Урод

Время, когда его имя не томилось в запылившихся и забытых архивах клиники, изгнанное из уст и памяти окружающих людей, большей частью ушедших: кого продолжающие играть в инкогнито кредиторы земли истребовали как задолжавших больно шибко много времени существования, кого из молодых специалистов, отсидевших проклятую отработку, понесло дальше в перспективные и респектабельные места, не то что захолустное провинциальное учреждение для изоляции девиантов — казалось теперь бесконечно далёким сном, невозможной реальностью, навсегда укоренившейся в памяти и продолжающей непрерывно и безжалостно терзать противоречием и так изувеченную психику, говорить о свободе, счастье и близких, когда перед глазами лишь серая обшарпанная стена и никакой подсказки, мистического намёка, позволявшего бы надеяться на иное. Когда за ним пришли ради очередного теста, вялая, истравленная препаратами мысль была занята прошлым, в основном реконструировала из отдельных обрывков образ бабушки Аллки, бесстрашно бросающейся на обидчиков, не взирая на их силу или положение. Ни продавщица Жанна, ни мошенница Евлампия, ни репортёры, ни директриса, ни даже Пиковая Дама не могли уйти от её мощной хватки. За годы, превратившие его голову в джунгли сверху и в пустыню внутри, накапливалась упрямая злость, загоняемая под ковёр, всячески придавливаемая, но неуничтожимая, чёрные ростки ненависти, которые могли бы проклюнуться в любой момент. Но только теперь скорлупа так истончилась, что ряд вопросов: «Как звали русского князя, погибшего в битве на Протве?», «Какое место Султанат Оман занял в чемпионате по футболу?», «Сколько спутников у Юпитера?», «Кому дали Оскар за лучший дизайн костюмов в этом году», — вызвал не молчаливое кивание головой, но робкий протест: — Как я могу узнать, если вы не позволяете даже телевизор смотреть? — Заткнись и слушай, урод… — Сотрудник учреждения попытался восстановить субординацию. Крохотный ручеёк, пробившийся через щель, представляется безобидным, но он уже знак скорого прорыва плотины. — Есть много прекрасных слов на эту букву, — двусмысленно начал Безымянный из славного рода У, — уйлуулах, улангасах, улиг, урагдах, уранхай, урвагч, уршиг, устгах, уурлах, уцаарлах… Готовность следовать пути предков превратилась в грозный порыв к принятию предначертания. Изумлённым глазам представал двунаправленный процесс. Но свидетель видит лишь оболочку и не может догадываться о глубине всех последствий прорастания Хүрэн Улаан Харц. Зато тот, с кем преобразование слито, в ком его течение неотличимо от него самого, может частично воспринять в меру независимости памяти в нейтральном состоянии от происходящих в организме изменений. С каждым ударом сердца прокатывалась от поясницы, достигая пика в области груди, к шее волна, пронзающая приятным обжигающим холодком, постепенно, плавно растворяющим разум. Сбивчивый ритм набирал обороты, порождая во всех точках тела предрекающий ослабление контроля над конечностями пульс. Каждый раз при дыхании движение диафрагмы становилось всё непривычнее и непривычнее. Вскоре смутное будоражащее и совершенно физиологическое по своей природе ощущение как неистовая штормовая стихия разрушения, волнующая каждую клеточку, собирается в жёсткую машину, внушительную и при этом сравнительно незначительную на фоне бесструктурной сети мобильных шестёрёнок, деталью которой она является, — космической индустрии по выработке энтропии — машину понимания характера следов, оставленных подкожными волнами, теплящихся наносов, нарушающих плоскость давно не тренированного торса. Врач, поглощённый первобытным чувством, упустил из рук, обычно всюду носимое с собой, словно оберег, критическое мышление, и не приклонился, чтобы поднять, нет, как раб, как щенок, отказавшись от проявлений личности в пользу более общих, близких и цепких сущностей, чисто бессубъектных эманаций могущественных стихий, разбил защитное стекло абстрагировавшегося наблюдателя и стал ещё одной фигурой в игре фрейдистских пластов, взглядом, равно востребованным у приматов, хищников, копытных, грызунов и плацентарных, приковался к тому, что превратилось в объект желания. Импульсы, направившие его руку к вожделенному месту, так же мало зависели от охотно оставленной воли, как скорость падения камня от его предположительных квалиа по Чалмерсу. Усилившееся нервное подёргивание груди Анатольевны, органа для неё нового, — симптом угрожающего эмоциональным взрывом внутреннего брожения во втором секторе инстинкта, именно в том, чьё действие питало влечение сотен миллионов представителей человеческого вида ускорять процессы разложения, искусственно прекращать процессы жизнедеятельности, наглядно демонстрировать составную природу человека, рандомность сочленения органов и сходство с игрушкой-конструктором, предоставлять ароматы внутренних жидкостей ветру для распространения, вдыхать их, принимая в себя всю полноту жизни как саморазрушающейся абсурдной и сумасшедшей машины, обращать части побеждённых в трофеи, как черепа в винные кубки, пьянеть скорее от азартной жажды крови, нежели от спирта, или же, когда жестокость стала табуироваться, возмещать потребность в насилии соучастием в виртуальных продуктах, эдаких полуфабрикатов, притупляющих яркость реакций взамен за относительное гражданское спокойствие. Психиатр не заметил роковой трансформации: в упор бессмысленную гримасу мужчины сверлил взгляд двух багровых пропастей, жутких слепящих алыми лазерами бездн, демоны которых словно руководили уверенно заломавшей похотливую руку врача Козявкиной, наполняя её утробу неистовой яростью. Хруст позвоночника под босой ногой новой ведьмы на спине элемента системы принуждения и тяжёлое хрипение жертвы последовали за промолвленными нечеловеческим голосом словами: — А лучшее из них — убить. Скрежещущие, почти инфразвуковые интонации, порой переходили в собственно лязгающие колебания, удары по всем мыслимым поверхностям, будто нижний диапазон октобаса. Они расслаивались и искажались в чудовищных диссонирующих и несогласованных. сочетаниях Материализовавшаяся в правой руке бензопила одновременно и означала твёрдость намерения обратить психиатра в Йер-Су, и позволила последнему выскользнуть, когда левая рука стала оттягивать шнур, чтобы завести орудие убийства. Архаическая сцена смертельной игры хищника, движимого инстинктом охотника, и жертвы, всецело подчинённой инстинкту самосохранения, выключала драматизм из своих аспектов и предполагала циничное распознавание всего как некогда единой, на разделённой на два куска, биомассы, наиболее адекватного по мерилам указанной парадигмы мировосприятия. Падение без сил подтолкнутого сзади человека, отчаянный, нещадно раздирающий горло, крик о помощи, стрекотание голодных гусениц — взлетающие багровые клочья, обильно залитая кровью рубашка и безжалостная рука новой обладательницы Хүрэн Улаан Харц, не дающая сотруднику учреждения удерживать внутренности живота но месте. Казалось, старания его напрасны, потому будто бы можно Анатольевну оправдать. Однако, на свою же беду группа людей отозвавшихся на вопль коллеги не собирались соглашаться с этим. Мерзкий гул заложил у всех в округе уши, чтобы само по себе безобидное хихиканье приняло действительно кошмарный, устрашающий характер, чтобы разворачивающаяся на сто восемьдесят градусов голова с всклокоченными дыбом полуседыми волосами не оставляла надежды избежать участи того, кто сейчас лежал рядом в виде разделанной туши. Сливаясь воедино с импульсами безликого Тенгры, ведьма вынула из кармана миномёт. Мозги побледневших от ужаса санитаров ещё успели зафиксировать щёлчок спущенного курка. Среди зрителей тогдашнего кроссовера между пиротехническим шоу и экстремальной формой акционистского боди-арта только старушка в чёрном платке вместо того, чтобы присоединяться ко всеобщей панике, как человек, минуя теорию, практически освоивший погружение в практики перформанса, включавшего интеграцию исследования пределов возможностей человеческого тела, ритуальных структур, шизофренического потока бессознательного, стирания границ между наблюдателями и участниками, непредсказуемость в духе хепенингов, помноженная на наличие реальной угрозы существованию, иначе говоря, синтез жизни и смерти в качестве элементов художественного действа, отсылающего к ранним формам театра, требующим жертвоприношение как особый вид актёрского жизнетворчества, преодоление барьера между означаемым и означающим, медиумом и мессенджом, материалом и изображением — изначальный синкретизм, родина архетипов — неиерархическую структуру доклассового общества, ещё не породившего индивида, непосредственность не рефлексируемого, не обдумываемого, вырывающегося из глубины безличностной природы посредством случайного сплава потоков не зафиксированных в устойчивые структуры телесных взаимодействий, подверженных тому же жизнеутверждающему, весёлому вакхическому распаду; практики перформанса в исполнении Алимцэцэг, в профанной среде известной как Алла Насрулаевна, голосом уверенного в победе военноначальника произнесла: — Так и знайте, это возвращение легенды, это возвращение легенды, так и знайте. Выбор без выбора или ложная дилемма — туман, скрывающий от гордого и нетерпеливого человека, склонного забываться в жалости к себе, жалости порой яростной, подобной обиде и жажде возмездия, но так же ослепляющей, вторично и истинно, хотя и внутренне, в отличие от внешнего преходящего и недолговечного тумана, в своей прочности приближаясь к перманентности блуждания в замкнутом круге, существование в качестве обречённой на фатализм марионетки бесконечно циничных сил. Всегда остаётся доступный в любой точке пространства-времени выход в образе смиренного ожидания, пока страсти угаснут и реальность предстанет целиком, а не в виде фрагмента на дистанции протянутой руки, — сходя, пелена явит взору чудесный ландшафт свободы от пожирающей время суеты и паразитов машинности, автоматной бюрократии, шаг за шагом отбирающей полномочия сознания, перераспределяя пункты управления между низшими психическими механизмами, свободы для настоящего счастья, не отравленного подвохом диалектики.