Один дома

Внушает себе: Наташ, я не беспокоюсь, отсутствие новостей — это тоже новость, и чаще она бывает у нас хорошей. Нью-Йорк кое-как, неряшливо припорошен; а Клинт кое-как, неряшливо принаряжен, и бриться — уже неделю — не думал даже. Придёт Рождество — но Нат не придёт, конечно, поэтому к чëрту бабочку, смокинг, свечи, подарки и брони в пафосных ресторанах. Наверное, что-то всё-таки не по плану, поэтому замолчала на всех частотах. Их шанс на успех уместно измерить в сотых. Соседи сочли прикид за косплей Лебовски и даже ему не вызвали перевозку, когда заглянул в Сочельник на общий праздник. Сочувствуют, получается, раз не дразнят, не требуют стрелы вытащить из антенны, хоть скинуться позабыл — угощают пенным. Уж лучше бы, право слово, опять стебали. Сараево? Пакистан? Антарктида? Бали? Куда занесло её в этот зимний вечер? Оделся тепло, а всё-таки мëрзнут плечи, пока почти молча с соседом торчит на крыше. — Куда ни залезь, а звëзды-то, сука, выше. — И, кстати, куда ни залезь, там херово ловит. — Ну что, с Рождеством, соседушка? — На здоровье. И снова — домой. Нет ëлки, но включен телек, где крутят одно и то же уже неделю. Почти как у Клинта в башке, только с «джингл беллсом». Она не могла бесследно куда-то деться, отсутствие новостей — это тоже новость, но хватит себя обманывать, Бартон. То есть беда с ней случиться может, конечно, может, но просто у Нат есть кто-то его дороже, а с ним остаётся только ходить в разведку. *** Как в старом кино к забытому восьмилетке, она приезжает утром и входит тихо, с балкона, на мягких лапках, как ходит Лихо. И, как её кот, внушает себе Наташа: она никогда не станет ничьей домашней. У них ведь всё время не получалось что-то, поэтому пусть останется лишь работа, и то, где возможно, сражается в одиночку. Но вновь запятая, кажется, вместо точки. Нат, чуть с самолёта, сидит на краю дивана. Клинт спит, а она не будит — ужасно рано. Внушает себе: эй, Бартон, мы просто дружим. Но утром рождественским больше никто не нужен.