Тысячелистник

— Опять ешь да ешь, ох, вечно голодный Мин-сюн! Ши Цинсюань смотрел на него искрящимися глазами полными нескрываемого веселья. Мин И поднял глаза от тарелки. — Ты что-то имеешь против? От такого взгляда хотелось скрыться, раствориться и ни о чем не думать. Цинсюань с лаской засмеялся в раскрытый веер и уселся напротив, со свистом уставившись на восемь глиняных мисок, башенкой стоящих у края стола. — Нет, мне просто нравится видеть тебя набирающимся сил, — улыбнулся Цисюань. — Знаешь, увидь тебя кто-то другой, тут же начал бы говорить о добродетелях, куда чревоугодие точно уж не входит. Мин И тихо фыркнул в палочки для еды, подтянул к себе рис и закинул в рот, усиленно принявшись жевать. Цинсюань поставил подбородок на запястья и мило улыбнулся, продолжая наблюдать за ним как за дикой белкой, схватившей мелкие орешки и скорее запихнувшей их за обе щеки. — Просто замолкни и не мешай не есть, — огрызнулся Мин И. Цинсюань, привыкший к колкостям, не спрятал улыбку, но неожиданно послушно замолчал. Мин И уже не чувствовал былого аппетита, но продолжал орудовать палочками быстро и точно, цепляя рисинку за рисинкой. Он бросил короткий взгляд на собеседника, и вновь столкнулся с чувством, будто его облили грязью. За годы слежки, Хэ Сюань понял, что то, что случилось, не вина Повелителя Ветров. Если на нем и лежало обременительное нечто, то оставалось косвенным, словно накинутое на плечи ханьфу. Хэ Сюань, живущий на одном гневе и жажде мести, не знал, как ему относиться к Цинсюаню: как врагу или же как к другу, коим он себя величал. Последнее казалось невозможным из-за потаенных желаний где-то в глубине. Темных, и никому не изведанных. Даже Хуа Чен с его многолетней выдержкой не смог бы его понять, да и вряд ли бы захотел. В этом они были совсем расхожи. — Мин-сюн, — внезапно тихо позвал Цинсюань, нарушая короткое, но уютно установившееся между ними молчание. — Скажи, если бы кто-то узнал то, какой ты на самом деле, ты бы смог справиться с этим? Внутри все похолодело. Хэ Сюань завис, держа палочки напротив рта и едва не выронив рис. В голове проносился рой мыслей, заставший его врасплох: «Раскусили? Моя маскировка раскрыта? Но почему?» — Что ты имеешь в виду? — спросил Мин И, сохраняя хладнокровие и сдержанность. Он продолжил есть, словно ничего не случилось, но в то же время выстраивал план нападения и захвата своей цели. — Мне нравится кое-кто, — поделился Ши Цинсюань таким тоном, словно ведал таинственный секрет. — И я подумал, что не хотел бы, чтобы этот кое-кто столкнулся с моей тщеславной натурой. «В чем же тщеславие? — про себя подумал Хэ Сюань. — Ты скорее шут гороховый, чем гордец. Вся гордыня в твоем роду принадлежит Ши Уду». Кровь закипела от незнакомого чувства, похожего на гнев и раздражение, но неясного природой. Ши Цинсюань терпеливо ждал от него ответа, а не дождавшись, осторожно позвал: — Мин-сюн? Когда его называли Мин И, Хэ Сюань чувствовал себя грязным. Когда его так звал Ши Цинсюань — он чувствовал себя опороченным вдвойне. — Ты думаешь о каких-то глупостях, — хмыкнул Мин И. — Кому может не понравиться Повелитель Ветров? А даже если и так, то раз изволишь симпатизировать, то принимай все его недостатки и не бойся показать свои. Такой ответ тебя устроит? Цинсюань вновь заулыбался, еще ярче прежнего, и живот Хэ Сюаня скрутило от очередного непривычного чувства. Грязь забилась в рот, отравила вкус свежего риса и оставила после себя скрипящий песок на зубах. — Ты такая милая душка, Мин-сюн! — радостно сказал Ши Цинсюань. Он положил голову на вытянутые руки и показал белые зубы, словно стараясь выглядеть забавно. — Всегда знаешь, что сказать. Ты кушай, кушай, раз голодный. Я все оплачу за мой счет за то, что ты такой хороший друг! Мин И часто слышал подобное. А тот, кто скрывался под личиной этого славного имени Повелителя Земли, снова и снова оказывался полит чернью. Все потому, что Хэ Сюань знал свою жестокость. И где-то в глубине души понимал, что Цинсюань её не поймет.

***

В холодной постели даже под теплом живого тела было тесно и зябко. Черновод сел, оправил волосы, ниспадающие с плеч, и оглянулся, смотря на то, как едва движутся спинные мышцы под кожей. Ши Цинсюань тихо спал, укрытый тонким шелковым одеялом. Его дыхание не слышалось даже чуткому слуху демона. Карты раскрыты. Маски сорваны. Больше не было нужды притворяться «Мин И», но что-то ценное и приобретенное за годы шпионажа потерялось. Черновод часто спрашивал себя: чего он ждал? Чего он ждал, оставаясь подле виновников его истинной судьбы? Не для Хуа Чена же он старался, хотя и принес немалую пользу, сообщив о третьем вознесении Его Высочества наследного принца Сяньлэ. Вопрос оставался неотвеченным, и Черноводу ничего не оставалось, кроме как смириться с неразгаданной загадкой. — Мин-сюн, — пробормотал во сне Ши Цинсюань, и Черновод невольно вздрогнул. Зов сделался отчетливее: — Мин-сюн, где… ты… — Я здесь, — подал голос Хэ Сюань, и тут же сцепил зубы, чтобы не проронить лишнего словца. Ши Цинсюань заворочался, свернулся калачиком и снова позвал: — Мин-сюн… Хэ… Черновод не был уверен, прозвучал ли то рваный выдох, то ли его позвали по фамильному знаку. Другого Мин-сюна Цинсюань все равно не знал, так что не стоило ревновать к мертвому богу (о, теперь Черновод знал, что за странные чувства обуревали его, когда кто-то звал его именем личины). Но все же, одна мысль о том, что Цинсюань за столько десятков дней заточения не смог выучить его имя, злила до невозможного. Десятки дней. Теперь в его чертогах жил смертный, который ел вместе с ним, спал вместе с ним, больше не улыбался и желал только одного: умереть, умереть так, чтобы не чувствовать глухой тоски по безвозвратно ушедшему. Они не говорили об Уду. Должно быть, у Ши Цинсюаня перед глазами и так стояла окровавленная картина, где Черновод за волосы держит отрезанную, истекающую багровым, голову. Раньше, когда Черновод слышал это пресловутое «Мин-сюн», он злился. Потому что он не «Мин-сюн», он — «Хэ Сюань», у них даже иероглифы одинаковые в именах, разве сложно запомнить. Черновод злился, потому что вечно казалось, что с этой нежностью и лаской звали не его. От этого гнева становилось больше, и он никогда, ни на секунду, так и не поверил в искренность дружбы. Вернее, чтобы ни случилось, он не поверил бы и так, но когда дело касалось Повелителя Ветров напрямую, все рушилось, словно ветерком пронизанный дворец из тонких лепестков сусального золота. — Верни… верни Мин-сюна, — неразборчиво бормотал Цинсюань сквозь сон, измотанный пребыванием в чертогах Черновода. — Хэ Сюань, верни… верни мне его! «Мин-сюна» не существовало вовсе, но Цинсюань просил вернуть его, как нечто реальное. Хэ Сюань только и мог поджимать губы. С другой стороны — стоило подготовиться к тому, что это будет так больно. Боль оказалась такой невыносимой, невыносимее, чем побоище на Тунлу. Тот, кто нравился Цинсюаню — был «Мин-сюн», а не Хэ Сюань. — Тише, — приказал Хэ Сюань, и маленький смертный мальчик, словно услышав, замолк, только подтянул одеяло по макушку и прерывисто задышал, сдерживая слезы. Может он и не спал вовсе, а притворялся. Хэ Сюань не хотел этого знать. — Тише, — повторил он, и вскоре звуки, едва ли напоминающие всхлипы, тоже прекратились. Черновод потянулся к лежащим на подушках прядям темно-каштановых волос, подхватил самую тонкую из них и поднес к губам в немом бесчувственном поцелуе. Цинсюань никак не отреагировал. Ему было велено: «Тихо», — и он никак не отражал то, что думает по этому поводу. Хэ Сюань вдохнул запах чистых волос: накануне они принимали водные процедуры в горячих источниках его владений. Пахло немного тиной и минералами, очень слабо солью. Запахи легко задерживались на смертном, ровно также задержалась на волосах от поцелуя демоническая Ци. Он целовал его волосы с упоением, с исступлением ощущая, как отходит многолетняя ярость на второй план. Справедливость восторжествовала, а смертный мальчишка принадлежал ему одному, и никому больше. Даже вечный голод сменился сытостью. — Какой же ты глупец, — мягко сказал Черновод, не прекращая играть с чужими волосами. — Я предупреждал тебя. Если кто-то тебе нравится, то ты должен принять все его достоинства и недостатки. Цинсюань ему так и не ответил.