206.5

      Лея заплатила за одноместный номер на неделю вперёд, вскарабкалась из последних сил на второй этаж таверны, закрылась в своей комнате и забилась в угол кровати, как умирающие звери забиваются в норы. Следующие полдня Лея не спала и не бодрствовала, а металась в жару лихорадки и приговаривала, стуча зубами от жестокого озноба:      — Об-б-бодрали…     Первые морозы ударили всего за неделю до праздника середины зимы, Дня Великого Плача. Лея, радуясь холоду и первому снегу, исходила в потрёпанной осенней куртке весь прелестно побелевший городок — и ужасно простудилась. Тело стало ломить тем же вечером, разболелась голова, и Лея отдала первому попавшемуся тавернщику все свои немногочисленные сбережения. Денег хватило ровнёхонько до праздничного дня, хоть цену и завысили, да и вообще невероятной удачей было найти свободный номер в городе, битком набитым туристами. Лее смертельно повезло.      У неё был кров, но не было ни копейки на еду и на лекарства. Это она поняла только тогда, когда в безопасном тепле постели лихорадка отпустила её, клочки мыслей свились в нити, а грудь стал разрывать такой сильный кашель, что его приступы сопровождались скрипом кровати.     Лея не знала времени дня: окна в номере не было, а в голове стоял гул, не дававший услышать шум в зале таверны или его отсутствие. В какой-то момент Лея подумала, что умерла, а потом оказалось, что это она просто заснула. Набравшись сил во сне, она смогла перевернуться на удобный бок и начать жалеть себя.     Лея бродяжничала, сколько себя помнила, и вот её бесславная, подлинно свободная жизнь должна окончиться накануне праздника перерождения.     «Если встану к ночи Плача — всё буду делать по-другому, как нормальные люди», — клялась Лея на всякий случай, надеясь навлечь на себя милость богов. Впрочем, в эту клятву она не верила и в какой-то момент крамольно подумала о болезни как о шансе освободиться — и от этого её наполнило такое же крамольное довольство, которое помогло ей смириться и с ломотой, и с кашлем, и с голодом.     Лея стала засыпать довольно мирным сном и проспала так сутки или двое в гордом одиночестве покинутого больного, пока однажды не проснулась от того, что в зубы ей ударился стакан. Она тихонько взвыла не столько от боли, сколько от неожиданности, а в ответ ей настойчиво приподняли голову и влили в рот что-то горькое.      — Это от кашля, не злись, — мягко попросил чей-то голос.      Лея выпила, и её оставили в покое. А через час или два она вздохнула свободно, открыла глаза и обвела взглядом номер. Он уже не казался ей гробом, и она развеселилась, думая, какую роскошь хотела себе позволить: гроб с кроватью, столом и стулом.      Ещё через час к ней зашёл парень, низкий, как ребёнок, но одетый по-взрослому, по-походному. Он принёс Лее бульон и держал чашу, пока она пила, а потом заговорил знакомым ей мягким голосом:     — Я теперь твой сосед: не нашлось отдельной комнаты. Будем друзьями.      Потом он долго писал что-то за столом и там же заснул, положив голову на руки.      Еду и лекарство он стал приносить каждый день, а в остальное время отсутствовал или писал.      Лее, от природы выносливой, скоро полегчало от незатейливого ухода и пребывания в тёплой комнате, но она не торопилась вставать. Она думала про свою клятву и ужасно не хотела её исполнять.     Сосед назвался Ариком, членом гильдии королевских учащихся. Лея, к тому времени свободно говорившая, высказала своё давно появившееся пренебрежение к этому классу:      — Слышала. Вам деньги дают. Бесплатные. — И оскалилась.     — Гранты, — Арик улыбнулся без капли обиды. — Грант королевскому геологу рассчитан на долгие путешествия. Кем бы ты ни работала, ты не сможешь таким похвастаться.      — А я никем не работаю. — И отвернулась к стене.      Тогда Арик отнёсся с пониманием и ничего не ответил, но через несколько дней возобновил разговор, пока писал что-то за столом.      — Скоро День Великого Плача. Есть у тебя желание, чтобы загадать в полночь?      Лея мотнула головой: никаких желаний. Арику только этого и надо было; глаза у него лукаво заблестели, когда он вместе со стулом повернулся к постели девушки.      — Загадай попасть в королевские учащиеся, в геологи. Два года — и ты сможешь бесплатно посмотреть мир.      — Не вербуй меня, хоть и на правах сиделки, — раздражилась Лея, — не выйдет.      После этого она всю ночь не спала, а смотрела в потолок и тихонько щипала край одеяла. Целых два года! Полдня зубришь ветхие книжонки, полдня бегаешь на посылках у мастеров, у которых устроился подмастерьем. Потом захочется отдохнуть — а в увеселительных заведениях, по законам гильдии, тебя не должны видеть даже по праздникам, чтобы, мол, не пропивал грант. Два года учебной каторги, потом — такая же безрадостная жизнь на посылках. Потом ты получишь в подмастерья таких же каторжных.      Чем дольше Лея думала, тем больше видела препятствий, но тем сильнее и чувствовала вину. Ведь Арик как-то справляется с этим и при этом ходит, смеётся, полный сил, целыми вечерами пишет свои отчёты чуть ли не с улыбкой на лице. Лее захотелось заснуть, а лучше — перестать существовать, чтобы об этом не думать.      А Арик — злодей — добил на следующее утро:      — Среди королевских учащихся мало учёных, больше идут в ремесленники. Геологов, кроме меня, трое, и нас рассылают на все четыре стороны. Такая жизнь одинокая, как у потерявшегося в океане рыбака. А штормы никогда не кончаются. — И ушёл гулять по предпраздничному городу.     Свою жизнь Лея видела путешествием на плоте по водам равнинной речки, так что метафорами Арика не прониклась. Но всё-таки был канун Дня Великого Плача, а в этот день Лея всегда много и тоскливо думала и так же много и тоскливо делала выводы.      «Рыбак — он ведь сам себя кормит в любую погоду. Ещё и что-то продавать успевает. Прямо как Арик. Умный он мальчишка, хоть и выскочка», — решила Лея наконец с какой-то завистью.      Представления о королевских учащихся как о каторжниках и как о бездельниках, проедающих королевские деньги, удивительным образом переплетались в голове Леи с тех пор, как она впервые услышала про гильдию. Но девушка этого не замечала. Сегодня заметила.     И поняла для себя ещё кое-что. К королевским выскочкам вообще она не нашла у себя многих претензий — только к королевским теологам. Они вызывали у неё праведный гнев, даже когда она призвала всю свою рассудительность. Собирать мифы о богах, а-на-ли-зи-ро-вать их (что за слово!), предполагать причины их появления — всё это казалось Лее столь же бессмысленным, сколь попытки разузнать, скажем, что случится завтра с точностью до минуты. Боги — великая данность, а не предмет изучения. Мифы о сотворении мира — монолитный том истины, не требующий пояснительных заметок на полях. Все люди сознательного возраста видели своими глазами, как один раз в год боги омывают землю горячими слезами то ли любви, то ли нежного родительского укора — так откуда берутся теологи, ищущие в небе кого-то кроме богов?      Мысль о родительском укоре, появившись, так и не оставила голову Леи. Боги хотят чего-то от неё — она чувствовала груз этого хотения беспрерывно, пока лежала здесь неделю, отвратительно бездействуя. Боги дали ей Арика в ответ на её опрометчивую клятву, не понимая, что требуют невозможного. Арик — выскочка, и его «геолог», которое он произносит с дурацкой гордостью, слишком уж напоминает нелюбимых теологов. И всё же он здесь не просто так. И, в сущности, он не очень плохой человек, потому что кормит и лечит Лею за свой счёт.      В последнем Лея призналась Арику вечером последнего дня в году.     — Нет, — сказал он, — вся еда твоя. Ты же заплатила за комнату и за обеды на неделю.      Лея подумала и застыдилась своих злых мыслей о тавернщике. В тот день, когда она зашла сюда, ничего не соображая и еле ворочая языком, она и правда могла отдать деньги за обеды тоже — и тогда оказывалось, что расценки в этой таверне были более чем демократичными даже накануне праздника.      — За мой счёт поедим сейчас. Будет торжественный ужин! — сказал Арик и поманил Лею за собой.     Девушка, неделю не встававшая сначала от слабости, а потом от апатии, легко вскочила с кровати и охотно спустилась на первый этаж таверны, где уже вовсю пировали и поздравляли друг друга и, не видя различий между своими и чужими в счастливой суете, приглашали к себе за стол незнакомцев. Так и Лея с Ариком оказались в чьей-то компании. Арик заказал для всех пирог, Лея — жаркое: всю неделю она питалась почти только супом, так что ещё могла претендовать на недельный запас второго блюда. Её вклад в ужин был встречен с не меньшим восторгом, чем десерт Арика, и от этого Лея почувствовала себя королевой. На радостях она бы подкрепила своё подношение пивом, но до полночи было не принято пить. Лея слегка пожалела об этом, но передумала, увидев, как весел был Арик. Один раз в году королевский геолог мог ужинать в шумной компании, потому что один раз в году на праздничных столах не бывало выпивки.      Когда поужинали, стали просить Арика рассказать о его работе. Лее поначалу было неинтересно, и поняла она только то, что геологи мотаются по миру в поисках то угля, то алмазов, то какого-нибудь железа. Но потом рассказ Арика дошёл до интересного, до лучшей части путешествий: впечатлений, пейзажей, знакомств. Сначала в восторг пришли слушатели, а потом и рассказчик заразился от них и чуть ли не вставал из-за стола во весь свой маленький рост, говорил с возбуждением и раскраснелся, словно впервые выпивший мальчишка.     После ужина компания отправилась гулять. Лея и Арик пристроились в конец шумной колонны, а потом и вовсе отделились от неё.     Скоро загрохотали башенные часы. Одиннадцать раз сердце Леи благоговейно сжалось, в ожидании двенадцатого девушка подняла голову к небу — ничего не произошло.      — Ещё час.      Ещё час Лея кусала губы и толком не могла ни о чём поговорить с Ариком, хотя в ней ещё кипели впечатления от его историй. Холод ночи не мог остудить волнения, только посылал по рукам озноб. А щёки у Леи горели — и неясно было, простуда ли это возвращается или предвкушение волшебства не даёт покоя.      А в городе между тем стали гаснуть одно за другим окна. Пустынный городок вдруг стал многолюден: люди вышли на улицы, взобрались на плоские крыши одноэтажных домов, заняли скамейки и балконы. Отовсюду раздавался несмелый, приглушённый смех. Лею и Арика снова позвали присоединиться, но Арик отказался и позвал спутницу за город.      Двое зачем-то ускорили шаг, а потом чуть ли не наперегонки бросились к возвышавшемуся вдали лесистому холму, но всё равно опоздали. Великий Плач застал их в переулке, где крыши закрывали вид на небо с обеих сторон. И всё же Лея и Арик замерли на месте и одновременно подняли головы, когда вместо ударов башенных часов ветер разнёс над городом свист восхищённой толпы, кажущийся свистом падающих звёзд. Белые и горячие, как раскалённое железо, слёзы богов катились по небу и гасли, едва касаясь горизонта. Земной блеск снега наполнил воздух, вобрав в себя сияние сотен небесных искр, и в полночь стало светло, как утром, — но Лея не видела этого: её взгляд был прикован к обливающему землю Плачу. Метеоры оставляли на чёрном бархате неба сияющие следы, похожие на царапины, и вид каждой такой царапины жёг Лее сердце. Боги плакали о ней.     Арик взял лицо Леи в свои руки, потянул её, чтобы она посмотрела вниз — и она посмотрела, заворожённая, словно и не оторвалась от созерцания Плача: звёзды отражались в глазах Арика.      — Слёзы богов падают на землю, — сказал Арик, добившись внимания. — Они из особого, замечательного металла — подарок Богов для нас. Я иду искать слёзы в северных степях — а я нашёл их уже много, и у меня будет ещё много таких путешествий. Присоединись ко мне в одном из них.      Лея ничего не ответила, но пошатнулась, так что Арику пришлось её поддержать. Арик казался Лее благородным паломником, и ей страстно захотелось последовать за ним. Девушка снова посмотрела на небо — и сама заплакала, пока загадывала желание. Слёзы потекли из её широко открытых глаз, и она не видела больше ничего, кроме безумного мельтешащего блистания, в которое превращался, проходя через призму слёз, Великий Плач.      Арик взял Лею за руку, и так двое и стояли, пока небо не погасло. Люди повсюду захлопали в ладоши, и Лея и Арик — тоже, захлопали просто так, от восторга, потому что начался новый год. Город ожил, оправился всего через минуту, и раздались громкие поздравления, свист. Кто-то запел, и его песню подхватили. Все снялись с места и стали разбредаться по домам или по тавернам, счастливые, перерождённые, и Лея и Арик тоже.     Ночь уже не была ночью. Было раннее утро, тёмное и сонное, и Лея захотела спать, позвала Арика вернуться в номер.      — Иди, — сказал он. — А я пойду в конюшню: я завтра уезжаю, надо подготовиться.      Имел в виду он, впрочем, что уезжает сегодня, часов так через шесть, когда просыпаются и понимают, что сегодня точно наступило.      Прежде чем двое разошлись, Арик напутствовал:      — Тебе бы устроиться в конюшню: там в это время года не хватает рабочих рук. А потом, как накопишь денег, поедешь в столицу и запишешься в королевские учащиеся.      — Не учи, что мне делать, — по привычке огрызнулась Лея, уже отошедшая от полуночного экстаза. — Не хватало мне ещё слушать советы от мальчишки.      — Мне двадцать, — обиделся в ответ Арик. — Не смотри на рост.      Ни в выпаде, ни в защите не было злости — её всю как будто вымыло с Плачем. У Арика через минуту молчания задрожали губы, и он рассмеялся, и Лея присоединилась к нему. Потом они разделились, она помахала ему и пошла в таверну. Уснула девушка быстро, как только оказалась под одеялом, и спала необыкновенно сладко.      Проснувшись, Лея немедленно села в кровати. В номере было слишком пусто; девушке потребовалось время, чтобы осознать, что здесь больше не лежало вещей Арика. Стул был бережно придвинут к столу, осиротевшему без сумок и бумаг.     — Арик. Арик! — позвала девушка. Ей было странно, что он взял и ушёл, не разбудив её, не попрощавшись.      Ответа не последовало.      — Да чего это я, в самом деле. Арика тут ведь не было.         Конечно, Арик привиделся ей, пока она неделю лежала в лихорадке. Он прикоснулся к ней, как Провидение, как Любовь, посланная богами, чтобы указать ей дорогу, и растворился.     Лея спустилась на первый этаж, но не стала завтракать, а вырвалась из-под крыши. Утреннее солнце покрыло город позолотой. Лея пошла по прекрасным улицам, слушая хруст снега и с удовольствием жмурясь — она неделю не видела солнечного света, и теперь он казался ей особенно замечательным и тёплым.      Начинался год. Всего через два Дня Великого Плача Лея станет геологом — тем же бродягой, только законным и сытым. А задолго до того станет полезной, полноценной, пока будет работать. Она ясно знала, что делать: не брать на себя слишком много всего сразу — вот сейчас она идёт наниматься в конюшню, но это на неделю-две, а потом она решит, хорошо ли это и чем ей заняться дальше, чтобы было лучше, — и всегда вспоминать Арика, всегда вспоминать милость богов. Лея дышала благодарностью, воздухом более сладким, чем даже чистый морозный воздух первого утра в году, которым довольствовались окружающие. Лея благодарила Арика. Он едва ли почувствовал, какое великое дело он сделал с ней, как перевернул в ней всё, а не просто появился и исчез.      Лея заглянула в полумрак конюшни; лошади громко поприветстовали её из стойл и разбудили этим дремлющего у дальней стены мужчину.     — Это тебя королевский рекомендовал? Проходи, — позвал он, сопроводив призыв дружелюбным жестом.      Лея с внезапной робостью, смешанной с возбуждением, подошла и спросила:     — Арик здесь был? Уже уехал?       — Да, давно; торопился ужасно, бедняга. Он-то думал, что у нас на одну ночь задержится, но прожил целую неделю. А расписание королевских не ждёт…