Кофейное донышко

      Утро никогда не бывает добрым, если это утро — утро рабочего дня. Это чудесное выражение Сатору узнал еще много лет назад в сопливом детстве, когда родители собирались на работу и переговаривались между собой. Они всякий раз решали, кто будет вести маленького Сатору сначала в садик, в котором какого-то черта нужно было появляться ни свет ни заря, а потом в начальную школу, куда уже не хотел сам Годжо из-за строгих учителей, которые не давали спуску гиперактивному ребенку, и надобности делать противную домашку, которая отнимала драгоценное время у игр с друзьями на улице.       Как только Сатору, сверкая бирюзой глаз, буквально упал в такое чудное место, как университет, он тут же пожалел про все жалобы, которые озвучивал раньше, жалуясь родителям на жестокую несправедливость бытия. К нему в конец первого полугодия, поигрывая интеллектуальными мышцами, пришла матушка сессия, и он был не в состоянии как-то от нее убежать. Она находила его в аудиториях, наполненных одногруппниками, в деканате, куда его вечно вызывали то за прогулы, то за его чудесную футболочку с очаровательным волком и весьма символичной надписью «лучше иметь друга, чем друг друга». Он эту прелесть выгуливал как раз на каждой паре с деканатом, так что получалось очень символично.       И вот в очередной раз, пока он тащился по ухабам дорожной промышленности, которых никак не сделают ровными, с красными от недосыпа глазами, Сатору ввалился погреться в какую-то кофейню, в которой нереально вкусно пахло. Он, отряхнувшись в тепле, начал размораживаться и еще больше раздражаться. Такси не ездит, автобусы стоят в пробках, до универа еще около двух километров. Самое время выпить дозу кофеина, щедро приправленную глюкозой, и уйти в нирвану на ближайшие полчаса.       Сатору, отстояв очередь, поднимает свой раздраженный взгляд на человека за стойкой и замирает столбом, когда сталкивается с затягивающей чернотой напротив. Казалось, этот потрясный бариста был самим воплощением слова «кофе» из самой интересной книги. Длинные волосы были небрежно скручены в слабую гульку на затылке, давая парочке чернильных прядок выпасть на лоб, чтобы тот мог сдуть их во время работы небольшим потоком дыхания, намертво припечатывая взгляд клиента на изящные губы. Правильные черты лица, об которые, казалось, можно было порезаться, омывались теплым светом с нескольких ламп, делавшим их в разы мягче, а о том, как ему шла кипенно-белая рубашка, хотелось слагать баллады и легенды, описывая сказочность человека за стойкой.       На черном фартуке висит бейджик с именем Сугуру Гето, и Сатору готов поклясться, что он не раз и не два еще придёт сюда хотя бы полюбоваться на человека, которому, казалось, был неведом холод и он безвозмездно излучал теплый свет на всех посетителей.       — Мне лавандовый раф, два стика сахара, и корицы туда ебните побольше, — высокий голос Годжо едва не дал петуха, когда он поймал себя на том, что несколько минут пошло пялился в район груди Гето, а тот просто молчал, ожидая, пока клиент перестанет раздевать его глазами.       Если кто-то спросит Сатору, с чего началась его ежедневная рутина в неизменной кофейне, он ответит — теплая улыбка, вкуснейший раф и возможность отогреться как физически, так и морально. Сугуру никогда не противостоял его попыткам с ним поговорить, втягивался в оживленные разговоры и без пререканий забирал чаевые, которые при финансировании родителями не стоили Годжо практически ничего.       Смеха ради тот всегда заходил ярко и с криком, продолжая так удачно начавшийся ритуал неизменной фразой «лавандовый раф, туда два стика сахара, и корицы туда ебните побольше», и Сугуру, казалось, тоже веселился с представлений Годжо, когда он драматично падал к его ногам едва ли не лучше, чем актеры в кино, и театрально хватался за полы его фартука, чтобы попросить хулиганским тоном чашечку бодрости. В первый раз, когда такое случилось, тот только бесстыже глянул на пораженного Гето своими голубыми глазенками и прошел дальше в помещение, совершенно спокойно жалуясь, что его снова что-то бесит в своем учебном заведении. Казалось, что они даже стали друзьями за то время, которое они провели в кофейне в течение долгих четырех лет, пока Сатору учился в университете.       Но все хорошее имеет свойство заканчиваться слишком рано, даже если это «слишком» подразумевает несколько лет. Учеба в университете окончилась, а посему и закончилась надобность Годжо в пребывании в этом городе. Его ждал семейный бизнес, скучные расчеты, да и в общем-то совсем мало радости, которая будет в основном подкармливаться от редких встреч с другими товарищами, которых для посещений за все время набралось штук пять от силы.       Время шло, студенческая пора стиралась с ленты воспоминаний, заменяясь просто теплым чувством ностальгии при запахе любимого кофе. Возраст плавно перешел тридцатилетний порог, когда ему понадобилось прибыть в город юности по делам своей торговой точки, в которой в последнее время было тревожно. И вот он идет по улочкам, на которых десять лет назад бежал к университету или на встречу с Сугуру, и эти воспоминания заставляют его улыбнуться.       Взгляд неожиданно натыкается на ту самую кофейню, которая до сих пор не изменила стиль фасада, все выглядело новым, но таким знакомым, что Сатору не удержался от желания зайти туда.       Он открывает дверь, слыша над головой легкий перезвон колокольчика, и вдыхает полной грудью аппетитные запахи. Внутри все подзуживает, как в прошлом, упасть на колени, вопя, что он при смерти, но он не может себе этого позволить. Молоденький парнишка за кассой явно не обрадуется этому, поэтому он просто подходит к стойке произнося свой заказ.       — Мне лавандовый раф, два стика сахара, и корицы туда ебните побольше, — все нутро противно сжимается в ожидании риторического вопроса Гето «как всегда булочка с вишней?», но тут он вместе с молоденьким бариста слышит страшный грохот в подсобке, откуда совершенно ошалело выскакивает смутно знакомый человек с криком.       — Я сам! — в голосе столько тревоги, что его не услышат и начнут, что они с парнишей замирают, как мыши под веником, смотря на взмыленного брюнета, который скатился с лестницы и стоял, неверующе глядя на Годжо такими глазами, как будто он только что встретил должника, который занял у него несколько миллиардов в бедняцком квартале. Сам мальчик, казалось, находился в предынфарктном состоянии:       — Директор Гето? Что вы имеете в виду под «я сам»? Вы намерены встать к кофемашине? — мальчик едва слышно бормотал, уйдя в нирвану просвещения, как только он получил приказ отойти и не мешаться.       — Значит ли это, что я уволен? — задумчиво спросил сам у себя несчастный бариста, пока его работодатель, властно отпихнув мальчонку в сторону, солнечно улыбнулся Годжо.       — И вишневый пирожок? — глаза, ставшие еще теплее и прекраснее, смотрели на Сатору с едва уловимой нежностью и смешинкой, пока Годжо кивнул белесой головой       — И вишневый пирожок, — уверенно говорит тот, садясь за барную стойку, приготовившись увидеть священнодействие, за которым он любил наблюдать всю свою юность.       Длинные пальцы порхают, размешивая продукты, Сугуру едва уловимо улыбается, готовя хорошо знакомый заказ. Когда он краем уха услышал это волшебное словосочетание, его будто ветром вымело из кладовой, где он проводил инвентаризацию, прямиком в зал. Он не практиковался в готовке кофе уже без лишнего около шести лет, и он просто молится богу, чтобы оно получилось хотя бы отдаленно похожим на то, что он готовил обладателю аквамариновых глаз все те годы.       Закончив с кофе, он поворачивается и едва не упускает посуду, замечая, что Сатору все так же пристально наблюдал за ним, как и много лет назад следя за каждым движением. Когда он наклоняет свою бедовую голову к плечу, Сугуру не знает, что он хочет больше, дать ему подзатыльник за то, что тот так резко пропал, или все же обнять.       Рука хватает металлические щипчики и уже ими подбирает красивый кусочек теста, кладя его на тарелку. Он протягивает все это добро замершему Годжо, который резко вздрагивает, и спрашивает:       — Перекусишь около стойки или пойдем на улицу? — к счастью, его собеседник выбирает улицу, давая возможность показать ему вид на террасу. Они неторопливо идут к дальнему столику, усаживаясь за него, любуясь течением жизни.       — Знаешь, я даже не думал, что моя спонтанная выходка принесет мне обновленного тебя, — прикусывая губу, сознается Сатору. — Я решил просто вспомнить молодость, а тут ты... Не знаю, что говорить, но я рад этой встрече.       И что можно сказать на это заявление? Абсолютно ничего, потому что опровергнуть его Гето не хватит духу и умения врать, а принять — значит наплевать на те чувства, которые он испытал, когда понял, что его постоянный посетитель не появлялся перед ним уже долгое время и скорее всего переехал. Не то что бы Сатору должен был рассказывать ему обо всем, но предупредить, что больше не появишься, было можно..       И вот так раздираемый противоречиями Сугуру упустил момент, когда Годжо дохлебал свой кофе, в два укуса прикончив пирожок, и застрочил на обрывке бумаги что-то свое, прибивая хрупкий листочек чашкой. Тряхнув белыми волосами, он встает и подходит к Гето, хватая его руку, целуя ладонь и прикладывая ко лбу в знак просьбы прощения.       Сатору опять смотрит на него своими невозможными глазами, забывая обо всем, отчего Сугуру, не выдержав, накрывает его глаза своей рукой, на что тот только смеется. Сверкая бирюзой, он убегает, едва заметно припрыгивая, и, развернувшись, кричит:       — Позвони мне, Сугуру! — и полностью довольный Годжо выбегает за территорию кафе. Сам же Гето, непонимающе моргнув, смотрит на почти пустую баночку из-под кофе и листочек под ней, который он заметил, только когда повернулся. На чеке его кофейни сверкают номер телефона и миленькая приписочка «я оставил немного кофе для тебя». И действительно, чашка заполнена на еще четверть, поэтому он глотает жидкость, чтобы тут же выплюнуть. Он перепутал добавки, сделав кофе отвратительным, но Сатору все равно его выпил?       Сугуру искренне смеется впервые за долгое время. Смеется до боли в животе и слезинок, скопившихся в уголках глаз. Он был снова очарован.