«Любовь слепа. Нет, нет, нет. Хуже. Любовь все искажает. Или даже хуже... Любовь – это то, чего ты никогда не просил. Любовь взывает к низменным инстинктам, завёрнутым во лжи. Как сказать `да`, когда имеешь в виду `нет`, и наоборот».
Света ворочается во сне и случайно сбрасывает одеяло, потирая ногой икру другой, слегка морща нос от внезапного ощущения прохлады и какого-то неприятного запаха, затхлого, слишком сладкого. Сонные глаза медленно то открываются, то закрываются и с минуту ей кажется, что она еще спит. Но уже в следующее мгновение наступает пробуждение и Токарова с неохотой тянется за упавшим одеялом, как вдруг в глаза бросается полоска тусклого света из щели закрытой двери ванной. Свете могло бы показаться, что в этом нет ничего особенного, кто-то просто справляет нужду, но взгляд по привычке ищет кровать Поцелуевой — никого нет, лишь небрежно скомканное одеяло покоится в одиночестве.Света не красит губы яркими помадами и не рисует длинные стрелки иссиня-черной подводкой. Она не язвит, не вскипает, как только ей что-то не нравится. Не целует Дашу за ухом, не переплетает свои пальцы с её и не оставляет следов на шее. Она никогда с тяжестью не дышит в губы Поцелуевой, не стягивает её одежду и... Токарова никогда не бывает с нею близка ни физически, ни морально. Она даже боится коснуться Даши, боится сделать что-то не так, настроить её против себя. Голубоглазая может толкнуть плечом, специально, когда выходит из комнаты, а Света лишь подкусит губы и проводит взглядом аккуратную фигуры Даши. Токаровой кажется, что Поцелуева просто любит обращать на себя внимание и всячески издеваться над ней — просто потому что может, потому что уверена в себе, такая "вся из себя", точеная, стройная, безразличная.
Брови ее хмурятся, она чешет нос и медленно опускает голые стопы на пол. Тело покрывается мурашками, а босые ноги тихо шлепают в сторону света. Аромат всё сильнее впечатывается в ноздри по мере приближения к двери, до полусонной Светы уже доходит, что это, но она с интересом и опаской нажимает на ручку, заглядывая в ванную. — Даш? - осторожно шепчет она, с вопросом вглядываясь в силуэт одноклассницы.Как отпрыгивает язык от нёба при произношении имени Даша, как мягко оно вылетает изо рта и задерживается приятной дымкой вокруг робеющей Светы — так оно остается и в её мыслях. Словно что-то иное от всего присутствующего в жизни, что-то больное и в то же время придающее сил, что-то, от чего стоило бы избавиться, но не получается. Никак.
Блондинка сидит на полу, прижавшись ровной спиной к ванне, вытянув ноги и проводя кончиком языка по губам, растянутым в улыбке. — Ты че, ссать захотела? - громкий, придурковатый смех вылетает из Даши, она пытается прикрыть неугомонный рот рукой, но от этого смех становится только заливистее. Токарова с недоумением замолкает, слушая смех, похожий на приступ и замирает в неопределенной сгорбленной позе. — Ты серьезно, блять? Откуда? — оборачивается на закрытую дверь, следя глазами за изящной, худенькой рукой одноклассницы — между указательным и средним пальцами сжат плотно набитый косяк. — Хочешь? — улыбается, смотря в осуждающе-заинтересованные глаза Светы, отряхивая пепел в стоящую на полу кружку.«У меня есть свое место, в коллективе я заняла свою нишу, твое место ниже плинтуса — я опускаю глаза и тебя там вижу».
Токарова закусывает губы, в волнении касается неподвижной ручки двери и опускается на пол, прямо напротив Даши. Мутный взгляд светлых глаз заставляет её вдохнуть как можно больше воздуха в легкие, чтобы перестать так трястись рядом с ней. — Хватит строить из себя такую бесстрашную. Тебе же выперут за это, — голос Светы наигранно низкий, брови слегка сдвинуты, а руки забираются в растрепанные волосы, сжимая их на корнях. В ответ на серьезность Токарова получает только смех, Даша прикрывает глаза, снова облизывая губы и делая очередную затяжку. — Да бля, харе, иди уже сюда, — тихо, интимно произносит она, добивая Свету улыбкой с открытыми зубами. Хорошенькая, просто прелесть. Теперь та точно не устоит.«Ты как эмо и гот, вечно-унылая, грустная телка».
Токарова, всегда послушная перед ней, но отчаянно пытающаяся быть наравне, подползает к Поцелуевой, ощущая, как её сердце начинает биться всё быстрее. — На, — движение подбородком вперед, подпрыгнувшие брови, рука, дающая ей травку, Дашины туманные, покрасневшие глаза совсем близко, эта родинка над губой и смешки, вся она, окутанная в дыме — такая красивая, до боли, и боль эта сильнее, чем от её ударов крепкими, но нежными руками. Поцелуева елейно-сахарная. Приторно-фальшивая. Свете плевать, она как завороженная смотрит в чужие глаза и, трясущаяся, забирает косяк, сильно затягиваясь. Смех Поцелуевой бьет по тяжелой голове, к горлу секундно подступает тошнота.«Я твой удар перенесла, Дарья. Теперь тебя словом ударю».
— У тебя лицо в желе превращается, — шепчет Даша, резко приближаясь к ней и продолжая смеяться. — Ебанутая, — Света не может сдержать улыбку, тут же делая новую затяжку. Запах дыма цепляется за волосы, кожу, пижаму. Приятное расслабление, легкое отупение и желание смеяться окутывает Токарову быстрее, чем стоило бы. Эйфория залезает под самую кожу, забираясь в голову, отключая ощущение пространства, времени.Так спокойно. Так хорошо.
— А у тебя только туловище осталось, — с придыханиями, прикрывая рот рукой, выговаривает Света, ложась спиной на холодный пол. Ей совсем не холодно — рядом скатывается Даша, расплавленная, как эскимо на солнце. Придвигаясь друг к другу их бедра соприкасаются. Токарову бросает в жар от того, что ее голая нога касается её. — Давай с тобой трахнемся, а? — с хрипотцой выходит из Поцелуевой, чьи губы замирают в открытой улыбке. Светины пальцы ложатся на острое предплечье Даши — водит подушечками по бархатистой коже, горячей, открытой, желанной.«Однажды мое сердце забьётся так же, как забилось впервые увидя тебя, но продлится не так долго, как случилось в первый раз».
— Зачем трахаться, ты же мне нравишься, — Токарова поворачивает голову в сторону, холодя ухо об кафель и выдыхая дым в щеку Поцелуевой. Вечно толкающее её плечо немного двигается, потому что Даша поворачивается лицом к ней, устраиваясь на боку. — А, ну тогда не надо. Если нравлюсь — не надо, — расслабленно отряхивая пепел в кружку, Даша, сделав долгую затяжку, хватает неожидавшую Свету за локоть и притягивает её к себе. Пересохших губ Токаровой касаются мягкие, смазанные слюной губы Поцелуевой. Теперь Даша выдыхает дым — ей в рот, чуть заторможенно, но с напором касаясь её языка своим. Руки Токаровой быстро тянутся к осветленным волосам, она проводит ногтями по затылку — прижимается, прижимается, прижимается к податливой Поцелуевой, ближе, чем когда-либо могла себе позволить. Тяжело вздымающаяся грудь Светы упирается в спокойную грудь Даши, вызывая в Токаровой внутренннее трепетание. Разрывая поцелуй, Даша сжимает Светин локоть до слабого стона, вырвавшегося из той, а после обратно падает на кафель, ища взглядом догорающий косяк.«Поцелуева ангелочек с белой лентой, я рада на самом деле, она молодец».
Света больше не могла судить о привлекательности Поцелуевой, потому что видела только глаза и ничего более. Её лицо — сочные губы, светлый пушок на щеках, нос с карамельно-розовыми полупрозрачными ноздрями — осталось где-то вне поля зрения, лишь два голубых глаза своим сиянием подняли Токарову на гребень приливной волны, да так и подвесили в этом беспомощном состоянии. Она кажется ей самым обнаженным человеком из всех, кого Света видела одетыми. Даже в скромной школьной обуви Даша вышагивает словно босая, а закрытая форма лишь подчеркивает её очарование: словно она только что разделась и затем нацепила первое, что попало под руку. В брюках её бедра, соприкасаясь, издают еле слышное мурлыканье, а при каждом взгляде на неё Света замечает, по крайней мере, одну новую делать, способную свести её с ума: незаправленный подол рубашки, оторвавшаяся пуговица на пиджаке или разошедшийся на блузке шов, открывший миллиметр кожи. — Знаешь, Даш, мне кажется, я тебя люблю, — протягивает Света, прикрывая заслезившиеся глаза, ведь она знает, как Поцелуева не любит «розовые сопли». Она в ответ молчит и докуривает косяк, не желая больше делиться. Диалог у них мысленный, они одуревшими взглядами перекидываются и понимают друг друга. Это, мол, трава, так что «не неси хуйню». Но Света знает, что бывает, когда накуришься, «эти слова — совсем другое». — Че-то жарко. И проветрить надо. Окно откроешь? — с едва заметным волнением спрашивает Поцелуева, когда в кружке медленно догорает шмаль. Их бедра больше не соприкасаются, красные глаза обеих прикрываются сами по себе, а лежать рядом, так близко, на холодном, твердом полу уже не хочется. Комок безмолвия застревает в Светином горле. В эту ночь ей больше не о чем с нею говорить.«И я перенесу все твои удары, Даша,
были бы силы, ты только останься во мне,
останься во мне — такой же красивой».