Игра всё это: и пиздить, и любить

Кащей эдакий кошак драный за Вовой увивался, растягивая губы в задорной улыбке. — Во-ва, — в привычной манере, едва не промурлыкал он, подзывая Суворова к себе. Такая лыба только у него была: белозубая с небольшими щербинками промеж зубов. Кащей мастерски играл лицом, вынимая оружие в виде своей чертовой обезоруживающей улыбки: вот здесь он ласково стоит вплотную, обнажая зубы по-хитрому так, обещает устроить хороший вечер, если в свою очередь и ты будешь хорошим мальчиком, в других же случаях — скалится паскудой, растирая кровь, ту, что носом пошла, и отбивает тупыми носками ботинок печень какого-то несчастного, и всё улыбается, потому что игра всё это: и пиздить, и любить. — Хватит тебе уже, Кость, заканчивай. Вова — мальчик не глупый и наигрался уже в эти кащеевы игрища, когда тот донимал на «поболтать». Кащей либо не умел пить, либо слишком хорошо познал эту жизнь, от чего единственное чего хотелось — ужраться вусмерть. Суворов множество раз был свидетелем пьяных выходок Кости: тот устраивал концерты, доёбывал окружающих, приставал к девкам, если те не успевали вовремя сделать ноги. Вова шустро засобирался, когда пацанский сабантуйчик перевалил за три утра, схватив рукав Зимы, Вова было уже юркнул в дверной проем да не тут-то было, кащеева лапа вовремя вцепилась в тощую талию Вовы, утягивая его обратно в быстро пустеющую тренажерку родного подвала. — Догоняй, — хмуро бросил Зима, пока на ходу боролся с несчастной пуговицей куртки. — Идти мне нужно. Кость, домой пора, — Вова оттянул голову назад. На дыбы готовый встать, чтобы не дышать чужим перегаром. Вахит сочувствующе глянул напоследок и прикрыл за собой тяжелую дверь. Оставили уроды Вову одного на самый настоящий вынос мозга с пьяными разговорами, поиграть в игру, кто быстрее вырубится за монологом одного уставшего и такого заебанного Кащея. Суворов топтался на месте, напоминая Кащею прилежного школьника, причем всегда же был таким: одет с иголочки в фирмовые курточки-пальтишки, шарф вон обвязал вокруг шеи тонкой, свитерок кашемировый, а не колючий какой нарыл да с таким аккуратным воротом, который вид прекрасный на тонкие ключицы открывал. Во всем Вова был хорош: в учебе, этикеты знал, умел подход найти к возрастным людям и с ровесниками вечно темы нужные находил. Любили Вову, не могли иначе. Короче сын маминой подруги, тот еще ферзь, интеллигент несчастный, умеющий с вертухи прописать, кто липкими глазками на жопу его позарится или яйца катить начнет. — Подождут тебя дома. Папочка все равно не заругает, вырос уже, — старший и слушать не хотел, неразборчиво качая головой. Зажатая в зубах сигарета вынудила проглотить остатки слов. Те больше на злое пыхтение и ругательства все равно походили. Вова выругался и упал на диван, не снимая укороченное пальто. Пальцы зарылись в вязь шарфа, нервно перебирая плетение. Из приемника тоскливо и грустно напевал Корнелюк, погружая вечер в атмосферу разве что поминок. Кащей прибавил громкость, дрожа при этом ресницами из-под прикрытых глаз. — Нет, а что мы так вздыхаем? Не нравится что-то? Ты говори, что не так, может на районе кто лезет? Кащею было весело: он встал напротив, весь из себя жених расписной, в черной рубашке и брюках, руки в стороны развел, в одной зажата бутылка водки, в другой — сигарета. Наверное, только перед Вовой старший давал слабину и был столь расслаблен, как с собой. Перед Вовой было не стыдно поиронизировать, но и доебать пацана хотелось так, что десна ныли. А еще он был пьян в хлам. Вова сухо и сдержано наблюдал за публичным «меня не ебёт» поведением Кащея и искренне жалел мужика. Совсем загнал себя заботами о пацанах, вопросами по улице и бизнесу, крутился, как мог, удерживал власть и авторитет, чтобы ровно все шло, и ни одна паскуда не смела носа совать на чужую, меченую территорию. Вообще-то он всегда был молодцом и примером для Вовы, но в последнее время что-то скатывался, дал послабление режиму на выпивку, и разговоры ходили нехорошие, якобы Кащей иглой не брезгует. — Что ты на меня так уставился? Али сказать чего хочешь — вперед, не чужие люди, как никак, — Кащей в лице поменялся, когда вопрос задал, ведь где-то в глубине души понимал, что не прокатит эта картинная игра в наигранное веселье. Вова может и видел его насквозь, но вел себя, как сноб и носом крутил, мол я не про твою честь — вот, что на самом деле бесило. — Да вот думаю, долго ты еще изводить себя будешь, Кость? — А ты с чего решил, что я извожу себя? С чего вдруг столько внимания персоне моей скромной? Кащей сделал глоток водки чистоганом и затянулся. В висках стучало, тусклый свет ламп не резал, но яркости хотелось поубавить. Их просторная качалка требовала больше света, но ресурсы не позволяли разбазаривать общак на всякую херню вроде проводки, поэтому здесь всегда горел точечный в редких местах свет. Суворов оглядел комнату, усаживаясь ровнее. Тишина давила, Кащей заметив очередную аристократскую замашку, уронил голову вниз и дышал носом, как будто что-то еще хотел добавить. — Голубая кровь, мать его, — до слуха Вовы донеслось тихое замечание, которое благодаря их хорошим отношениям, даже до оскорбления не дотягивало. Кащей говорил это так, чтобы форму не терять. — Ну? — Что «ну»? Ты сам меня позвал, ты и говори. Кащей выдохнул, растирая глазницы до красных пятен. Бутылка в руках не пустела, как бы Вова не хотел, жадно не сводя с нее глаз каждый раз, когда Костя пил с горла. Как же омерзительно это было: он пил и даже не морщился, вошел в раж и больше не разбирал вкус, видимо. Это ли не алкоголизм? Вова хотел было отобрать бутылку да момент не подходил. И да, боялся, идти в прямое наступление, учитывая состояние Кости. Тот и в драку полезть мог, отвоёвывая боевую подругу, она-то дура нотаций ему не читала. — Отвечать будешь или нет, когда с тобой старший говорит? Кащей нахально так уставился, уверенно мазнув глазами по лицу парня, стоило приблизиться нос к носу. — Кость, ну правда, — тихо начал Вова, — сколько можно? Ты столько никогда не пил и … в общем люди уже говорят, ты колоться начал. Может не нужно всего этого делать? Вова осторожно подсел ближе, в последний момент передумав класть руки на ладони старшего. Это было чересчур. Ему все равно сейчас прилетит за слишком добрый голос. Не по понятиям было совать нос в дела старшего, чем бы он не занимался. Кащей такие вещи с ходу выкупал и заряжал промеж глаз, потому что «нехер говорить со мной, как добрый дядя врач с торчком». — Так, — смех Кащея уже ни есть хорошо. Тот завел руку за спину Вовы, оставив ее лежать. Суворов проводил жест аккуратным взглядом. Черт его знает, что это значит, но бить тревогу было рано, хотя вся эта ситуация сама по себе ничем хорошим не пахла. — А кто это разговоры такие нехорошие разговаривает? И вообще ты сам-то хоть раз видел меня с иглой в руках? — Ну люди-то зря говорить не будут. — Что люди, Во-ва, ты мне скажи: с иглой меня хотя бы раз рядом видел? Вова сглотнул, выдыхая через рот. От Кащея разило перегаром вперемешку с диким ароматом терпкого мужского парфюма. Думать ему мешали помутневшие глаза напротив, которые, если захотели, в глотку вцепились бы. — Так вот, меня послушай: треплу всякому доверяй, но пиздеть почем зря не надо. Тем более не забывай, кому ты это говоришь. Я тебе слово пацана даю: наркоты в моей жизни нет. А вот, алкашка, да, каюсь, грешен, пью иногда. Только не без повода же? Кащей уронил голову на левое плечо, там где его макушка касалась шеи Вовы. — И с выпивкой тоже заканчивай, — устало выдохнул Вова. Он успел знатно пропотеть под одеждой. Разговор с натяжкой можно считать оконченным. Однако Кащей всем видом дал понять: вечеринка продолжается. Вот это и тревожило Вову: горловая чакра Кащея, когда тот в подпитии, раскрывалась и работала на всю катушку. И, если начиналось всё почти беззаботно, то дальше добирались они до болючего нарыва. Паршиво Кащею было, это и дураку понятно, поэтому хотелось говорить и говорить, пока время у них было. А когда, если не поздней ночью и без свидетелей, говорят о наболевшем? У Кащея болевая точка — Вова. Вова, который думал о другом и в сердце носил только его имя. Гром, мать его, даже на расстоянии, умел держать ситуацию под контролем, а Кащей при всей своей мощи, не сумел удержать рядом единственного, кто перед глазами, даже во сне был. Кащей затрясся от колючего смеха. — Вов, ты кто такой, чтобы указывать мне, чем заниматься? — Кость. — Что, Кость? Игорю своему указывать будешь. Когда он там дембелем станет? — Скоро уже. Писал на прошлой неделе, домой обещает весной вернуться. — И как тебе, нравится без мужика жить? Постельку же никто не греет. Не околел холодные ночи в одного проводить? Вот это было уже слишком, Вова попытался отстраниться и встать. Когда речь об Игоре заходила, Кащей не контролировал себя. Они итак по возможности обходили острую тему по касательной. Вова обещал Игорю уйти от пацанов, когда тот вернется из армии, а пока Гром служил, Суворову будет лучше под крылом своих же пацанов. Так и было. Но тяжелее всего оказалось Кащею, которые свои виды имел на Вову. Тот ему ничего не обещал, но Кащей ждал своего часа. Ждал и дождался, когда поздно стало. Гром прямо из-под носа Вову увел. Переиграли Кащея, змеи на груди пригретые, а тот в свою очередь мечтал должок вернуть. — Кость, мы не будем говорить на эту тему, и пора мне. Игорю не понравится, что я тут с тобой расселся до утра. — А кто ему скажет? Или ты пацанов испугался? Так я им быстро хвосты подкручу, чтоб щенки место свое не забывали. Вова свел брови, сложив руки на коленях: — Между нами нет секретов, сам ему скажу, если ты опять начнешь. — Ой, какие мы обидчивые, — Кащей тут же махнул рукой, дергая парня за капюшон, чтобы тот не думал делать ноги. — На, выпей, давай поговорим за жизнь. Я же на правах старшего интересуюсь, а ты насупился сразу. Так не пойдет. — Я домой хочу. — Успеется. Пей, сказал, пока сам в глотку не залил. Суворов взял бутылку, гипнотизируя беленькую глазами, как будто та могла превратиться в мышь. — Я не хочу больше пить. — Тебе западло с человеком уважаемым посидеть, я не понял? Тебя ж никто не держит насильно, смотри, я всего лишь разговариваю с тобой, Вова. Ты это, давай прекращай строить из себя целочку-девочку и бояться меня. — Я не боюсь тебя, не пори чушь. Кащей усмехнулся, поддевая парня пить. Доволен был, стоило Вове сделать пару уверенных глотков. Каким все-таки контрастом был Суворов: и вилочку с ножичком сервизным в руках на папкиных приемах держал, как и спину свою идеально ровно, так же идеально водку жрал в грязном подвале с лидером преступной группировки. Достойная самочка росла, всем на зависть, такую и людям не стыдно было показать. — Не могу больше, — манжетом обтирая губы, поморщился Вова и вернул бутылку Кащею. — Вот так, умница, а то и не пил совсем. Думаешь, я слепой совсем? Сидел с пацанами своими сопливыми в карты рубился и хихикал над шутками их дурацкими. Кащей закурил, откинув голову на спинку дивана. Сладковатый аромат душил его, едва дерганные движения сбоку, вызывали спорные чувства. Вова вел себя, как кретин, которого принуждают. Это… оскорбляло. — Ты что, следил за мной? — Вов, — поморщился Кащей, будто ребенку объяснял очевидные вещи. — Это мой зал, мои ребята сегодня здесь пили, и ты тоже его часть. Конечно, я буду в курсе, кто и чем здесь занимается, тем более, когда все происходит на моих глазах, — Кащей приподнял бутылку, когда в очередной раз всучил ее в чужие руки. — Еще пей. Пойло не щадило, растекалось палящим керосином в пищеводе. Вова пил, тут же готовый вывернуть желудок наружу. Кащей не дал этого сделать, хлопая парня по спине. Тот подавился, харкая слюной. — Черт. — Главное не на мои ботинки, — усмехнулся Кащей, — иначе заставил бы вылизать их, — уже без доли юмора уточнил тот, стирая даже намек на улыбку с лица. — Вот скажи мне, Вова, опытом поделись, Игорю уже облизывал что-то, или может он тебе? Суворов резко встал, в этот раз окончательно собираясь уходить. С него хватит скользких разговоров и бредней пьяного Кащея. Пусть его эго ублажает кто-то другой. — Не так быстро, — несмотря на количество выпитого, Кащей в два счета нагнал Вову и за шкирку откинул того на диван. — Я ответа так-то жду. — Кость, ты себя-то послушай. Что ты говоришь, в своем вообще уме, спрашивать о таком? — А что, что-то нескромное спросил, да? Кащей похабно развел ноги, двинув тазом вверх и улыбнулся. Вову рядом посадил да так держал, чтобы тот не рыпался. — Серьезно? Нет, мы сейчас реально будем обсуждать, кто, кому давал? И что ты будешь делать, когда узнаешь, где я впервые отсосал Игорю? Да, блять, я брал в рот у Игоря, и мне, прикинь, понравилось! Что еще хочешь знать? Где он выебал меня в первый раз? Вот здесь, на этом диване, или нет, вон, на тех матах, ой, подожди, я забыл, возможно, это было у него в батиной тачке на заднем сидении. Да, было неудобно, но мы справились. Всё? Утолил интерес? А, и еще, иди на хер, Костя. Проспишься, поговорим, я ухожу. Вове не дала двинуться с места нависшая фигура Кащея и горячая пощечина. — Чт… Блять, ты совсем больной что ли? Ты что творишь?! — Рот свой паршивый закрой. Кащей выронил сигарету, горящий конец обжег кожу на щеке Вовы, проходясь по касательной во время удара. Старший ни разу не жалел, даже, когда Вова смотрел затравленно. Так ему и надо, больше за языком будет следить. — Ты меня ударил, — Вова поверить не мог, чтобы ему прилетело ни за что. Суворов не мог вырваться, когда Кащей навалился сверху, хватая руками то тут, то там. — Давай, Вова, покажи, как ты там отдавался Грому. — Ты что? Грабли убери! Вова забил ногами да только силы терял, когда на грудь давила туша крупнее его раза в два. — Кость-Кость, не надо. — Как это? Я же здесь и я хочу. Ему даешь, а со мной не поделишься разве? — Блять, Костя! Я буду кричать! — Кричи сколько душе угодно, мы здесь одни. В проигрывателе как раз сменился исполнитель и запел басом громким Саша Серов свою дурацкую песню про «люблю тебя» и «до слез». — Кость, я Игорю расскажу! Ай, — Вова извивался, как уж на сковородке и ощущал себя жалким, потому что сопротивление было как будто бессмысленным и заранее обреченным. Внутри всё орало и болело от досады вперемешку со страхом. Кащей сделает с ним всякие ужасные вещи и никто об этом не узнает или наоборот — все узнают, тогда Вове одна дорога — в петлю. — Пожалуйста, прекрати, я не хочу! — мычал он, клацая зубами, в попытке укусить Костю. Кащей вырвал пуговицы на пальто, распахивая его. Он вкладывал в каждое движение всю агрессию, какую скопил за весь долгий брачный период Игоря и Вовы, теряя двух друзей и терпение, от их сладеньких переглядок. Осточертело быть терпилой и со стороны наблюдать, как кому-то достается то, что кащеево априори. Он не слушал крики и маты, не чувствовал удары острыми коленками в живот, вжимая таз глубже, так чтобы пригвоздить тело Вовы плотнее к поверхности скрипучего дивана. — Да хватит орать, — рука сама парой хлестких ударов прошлась по красивому лицу Вовы. — Я беру свое, ты — вещь пиздливая, сейчас за всё ответишь мне. Сука такая, думал, я просто так спущу тебе всю ту ебалу с Игорем? — Ты пьяный, Кость, пожалуйста, не надо. Пожалеешь потом, ты же не такой, — Вова разрыдался, когда Кащей до боли боднул парня лбом. — Рот закрой, гнида. Я не заслужил такого отношения, понял меня! Пряжка ремня отлетела в сторону, Вова откинул голову назад, глазами выискивая, за что бы зацепиться. Из последних сил постарался взять себя в руки и не ощущать вставший плотный, твердый член Кащея, притирающийся сквозь ткань брюк. Господи, как же мерзко все вышло. Суворов завизжал, стоило Кащею обхватить тощие кисти рук крепкой ладонью, заведя их за голову. Вове оставалось извиваться телом и ногами. Кащей сидел на нем сверху, парализуя большую часть тела. Глазами Суворов нашел ту самую бутылку водки, дотянуться не успел, как Кащей клещами вцепился в его короткие на затылке волосы. Схватил грубо, как девку паршивую и оттянул, довольствуясь шипящим звукам, которые так и рвались из глотки Вовы наружу, где застряла слюна. Свитер от борьбы собрался в районе груди, оголяя тонкую талию и светлую, незагорелую кожу. Липкий глаз Кащея осмотрел участок кожи, с голодом первобытным, опуская большие, стертые, сухие ладони вниз по линии бедра. — Нет, не надо. Ч-черт, не трогай меня! Наружу вырвался предательский всхлип. Вова сжал кулаки, кисти затекли, Кащей сжимал их всего одной рукой и даже вполовину не выдохся, чего не сказать о Вове. Тот жадно хватал кислород, ведь на ребра давила мощеная, тренированная грудь. Суворову требовалась вся сила и выдержка отбиваться натянутым до изнеможения телом. — Кость. Вова сжался, уходя от чужого терпкого дыхания. Кащей зарылся лицом в участок у шеи Суворова, втягивая бархатную кожу губами, зубами оставляя неприятные следы. — Тебе рот что ли закрыть, Вов? — почти как раньше, с толикой заботы, поинтересовался Кащей. Не удержался и прикусил хрящик уха. Суворова воротило так, что недавно выпитая водка подошла к горлу неприятным спазмом. — Ты не вздумай тут разблеваться. Кащей сменил позу, развернув Вову на живот, потянул фирмовые джинсы вниз вместе с ремнем. Пряжка зацепилась, Кащей был вынужден помочь себе другой рукой. Вова, ничего уже не соображая, ощутил мнимую свободу и схватил бутылку, разворотив ее дном об стол. Осколки с грохотом разлетелись, часть из которых осыпалась мелкими крошками на диван и под ноги. — Эй, ты чего разбушевался? Веселый настрой в интонации шел в разрез с серьезным лицом и потемневшими от похоти глазами Кости. Вова всё так же лежал под ним. Отбитое горлышко бутылки с острыми краями только так пролетело перед лицом Кащея, угрожая лишить того глаз. — Сука, слез с меня, пока я не вспорол твою сонную артерию! — зашипел Вова, от давления чужого тела на поясницу. Хруст в позвонках кричал о защемлении, на которое сейчас было абсолютно похуй. Вову душила злоба на себя: он же прекрасно знал, на что способен Кащей, тот и человека убил, и отсидеть за это успел. Но в глазах Вовы Кащей оставался Костей, потому что росли вместе и матери какое-то время в гости друг к другу ходили. Добрым и чутким, Костя был, слова плохого по-настоящему Вове за всю жизнь не сказал, а сегодня вот как вышло. В Вове всё орало о детской обиде за разрушенные иллюзии. Дебилом деревенским Вова себе казался, потому что оправдывал Кащея, как мог, даже в своих глазах. Костя же мог довести дело до конца, пьяный или нет — это вторично. Сам же захотел, штаны уже стянул. И, блять, у Кащея стоял до сих пор! Кащей то ли веселый, то ли злой, как черт, съехал в сторону до момента, пока Вова не оказался на ногах и тут же завалился на бетонный, пыльный пол, спотыкаясь о свои болтающиеся в ногах в джинсы. Задыхался, бежать собрался, с истеричной опаской, глаз с Кости, не сводил. Розочка ходуном ходила в дрожащей руке, парни смотрели друг на друга, будто враги. Детство для Вовы закончилось только что, и иллюзий больше никаких не было. Черт поганый сидел перед ним, у которого ценностей не было. — Не трогай меня больше никогда, ублюдок. — Сука ты, Вов. Просто сука, которая всю душу из меня вытрясла, — устало выдохнул Кащей, будто ему дела до Вовы нет. Просто факт вбросил. — Заткнись! Я тебе ничего не обещал, ты все придумал в своей голове! Руки не слушались, поэтому ремень так и болтался где-то на бедрах. Вова шел назад. Брошенное пальто осталось на диване, а идти за ним Вова в жизни не решится. Кащей спокойно подобрал ветхое пальтишко Суворова и сложил у себя на коленях. Закурил даже, будто его отвлекли от важного дела, а не в лицо орали проклятья. Действительно, чего переживать, когда угрожают вспороть брюхо, если он двигаться будет. — Завтра же сюда приползешь прощения просить, Вов. — Пошёл ты. По-шёл ты! — А ты не знал? Ты же остался здесь со мной, все видели и подтвердят, если надо, как ты пил, жопой крутил и всё такое. Думаю, Игорю твоему это самое «всё такое» не понравится. Вова ссутулился, тело ныло и саднило от ударов, но больше всего сжималось в болючий нерв между ребрами в груди. — Урод. Какой же ты урод. Ты не сделаешь этого. Ничего не было! — Не сделаю, если игрушку эту нехорошую выбросишь и вернешься в кроватку. И, да, драться больше не будешь. Ты же знаешь, если со мной по-хорошему, то за мной не заржавеет. Коленки Вовы подкосились, на негнущихся ногах он сделал неуверенный шаг. — Ты… ты, да как ты мог?! Я верил тебе, а ты… — Вовы жалким таким был и ненавидел себя в этот момент больше всего. Сопли со слезами затопили покрасневшую физиономию, но он говорил через силу. — Я верил тебе, блять, Костя, а ты со мной вот так? Что я сделал тебе такого? Не можешь принять, что я с Игорем? Ну, бывает так, а ты зачем…? Черт, да иди ты нахер! Разошлись наши дороги, сейчас уж точно. Не подходи, сказал! — заверещал Вова, второй рукой вцепившись в розочку да так сильно, что она уже кожу на ладонях резала. — Вов, заткинись, хватит сопли на кулак наматывать. Сюда иди, пальцем тебя не трону, — Кащей кричал, а Вова больше не верил ему. Рваные, битые края стекла оказались у горла Суворова, слезы пеленой застилали глаза: — Нахер тогда всё, и тебя нахер. Сука, вскроюсь прямо тут, а потом делай с моим трупом, что захочешь. Кащей быстрее, чем успел подумать, оказался рядом с Вовой, точным ударом кистями о бетон, выбил розочку из непослушных рук. Вова рыдал, кричал и отбивался, потому что даже в таком состоянии не собирался сдаваться. Левое плечо ныло, Кащей напирал и говорил что-то. — Какого хуя? — Ты здесь откуда? Не видишь, порезался просто. Зима влетел в тренажерку, падая рядом. — Что ты с ним сделал? — Не твоего ума дело, — рявкнул Кащей, обхватывая голову Вовы, чтобы уложить акурат себе на колени. — Полотенце вот то подай, она почище. Приложить нужно. Зима выжидал, пока Вова заметит его, но Кащей закрыл собой обзор, обтирая редкие разводы крови на чужой шее. Крови было немного, но сам факт ее наличия, отрезвил Кащея от бесоёбства. Перед глазами Вахита показались разбитые руки Суворова, которыми тот вцепился в грудь Кащея. — Вов-Вов, посмотри на меня, ну ты чего, я же пошутил. Не хотел я к краю тебя подводить, эй, слышишь меня? Вова смотрел сквозь слезы и сквозь самого Кащея, уставился куда-то в потолок, не подавая признаков. От переизбытка эмоций, он вряд ли сейчас хотя бы что-то соображал. Слышал всё, говорить сил не было. — Давай домой его отведу. — Да куда ему? Здесь ляжет, вон диван целый свободен. На диване безобразно собралось покрывало и стекла вокруг валялись. Музыка гремела так, что по ушам резала неприятно, совсем была не к месту. — Вов, ты как? Слышишь меня? На слова Зимы Вова не реагировал, мелко вздрагивая и тупо качая головой. Большой палец Кащея убрал с лица Вовы взмокшие волосы, обтирая лоб от выступившей влаги. Перед глазами росчерком рисовался надрез на шее, почти царапина. — Помоги ему встать. — Нет, — еле слышно запротестовал Вова, соображая, куда его ведут. Этот диван он сожжет своими руками, если еще хотя бы раз увидит. — Домой тебя провести может, Вов? — Я сказал тебе уёбывать отсюда, — Кащей сделался совсем злым и тем Кащеем, которого боялась каждая собака, и, конечно, его слова Зима ослушаться не мог. Вова поднялся на ноги, стараясь держаться ровнее. От Кащея в сторону уходил, Зима показательно не смотрел ему ниже пояса, туда, где джинсы держались на честном слове. — Если хоть одна душа узнает о том, что ты здесь увидел, закопаю. Я не шучу. — Я ничего не видел, — сухо ответил Зима, выходя за дверь. Вова показался наружу, на свежий рассветный мороз, прямо так: в свитере и перемазанный кровью. Выглядел он паршивенько и потрепанно. — Я… — Пошли уже, понял я, — Зима даже не обернулся, ускоряя шаг. Неловкая вышла ситуация, думать о которой он хотел в последнюю очередь. Зря только чуйку свою проверял и заглянул на огонек после закатившихся глаз Вовы, когда того Кащей на разговор оставил. * До марта оставались считанные дни, Вова вел себя тише воды, ниже травы, отказывался на улице показываться. Дома не могли нарадоваться, как тот в учебу ушел и отцу по работе помогал. Марат наоборот, все больше времени пропадал за пределами квартиры. Вова пытался начать с ним разговор по душам, но заслышав имя Кащея, язык так и лип к нёбу. — Вов, — Маратик подкрался сзади, тихо отстукивая по дверной раме. — Там… короче люди уважаемые интересуются, когда ты покажешься на точке. Вова надавил на глазницы, как же, люди уважаемые, и гонца не пошлют! Много чести, наверное, задницу от дел важных оторвать. — Авторитету своему обоссаному передай: на хую я вертел всю его шайку и его самого в первую очередь. Марат слюной захлебнулся, его за такую формулировку самого потом на хую повертят. — В жопу пусть идет Кащей, ага, — манерно откинув волосы назад, почти с улыбкой в голосе высказал Вова и уткнулся в книгу. Гордился собой, ведь голос почти не дрогнул и лицо удавалось держать. — Передавать мне больше ничего не нужно, видеть его не хочу. Неделя пролетела, как и не было её. За окном таял снег, Вова надышаться не мог свежим, весенним воздухом. Руку просунул в форточку, наслаждаясь лучиками солнца, те гуляли кусачими поцелуями по лицу парня. — Вов! Во-ва! Марат влетел в спальню в чем был, прямо в сапогах, играя шапкой, как юлой. — Игорь вернулся! С пацанами футбол на коробке гоняет! Давай быстрее! У Вовы весь дух из груди выбили. Как же так, год пролетел, а ощущение было, будто время за сотню лет перевалило, пока тот отслужил. Вова нашел Игоря прямо там, где и обещал Марат. Вот только футбол гоняли парни, а Игорь сурово сведя брови, слушал, что ему Кащей затирает, уверенно так рукой болтая из стороны в стороны. — О, вот и любезный пожаловал. Красота, мы ж заждались, — Кащей вышел вперед, подзывая Вову белозубой улыбкой. Вова на месте остался, запыхавшись, пока несся кварталами до места. Игорь тихо пожурил товарища, стукнув того в грудь и сам пошел к Вове. — Тихо ты, в очередь. Мы год не виделись, поговорить дай. — Воркуйте, хули нет-то, — разве что не одолжение сделал Кащей. Вова уронил голову, пиная кроссами рыхлый снег. Игорь, недолго думая, обхватил лицо парня в холодные от сухого ветра руки и развернул на себя недовольную от чего-то физиономию. — Вов, привет. — Здравствуй. Суворов совсем охрип от внутреннего крика и откашлялся, не в состоянии выдать что-то членораздельное. — Ждал? Улыбка в голосе и на лице Игоря шла в разрез со всем, что успел себе надумать Вова. Кто ж Вову после такого трогать будет, учитывая, с кем тот успел застать Грома. Кащей поди уже в красках должен был расписать весь якобы разгульный образ жизни потаскушника Вовы, который в трудах весь успел устать, пока с хуя на хуй прыгал, когда Игорь долг Родине отдавал. Вова сложил руки поверх игоревых на своих щеках: — Ждал. Тебя только и ждал. В горлу подкатил ком, хотя Вова был уверен, что успел выжать из тебя всё сопливое дерьмо за долгие зимние месяцы добровольного заточения. — А чего, как не родной скалишься? Обида какая есть? — Нет-нет, просто, голова болит. Игорь задорно рассмеялся, проведя глазами округу. — Я только с армии пришел, а у тебя уже отмазки пошли. Что еще болит? — Игорь, — предупреждающе попросил Вова и воровато осмотрелся, будто их могли подслушать. — Не здесь, ладно? Гром поджал губы, отпуская парня и схватил сумку: — Я дома еще не был, батя ждет, потом к пацанам хотел. Зовут, ждали, говорят. Посидеть надо, поговорить, обсудить многое. Давай к ним для начала, вечером ко мне пойдем, уговор? Вова подсмотрел через плечо Игоря, Кащей делал вид, что занят, щелкая семечки. Но больше ему доверия не было. Все, что нужно услышал, наверное. — Мне домой нужно, я к пацанам не хочу. — Вов, ну ты пойми, не могу я так. Они встретили меня, а я забью к едрени матери, так получается? — Ты иди, вечером зайдешь за мной. Игорь не хотел отпускать Вову, руки так и чесались забить на всех и тут прямо вцепиться в губы, о которых он столько мечтал. Спать ночами не мог, воображая, как по возвращении долго будет трахать Вову, усаживая на член, чтобы тот сверху прыгал и стонал, как на прощании их. Сегодня все должно было случиться, потому что честное слово, болт уже штаны рвал. — Нормально всё? Ты чего холод врубил? Вместо ответа Вова подкрался напоследок ближе, как бы лямку сумки Игоря поправил, языком терпко мазнул, касаясь губами в легком поцелуе, и выдохнул, слегка бодая того в подбородок. — Я жду тебя. * Время перевалило за полночь, Игорь ожидаемо неожиданно не пришел. Вова караулил его у окна, отморозив себе все, что можно на проклятом сыром подоконнике. В полумраке спальни глаза нашли пустую кровать Марата. Нехорошее чувство грызло Суворова. Казалось томить больше нельзя, когда Марат ввалился в квартиру, запыхавшийся. — Почему так долго? Где тебя черти носили? Время видел? — Там, — младший махнул рукой за спину, стягивая ботинки. — Игорь Кащею нос сломал, прикинь. Нажрались оба, потом на ринге спарринговались. Пиздец, Вов, я их такими никогда не видел, умора, чо творят. Вова, не слушал больше, хлопая дверью. Он и сам прекрасно умел постоять за себя, если нужно, а разборки между Игорем и Кащеем ему никуда не уперлись. Снаружи, у качалки, несмотря на позднее время, толпились знакомые ребята, Вова с бега перешел на шаг, оказываясь внутри. Проигнорировал всех, кто просил его дать мужикам время. Здесь было все также, как в прошлый раз. Игорь с Кащеем сидели разве что не в обнимку и братались, как показалось сначала. — Херово мне, не меньше, чем ему, понимаешь? Не могу так больше. Да, блять, чо я тебе рассказываю. Кащей хватал Грома за колючий ежик волос и бил себя в грудь. Вова нахмурился, не узнал почти Костю, у того лицо перекосило и местами напоминало фарш, из-за чего ему было больно глотать. Вокруг полотенца окровавленные валялись, Кащей периодически сплевывал под ноги то, что слюной назвать было нельзя. Игорь был цел, разве что бровь лопнула, где уже подсыхала корочка крови. — Пошел ты, — устало отмахнулся Игорь, опрокидывая рюмку водки в себя, локтем в грудь Кащея ткнув. — Я тебе всё уже сказал, и, если грабли свои похотливые не приберешь, мне похуй, я сяду, но кишки твои наружу вытащу. — Твое право, — также на нервном, безразличном выдохе, ответил Кащей. Вот опять: вел себя, будто отбоялся своё. — О! Те только сейчас обратили внимание на Вову. Он часто дышал грудью, надолго уставился в точку на ненавистном диване где-то между Игорем и Костей. — Я тебя дома жду, а ты здесь водку жрешь? — Вов, — кислая мина Игоря, наверное, впервые бесила Суворова. — Я же обещал вернуться, сейчас пойдем уже. Вова прикинул два и два, по поводу чего эти двое могли трепаться, выгнав остальных, злобно накинул шарф на шею и пошел прочь. — Вов, да стой ты! — Гром ушел, не пожимая руки Кащею. Нахер его. — Не ходи за мной. — Хочу и буду, улица общая. Гром шел почти след в след, с редкими переступами на нетвердые ноги после литра влитой в себя водяры. — Ты почему сразу не сказал, что Кащей снасильничать хотел? Я бы ему прямо там в табло прописал? — Ну зарядил бы, а дальше что? — Что значит «что»? Не понял, Вов, тебя что, — Игорь притормозил, несмотря на хорошую физическую подготовку, бежать в таком состоянии сил не было, и ускорил шаг, — каждый день отыметь пытаются? Я с тобой разговариваю, на меня смотри! Вова усмехнулся, а потом набрал горсть грязного снега и с такой злобой зарядил им в лицо Грома. — Я сам за себя прописать, кому надо, могу! Ничего не было, поэтому и смысла нет бежать, прятаться за твою спину. И вообще, ты не знаешь, как больно и страшно мне было прямо там, в подвале! Обидно просто, сидишь и бухаешь с ним, когда я тебя жду! — Что ты говоришь такое, Вов! Не уходи, не марафон бежим. — Иди домой, Игорь. Поспать тебе нужно. Какой к черту сон, когда тут такие дела творились! Игорь сплюнул под ноги и до боли схватил Суворова за руку. Потащил в противоположную сторону улицы. — Куда? Черт, — Вова не упал в рыхлый снег, только потому что Игорь клещами держал его. — Нет, Игорь, там Константин Игоревич, я не в том настроении, чтобы с ним разговаривать. Он спит уже, наверное, ночь на дворе. — А тебя никто не спрашивает, — Игорь замолчал, если они продолжат в том же духе, то поругаются. — Папа на службе сегодня. Вова проглотил свой вопрос. Ему сделалось нехорошо. В квартире было тихо и тепло, Игорь скинул форму и ушел в душ, наказав Вове с места не двигаться, или говорить они будут совсем уже по-другому. Вова сидел смирно на скрипучей койке, слушая, как вода бьет по кафелю. Ситуация казалась абсурдной: чего Вова доебался до Игоря, сам уже не понимал. Сказался психоз и год разлуки. Игорь все правильно сделал, Кащею вломил, уезжать они планировали, а сам Вова обходил места обитания Кащея десятой дорогой. Все было нор-маль-но. Так чего истерил тогда? Игорь тихо стукнулся лбом о кафель. Пьян он был больше от адреналина, да и голову пьянило само присутствие Вовы. Тот находился через стенку, родной такой, совсем близко, рукой можно дотянуться, но чушь Вова городил знатную. Больно самостоятельным стал за год. Кащею за дело, но мало было сломанного носа. Тот всегда с особым интересом Вове вслед смотрел, но Вова никогда не было его, а сейчас уж точно ничего Кащею не светит. Кулаки чесались череп Косте раскроить, несмотря на то, что тот сам покаялся и будто виноватым себя чувствовал. Грома мотало от внутреннего конфликта: за Вову и убить можно, но Кащей… Жалкая, блять, гнида, которую жизнь итак накажет. Самое ужасное: Игорь осознанно чуть грех на душу не взял, когда едва не задушил Кащея. Мужики кое-как по разным сторонам растащили их. Костя багровый весь, минут десять без сознания валялся в луже крови и всё равно гаркал, гусь напыщенный. По ногам задуло, как будто дверь открыли и тут же закрыли. Игорь обернуться не успел, как Вова полностью раздетый залез к нему и обнимать со спины начал до хруста в саднящих ребрах. — Прости меня, не заслужил ты такой прием. Устал с дороги, и я еще тут, — пыхтел Вова куда-то промеж лопаток, подушечками пальцев обводя рисунок синяков. — Пацаны не извиняются, — усмехнулся Гром, закрепив лейку душа на стену так, чтобы и Вову обдало горячим струями. — Заткнись, — улыбнулся Вова, знакомо так закатив глаза. И добавил серьезно: — Он ничего не сделал мне, хорошо всё, честно. Слова не нужны были больше, глаза в глаза, и язык тела сам за себя говорил. Горячие поцелуи извинялись, топили в тепле, румянцем обжигая. Вова мычал в губы, стонал горлом, так чтобы не перебудить весь дом. Только с Игорем было вот так: от нежности до почти сорванных предохранителей, когда Игорь хватал его, шлепал по заднице до синяков. А Вова плыл и ноги раздвигал, пока мяли и растягивали его фалангами широкими. — Давай здесь, не могу больше ждать, — совсем не своим голосом просил Игорь, подхватив Вову. Эта задница давно просилась оказаться в умелых и жадных до своего руках Грома. Член притирался в мягкие складки, откуда подтекало, Вова извивался, только бы больше и сильнее ощутить то необходимое давление внутри от твердо стоящего члена. Вова только кивать мог и выгибаться. Мокрый кафель холодил и натирал спину, когда Игорь, не рассчитав силы, зажал его у стены. По телу гулял электрический разряд, щекоткой чесоточной собираясь внизу живота и между ног. Синхронный вздох, член внутри — то, что нужно было им двоим: Игорю загнать, своё пометить, Вове быть заполненным. Перекусанные, опухшие от мороза и острых зубов губы, словечки стыдные — то, от чего Игоря уносило, когда говорил он их в закатанные от удовольствия темные глаза. Вова цеплялся за торс Грома, в нужных местах сжимаясь на каждом новом толчке, особенно, когда Игорь принялся долбить в простату. Игорь дождался, пока Вова сфокусируется на нем, укусил не больно за плечо и спросил: — Думал обо мне, когда дрочил? Вова пристыжено краской залился, только куда уж стесняться, когда тебя во всю ебут: — И когда растягивал, тоже о тебе только думал. Орать хотелось так, чтобы разорвать трахею, член натянулся от дрочки, и раскроилось сознание, когда Игорь кусачими поцелуями покрывал плечи, лицо и губы Вовы вместе с поступательными движениями. Год оба ждали, когда снова смогут так, а не в спешке, только бы успеть до батиного возвращения со службы или, так сказать на скорую руку, где-нибудь на карьере за городом, подрочить друг другу, шепотом поддерживая, где бы угол поменять и сжать посильнее. — Блять, да, вот так, — шептал Игорь, когда Вова начал подмахивать со своего неудобного положения, правильно сжимая член внутри. — Игорь-Игорь, — зачастил Вова. Вжимая бедрами в кафель податливое тело, Гром кончил, сливая между ног Вовы, отставая от Суворова на пару фрикций. * Год уже прошел, как Игорь забрал Вову туда, где они планировали начать новую жизнь. — Салам, Маратик. — Приветствую, — кивнул младший Суворов, скуксив физиономию, вовсе не от того, что тосковать ему помешал Кащей. — На, закури. Марат потупил глаза, не решаясь принять сигарету. Вдруг это была очередная проверка. Кащей ждать не привык, всем видом давая понять, что будет с пацаном, если тот начнет изображать неприступного борца за зож-хуёж. — Не мать, не заругаю. Бери, сказал. Марат как мог, быстро взял себя в руки и сделал затяжку. В нескольких метрах от них пацаны гоняли мяч по еще не растаявшему снегу. Марат с презрением уставился на свой гипс, который кандалами держал его в стороне от общего веселья. — Как он там? Без уточнений было ясно, о ком речь. — Нормально. Возвращаться не планируют. — А я о них не спрашивал, — резко и грубо отрезал Кащей. Марат язык прикусил и мечтал, чтобы их «веселый» разговор перебили. — Что-то я не так делаю, да? Ориентиры потерял совсем, старею, наверное, — больше себе под нос говорил Кащей, пока Марат слушал, не догоняя, о чем речь. Росчерк белозубой улыбки на лице Кащея кричал о тоске, из-за чего ему самому в первую очередь было омерзительно. Худо было без Вовы и с Вовой тоже, но выпутаться уже не мог как будто. — Иди отсюда, не могу рожу твою суворовскую видеть. Марат только этого ждал и похромал в сторону коробки к ребятам. В груди Кащея полыхало. Который год он вел отчет нечаянных потерь: сначала батю посадили, затем мать слегла, сейчас Вова. Пожалуй, Вова оказался его пределом. Пора было заканчивать с этими ебаными чувствами, от которых беда одна. Игра всё это: и пиздить, и любить. Кащей наигрался.