной с моими друзьями; это было жалкое и неумелое Флипендо, но много ли нужно было моим локтям и лопаткам, когда я оказался на неприветливых камнях внутреннего двора. Может, тогда все и началось на самом деле. Не позже. Тогда. Я накрыл ее ладонь своей, и на несколько секунд мы переплели пальцы, словно приободряя друг друга. А потом я нашарил маленький предмет там, куда его обронила Мерула — рядом с моей ногой. Я знал, что увижу, но уши и щеки все равно загорячило. Так уж было устроено. Сколько бы ни было волшебства вокруг нас, заклинаний, способных обмануть природу, не существовало. Мы были достаточно взрослыми, чтобы отхватить от нее последствий, и достаточно умными, чтобы не искушать судьбу. Я быстро распечатал конвертик с резинкой, хотя от волнения пальцы меня плоховато слушались. А вот надевал ее не так уж ловко, торопясь и стесняясь того, что впервые делаю это не ради смеха и любопытства. Мерула ослабила хватку и теперь деликатно ждала, ласково возясь в моих спутанных мокрых волосах и не отпуская никаких комментариев. Вот к чему в ней я относился с особенной признательностью: шесть лет испытывая меня на прочность своими насмешками, она научилась точно чувствовать, где лучше остановиться. Справившись, я обернулся. Посмотрел на Мерулу и, кажется, напугал ее своим растерянным видом. — Ты чего? — Ничего. Мы правда это сделаем? — Да, если ты не передумаешь по дороге, — подколола Мерула, и я увидел на ее лице усмешку вечную — разве что чуть добрее обычного. — Я просто… — Ну да, знаю. Ты просто хочешь отнестись к этому торжественно и типа навсегда это запомнить и унести с собой в могилу. — Ты сейчас точно обо мне говоришь? — прищурился я. Мерула покачала головой, этак снисходительно и утомленно, и потянула меня вниз: так же непреклонно планета Земля притягивала всех жалких нас, чародеев и маглов, детей и взрослых, к своей распростертой плоти. Где уж тут было спорить. Я податливо опустился. Мерула помогла мне, направила куда нужно, и мне стало так хорошо, как вообще не бывало, не могло быть на свете; и тогда я понял — я уже внутри ее. Разгадка всех тайн нехитрого мира оказалась там, где мы слились с ней в одно. Да что вообще было важнее и лучше того, что мы делали — новорожденные мужчина и женщина? Мерула беспокойно прятала лицо то над левым, то над правым моим плечом и не давала мне посмотреть на себя, но я хотел убедиться, что она в порядке, и настырно силился перехватить ее взгляд. Не преуспев, я обхватил ее плечи, чуть отстранился и превратился в сосредоточенный камень; так держа ее, я почувствовал силу, какой не знал в себе раньше, и все замерло. — Ты чего? — снова спросила Мерула самым потрясающим хриплым шепотом. Ей пришлось посмотреть на меня, и я не увидел в ней ничего, что велело бы мне остановиться. — Ничего, — повторил я с облегчением и вернулся к Меруле из своего короткого оцепенения, и обнял так, чтобы она поняла, каково мне сейчас, чтобы и ей стало хотя бы вполовину так же здорово. То, что проснулось во мне, просило выхода наружу, и я не переставая бормотал в ее ухо ее имя, а она понимающе сжимала пальцы на моей шее и утыкалась в меня ресницами-кинжалами: они оказались пушистыми и разоружающе нежными. Я извлекал из нее исступленные звуки, и тишина вздрагивала, когда, заводясь, вздрагивала Мерула. Пока она дышала тяжело и рвано, я погружался в золотисто-черно-фиолетовую воронку и тайком рассматривал Мерулу оттуда. Тайком — потому что не хотел, чтобы она поняла, в каком я угаре, и не записала в полные извращенцы. Я все еще не очень-то знал, как надо, и боялся ее напугать. Без одежды она была будто без брони. Бледное хрупкое тело ненамеренно выдавало то, что она так старательно прятала все эти годы. Казалось, нужно было ее раздеть, чтобы увидеть такую, какой она на самом деле была. Но я, конечно не думал так. Я вообще не думал. Мне было не до того. Я любовался ее ключицами и горстью родинок на бледных плечах. Я осторожно опускал глаза ниже, где игриво и нежно темнели два маленьких пухлых соска. Я касался ее маленьких грудей, прижимался к бархатным щекам и целовал без остановки, перемещаясь по ее сатанинскому телу и иногда встречая по пути ее губы — тогда мы задерживались, сливаясь друг с другом двукратно. …И вдруг все кончилось. Я почувствовал, что сейчас это случится, и противиться этому я не смогу. Родившийся там, где мы сливались воедино, взрыв рванул из сердцевины и понесся выше, прокатившись по стволу моего члена и почти мгновенно распространяясь по всему телу. Тяжело дыша, я отстранился от Мерулы и перевернулся на спину, не в силах держаться в более осмысленном положении: и руки, и ноги стали ватными, а пальцы вообще были сами по себе пальцы. Они дрожали, когда я просто пытался держать их ровно перед собой. Секунду ослепляющего торжества телесности сменили еще несколько — послабее, они служили затем, чтобы с этой священной горы было не так больно возвращаться на землю: волны удовольствия сменяли одна другую, потихоньку ослабевая. И если первая чуть ли не вкрутую варила меня в невыносимом счастье, то последняя, чуть теплая, была больше воспоминанием, чем ощущением. Оклемавшись, я застал Мерулу на боку. Она с любопытством глядела на мое прибытие обратно. — Прости, — сказал я, живо сообразив, как же ненадолго меня хватило. — Да… ничего, наверное? Сочту за комплимент, — усмехнулась Мерула и посмотрела на меня удивительно. Как-то лучисто и ласково. Совсем не по-меруловски. Я потянулся на этот взгляд, как мотылек на свет, и Мерула с готовностью приняла меня в объятия, а я зашептал в нее, как это было хорошо и какая она… Моя. Нет, этого я ей не сказал. Вместо этого я бормотал, как мне нравится ее запах, ее ногти, ее коленки, какая она красивая, как топорщится, подсохнув, рыжий огонек ее челки и как персиково-пушисто возле ее уха — что, в сущности, было то же самое. Я спятил, наверное, сыпал все эти несвязные штуки, не находя правильных слов и довольствуясь теми, что рвались из меня бездумно и отчаянно, а Мерула тихо смеялась — надтреснутый колокольчик — и я говорил, что смех ее мне нравится тоже. Я не так уж часто его слышал. И тот, что слышал сейчас — он был совсем особенный. Мне. — Подожди немного, — попросил я. — Сейчас… я передохну и… — Да все хорошо, Шон, — хмыкнула Мерула. — В конце концов, это твой день рождения, а не мой, верно? Но я вцепился в нее крепче, чтобы она поняла — я не отпущу ее, пока и она не узнает, каково это; я любой ценой сделаю с ней то же самое. Я оперся на локти и двинулся по ней ниже. Мерула, разгадав мой замысел, сжалась и попыталась спрятать ноги. — Ты что! Не надо… Но я уже держал ее. Я уже видел, как рассыпают по ее коже полчища мурашек и как поднимаются между моих горячих пальцев маленькие бледные волоски. Я обнимал ее за бедра, округлые и прохладные, любовался и ликовал: стеснение Мерулы было даже лучше того, что только что со мной случилось. Кожа на внутренней стороне ее бедер была белее, мягче и нежнее, чем где бы то ни было. Я обмер, раздвигая перед собой ее ноги и потешаясь над тем, как неубедительно она протестует. — Да что ты делаешь… — А на что похоже, — усмехнулся я и прильнул губами к мякоти между ее ног. Мерула ахнула и затихла: я ощутил, как обмякло все ее тело, угодив на крючок; как затаилась она вся у меня во рту, ожидая и предчувствуя. Она больше не пыталась гнать меня. Она вообще будто оцепенела. Я вырывал ее из паралича этого, отвлекаясь только на то, чтобы чуть передохнуть и успеть глянуть на нее. Тогда и Мерула искала мой взгляд, хваталась за него голодными и ошалевшими глазами, словно просила продолжать. — Это приятно? — не выдержав, спросил я. — Да, — прошептала Мерула. — Очень. И таким это голосом у нее вышло, что я сразу понял, что так и есть. И еще нежнее и изобретательнее за нее взялся, и скоро почувствовал, как в ее неподвижности меняется что-то, как подрагивает все, напрягается в ней, дребезжит будто; а прислушавшись, заметил, что и дышит она по-другому, измученно и неровно. Еще немного — и она дернулась, и что-то протяжное вырвалось из нее; я хотел продолжить, но она не дала мне, оттолкнула мою голову от себя. Так внезапно это случилось, что я растерялся на секунду. Больше времени на размышления Мерула мне не оставила. Ухватила меня за плечи, притянула к себе и заключила в свои крепкие тонкие руки. Никогда еще она так не обнимала меня. Это было не движение — слово, крик, исповедь; мне не хватало умения объяснить ей, что творится у меня в душе, когда она жмется ко мне своими острыми грудками, а наши тела так податливо принимают форму друг друга. Да если бы мог — я распахнул бы ребра и показал ей, но черта с два так было можно. — Ты… — пробормотала она. Я млел в ее звериной нежности и хотел сказать, что понимаю, но молчал. Я погладил ее по лицу. Она сделала со мной то же самое. Я поцеловал ее в шею. Она повторила. Так мы и продолжали, не то передразнивая, не то предугадывая друг друга, и смеялись тихо и счастливо; я — от того, как хорошо и приятно было ее любить, а она… Не знаю уж. Мне казалось, что тоже поэтому. И вот так мы тихо смеялись и обнимались, приноравливаясь к нашим телам, по-новому близким, и смешили друг друга, и обмирали от этой интимности, и ничего из этого нельзя было вычесть и вычленить, все это было одно и про одно. — Приезжай ко мне летом, — сказал я, лежа у нее на груди, но так и не находя покоя рукам: ими я продолжал ее гладить и трогать везде, куда дотягивался. — Приезжай. — Ну как это возможно, Шон, — вяло возразила она таким тоном, что я понял — для нее все решено. — Нет. Да и твоя мама наверняка будет против. — Почему это?.. — Ха… Много у тебя друзей, чьи родители… Мерула осеклась. Я дотронулся до ее губ и прикрыл их кончиками пальцев. — Мама не будет против. После того, как она отчаялась найти Джейка… Я с надеждой смотрел в лицо Мерулы, стараясь выловить в нем сомнение. Но она прятала то, что я искал, за нежностью, которая досталась моим плечам, ключицам и прочим частям тела, так удачно расположившимся далеко от глаз. — В общем, она немного ушла в себя. Ну, и потом, когда он нашелся и не вернулся… Я скривился. — Есть вероятность, что она не заметит, что в доме еще кто-то есть. Мерула играла моими волосами и ждала, когда я закончу. Пальцы у нее были удивительно нежные. Может, добрые слова для нее были слишком тяжелы и неудобны — но оказалось, она умеет все сказать, не пользуясь ими. — Ты же не он, — добавил я, усмехнувшись. — Не Джейк. Я постарался сказать это весело, но по лицу Мерулы все понял. Она меня раскусила. И она не приедет. Мерула крепко сжала мою руку и понимающе невесело улыбнулась. — Ну, это неплохо, наверное? — пошутила она. — Что я не Джейк. Счастье стало отступать, а я стал возвращаться к тому, с чем пришел сюда. В тусклый хрустальный шар. В нем я снова видел перед собой незнакомку из Лютного переулка, обернувшуюся пожилой сухопарой женщиной, и взволнованную девчонку в зеленом школьном костюме. Слизеринская змейка. Любовь моя. И мое проклятие. Я не мог защитить ее. Я сам должен был от нее защищаться. И беречь Круг. — Наверное, — согласился я. Мерула закусила губу, и взгляд ее заметался, словно она опять вела разговоры и войны с невидимым мне советчиком. — Всего два месяца, Шон. Два месяца — и мы снова увидимся. К тому же… у нас еще два дня до каникул. А поглядев на мое посеревшее лицо, она добавила: — И две ночи. — Думаешь, мы одни такие умные? — беззлобно усмехнулся я. — И больше не найдется желающих провести в бассейне последние часы уходящего года? Мерула наигранно подняла брови и состроила смешную гримасу: — Ну… а я нашлю на них такую порчу… что да. В конце концов мы останемся одни такие умные. — Не хотел бы я перейти тебе дорогу, Мерула. Хорошо… что мы на одной стороне. Камень под измятыми мантиями, которого я не замечал, как и всего вокруг, вдруг появился под моим плечом и стал очень холодным. Мерула, точно прочитав мои мысли, зябко поежилась. Придвинулась ко мне, сжавшись и спрятав голову под моим подбородком, и еле слышно сказала: — Да я вообще за тебя убью. А может, мне это только показалось. Так было или нет — я обхватил ее крепко, заставляя себя не сметь думать.