Переходит

Лето всегда кончается незаметно. Конечно, Цитадель рассылает по всем областям белых воронов, чтобы предупредить об этом. Но куда-то птицы долетают раньше, куда-то позже, а куда-то вовсе не долетают — любой разжившийся луком со стрелами бродяга, крестьянин или солдат может поджарить пернатого вестника на костре. Когда война и голод состязаются, кто убьет тебя быстрее, зима кажется далекой и неясной угрозой. В войске Робба о скором конце лета говорили мало, и сам он старался об этом не думать. Но очередным стылым утром он вышел из ворот Близнецов, чтобы посетить лагерь, который его армия разбила на берегах реки, и увидел на траве иней. Он помнил эту картину из детства: тонкая переливчатая паутинка под ногами, которая так волшебно блестит, что тело само тянется к земле ее потрогать. Но отец Робба при виде такой красоты хмурился, а колени без надобности не сгибал даже перед природой. Он был Старком из Винтерфелла, его предки веками правили Севером и называли себя Королями Зимы, как бы ставя себя выше ее. Теперь тяжелую бронзовую корону северных королей носил Робб. Не ту, которая передавалась у них через поколения, но ее копию, выкованную лучшими кузнецами. Самое сложное изделие умелые руки повторят без особого труда. Но разве новая вещь может с такой же легкостью перенять суть старой, которая исчезла? Возможно, в этом и заключалась проблема. Робб и себя чувствовал искаженным, поддельным, будто подражал чему-то несоизмеримо большему. Он совсем недавно фехтовал учебным деревянным мечом и знал что-то о военной стратегии только по отцовским рассказам. Хорош король, как же. В нем от Старков даже меньше, чем в бастарде Джоне — тот хотя бы внешне пошел в отца, а у Робба рыжие волосы и голубые глаза матери, урожденной Талли. Ему было любопытно, считал бы он иначе, если бы на этих волосах вместо копии древней короны была настоящая. Вряд ли подобные сомнения посещали Королей Севера. Они представлялись Роббу такими же бронзовыми, как их короны. Другие просто не смогли бы подчинить себе Север, этот дикий и жестокий край. Впрочем, он не был уверен, что и они это сделали в полной мере. У человека бывают могучая плоть, ловкий разум и свободная душа, но холод, в конечном счете, всегда сильнее. Зиму нельзя уничтожить, обмануть или очаровать. Ей можно сопротивляться какое-то время, но в итоге придется склониться перед ней и научиться с ней уживаться. И это, если подумать, не так плохо — зима по-своему красивая. Ее предвестником инеем хочется любоваться, а уж сама она… Робб мотнул головой, злясь на себя за такие мысли. В зиме, положим, и есть какая-то прелесть, только она опасная и убивает тех, кто ей доверился. Он слышал истории о людях, получивших страшные обморожения. Перед смертью они настолько коченели, что переставали чувствовать холод. Могли снимать одежду и ложиться прямо в снег, чтобы уснуть и не просыпаться. Вот что бывает, когда сдаешься зиме. Народ Робба выбрал его королем, и он сдаваться не планировал. Позже он зашел к матери. Кейтилин сидела в своих покоях с вязанием в руках, но как будто забыла о спицах и смотрела в сторону, в серое пятно окна. Она опрятно одевалась, укладывала волосы и держалась неестественно ровно, точно ей в спину вместо позвоночника вставили острый меч. Чужим она могла казаться спокойной, даже ожесточенной. Но Робб замечал в ней горе, которое она прятала от других, от самой себя и — особенно старательно, хоть и безуспешно — от него. Кейтилин боялась, что ее боль передастся сыну и помешает ему вести войну. — Мать, — начал он с порога, пытаясь говорить твердо и бережно одновременно. — Я был снаружи и видел иней. Недаром погода такая паршивая. Зима близко, да? Это теперь не просто слова. Кейтилин обернулась. — Эти слова никогда не были простыми, Робб. Девиз Старков, девиз Неда. Наше лето кончилось, когда Ланнистеры казнили его в столице. Мне не нужен иней, чтобы это знать. Она слишком часто возвращалась к этому в речи, а в мыслях, наверное, и того чаще. Хорошо, если вообще думала о чем-то еще. — Ты можешь оплакать моего отца в Винтерфелле с мальчиками. Я уже много раз предлагал. Поезжай домой, я не обижусь. Младшим ты нужнее. — Я им сейчас ничем не помогу, — устало покачала головой Кейтилин. — А тебе пригодится совет, хотя короли ненавидят их принимать, тем более от женщин. Но врать не буду, я скучаю по дому и надеюсь вернуться туда поскорее. С тобой. Когда наступит мир. — Так и будет, — Робб улыбнулся правдоподобно, насколько мог. — Все порадуются. Бран и Рикон подрастут и станут совсем взрослыми. Мейстер Лювин выедет встречать нас на осле, на лошадь ему залезать неудобно. Сир Родрик, сколько бы сражений я ни выиграл и какую бы корону ни носил, скажет, что я держу оружие неправильно. Гейдж наготовит блюд на целый пир. А Старая Нэн будет донимать своими историями каждого, кто согласится слушать. — Донимать? — переспросила мать. — В детстве тебе нравились сказки старухи. Особенно страшные. — Это Бран любит страшные сказки, — поправил Робб. Странно, что она их перепутала. Кейтилин знала все о каждом из своих детей, а Робб был намного старше Брана, и его занимали другие вещи. Но горе туманит материнский ум, как и прочие, если не больше. — Ты тоже любил, — настаивала она. — Одну так точно. Про Короля Ночи. Выпрашивал ее у старухи несколько вечеров подряд. Робб смутился, как будто опять стал мальчишкой. — Да, помню. Она мне казалась скорее красивой, чем страшной. И Нэн так славно ее рассказывала. Он жил восемь тысячелетий назад, в Век Героев, когда мир был молод и полон чудес. Он был тринадцатым лордом-командующим Ночного Дозора и не ведал страха. И это был жуткий грех, который привел к его падению, потому что каждый человек должен чего-то бояться… Кейтилин перебила его. — Утешает, что хотя бы в сказках сохранилась мудрость, которую мы, похоже, растеряли, — вздохнула она. — У нас обожают превозносить отвагу как высшую добродетель воина, но бесстрашные люди на войне гибнут так же скоро, как трусы. Поэтому я отговорила тебя посылать Амбера к Зеленому Зубцу во главе пехоты. Ты это понимаешь? — Да, — кивнул Робб. — Большой Джон упрямый, честный и храбрый до безрассудства. Он попрет на Ланнистеров всей своей армией средь бела дня, а им только того и надо. Спасибо, что указала мне на это, мать. Амбера я приберегу для другого, а пехоту возглавит Русе Болтон. Кейтилин неуютно поерзала на месте, с явным удивлением обнаружила, что до сих пор сжимает пальцами спицы, и отложила их. Она хотела, чтобы кампания сына прошла идеально, и лихорадочно выискивала в плане новые ошибки. — Ты доверяешь Болтону? Он надежный человек? — Он тот человек, который нам нужен для Зеленого Зубца, — решительно ответил Робб. — Грудью на острие не полезет, но и не побежит от опасности. Выждет, разведает обстановку, ударит сильно и внезапно. Он очень умный, хоть и странноватый. Иногда он меня пугает. — Будем надеяться, что Тайвина Ланнистера он тоже напугает, — фыркнула Кейтилин. Она не одобряла такие слова о вассале, и Робб понимал, почему. В них звучала слабость, а его учили, что правитель может, конечно, испытывать слабость, как и все остальные, но своим знаменосцам ее показывать нельзя — учуют, вцепятся и будут тобой пользоваться, а то и займут твое место. — Это верно, — сказал Робб. — Хорошо бы закончить войну до зимы. Отец говорил, что даже северяне вдвое быстрее теряют боевой дух, когда все заметено снегом. Провизию нигде не сыщешь, кони тонут в сугробах, а доспехи через ткань будто примерзают к телу. В холод особо не повоюешь. — Прекрати болтать про зиму и холод, — раздраженно бросила Кейтилин. — Видят боги, их в нашей жизни и так достаточно. Прости, Робб, — тут же пристыдилась она. — Я не должна тебя отчитывать. Ты теперь король. Да ты и не сделал ничего плохого. Но это все: смерть Неда, разлука с твоими братьями и с девочками… Я устала. — Я знаю, — он улыбнулся, доказывая, что не сердится. — И тем больше ценю твою помощь. Отдыхай, я пойду. И все-таки Робб жалел, что не может быть с матерью откровеннее. Ей хватало собственных тревог и забот, он не собирался перекладывать на нее свои. И даже не думал делиться дурацкими рассуждениями о том, возможно ли действительно подчинить Север. Но ему не терпелось обсудить это с кем-то, кто подсказал бы ответ. Надо спросить Лювина — мейстер, кажется, прочитал все когда-либо написанные книги. Или еще кого-то из обитателей Винтерфелла. Он любил гулять по Стене и смотреть с высоты на Зачарованный лес. Он был просто командиром Дозора, застрявшим на краю мира и обреченным умереть во льдах — не в бою, так от старости. Но там, наверху, он чувствовал себя королем темно-зеленой хвои, бурого дерева и белого снега. Он приходил к ним каждый день, и они ждали его, вечные и неизменные. Но однажды он поднялся на Стену, поглядел вниз и увидел не то, что раньше. Он увидел женщину, блуждавшую среди стволов. Он увидел и захотел ее, потому что в лесном полумраке ее кожа была бела, как луна, а глаза светились синевой, как звезды. Глаза Болтона — не звезды, а льдинки или иней, вроде того, который лег на траву утром. Такие же белесые и немного грязные. Кожа тоже бледная и очень гладкая. Он успел побывать в битвах, но никому не дал даже поцарапать себя. Говорит он тихо, почти шепчет. Нужно замирать и прислушиваться, чтобы разобрать слова. Робб впервые столкнулся с этим на ужине, который устроил для своих знаменосцев в Винтерфелле, и решил, что лорд Русе над ним издевается. А потом понял, что с другими собеседниками его голос еще тише. — Я выступлю к Зубцу завтра, — шелестел теперь Болтон, склонившись рядом с Роббом над картой в чертоге замка Фреев. — Спасибо Вашей Милости за доверие. Ему следовало благодарить Кейтилин. Это она убедила не поручать командование Амберу. Но вслух Робб этого не сказал. Он сказал иначе: — Некоторые утверждают, что бесстрашие на войне вредно. Но певцы и народ всегда восхваляли храбрецов. Вы будете сражаться против Тайвина Ланнистера, это хитрый и бывалый полководец. Если он одержит верх, то может взять вас в плен, бросить в темницу, пытать, убить. Прошу, милорд, отвечайте честно. Вы боитесь? Болтон перевел блеклые глаза с карты на Робба. На это ему потребовалось больше времени, чем обычно нужно людям. Зрачки ползли по глазному яблоку лениво, будто их обладатель сомневался, стоит ли заниматься такими пустяками, как рассматривание королевских особ. Но они хотя бы двигались — единственные на всем лице. Прочие части замерли, как приклеенные, ни одна мышца не шевелилась. Робб уже смирился с шепотом Русе, но к его нелепой мимике до сих пор не привык. — У Вашей Милости прекрасные советники. Я был свидетелем, как необузданная смелость толкает в могилу или к еще худшей участи. Сейчас я полагаю, что страх можно использовать во благо. Он помогает нам быть внимательными, подмечать неладное и отвергать ненужное. Указывает, кто пытается предать и обмануть нас. Страх служит тому, кто умеет управлять им и внушать его. И другим, и себе самому. Робб поразмыслил над этой речью. — Если бы так было, то трусы бы всюду преуспевали в жизни, — неуверенно протянул он. — Но мы видим, как из-за страха они нередко упускают возможности. Стал бы я королем, если бы боялся поднять эту ношу? — Речь о том, чтобы направлять свой страх, как строптивого жеребца, — возразил Болтон. — Он норовит ускакать в трясину вместе с наездником, но опытный всадник знает, как обратить его к верной цели. Трусы и все, кто позволяет эмоциям захватить себя, этого не могут. — Выходит, правду о вас болтают, что вы бесчувственный? — брякнул Робб и тут же подумал, что королю не пристало так говорить о своих приближенных. На тонких губах Русе змейкой мелькнула и пропала улыбка. — Часть ваших добрых знаменосцев в самом деле может так считать. Они смеются за моей спиной и сторонятся меня. К примеру, ваш друг Грейджой. Но это утопленники, которые уже глубоко увязли в болоте. — Мне воспринимать ваши слова как угрозу Теону? — нахмурился Робб. — Вовсе нет, Ваша Милость, — Болтон покорно склонил голову. — Юноша доблестно сражается за вас. Я не причиню ему зла, если вы когда-нибудь не прикажете. — Рад слышать, — кивнул Робб, все еще с подозрением на него поглядывая. — Для придворных игр раздолье в Королевской Гавани, я их терпеть не намерен. В светлых глазах блеснул намек то ли на веселье, то ли на раздражение — по ним никогда нельзя было судить наверняка. — Вы сами вступили в игру, когда начали войну. А мне думается, что жизнь целиком и есть игра. Мы вправе только выбирать, во что именно играем, как и с кем. — Поражение в игре ничего не значит, — передернул плечами Робб. — Можно наловчиться и опять сыграть. Но если мы проиграем войну, Ланнистеры уничтожат нас. А жизнь даже для победителей завершается смертью. Второй попытки нет. — Меня не уничтожат, не тревожьтесь об этом, — мягко прошуршал Болтон. — Что до смерти, она и впрямь придет к каждому. Это к лучшему. Попробуйте представить мир бессмертных. Какое кошмарное, тоскливое место… Боги уберегли нас от этого. Робб сам не понимал, почему с этим человеком его как наизнанку выворачивает. Вечно шепчущий, вялый, ко всему безразличный, несет какую-то чушь. Вместо лица сплошная пакость, кожаная маска с прорезями для глазищ. Хотелось сорвать ее, посмотреть, что Русе под ней прятал. — В мире бессмертных мой отец был бы жив, — выпалил Робб. — Ваших-то родичей не убивали раньше отведенного богами срока. Болтон помолчал несколько мгновений, которые тянулись необычно долго, и снова коротко поклонился. — Конечно, Ваша Милость. Робб мысленно отругал себя за детское желание посильнее уколоть собеседника. Что с ним творится? Он король или малый ребенок? — Простите, если я слишком груб, милорд, — буркнул он. Русе окинул его взглядом. Более пристальным, чем прежде, как будто только сейчас по-настоящему заметил. — Все в порядке, Ваша Милость. Меня не задевает искренность. Это прелестное свойство юности. У молодых кровь всегда буйная и дурная, я уяснил это по своему сыну. Совершенно невыносимое создание. Насколько было известно Роббу, у Русе был единственный живой сын. — Вы про своего бастарда? — Да, про Рамси, — Болтон вздохнул горестно, как праведник, на которого взвалили все грехи человечества. — Ему бы пиявок поставить, вот что. Я несколько лет твердил, что он нужен мне чистым, что пора очистить кровь. Он отмахивался и продолжал охотиться в моих лесах. — Вам не нравится, что ваш сын охотится? — рассеянно переспросил Робб. Русе усмехнулся — бледно-серая маска натянулась, на уровне рта возникла складка. — Рамси мой наследник, какой ни на есть. Он принижает себя и наш дом заодно, когда без передышки носится за всякой безродной дичью. Коли манят подобные развлечения, мог бы найти достойную цель. Бежал ли я за его матерью? Еще за какой-то крестьянской девкой? Или скакал во весь опор, пока лошадь не захромает? Нет, и я давно усвоил, что к хорошему охотнику добыча идет сама, чтобы он ее поймал. Я бы научил этому Рамси, если бы парень перестал сумасбродствовать и лечился пиявками. Вам они тоже будут полезны. — Мне? Пиявки? — удивился Робб. — Чудесное средство, — подтвердил Болтон. — Изгоняют дурную кровь из плоти и темные образы из разума. Фреевский мейстер в них разбирается, и не диво, тут рядом болота. Он поставит мне несколько штук сегодня вечером. Перед долгим переходом и битвой это особенно важно. Не желает ли Ваша Милость присоединиться? Робб колебался. Глупость, суеверие и безумие, сказал бы отец. Но его сны в последнее время и правда будоражили картины одна другой мрачнее. Если пиявки избавят от них… — Благодарю за приглашение, милорд. Я приду, если буду свободен. Ничего не боясь, он спустился со Стены к женщине и погнался за ней по Зачарованному лесу. Он погнался за ней и настиг ее среди деревьев с корой белой, как снег, и листвой красной, как свежая кровь. Он настиг ее не потому, что проворнее двигался или лучше знал эти тихие ничейные земли. Он настиг ее потому, что она хотела этого не меньше. Робб решил, что закат миновал, хотя пасмурное позднее лето тщательно скрывало солнце за набухшими от дождя тучами. Он сидел на своей постели и смотрел в сырой туман за окном, как мать с утра. Серый Ветер по привычке устроился рядом. Пальцы юноши теребили волчье ухо. Тепло от мохнатого зверя распространялось на хозяйскую ногу, к которой он прижался, и перетекало выше по всему телу. Робб был рад этому: снаружи над рекой и в огромных замковых залах гуляли сквозняки, в щели задувало, огни свечей дрожали и гасли, и даже натопленный камин не спасал от холода, который пробирал нутро. Начало смеркаться, а Робб все раздумывал, заглянуть ли к Болтону. Ему было интересно опробовать пиявок, а ну как и впрямь высосут из него вредные наваждения. Но с этим стремлением сочеталось другое. Что-то тянуло его к самому Русе. Чутье подсказывало, что в этом странном человеке заключался весь Север. Он и был зимой — таким же крадущимся, терпеливым, а оттого опасным и неотвратимым. Робб безоговорочно подчинил прочих северных лордов, но здесь дело шло труднее. Если он пробьется через ледяную броню Болтона к его тайнам и выберет верный подход, то превратит свое королевство в монолит, подобный Стене. Такой не сокрушат ни Ланнистеры, ни кто-то еще. Но не слишком ли это извилистая дорога? Русе не солгал, его недолюбливали придворные Робба, далеко не один Теон. И отец всегда относился к нему с подозрением, хотя поводов сомневаться в своей лояльности Болтон не давал. Возможно, Нед Старк просто видел на нем клеймо предков. В старину их дома враждовали и вели жестокие войны, лишь изредка прерываясь, чтобы вместе отбить атаку с Юга, Запада или Востока. Даже когда Старки полностью закрепили свою власть Королей Севера, Болтоны при каждом удобном случае поднимали мятежи, и те иногда оказывались успешными. Семья Робба возвращала себе сожженный и разграбленный Винтерфелл, но предки Русе нападали снова — как будто могли пытаться бесконечно. Дети не в ответе за прегрешения родителей, но истинный лорд чтит память и традиции рода. У Болтонов было заведено сдирать кожу с поверженных неприятелей и наряжаться в нее, как в плащ, а в их замке Дредфорте, по слухам, существовала отдельная комната для таких трофеев. Рискованно сближаться с подобными людьми. Благоразумнее держать Болтона подальше, отсылать с разными поручениями. Если зарекомендует себя славным командиром, пускай и впредь возглавляет пешее войско. Офицеры гибнут в сражениях, как и солдаты. Даже те, кто не лезет в самое пекло. Робб редко желал чьей-то смерти, и у него не было причин ненавидеть Русе. Но Болтон пугал и волновал его, и это мешало, давило, раздражало — это хотелось прекратить. Не в нынешней схватке, так в следующей. Болтона обязательно убьют. «Не убьют, — прошелестел, как паучьи лапки по потолку, голос у Робба в голове. — Не уничтожат. Меня не уничтожат». Русе ведь отправляется воевать ради него. Не за свою гордость, не за свое мрачное наследие, а за Старка, своего короля. Это происходит сейчас, и это важнее, чем обида запыленных веков. И он был честен, рассказал о сыне, поделился бедами, как с давним другом. Робб прощально потрепал Серого Ветра по холке и встал. Дверь в покои Болтона была тяжелой. Или это Робб отчего-то вдруг ослаб? Он с усилием толкнул ее и замер в проеме, часто моргая. Наверное, из-за плотной дымки, которая плавала в воздухе. Она заползала через нос и рот в легкие, всасывалась в кровь, а пахла диковинно. Робб различил нотки жженого сахара, миндаля, роз, гвоздики и доброго десятка трав и пряностей. Аромат был до того приторным и удушливым, что он закашлялся и потер глаза. Сцена, которая открылась Роббу, заставила его пожалеть, что он обрел зрение. Болтон лежал на резной кровати под балдахином. Рядом на столике стоял канделябр с розоватыми свечами, от которых и шла тошнотворная дымка. У изголовья она становилась гуще, и неровное пламя камина отражалось в ней тусклыми всполохами. На стенах плясали тени. Их очертания менялись, превращались то в стройных девушек, то в адских чудищ, то в вывернутые руки со скрюченными пальцами. Они метались по всей комнате, в том числе по ложу Болтона, но не прятали его наготу. Туловище Русе было таким же, как его лицо — гладким, скользким, белым. Не длинным и не коротким, не толстым и не худым. Без волос, без морщин, без шрамов. Оно не принадлежало ни ребенку, ни старику, ни человеку средних лет. Робб поймал себя на неуместной мысли, что совсем не помнит возраст Болтона. Около тридцати? Но у него есть взрослый сын и прежде было несколько детей. Тогда сорок? Да, скорее всего. По телу определить абсолютно невозможно — на нем время точно застыло. Между бедер лорда покачивался член, очень некстати похожий на жирную бледную пиявку. Настоящую пиявку мейстер как раз снимал с паха Русе — очевидно, последнюю. Ее сородичи уже напились и сыто извивались в чане на полу. Когда отстающая к ним присоединилась, мейстер обтер Болтона бархатным полотенцем, обернулся и только теперь заметил Робба. — Государь! Болтон приподнялся на локте и вперил в него мутные глаза. — Ваша Милость. Прошу простить, что не дождался. Вас долго не было, близилась ночь. Я привык завершать дела до ее наступления. Из горла Робба рвалось столько слов, что он никак не мог выбрать, откуда начать, и молчал с минуту, а потом процедил: — Милорд, вы голый. В постели. С пиявками. Вернее, уже без, но только что с ними были. Я, ваш король, прихожу к вам по приглашению и обнаруживаю в таком виде. Вместо того, чтобы встать, подобающе извиниться и одеться, вы встречаете меня в той же позе и укоряете за опоздание, хотя срок даже не был оговорен. Вы осознаете степень своей дерзости? Болтон грустно цокнул языком и поманил мейстера. — Бренетт, налей нам с Его Милостью вина, и побыстрее, — велел он, по-прежнему не вставая. — Штоф в углу. Надеюсь, оно приготовлено по рецепту? Мейстер Бренетт засуетился, разыскивая напиток и чаши. Такое прислуживание не входило в его обязанности, но вряд ли он отважился бы сообщить об этом Болтону. — Если вы думаете, что сгладите свое наглое поведение парой глотков вина… — нахмурился Робб. — Зачем же только парой? — невинно полюбопытствовал Русе. Бренетт уже наполнил кубки и водрузил громадный штоф на столик с канделябром. Болтон небрежно махнул ему рукой: — Ступай, сегодня больше не понадобишься. Пусть нас не беспокоят. Мейстер откланялся, прихватил чан с пиявками и с явным облегчением удалился. Когда он исчез, Болтон сел, оперся о изголовье кровати и протянул Роббу кубок. — Попробуйте, Ваша Милость. Изумительное вино. Мои повара долго добивались нужного сочетания, и теперь оно идеально. — Я не пьянствовать пришел, милорд, — буркнул Робб, но принял напиток и пригубил. Вино было чересчур сладким, но приятно согревало. В нем ощущался привкус спелых фруктов, чуждый для Севера, а еще меда и корицы. Робб сам не уследил, как осушил емкость до дна. — Да, неплохо, — проворчал он. — Но достаточно ли этого, чтобы забыть оскорбление короля? — Прискорбная оплошность, — вздохнул Болтон. — Я должен был яснее излагать суть. Пиявок ставят лежа, на голое тело. Я не предугадал, что незнакомых с процедурой такие детали могут покоробить. Оскорблять вас я вовсе не планировал. Если вы убеждены в обратном, меня это ранит. Сам я всегда считал, что нагота выражает глубочайшее доверие. Обнажаясь перед кем-то, мы открываемся ему, выносим свою плоть на его суд и ожидаем снисхождения. В моей семье есть пословица: у голого человека мало секретов. — Это неполный вариант, — вспомнил Робб. — У голого человека мало секретов, а у освежеванного их нет. Болтон рассмеялся — из впалой груди вылетел глухой свист. — Тут меня поймали, — он развел руками и отодвинул свой кубок. — Вы прекрасно осведомлены о домах Севера, это черта мудрого короля. Вторая часть изречения касается наших врагов. Когда-то у нас был обычай свежевать их. Но это в прошлом, да и мы с Вашей Милостью друг другу не враги. — Вы что же, в друзья ко мне напрашиваетесь, лорд Болтон? — несколько развязно ухмыльнулся Робб. Вино действовало сильнее, чем он предполагал. — Я бы не посмел, — кротко произнес Русе. — Я ваш вассал, только и всего. О большем и мечтать нечего. Связь между сюзереном и вассалом на войне крепче, чем между друзьями или братьями в годы мира. От каждого из них зависит выживание второго. Но это не делает их равными, сюзерен остается выше. Так и должно быть, таков порядок. А вот кровные братья одинаково благородны. Кажется, у вашего отца было много детей? Неужто вы никогда не видели их обнаженными? Робб смутился. С сестрами они всегда мылись порознь, а вот с Джоном, Браном и Риконом частенько забирались с горячий пруд или баню. И с Теоном тоже. Бран и Рикон были слишком малы, чтобы всерьез обращать на них внимание. Но на Джона после купания или тренировки с мечами, когда все переодевались, Робб украдкой засматривался дольше, чем следовало. И на Теона, на него особенно. Наверное, он покраснел от этих подлых мыслей, как девица, потому что губы Болтона снова зазмеились улыбкой. — Видели, стало быть? — поддразнил Русе. — А может, и не только видели. Молодым господам многое дозволено. Вы ведь старший среди отпрысков лорда Эддарда. Кто упрекнул бы вас, если бы вы захотели поиграть с кем-то из братцев? И их вы, уж конечно, не стыдились. Отчего же стыдитесь меня, вашего вассала, подданного? Слугу, если угодно? Робба трясло. В другом состоянии он ответил бы на эти сальности уймой ловких шуточек, но ему было дурно. Комната вращалась перед глазами, танцующие тени мелькали в дымке, все более отчетливые, в то время как прочие предметы блекли, расплывались. Омерзительно сладкий запах и такой же вкус обволокли толстым слоем его внутренности. Пол зашатался у него под ногами, его замутило. Кубок выскользнул из пальцев и, бренча, покатился под кровать. — Ваша Милость, — прозвучал откуда-то издалека голос Русе. — Как вы себя чувствуете? Все это вдруг показалось Роббу ужасно забавным. Он тряхнул волосами и громко, до хрипоты, расхохотался. Липкая струйка потекла из носа к подбородку, он вытер ее запястьем и взглянул. Красная. Но это вино, просто проклятое вино. — Ну и комедию мы с вами тут устроили, милорд, — прорыдал он сквозь смех. — Я же король, правда? Я все еще король! Я могу отослать вас прочь. Насовсем. Отправить в изгнание в этот ваш Дредфорт. Или… отрезать вам язык! Или казнить вас. Я велю отрубить вам голову. Как моему отцу. Да. Но отец всегда сам исполнял приговор. Придется и мне… Или я прикажу вам… Прикажу, чтобы вы сейчас… — Хороший вассал повинуется королевским приказам, — выдохнул Болтон где-то возле его уха. — А лучший угадывает королевские желания. Холод блуждал по телу Робба. Залезал под одежду, бесцеремонно срывал ее. Вгрызался в кожу, оставлял медленно наливавшиеся цветом отметины. Ветер, небось, очень силен. Но разве такой бывает в замке? Настоящая буря. И разве ветер может расстегнуть брошь, которая скрепляет плащ, распустить завязки на брюках? Разве может вот так хвататься за самое сокровенное и сдавливать, щипать, царапать, нарочно делать больно? Зачем? Да и как, если у него нет рук? Так ведь это и есть руки, сообразил Робб. Руки Болтона. А холодные какие, жуть. Одна обвила его член и водит по всей длине, от головки до основания и обратно. Сжимает и впивается ногтями, когда Робб пытается освободиться. Почти замирает, когда он начинает стонать от удовольствия, и ускоряется, едва он успевает перевести дух. Он не способен терпеть это долго. На кончике члена уже выступает прозрачная влага. Болтон собирает ее второй рукой, подносит к лицу Робба и мажет по неплотно сомкнутым губам. Ему теперь все равно, что этого не должно быть, что это неправильно. Он хочет, чтобы Русе довел его до конца. Он покачивается в такт движениям Болтона, крутит бедрами, шумно дышит. Собственный язык не слушается Робба, и он уже сомневается, что когда-то умел разговаривать. Поэтому надеется, что Болтон поймет мольбы его плоти и не останется к ним равнодушным — хоть раз, хотя бы к чему-то в жизни. Русе понимает: одна рука скользит по стволу все быстрее, другая мнет и щекочет мошонку. Наслаждение, о котором он так просил, кажется неизбежным, но в последний момент Болтон убирает обе руки, а затем наотмашь бьет ими по члену. И выше — по животу, по лицу. Робб под этими ударами ежится, но не сопротивляется. У него рассечена губа. Болтон задумчиво гладит ее холодными пальцами, растирая кровь и улыбаясь чему-то про себя. Потом наклоняется и целует. Нет, скалит зубы, кусает, как будто вознамерился оторвать эту губу целиком, а то и всю челюсть. Берет Робба за щеки с двух сторон, стискивает, вынуждает разинуть рот. Просовывает пальцы туда, внутрь, в самое горло. Робб давится, плачет, слабо мотает головой. Наконец Болтону это надоедает, и он отстраняется, отходит на шаг, как бы оценивает свою работу. Робб дрожит под его взглядом, не зная, как поступить. — Ложись. «Это он мне?» — недоумевает Робб. — Ложись, кому сказал. Робб покорно плетется к кровати и опускается на нее, но Болтон недоволен. — Глупый мальчишка. Не так. На живот, не на спину. Робб переворачивается и косится на Болтона, который маячит позади. Русе чертит ногтями линии на его спине, отчего та вьется волнами. Перемещается к ягодицами, оттягивает их и с силой шлепает поочередно. После этого раздвигает и несколько минут — часов? дней? — дразнит отверстие, касаясь пальцем, водя по окружности, чуть погружая и тут же вытаскивая. Робб уже и не стонет, а всхлипывает и поскуливает. Как собака побитая. Или волк. — Тихо, волчонок, — в подтверждение этому шепчет Болтон. — Выть не вздумай. Он сплевывает в ладонь вязкую слюну, смазывает Робба и собственный член. Входит мерными, плавными толчками. Робб утыкается в подушку, которая гасит крик. Болтон тоже, конечно, не кричит. Он не издает, по своему обыкновению, ни звука. Только хватает Робба за рыжие волосы — материнские, не отцовские, отец никогда не позволил бы сотворить с собой такое — и еще крепче вдавливает в мягкую ткань. Она забивается в глаза, в рот и, как чудится Роббу, вот-вот его задушит. Но Болтон изливается раньше, и опять безмолвно, разве что немного посапывает от секундного напряжения. Робб выгибается почти одновременно с ним. Все пропало моментально. Дымка, пряный аромат, пляска теней, тошнота и головокружение — точно ничего этого не было. Или было в пьяном лихорадочном сне. Но Робб лежал в постели Болтона, и ему было больно, и скверно пахнущее семя вперемешку с кровью стекало по его ногам на перину. Русе безучастно посмотрел на него и похлопал холодной, ужасно холодной рукой по пояснице. — Уже ночь, Ваша Милость. Вам пора. Он предался с ней любви в лесу, на снегу. Он предался с ней любви, хотя ее кожа была холоднее льда, а сама она была мертвой. Она была мертвой десятки, сотни, тысячи лет, и никто уже не помнил, жила ли она когда-нибудь. Но она ходила по земле, она смеялась, она принимала его в себя под белыми деревьями с красной листвой и в минуты страсти кусала до крови. Поэтому он полюбил ее и вместе со своим семенем отдал ей свою живую душу. Болтон отправился к Зеленому Зубцу на заре, как и обещал. Его сопровождала вся северная пехота. Многие спустились к нему перекинуться учтивыми словами, пожелать победного возвращения. Было рано, но Близнецы бодрствовали. Даже сидячего Уолдера Фрея доставили к воротам на носилках, и старик увлеченно обсуждал что-то с Болтоном. Робб тоже не спал, но к прощанию с Русе не примкнул. Процессия шествовала по мосту как раз под его окнами, и он мог наблюдать за ней сверху. Впрочем, среди моря тел и стали его волновало только одно — крошечная при взгляде с башни фигура лорда в красно-розовом плаще, который возглавлял войско. Как Робб мог объяснить, почему отсутствовал там, где был необходим — возле своего народа, своих солдат? Своих вассалов. Нет, эту фразу нужно вытравить из себя, выжечь вместе со всем, что за ней следовало. Лучше, пожалуй, сослаться на недомогание. Он и вправду ощущал себя больным, хотя дурнота, которая напала на него после болтонского вина, давно выветрилась. Робб гадал, не пригласить ли мейстера, но боялся встречаться с Бренеттом. Неизвестно, сколько тот успел увидеть, услышать и разузнать. Да Робб и не сумел бы толком донести до него свои жалобы. Он просто чувствовал: что-то не так, как было прежде. И понял, что именно, когда Серый Ветер выученно ткнулся мордой в его ладонь и потерся о колено. Зверь больше не грел его. Не потому, что волчья шерсть утратила тепло. Это Робб в нем уже не нуждался. Впервые за бессчетное число дней ему совсем не было холодно. Неужто события ночи так его разгорячили? Робб гнал их от себя, но они упрямились и продолжали роиться в голове. Особенно его пугало, что они будили в нем скорее страсть, чем отвращение. Он тайно мечтал о чем-то подобном всякий раз, когда оставался наедине с Теоном или другим привлекательным мужчиной. Но почуял это Болтон — некрасивый, страшный. Русе теперь присосался к Роббу, как пиявка. Если обмолвится кому-то о случившемся, то опозорит его на все королевство. В стране был другой король, Ренли, о котором судачили, что он неравнодушен к смазливым юношам. Но Ренли правил не Севером. В этом краю обитал суровый люд, который не терпел извращения природы. Под влиянием вина Робб угрожал казнить Русе, и он мог поступить так, найти повод. Но перед плахой Болтон уж точно выложит все начистоту. Безопаснее молчать. Робб женится на одной из дочерей или внучек лорда Фрея, в чем и поклялся. На какой-нибудь посимпатичнее, чтобы не слишком походила на хорька. Он будет счастлив с ней, как подобает мужчине с женщиной, и у них будут дети, маленькие принцы и принцессы Севера. Годы спустя старший из них наденет бронзовую корону Робба. Как иначе? С мужчиной не зачать ребенка, мужчину не взять в жены, не поселить подле себя в родовом замке. Он сделал ее своей женой и поселился с ней в Твердыне Ночи, самой мрачной крепости на Стене. Он поселился там с ней и объявил себя королем, а ее королевой. Странными чарами он подавил волю своих прежних братьев, воинов Дозора, и превратил их в рабов. Они жили в этом замке: умирающий король, его мертвая королева и их заколдованные слуги. И все окрестные земли, голые и безлюдные, но обширные, покорились им. Для солдата завоевание — уже награда. Певцы почитают героев, бьющихся за честь, свободу и справедливость. Правдолюбы сочиняют истории про жадных наемников, которые младенца зарежут ради блестящей монеты. Но человека, для которого клинки звонче песни, манит не это. Он идет топтать вражескую землю, присваивать чужое и сжигать все, что ему неподвластно. Он вдыхает дым пожара и битвы и в самом этом получает удовлетворение. Вещи, которые на войне знаменуют победу, в мирной жизни называют преступлениями. Когда лето наконец завершилось и вороны из Цитадели разнесли по континенту осень, северяне обрушились на Запад, как первые морозы на цветник. Они громили ланнистерскую армию, брали ценных заложников. А потом разоряли города и деревушки, насиловали женщин, убивали — случалось, что безоружных. Они занимались этим не больше других и поменьше многих, но все же часто. Если бы их спросили, зачем, они бы пояснили, что мстят за смерть лорда Эддарда, или за своих когда-то поруганных сестер и дочерей, или просто должны промышлять чем-то, чтобы прокормиться. Ничего из этого не было бы ложью, но суть дела в том, что войны всегда выглядят одинаково. Северное войско острым мечом проникало во владения Ланнистеров. Его вел Старк с рыжими волосами и голубыми глазами, редкими для его породы. Он лично участвовал во всех стычках, рубил руки и головы, а в минуты отдыха строил со своими советниками планы новых сражений, которые выигрывал — иначе не бывало. Предателей в его стане ждала еще более скорая смерть, чем врагов. Рикарда Карстарка, который препятствовал воле Робба, тот казнил быстрым и точным ударом. Раньше о его притязаниях говорили с насмешкой и недоверием, теперь — с почтением и опаской. В народе толковали, будто он обращается в волка и бросается на неприятеля в таком обличье. Это, конечно, были нелепые слухи, но они только умножили славу Робба. Трудно было вообразить, что он когда-то сомневался в своем титуле и испытывал стыд. Строгая бронзовая корона сидела на его челе прочно, точно он в ней родился. Лорды Робба посеяли семена, когда присягнули ему, и сейчас рвали плоды — кто сладкие и спелые, а кто горькие и гнилые. Мальчишка вырос и стал королем, они это видели. Но не все открывается со стороны, а кое-что в себе человек и сам понять не способен. Робб менялся. Это не было связано с возрастом, коронацией или войной. Эти перемены лежали глубже. Когда дул осенний ветер и небо роняло косой дождь или град, солдаты с командирами спешили спрятаться туда, где суше и теплее. Они запирали двери, разводили огонь, кутались в толстые меха. И были слишком поглощены этим, чтобы заметить, как Робб бродит под струями воды и подставляет лицо холодному воздуху. Он думал, что воздух холодный, в такую-то пору. Но знать этого не мог, потому что давно не ощущал холода. Тело Робба уже начало забывать, каково это — мерзнуть. Весь мир для него потускнел, утратил оттенки. Звуки сделались приглушенными, очертания предметов — неровными, свет и тень — неразличимыми. Будто какая-то завеса отгородила Робба от жизненных красок. Ему чудилось, что глаза подернулись прозрачной пеленой, которая не полностью лишила его зрения, но притупила все чувства. Днем, в окружении знаменосцев, было еще терпимо. Робб погружался в заботы о королевстве. Но ночью в пустой спальне он метался. Полз по стене, катался по полу. Затравленно царапал перину и свое горло. Кусал подушку, пропитывал ее слюнями и колкими слезами подавленных обид. Иногда он задирал голову и рычал, ревел, выл голодным зверем. Так, должно быть, воют волки под луной, когда не могут изловить добычу в лесу. Правда, Серый Ветер почему-то отскакивал и вжимался в угол, когда Робб исторгал из себя этот жуткий плач. Да и не был он похож на волчий вой. Волки — не единственные, кого мучает голод. Робб хотел бы обсудить это с Браном. Тот любил подражать волкам, уж у него-то это получалось на славу. Но Брана больше нет. Никого нет. Вороны прилетали не только из Цитадели. Они были частыми гостями Робба и потчевали его вестями такими же черными, как их крылья. Теон, к которому он был привязан, как к брату, захватил Винтерфелл и убил его родных младших братьев, а их маленькие тельца окунул в смолу и повесил над воротами. Его сестра Арья исчезла и, вероятно, тоже умерла. Сансу, вторую сестру, силой взял в жены Тирион Ланнистер, похотливый уродец-карлик. Мать была здесь, с Роббом, но совсем потерялась среди своих призраков и почти не разговаривала с ним, словно избегала. Отец учил их, что зимой волки гибнут поодиночке, но сплоченная стая может дотянуть до весны. Выходит, это тоска по стае терзала Робба? Мысль казалась убедительной, хотя он считал, что в нем поселилось нечто иное. Оно забралось внутрь, свило гнездо где-то в желудке, а теперь подросло и просилось наружу. Днем оно ширилось, заполняло все собой, а ночью молило накормить себя. Обычная пища не утолила бы его голод — ему было нужно другое, без чего оно в бешеной злобе швыряло человека о каменные стены собственных покоев. Был ли это сам Робб, его истинная, потаенная личность? Или какая-то его часть? Да, если зародыш — часть матери, потому что живет в ней, а целебная пиявка — часть больного, потому что сосет его кровь. Он жил в Твердыне Ночи и оттуда правил землями вокруг Стены. При солнечном свете он показывался своим подданным, а по ночам менялся. В нем просыпалось темное желание, которое было старше людей и самого их мира. Люди пытались назвать это желание словами, как делали со всем, чего не разумели. Но это нельзя было описать никаким языком, и слово «насилие» едва скользило по одной из множества граней. Желание овладевало им, и лучше было не попадаться ему, особенно после заката. Лишь присутствие королевы утешало его, потому что в ней была его часть. Вестерлинги были вассалами Ланнистеров, гордыми, но мелкими. Их замок Крэг не мог похвастаться ни размерами, ни богатством. Его защищал крохотный плохо тренированный гарнизон, который героически старался отбить атаку северян, но не имел шансов на успех. И все-таки обреченным свойственна отвага — при штурме какой-то молоденький, но ловкий лучник послал стрелу с крепостной стены. Робб охнул, когда боль прожгла локоть. Стрела метко нырнула в щель второпях надетых доспехов. Броня задержала ее, не дала вонзиться глубже, и все же она достигла плоти. Робб счел рану несерьезной — крови почти не было. Но, к своему неудовольствию, он морщился при каждом шаге, когда чета Вестерлингов встречала его в замковом дворе. Они решили не жертвовать всеми своими бойцами и преклонить колени. Мудрый выбор. Когда лорд, его супруга и дети опустились на землю, на губах Робб заплясала улыбка торжества и, совсем немного, облегчения — с поврежденной рукой сражаться нерезонно. Он неторопливо прошелся вдоль обширного семейства, которое выстроилось перед победителем в ряд. Взгляд блуждал по ним без особого интереса, но замер на девушке. В густой каштановой шевелюре, карих глазах и смугловатой коже мелькали восточные черты. Ее родня уперилась себе под ноги, но она смотрела прямо на Робба. И не со страхом, не с укором, а с детским восхищением. — Я видела, как вы деретесь, милорд. Вы очень храбры, — ее голос растекся сладким летним медом. — Мое имя Жиенна, я дочь лорда Вестерлинга… Нечего ворчать, батюшка. Милорд, позвольте обработать вашу рану. Я кое-что смыслю во врачевании, матушка меня учила. Она раскраснелась и с робкой надеждой переминалась перед Роббом. Он мог вежливо поблагодарить ее или пожалеть. Мог отругать за глупые просьбы. Но ее милые манеры и хорошенькое лицо в форме сердечка мешали ему сдерживать себя. В нутре Робба закипало прежде незнакомое желание: схватить, прижать к постели или, не дожидаясь, к грязной сырой почве и взять ее. Сильно и грубо, чтобы плакала. — Я не просто лорд, дорогая Жиенна, — с напускной суровостью произнес он. — Я король. Будь добра обращаться ко мне, как полагается. Тогда разрешу лечить меня, раз ты умеешь. — Да, милорд, — поклонилась она и тут же осеклась. — Мой король. Жиенна приглянулась Роббу. Она могла сболтнуть невпопад, но от этого становилась еще более гибкой и мягкой. Такой же, как ее пальцы, которые умаслили травяными мазями и тщательно перебинтовали его локоть в тесной комнатушке Крэга. Они заперлись там вдвоем, и Жиенна с забавным усердием колдовала над раной. Свет очага придавал ее волосам теплый медный отлив. — Не слишком туго, мой король? — осведомилась она, когда завершила перевязку. — Нет, отлично, — заверил ее Робб, стараясь не кривиться. Рука еще ныла, но ему действительно было лучше. — Спасибо тебе. Жиенна довольно хихикнула. Она наклонялась к нему над столом чересчур близко, и ее аккуратную грудь обтягивало подозрительно легкое для осени платье, под которым без труда угадывались холмики сосков. Робб сразу заметил и это, и здоровую полноту ее бедер — широких и округлых, как морские раковины. — Ты красивая девушка, Жиенна, — безотчетно сказал он. — Вы ко мне снисходительны, государь, — пробормотала Жиенна и смущенно потерла носик. Поднимаясь к лицу, ее ладонь как бы невзначай коснулась выреза. Этого Робб уже не стерпел. Желание было невыносимым и будто принадлежало не ему, ведь с ним никогда подобного не приключалось, хотя Жиенна была не первой обаятельной леди в его жизни. А если он в этот момент не владел собой, то и вины на нем быть не могло — так? Робб не находил в своих мыслях ответа, да и не нуждался в нем. Обе руки — и раненая, и невредимая — метнулись вперед и разорвали с недавних пор ненавистное платье. Ткань затрещала и поползла вниз, но продолжалось это недолго. Жиенна пискнула и вскочила, вцепившись в одежду, чтобы та не предала хозяйку окончательно. Она медленно пятилась к стене, пока спина не уткнулась в твердый камень. Робб устремился к ней, забыв, что за пределами этой комнаты существовал еще какой-то мир. Зверя волнует только жертва, и он свою уже загнал в ловушку. Жиенна дрожала и прятала от него наготу, насколько могла. Ласковые карие глаза от ужаса почти почернели. Это возбуждало Робба — но нет, не его, он же не такой, а то, что внутри него поселилось. Оно уже предвкушало, как разрыдается Жиенна, когда Робб лишит ее невинности здесь, в недрах родного замка. Поступок Жиенны удивил его. Девица не ринулась к двери, не попыталась ударить, даже не заплакала. Она напряженно вздохнула и прикусила пухлую губу, точно успокаивалась. А потом воззрилась на него настороженно, но без испуга и, пожалуй, с намеком на улыбку. Как будто повела себя дурно и теперь раскаивалась. — Вам следовало просто приказать, — промолвила она. — Я вся ваша, государь, и мое лоно тоже. — Вижу, ты готова повиноваться королевским приказам, — прохрипел Робб севшим от похоти голосом. — Но способна ли ты угадывать королевские желания? Кто-то из вассалов говорил ему подобное. — Зачем? — пожала голыми плечиками Жиенна. — Мужчины любят приказывать. Это и есть их главное желание, разве нет? Робб внимательно посмотрел на нее и усмехнулся. Девушка оказалась норовистая, но ему это даже нравилось. Таких ломать дольше и веселее. Но это несчастное создание уже потеряло свободу, дом и, может статься, кого-то из друзей во время штурма. Какой прок будет от нее сломанной? «Почему я вообще думаю об этом? — неслось у Робба в голове. — Когда меня начали привлекать такие вещи?» — Миледи жаждет приказов? — раздался язвительный голос. Робб не сразу понял, что его собственный. — Чудесно. Убери руки. Жиенна поколебалась, но подчинилась. Платье прошуршало до бедер и застряло на них. — Сними все, — отрывисто бросил Робб. Потупившись от стыда, она принялась возиться со своим нарядом. Жиенна раздевалась неуклюже, путалась в шнуровке и узлах. Она явно тревожилась, но не копалась специально, не старалась отсрочить то, что должно было произойти. Наконец на ней не осталось ничего, и она вопросительно глянула на Робба. — Заведи руки за спину. Так она и сделала, и перед ним предстала вся прелесть молодой женственности. По чуть смуглому телу сновали мурашки — от холода или страха. Они покрывали подтянутую грудь, очерчивали коричневые выпуклые круги сосков. Текли по плоскому животу, мимо пупка, к массивному для ее хрупкой фигуры тазу и волосам между ног. Поросль там была такая же густая, как наверху, но жестче и еще темнее. По животу тоже бежала дорожка из волос, и Робб решил, что это мило. Шея Жиенны тонула в волосах, которые струились с головы до талии. Робб откинул их назад, пощекотал соблазнительно беспомощное горло, слегка надавил напротив яремных вен. Жиенна таращилась перед собой и упрямо молчала. Тогда он впился зубами между шеей и ключицами — укусил глубоко, и кровь легла на его язык приятным солоноватым вкусом. Робб чувствовал, что мог не размыкать челюсти хоть до завтрашнего утра, но нужно было попробовать и другое. Он спустился ниже, сжал пальцами соски, потрепал, выкрутил в разные стороны. Жиенна тихо застонала, и Робб прильнул ртом к правому, продолжая дергать левый. Он и там прогрыз нежную кожицу и едва не вырвал этот маленький кусочек мяса. Жиенна вздрагивала и сбивчиво умоляла его прекратить, но когда он пролез через шерстку к половым губам и бугорку, чтобы помять их, то обнаружил, что она уже намокла. Он хмыкнул и закатил ей пощечину, от которой ее голова мотнулась безвольной тряпкой. Робб повалил Жиенну на столешницу, развел худые девичьи ноги и взял ее именно так, как мечтал, когда впервые встретил во дворе. Вторгаясь в окровавленное лоно, он хлестал ладонями ляжки, которые покачивались в такт его движениям. Шлепки оставляли на коже алые полосы. Зрелище было настолько изумительным, что Робб быстро приблизился к развязке, но ему все еще чего-то не хватало. Он вернулся к шее Жиенны и крепко стиснул ее здоровой рукой. Теперь она плакала, и кричала, и пробовала оттолкнуть Робба, а после жалобно захрипела. Ее щеки меняли цвет, окрашивались то в пунцовый, то в мертвецки бледный, а то и вовсе в голубоватый. Но ничего не помогало ей освободиться, поэтому Жиенна бесцельно молотила кулаками пустоту, а потом нащупала оголенную спину короля и вонзила в нее ногти. Мир кружился и плавал перед взором Робба, совсем как тогда. Почему он вдруг вспомнил ту ночь? Он поклялся себе забыть. Что там, собственно, случилось? Он пошел к Болтону поставить пиявок, но запоздал. Досадно, но бывают разочарования и похуже. А без пиявок Робб как-нибудь обойдется, уж больно противные, ползучие твари. Они и сейчас ползают по нему, копошатся на спине и затылке, щекочут подмышки. Угораздило богов создать такую гадость, которая кровью питается. Кровь? Ну да, это она. Разумеется, не пиявки, откуда им тут появиться. Просто крупные красные капли стекают с Робба на стол и собираются в лужицу на полу. Верхнюю часть спины жутко саднит, а льет из нее как — будто вся в кровоточащих бороздах. Девушка знатно ее разодрала. Девушка? Жиенна! Жиенна Вестерлинг, леди Крэга. Робб поглядел вниз и увидел ее. Она извивалась под ним и отчаянно ловила ртом воздух. Его рука сжимала ее горло. — Мой король, — просипела Жиенна. — Отпустите, пожалуйста. Робб моргнул и разомкнул пальцы. Девушка закашлялась, судорожно сотрясаясь. — Леди Жиенна… Я причинил вам зло? — он растерянно смотрел на нее. — Я не должен был так обращаться с вами. Прошу вас, я… Как подобает поступить мужчине, который обесчестил женщину? Что бы посоветовал отец? — Я женюсь на вас. Завтра же. Женюсь. Жиенна от удивления даже перестала кашлять и вытаращилась на него, как на безумного. Да Робб, похоже, таким и был. — Женитесь? — повторила она. — Долг велит, — пояснил Робб. — Я опорочил вас, миледи, и не смогу исправить содеянное. Но вам, по крайней мере, не придется искать супруга, чтобы скрыть произошедшее несчастье. Он мог сказать еще тысячу слов, но Жиенна внезапно рассмеялась. — О каком несчастье речь, господин? Мне никогда еще не было так хорошо. В любви где боль, там и удовольствие. В допустимых, конечно, пределах, — весело добавила она. Позже они лежали в ее постели вместе. Но сначала Жиенна принесла Роббу какой-то отвар и заявила, что это лекарство, от которого раны быстрее заживают. Она и сама отпила несколько глотков. Снадобье было горьким и терпким, но чаша вскоре опустела. Жиенна свернулась клубком у бока Робба и тыкнулась носом в его ухо, как иногда делал Серый Ветер. Сейчас волка не было рядом — зверю не нравился запах Жиенны, поэтому его оставили на улице. Робба проняло стылостью, и он клацнул зубами. — Холодно у тебя. Я давно так не мерз. Медовые глаза Жиенны блестели в темноте. — Твое тело мерзнет, — ответила она. — Зато твоя душа согрелась. — Разве так бывает? — усомнился Робб. — Они чувствуют по-разному? — Да, — закивала Жиенна. — Душа чуткая. Она всегда знает, где лучше ей и телу, с которым она связана. Робб мало задумывался о таких вопросах. Душу упоминают в молитвах всех возможных религий. О ней слагают песни. Ее веками разыскивают священники, любопытные и всякие шарлатаны. Только никому из них это еще не удалось, а лорды и короли, как правило, решают более насущные проблемы. С другой стороны, среди его подданных могут быть почтенные мыслители, и с ними тоже нужно уметь поддерживать беседу. Поэтому он повернулся к Жиенне и спросил: — Какая она, душа? Жиенна серьезно наморщила носик. — Все судят по-своему. Мейстеры долго наблюдают за миром, и многие заключают, что нет никакой души, кроме наших характеров. Септоны считают ее даром семерых новых богов, а вы, северяне, даром старых. Жрецы огненного бога Р’Глора видят в ней живое пламя и чистый свет. А как-то к нам в замок по пути в Ланниспорт забрел нищенствующий монах. Он верил, что душа может перейти. — Как же она переходит? — Робб уже принял бессмысленность этого диалога. — Он не объяснял, — смутилась Жиенна. — А если бы я определяла, то от любовника к любовнице. От мужа к жене. От отца к сыну. Про родных ведь говорят, что их сердца бьются вместе и что у них одна кровь. Душа человека в крови и помещается. — А эта бредятина откуда? — вздохнул Робб. — В книжке прочитала. Из библиотеки матери. Оба замолчали. Пришла ночь, и за окном над Крэгом плыла медленная, равнодушная луна. Ее окружала россыпь звезд, похожих на множество зорких глаз. Роббу отчего-то было неуютно под их взглядом, и он поплотнее запахнулся одеялом. Жиенна тоже озябла. — И правда холодно, — подтвердила она. — Надо бы кликнуть слуг, чтобы дров подбросили. А то мы с тобой до свадьбы окоченеем, мой король, — она ухмыльнулась и чмокнула его в щеку. — Хотя меня убеждали, что северяне ужасные дикари, сами холодные, как снег, а потому не мерзнут. Врали, как я и думала. — Мы не все такие, — заметил Робб. — Ты не встречала холодных. Я с одним знаком. — Хотела бы и я с ним познакомиться, — мечтательно протянула Жиенна. — Не нужно. Он вдруг понял, что нельзя подпускать к ней Русе. Никогда. — Тебе с ним будет скучно, Жиенна. Он бледный, бесчувственный, все время шепчет и ставит пиявок. Только среди Болтонов мог родиться такой чудак. У его дома есть традиция свежевать врагов, даже прекрасных леди вроде тебя, — Робб надеялся, что это отпугнет ее. — Болтоны сдирают кожу с их тел и лиц. — Чушь какая-то, — прыснула Жиенна. — Чай, не Безликие. — Безликими называют наемных убийц из вольного города Браавоса, — припомнил Робб. — При чем тут они? — Они недаром выбрали такое имя. Их обличья меняются на те, которые нужны, чтобы выполнить заказ, снова и снова. Им известны разные способы взять чужую оболочку. Кроме прочего, они срезают с людей лица и надевают на себя. Робб опять поежился, но причиной этому теперь был не холод. — Если такое возможно, то переходит не только душа, — рассудил он. — Тело тоже. Но душе все равно должно быть легче, если она вообще существует. У нее же нет своей материи. Наверное, она идет первой, а тело уже после. — Конечно, — согласилась Жиенна. Робб с любопытством посмотрел на девушку. Ее темные волосы были раскиданы по подушке, а в смеющихся глазах отражалась луна с неба. — Откуда ты все знаешь? Про душу, Безликих и остальное. Леди твоего возраста редко интересуются подобным. Это все из книг? Жиенна немного поразмыслила и сказала: — Моя матушка Сибелла в девичестве носила фамилию Спайсер. Это небогатый и не очень-то древний дом. Ее дед, то бишь мой прадед, торговал пряностями. Он плавал по всему Узкому морю и из одного такого странствия привез свою жену. Она родилась далеко на востоке, в Эссосе, и там, кажется, была жрицей. Ее настоящее имя никто в Вестеросе не мог произнести, поэтому звали ее просто Мэгги, как мейга. Так к ней обращались за морем. На их языке «мудрая», но дотракийские племена обычно используют это слово, когда говорят о ведьмах. — И твоя прабабка в самом деле была… ведьмой? — Что ты имеешь в виду? — ответила Жиенна вопросом на его вопрос. — Она не насылала порчу, не варила в котле зелье с человеческими костями, не любилась с нечистой силой. Люди много выдумали про ведьм, оборотней, кровопийц, русалок, грамкинов и снарков. По большей части это болтовня, страшные сказки, чтобы угомонить капризных деток. Но Мэгги помнила то, что другие забыли, готовила чудесные снадобья и мази и иногда могла заранее углядеть вещи, которые случались потом. Она научила этому свою дочь, та свою, а леди Сибелла учит меня. Слухи о его бесчинствах плодились по всему Северу. Никто уже не отличал, где правда, где сказка, а где ложь. Они решили объединиться, чтобы навсегда положить этому конец. Влекомые гневом на него, они объединились, Король Севера Брандон Старк из Винтерфелла и одичалый Джорамун, Король-за-Стеной. Они объединились и выступили против него под сотней знамен. Знамена трепал сырой ветер. Они были еще далеко, и Робб сквозь пелену дождя видел только их контуры. Он ждал у ворот Близнецов, где начинался широкий мост. Река унесла всего около года с того дня, когда он в последний раз стоял на ее берегу, но ему казалось, что это было бесконечно давно и даже не с ним, а с каким-то робким рыжим мальчиком. С тех пор он успел одержать десятки побед и нарушить клятву, найти жену и потерять королевство. Погода тоже изменилась — если раньше она дразнила инеем, смутным призраком зимы, то теперь вода в реке ревела, пузырилась, выплевывала пенные брызги, а ливень не прекращался ни на секунду. По лицу Робба бежали капли. Они залезали за шиворот и противно холодили. Кто-то из свиты предложил вернуться под крышу, но он покачал головой. Армия уже приближалась, и Робб должен был ее встретить. Эти воины сражались и гибли самоотверженно — едва ли десятая часть уцелела. Среди них попадались люди Старков и прочих северных домов, но большинство выживших шагали под одним стягом. С такого расстояния Робб уже мог разглядеть его. На розовом поле разевал рот в немом крике красный ободранный человек. От пешей колонны отделился и поскакал вперед всадник. Подъехав к Роббу, он остановился. Его одежда вымокла до нитки, а темные пряди липли ко лбу, но он реагировал на это не больше, чем на что-либо еще. Болтон смотрел на дождь с тихой скукой, как и на Робба — и сейчас, и тогда, год назад, после всего, что произошло в спальне. Роббу надоело забывать. Он бы не смог по-настоящему забыть, даже если бы захотел. — Ваша Милость, — голос Болтона растворялся в шуме реки и ветре. — Отрадно, что вы в добром здравии. — А вы все так же являетесь на войну по зову сюзерена, милорд. За водяной стеной Робб различил улыбку Русе. — Я полагал, что прибыл на свадебный пир, а не на поле брани. — Гляньте на моего дядю Эдмара, и вы поймете, что разница невелика, — мрачно усмехнулся Робб. — Он всю дорогу до Близнецов ныл, что старый Фрей собирается подсунуть ему уродливую невесту. — Недовольство лорда Талли объяснимо, — заметил Болтон. — Он вынужден платить за чужие грехи. Фреевская девица была обещана вам, не ему. Но вы отказались от своей клятвы и женились на другой. Роббу не понравился тон, которым это было сказано. — Я извинился перед Фреем и сделаю это снова, если потребуется. Но мой поступок обидел не вас, милорд, и не вам попрекать меня. — Разумеется, — почтительно кивнул Болтон. — Я счастлив, если постель Вашей Милости согревает молодая супруга. Зимой всем понадобится тепло. У Робба и впрямь на душе теплело, когда он вспоминал Жиенну. Она осталась в замке Талли, Риверране, чтобы не оскорблять Фреев своим присутствием, но он представлял ее перед собой каждую минуту и ощущал возбуждение, как будто жена правда была рядом. — Мне повезло с ней, — согласился Робб. — Она красивая, смышленая, озорная и поит меня удивительными отварами. — Отварами? Великолепно. Болтон говорил равнодушно и с щепоткой иронии, как обычно, но Робб улавливал в его словах новые нотки. Сперва он даже заподозрил, что Русе ревнует, и поразился. Лорд Дредфорта — не тот человек, от которого ожидаешь подобных чувств. Но потом он смекнул, что здесь было другое. Не ревность отвергнутого любовника к тому, кого предпочли вместо него, а зависть упустившего добычу охотника к тому, кто ее поймал. «Это мог быть и ты, — подумал Робб. — Я бы сдался тебе, если бы та ночь повторилась. Но тебе было все равно. Ты ушел и слишком долго не возвращался. Не верил, что кто-то вмешается». Хотел бы он знать, жалеет ли обо всем этом сам Болтон. Вряд ли — а впрочем, кто его разберет. — Не время нынче обсуждать женщин и постель, — сказал Робб. — Фрей настоял на скорой свадьбе, поэтому мы выкроили передышку, но не будем обманывать себя. Наша армия в тяжелом положении. Я выиграл все важные битвы, а что толку? Королевство рушится. Винтерфелл, его сердце, захвачен Железными людьми во главе с Теоном. — Даже от разрушенного места что-нибудь да остается, — ответил на это Болтон. — По пути сюда я получил письмо от Рамси. Он отвоевал Винтерфелл и перебил Железных людей, а Грейджоя держит в плену. Замок, увы, поврежден пожаром, но его можно восстановить. Робб недоверчиво покосился на него. — Я слышал, что Рамси погиб. Его убил мой кастелян, сир Родрик, по моему же приказу. Выбора не было. Мне докладывали о все более ужасных преступлениях вашего сына. Родрик сообщил, что отыскал его в лесу, где он охотился с собаками… на девушку из деревни. — Сегодня мертв, завтра жив, — пожал плечами Болтон. — По всей стране царит хаос. Мне известно, что Рамси жесток и увлекается всякими глупостями, но ваш дом он освободил. За это прошу Вашу Милость не предавать его суду хотя бы до окончания войны. Решите его участь после, когда волнения улягутся. Их война не была долгой. Они ворвались в Твердыню Ночи с огромным войском и уничтожили непокорное королевство. Они уничтожили зловещую крепость, где в каждом углу прятались тени. Они уничтожили древние тайны обитавших там короля с королевой. Брандон Старк из Винтерфелла и одичалый Джорамун сделали это. Они уничтожили часть скованных чарами слуг, а с иных смогли снять дурман магии. И спасенные рассказали им, что король с королевой приносили жертвы. Приносили жертвы тем силам, которые состарились, когда первый человек еще не родился, и связали себя с этими силами кровью. Северная армия переправлялась через реку по мосту, растекалась по обоим берегам. Уже обустроившая лагерь кавалерия теснилась, чтобы расчистить землю для пехотинцев. Люди ставили палатки, жгли костры, сушили мокрую и грязную одежду, пили и смеялись. Жизнь там бурлила, как речная вода. Робб любил иногда бывать среди простых солдат, чтобы сблизиться со своим народом и разведать его настроения. Но сейчас он наблюдал эту неразбериху издалека, с крытого балкона, а его единственным спутником был Болтон, из которого мучительно трудно было вытащить хоть какую-то эмоцию. — Вы тоже недавно женились, милорд? — спросил Робб, чтобы сломать раздражающую тишину. — Да, Ваша Милость, — откликнулся Болтон. — На внучке лорда Фрея. Девушку зовут Уолда, как и половину ее сестер, в честь деда. Тот пообещал мне мешок серебра, равный невесте по весу, поэтому я взял самую пухлую. Она, к тому же, довольно милая. — Надеюсь, она подарит вам законных сыновей, — Робб счел, что с его стороны это пожелание будет учтивым. Русе подавил усмешку. — Не сомневайтесь, так и произойдет. И Рамси точно взбесится, но попробует это скрыть. Потом он, конечно, их убьет. Любопытно, как он планирует объяснить мне несколько внезапных смертей подряд? Робб изумленно поглядел на Болтона. В семьях разное приключается, и для него не было секретом, что многие молятся о погибели отцов и братьев, как бы на это ни смотрели боги. Но он прежде не встречал никого, кто предвидит убийство своих будущих детей и абсолютно не тревожится по этому поводу. — Вы так спокойно об этом рассуждаете, — пробормотал он. — Не пытаетесь помешать вашему бастарду. Еще и меня просите проявить к нему снисхождение. — Этого пока не случилось. Нельзя карать человека за еще не совершенный поступок. Тут Робб вспомнил, что Рамси был не первым ребенком Болтона. — Ваш сын от прошлой жены… Болтон, кажется, был готов к этому вопросу и сразу зашептал: — Домерик был славным мальчиком. Обожал музыку и верховую езду. Он умер от кишечных колик, так сказал мейстер. Рамси отравил его, я знаю. И что же? Доказательств этому нет, только мои домыслы. Что бы сделали вы? — Я бы казнил убийцу сына, — медленно произнес Робб. — И не заботился бы о доказательствах, если бы был убежден, что кто-то пролил родную кровь. — И тем самым продолжили бы кровопролитие? — вздохнул Болтон почти печально. — Мне нужен наследник, Ваша Милость. Хотя бы один должен быть всегда. Притом у Рамси мои глаза. — Другие дети были недостаточно бледноглазыми, чтобы жить? — съязвил Робб. Отношение Русе к своим же отпрыскам рассердило его, хоть ему и не стоило в это вмешиваться. — Те, которые были перед Домериком, скорее походили на свою болезненную мать и умирали в младенчестве, — невозмутимо отозвался Болтон. — Рамси не был к этому причастен. Скольких же детей Русе потерял? Робб никогда не интересовался. Что, если это и было причиной его поведения? Годами быть свидетелем разрушения семьи, смертей в колыбелях, материнских слез… На самого Робба порой нестерпимо давило горе Кейтилин. Такое способно свести с ума. — Мне жаль ваших детей, — смягчился он. — Ваша супруга, наверное, очень скорбела. — Да, наверное, — лениво протянул Болтон. — Мы мало говорили об этом. Бетани была грустной замкнутой девчушкой и тоже рано скончалась. Как и предыдущая жена. Его монотонный рассказ об этом было невыносимо слушать. Роббу в который раз захотелось встряхнуть Русе, растормошить, разбудить — как Жиенна разбудила его и как не могут разбудить пиявки, сколько бы крови ни высосали. Теперь это желание было сильнее, чем когда-либо. — Что за место ваш Дредфорт? — хмыкнул он. — Леди падают замертво, как листья перед зимой, вместе со своими ребятишками. — Я ни с кем из них не обращался дурно. Я был с ними так же обходителен, как с Вашей Милостью. Бледные глаза окатили Робба не то холодом, не то жаром, и он против воли зарделся. — Но это были не короли волчьей породы, а хрупкие дамы. Боюсь, они замерзли. Они уничтожили Короля Ночи и все записи о нем, чтобы никто не узнал его историю и не пошел по его пути. Память об этих событиях осталась только в сказках, где никогда не разберешь, что было, а чего не было. Но даже сказки не сохранили его имя и судьбу. Он мог быть изрублен мечами при штурме Твердыни. Он мог уйти за Стену с королевой, мог заполонить снежный лес и ледяные пустоши своими детьми. Если мертвые умеют двигаться и разговаривать, то, уж верно, и на это способны. Конечно, он или кто-то из его детей, кого особенно снедала тоска по родным зеленым землям, мог уйти и в другую сторону. Этот гость не слишком удивил бы Север. Он происходил из благородных — лордами-командующими в Дозоре обычно выбирали таких. А среди северной знати в Век Героев водилось еще больше чудачеств, чем сейчас. Магнары правили каменистым бесплодным Скагосом, заманивали на свой остров неосторожных моряков и пожирали их. Амберы, громадные и свирепые, как великаны, сражались с этими же великанами на равных. Клан Норри обитал на отвесных склонах гор и не удостаивал вниманием привычные для равнин почести и титулы. Старки держали волков вместо домашних питомцев, могли вселяться в их тела и жить в их шкурах. Болтоны свежевали и жестоко убивали — врагов, по крайней мере, хотя может статься, что и собственную родню. Но один наследник оставался всегда — с бесцветными глазами, с кожаной маской вместо лица. Вряд ли он был Магнаром, Амбером или Норри. «Да и какая теперь разница, — думал маленький Робб каждый раз, когда слушал эту сказку. — Это было давно».