На зарядку!

Солнышко играло в кристальных крупицах на ветках совсем обнажённых берёзок, чьи стволы обильно припорошило снегом, походившим на невесомый гусиный пух. Красные пышные снегирьки сбивали сосульки своей тяжестью, перескакивая по деревьям на лапках пониже, в любопытстве желая посмотреть, кто нарушил их привычную лесную тишину этим январским утром. Там, внизу, забавно мотылялась из стороны в сторону рыжая шапка с помпоном, явно выдавая задорный настрой её обладателя. Тот насвистывал, осматривая округу, бодро скользя на лыжах по узкому промежутку между берёз. Щурился, когда солнечные холодные лучики мелькали из-за стволов, ненадолго ослепляя. Снегири замерли, в ожидании косясь на остановившуюся шапку — это Игорь, пару секунд назад наслаждавшийся моментом, учуял пахучий табачный дым, но оборачиваться не стал. — Ихрь! Ихрь, постой, я не успеваю. — Шепеляво позвали его со спины. Вторая шапка, голубоватая и с белой полоской по краю, то и дело надвигалась на лоб рукой, потом обратно уезжала наверх, а после вообще натянулась по самые уши. — Серёж, сколько можно курить? Мы же на таком чудесном воздухе! Подышал бы, лёгкие расправил. — Игорь встал вполоборота, опираясь подбородком на лыжные палки. Метрах в десяти от него комично перебирал ногами Жилин, как водолаз-ныряльщик, только вышедший на сушу в массивных ластах. Он пыхал дымом, надувая красные щёки, пытался одновременно удержать лыжную палку и сигарету в пальцах, зажимал фильтр зубами и утирал нос варежкой, болтающейся на резинке из рукава. — Воздух!.. — Тот пыхнул и плюнул на лыжню, останавливаясь рядом. — Игорь, какой воздух?! Мороз минус десять, дома пироги, а мы тут с палками корячимся! Ты давай, бросай меня к олимпиаде готовить. Я — милиционер, а не спортсмен. — Серёжа хорошо затянулся, скуривая сигарету, посмаковал остатки тлеющего у фильтра табака, швырнул бычок к деревьям и достал из нагрудного кармана спортивной куртки конфетку — сливочный батончик. — Милиционер. — Выдохнул с усмешкой Катамаранов. — Ты куришь, как паровоз, пьёшь, как дядя Толик, и сквернословишь, как… дядя Толик. И сдохнешь, как дядя Толик, в пятьдесят от инфаркта. — Он поплевал через плечо и легонько постучал по голове Жилина кулаком. Тот шутки не оценил, даже перестав зажёвывать батончиком табачный вкус во рту. — Так, голубчик. Всё, книгу жалоб и претензий закрываем! Всё. И ничё он не умер. В больницу увезли — через день и пил, и ел, и снова пил! — Отмахнулся он рукой, поухав. — Ты, бравый юноша, вообще у Гвидона околачиваешься. Выйду на службу — посажу за распитие подозрительных отваров! — Противный ты какой, Серёж. — Подшагнул поближе Игорь, наклоняясь к лицу насупившегося Жилина, чтобы чмокнуть того в уголок рта. А Жилин целоваться любил, потому и таскал распиханные по всем карманам конфеты: покурит и заест тут же. И Игорю его такого сразу поцеловать захочется, ведь табачную горечь он не терпел, а тут — вдвойне слаще. Вообще, их взгляды расходились не только в отношении курения, при этом, они были как два берега одной реки. Только вместо воды между ними текла бурная любовь, берущая истоки ещё из глубокого детства, постепенно нарастая, размывая собой все преграды и обтекая острые камни, стачивая края. Оттого и чувства их только обострялись, укреплялись, как калёное железо, подогретые пережитыми неясными днями, в которых Солнцами стали они друг для друга. Жилин натянул вторую варежку и потёр руки, тепло подышав на них. Поёжился, взглянул на Игоря, наклонил за ворот куртки к себе снова. — Поехали домой, а? — Полез к тому с настойчивым поцелуем. — Мы и трёхсот метров от участка не осилили, Серёж. Специально же пораньше встали, погулять хотели… — Игорь вовремя подхватил падающие лыжные палки, небрежно воткнутые в снег Жилиным, пока тот вешался ему на шею. — Столько тебя не видел, а ты, голубчик, лишь о лыжах своих. Две недели впереди! Успеется, Игорёш. — Уж совсем жалобным и мыльным казался сейчас взгляд Серёжи. И правда — за что с ним так? Он там, в академии своей, зашивается, значит, а тут родной и любимый человек такие гадости вытворяет! — А родители?.. — По глазам Игоря уже всё было понятно — согласен. Только нюанс с родителями Жилина в доме самую малость давил на совесть. Конечно, те видели, как их сын яшкается с Катамарановым, как проводит всё свободное от учёбы время с ним, и то, как нередко забываясь, ныряет пальцами тому в ладонь, но тут же одёргивает руку, опомнившись. А что будет, если они догадаются, вернее, с концами убедятся в их исключительно мужской и излишне крепкой «дружбе» — Игорь ни думать, ни представлять не хотел. — Да мы тихо. Не в первой же, в самом деле, хороший мой. — Ситуация страшная, оттого волнительно возбуждающая: при одной только мысли о предстоящем адреналин вскипятил кровь у обоих. Последнее, что увидели всё ещё наблюдавшие снегири — две шапки, одновременно рванувшие в обратном направлении из леса с такой скоростью, которой иной раз позавидуют закоренелые биатлонисты. Катамаранов у себя в голове негласно объявил соревнование: кто первым доберётся до крыльца. Любил он в конкурсах выигрывать. А тут и трудиться не надо — Жилин на лыжах, как бурёнка на льду. Игорь уже успел ноги из лыжных креплений освободить, как тот неуклюже свалился на задницу в снег у самого забора, и глаза таращит, дескать, «Ну, чего стоишь? Помогай!». Это малость позабавило, но медлить не хотелось совсем. Потому, Игорь не только помог стащить одну из лыж, но и вторую, в креплениях которой Серёжа ковырялся дольше, чем выкуривал сигарету. Загородный дом был добротный, бревенчатый, настоящий крепчайший сруб — всё-таки, в семье Жилиных майор имеется! И участок приличный — двенадцать соток отборной земли, с теплицей, баней и красивым дощатым забором, выкрашенным в благородный бурый цвет. По крыльцу гулко затопали, на что мама Жилина — Надежда Викторовна — взвинчено, с возгласом «Ой, мальчики!» вскочила с колен сидящего в массивном кресле Ореста Сергеевича — отца семейства, убрала выбившиеся из кички каштановые прядки и схватилась за противень с будущим яблочным пирогом. Надежда почему-то очень смущалась Игоря, всегда пыталась показать себя перед ним прилежной советской женщиной (которой итак являлась) из благополучной советской семьи (что так и было). Почему? Возможно, видела Катамаранова воспитанным и приличным парнем, перед которым нельзя упасть лицом в грязь. Но грязи не было. А вот Орест Сергеевич таких порывов не оценивал, не понимая, что такого может быть в том, когда любимая жена сидит на коленях любящего мужа, обнимая его за плечи сбоку, с нежностью целуя того в щёку. Это же образец для семей! Пусть поучится молодёжь на их примере! На её же инициативу испечь ребятам пирог Орест деловито поправил усы большим и указательным, нахмурился и выдал: «Нече пирогами разжираться! Серёга у нас милиционер! Пусть и будущий. Щас с Игорем сожгут калории, и тут же хлебами наберут». Сам же Орест себе запреты на пироги не ставил — уплетал за милую душу. Но и за фигурой следил — турники в квартире и на даче не для мебели повесил. — Мальчишки, а вы чего так рано? Пирог только через полчаса будет! — Надежда засияла улыбкой, закрывая заслонкой печь. «Нам хватит» — пронеслось в голове уже и без того разрумянившегося Игоря. — А? Да… На зарядку! Серёга замёрз, мы ж это… не разогрелись. Сами понимаете, после сна с тепла в мороз — затея для отчаявшихся. — Протараторил Игорь почти себе под нос — врать ему не нравилось, тем более, когда человек годится тебе в родители. Он постучал ботинками по ковру, наспех накинул спортивную куртку на крючок у двери и шустрым шагом метнулся к лестнице на второй этаж, то и дело оборачиваясь к Серёже, уже стаскивающему с себя шапку. Когда оба спешно поднимались наверх, Орест с умным видом расправил в руках газету, заключая себе в усы — «Чудаки». — Ой, Ростя, и не говори! Шебутные. Помнишь, они Толику нашему самогонный аппарат чинили? Все соседи, милые люди, сарай этот злосчастный тушили. Изобретатели наши! Они и в космос вдвоём рванут! — Надежда засмеялась в голос и совсем уж скромно хихикнула, падая обратно на колени мужа, располагаясь, как в гамаке: и ножки на подлокотник закинула, и рука крепкая за спиной её тоненькие плечи придерживает, всё прижимает теснее. Хлопнула дверь, натужно поскрипывая под напором навалившегося на неё Серёжи — Игорь ждать не может, целует ненасытно, давится теснее, хоть и знает — полчаса — не приговор. С другой стороны — самый настоящий, самый жестокий и самый нещадный, ограничивающий их волю стенами крохотной комнатки, покидая пределы которой любовь можно показывать лишь взглядами и совсем уж дружескими жестами заботы. Удручало и правило тишины: сплошное напряжение, тотальный контроль за собой, ни одного подозрительного звука. Хоть кляп надевай и стены поролоном околачивай. Серёжа опять тормозит процесс: возится с застёжкой болониевых штанов, вертится на узкой деревянной кровати под Игорем, так и лезущим губищами под ворот свитера. — Активнее, Жилин! — Зашипело под ухом и прижгло шею пылким поцелуем. — А я к вам с сюрпризом! — Захихикал Серёжа Игорю в губы, сбивая с кровати ногами стянутые наконец штаны. Вместо приятной кожи руки Катамаранова встретили колючие шерстяные рейтузы. Издевательство в чистом виде. Разгорячённый, не треплющий таких подстав, Игорь перевалил под собою Жилина на живот, с нажимом притискиваясь пахом к его ягодицам. Оголять он их не спешил — рано. Тело Серёжи долгие месяцы не принимало на себя любовное внимание: не было зацеловано, затрогано родными руками до красноватых следов, не млело от длительных ласк, чего Игорю хотелось сейчас возместить, пусть и в ужасно ужатом количестве. Серёже же хотелось аналогичного — до боли в груди разгорелась его тоска ещё в ставшем для него ненавистным корпусе академии. Он суетливо сдвинул покрывало малахитового цвета с подушки, утыкаясь во всю её мягкость румяным лицом, и просяще двинул бёдрами к нависающему над ним телом. Оттянул ворот свитера, давай зелёный сигнал Катамаранову на так любимые им укусы. Окроплённая мурашками спина прогнулась под холодной рукой, а колени учтиво разъехались, слегка сдвинувшись обратно друг к другу под давлением стянутых книзу рейтуз и белья. — Ну что ты как рыбак буром в лёд?! Совсем бешеный. — Сдавленное бурчание вернуло мутную голову Игоря в реальный мир, на страстях и в нетерпении уже тычущего своим членом меж ягодиц. — Дай сюда мои штаны. — Серёжа приподнялся на локтях, да так грозно посмотрел, что Игорь незамедлительно перевесился к краю кровати, шаря по полу, и вручил ему болоники. — Эт чё? — Маленькая круглая баночка из потёртого металла, честно говоря, не вызывала никакого доверия, но на что только не готов был Игорь ради Серёжи. Риски на любой вкус и цвет. — Зачем ты вазелин с собой таскаешь? — Всё тебе, голубчик, знать надо! Полезный потому что. Губы им мажу, чтоб не сохли, особенно после лыжных забегов. — Довольное ухуханье опрокинулось вместе с головой в подушку, перерастая в сипловатый стон, так хорошо и уверенно подталкивающий Катамаранова подготовить Серёжу как можно скорее. Пока одна его рука уже двумя пальцами неспешно погружалась внутрь, вторая ласково прошлась по волосам Жилина, чуть взъерошивая, очертила ногтями макушку, огладила загривок и спустилась к шее. Под её давлением на плечо, тело мерно толкнулось назад, в то время, как Игорь дразняще поводил истекающей смазкой головкой и с осторожностью толкнулся навстречу. Подушка противно нагрелась и взмокла под задыхающимся от стонов Жилиным, пока размеренные движения внутри доставляли такое удовольствие, что, будь его воля — дом насквозь пропитали бесстыдные вскрики с рьяным скрипом ножек несчастной кровати. А пока — только тонувшие в губах Игоря всхлипы, тяжёлые, перебивающие вздохи обоих и невесомые касания к бёдрам, животу и талии, побуждающие подаваться назад. Жилин плавился от зноя, но к себе не прикоснулся ни разу, знал — долго не выдержит. Разлука никогда не шла им на пользу: столько всего накопилось в сходивших с ума от тоски головах; столько хотелось провернуть друг с другом, вывернуть себя и показать, как изъедены пережитым сердца и мозги, что такая редкая короткая близость — плевок в море солёных слёз. Смех Игоря, приглушённый, словно под толщей воды, льёт в звенящие уши, и Жилин сам не может сдержаться — прыскает смущённо в сжатую в кулаках наволочку. Повод — сладостное удовольствие прошибло его настолько, что в оргазменных мелких судорогах его тело походило на трясущееся желе, съехавшее когда-то Игорю на коленки, в один из их совместного похода в кафе. Катамаранов одевается быстро, тянет Серёже свой платок, подмечает, насколько тот всё-таки красив в моменте: по припухшим губам скользит язык, смачивая; лицо багровеет, да так, как не делал с ним ни один студёный мороз; шерстяные плотные носки не скрывают поджатых до предела пальцев, а бельё совсем не прикрывает потёкших белёсых ручейков меж разрытых бёдер. Громоздкие хрустальные часы на тумбе показывают 10:19. В 10:30, без лишнего, надо спуститься вниз. Игорь мнётся, покусывает губы, ощущая вновь охватившее его возбуждение, но решается — успеют. Лезет руками, сминает ляжки, уже одной ногой перелезая обратно на кровать. — Игорь, бешеный… Позже, голубчик, всё. Весь изжарился. Открой-ка ты лучше окно. — Ну Серё-ёж. — Отставить! — Ла-адно, товарищ мент. — Катамаранов легонько шлёпает по ягодице, нехотя вставая, тянется через тумбу к окну, приоткрывает форточку. — Честь имею! Приказ выполнен! — Попаясничай мне тут! Ух, посажу! Болтать о том о сём не хочется. Целуются лениво, обнимаются вполсилы, да так и забываются, подскакивая одновременно с кровати на окрикнувшую их снизу Серёжину мать. Совсем нескладно Жилин плетётся к стулу напротив Катамаранова. — Ну, Игорь! Парня нам запыхал! Это ж что у тебя за методики, за зарядки такие? Как ж он на лыжи-то такой встанет? — Между словом охала обеспокоенная состоянием сына Надежда Викторовна, пока не встревает Орест. — Да курит он небось! Что я, не вижу что ли, как вы в лес убегаете. Ты, Серёга, парень большой, но дуришь! Кому ты с такой отдышкой в милиции нужен будешь? А потом к чему присосёшься? К бутылке?! — Игорь даже давится пирогом, попёрхиваясь от смеха. Видит Серёжины жалостливые глаза, покрасневшее пуще прежнего лицо, как тот скромно кусает самый краешек теста. — Надежда Викторовна, пироги ваши — мёд для души! Вернёмся — всё доедим. — Убеждающе мурлыкал Игорь с улыбкой Чеширского Кота. — Ну что, Жилин. Попробуем на второй заход? — Смешок с издёвкой под укоризненный взгляд, но тот ничуть не смутился. — Иди ты, Игорь… мажь лыжи воском. Скользят тяжело, опять далеко не уедем. А за окном-то уже непогода. Снегодождь. Опять снегодождь.