Перерыв от работы

      — Капитан Сумеречный Меч, вызывали? Перед аквамариновыми глазами — фигура рыцаря сребровласого, отдающего честь своему капитану. Только с лёгким кивком Дайнслейфа руку от груди уводит, а смотрит по-прежнему заинтересованно. Не зря же капитан вызвал именно его в свой кабинет? А зачем? Хочет что-то сказать?... Вопросы роятся в голове Хальфдана, но не озвучиваются — субординацию соблюдать нужно даже один на один. Но вот на губах Дайнслейфа скользит лёгкая улыбка.       — Я не отвлёк тебя? — он слегка склоняет голову вбок, будто стараясь эту самую субординацию испытать, согнать, растворить. Но не так-то просто подвергнуть сомнению порядочность рыцаря перед ним.       — Ваши приказы всегда приоритет, капитан, — и Хальфдан тонко улыбается — в рамках дозволенного.       — Тогда поможешь вывесить расписания патрулей? Мне нужно закончить с некоторыми документами для согласования с королевским двором.       — Конечно, капитан. Рука в чёрной перчатке на край стола выдвигает небольшую стопку бумаг и в приглашающем жесте замирает. Дайнслейф кривил бы душой, если сказал бы, что вызвал Хальфдана, одного из элитных рыцарей под своим руководством, не из личной прихоти, хоть такое и было для капитана дворцовой стражи неприемлемым — запретным. Такая мелочь, как вывешивание расписаний патрулей, была по рукам любому рыцарю его отряда. Мягкий свет бирюзы сталкивается с тёплым лазурным, когда Дайнслейф отрывается от кипы документов, а Хальфдан забирает расписания — чётко выверенные, аккуратные, как и положено капитану Сумеречному Мечу. Что-то в сердце старшего по званию замирает, но соратник только лишь забирает бумаги — не больше, не меньше. Но когда фигура в светлой форме направляется к двери, Дайнслейф не выдерживает — вздыхает, прерывая тишину:       — Хальфдан, — и рыцарь поворачивает голову на своё имя, — вернись потом, пожалуйста. Последнее слово выбивается из дисциплины, звучит слишком человечно, тепло. Казалось — вот он, шанс уличить капитана в излишней добросердечности и нарушении порядков. Однако Хальфдан совсем не такой. Улыбается на чужую просьбу мягко и кивает.       — Хорошо. Дверь закрывается тихо, и Дайнслейф остаётся один — наедине с работой и лёгким предвкушением... чего-то. Это ощущение остаётся где-то в глубине подсознания, пока идёт письменная работа — муторная, однообразная и скучная. Только вот капитан дворцовой стражи не занимал своё место случайно или лишь за боевые заслуги, и потому даже над бумажной волокитой работает вдумчиво, как может. Перчатки, мешающие держать перо, давно отложены в ящик стола. Рука начинает болеть от письма, но Дайнслейф одинаково усерден во всём, будь то работа с мечом в руках или же работа более приземлённая. Где-то глубоко внутри скулит юношеская натура, не терпящая сидения на одном месте, и жаждущая глоток свежего воздуха в виде Хальфдана. Пусть сей глоток и был частью его службы — долгом верности — но ложью самому себе было бы заявить, что он не стал кем-то более, чем товарищ по оружию и преданный подчинённый. Образ светловолосого рыцаря прочно застрял в сердце, не желая покидать его ни от субординации — уже напускной более, — ни от трудной службы, занимающей все силы капитана. Но и этого Дайнслейф признать себе не мог — будто то было слабостью, позором, стыдом. Юношескую натуру таят глубоко внутри, не позволяя вырываться. Напряжённую атмосферу от рабочего завала, хоть тот и шёл к концу, но начинал действовать на нервы, отвлекают спустя время, которое Сумеречный Меч уже давно не считает, — скрипит дверь кабинета, и неловко заглядывает серебристая макушка. Будто чужой, будто не должен быть здесь... Дайнслейф поднимает голову.       — Заходи, — кивает коротко, возвращаясь к документам. Дверь скрипит, открываясь шире и впуская рыцаря, скрипит ещё раз, закрываясь. Хальфдан стоит в тишине неловко, но не решается заговорить, не решается подойти ближе, так и стоит на пороге. — Будь добр, закрой дверь изнутри. Не хочу никого принимать. Капитан не отрывает взгляда от документов, пробегает по ним быстро и не видит удивления в бирюзовых глазах. Впрочем, послушно засов закрывают, и молчание воцаряется вновь, выжидающее. Хальфдан неловко переминается с ноги на ногу, пока рука Дайнслейфа вновь летает над бумагами, исписывая и раскладывая по стопкам. Невольно в серебровласой голове вновь роятся вопросы — зачем он здесь, надолго ли, и что же нужно его капитану? Украдкой любопытный взгляд в очередной документ опускается, пытаясь вычитать, но ничего интересного для себя рыцарь не находит. Задумчиво осматривает кабинет, на деле знакомый до боли — бывал он тут, пожалуй, слишком часто. Среди дворцовой стражи давно не было секретом, что во многом Дайнслейф в делах служебных полагался исключительно на Хальфдана — вызывал, как сейчас, с очередной небольшой просьбой, на патрули отправлялись вместе... И среди всё той же стражи давно ходили шутки — или слухи, — что элита рыцарей Чёрного Змея незаменим для капитана своего не только в службе. То были лишь слухи да шутки. Капитан Сумеречный Меч слишком сосредоточен на работе — или спускает лёгкую вольность с рук. Позволяет Хальфдану подойти ближе, заглянуть в документы вновь, и, опять не найдя ничего примечательного, так и остаться у стола. Стопка неразобранных бумаг мельчает, но работа идёт всё медленнее — даже Дайнслейф, гордость рыцарей Каэнри'ах, не мог устоять перед усталостью. Буквы и строчки расплываются, двоятся, а руку сводит от бесконечной письменности. Рукописные отчёты были делом неблагодарным, по мнению самого капитана, да только его мнением это и останется. Погребённый под бумагами, он не замечает, что его рыцарь переходит все рамки субординации, и стоило бы его прищучить — осудить — напомнить место. Руки в светлых форменных перчатках слегка касаются поверхности стола — сначала робко, неуверенно, — затем ладони на стол кладут полностью, будто стараясь отвлечь мысли да чужое рассеянное внимание привлечь. Не получается.       — Капитан... — зовёт Хальфдан негромко. Лазурные глаза отрываются от документации на миг, и вот рыцарю кажется всего лишь на мгновение — капитан сейчас совсем не Дайнслейф, так растерянно выглядит. Впрочем, это ощущение теряется быстро, Сумеречный Меч берёт себя в руки и смотрит вопросительно. — Не хотите отдохнуть? Как удачно руки капитана бумаги кладут на стол, когда его отвлекают... Хальфдан позволяет себе ещё одно нарушение дисциплины — и готов его отработать на усмотрение своего капитана, если тот пожелает. Берёт осторожно ладонь Дайнслейфа в свои, пальцами бережно скользя, чтобы размять затёкшие суставы, а затем в глаза смотрит. Сумеречный Меч пойман с поличным этим внимательным взглядом — смущён до невозможности чужим жестом и пытается растерянно собраться с мыслями и словами, какая уж тут работа...       — Я ещё не закончил... — а голос больше не такой твёрдый, не такой уверенный, но свою ладонь не торопится убрать. И снова капитанская слабость — он определённо доволен этой заботой, едва ли не польщён, но голос ответственности взывает, не позволяя так легко поддаться своему рыцарю.       — Но осталось не так много, капитан, а Вам не помешает перерыв. Где-то в глубине бирюзовых тёплых глаз таится огонёк лукавый, с надеждой, но Дайнслейф, боримый ещё с желанием закончить работу как можно скорее, замечает не сразу. О субординации уж речи не идёт — и следующий жест служит последней каплей, что эту самую субординацию размывает к чертям. Запереть дверь было решением предусмотрительным — и, вероятно, капитаном продуманным заранее. Крепкие руки выпускают натруженную и смозоленную долгим письмом ладонь и опираются на стол, аккуратно сдвинув бумаги. Фигура рыцаря нависает над капитаном, но не угрожающе — в его взгляде одна лишь забота мирная. Дайнслейф пытается привести себя в состояние, вернуть вид прежний, капитанский, только вот не выходит.       — Хальфдан, я отдохну, когда закон…       — Капитан, — зовёт снова, тихо, и тонкие губы Сумеречного Меча приоткрываются слегка — в растерянности полнейшей. Вроде и должен отозвать, напомнить о положении... но не в силах уступить этому родному взгляду. Всё-таки работа забирает слишком много сил. А рука в белоснежной перчатке тянется к светлым прядям, убирая выбившуюся за ухо с особой нежностью, и Дайнслейф непроизвольно льнёт к ладони, прикрыв глаза. Так не видит улыбки напротив, то ли снисходительной, то ли тёплой слишком. Быть может, и той, и той одновременно. Хальфдан не отказывает капитану в слабости — стянув перчатку, вдоль щеки проводит осторожно, кожа к коже, без малейшего осуждения или потаённого желания припомнить это позднее. Разве что в шутку.       — Если я опоздаю с документами, это будет на твоей совести, — бурчит Дайнслейф беззлобно.       — Капитан, но Вы сами меня позвали. Расстояние между лицами ничтожно мало — какие-то жалкие сантиметры, сокращающиеся всё быстрее и быстрее, и вот дыхания обжигают губы друг другу. Но не больше. Лазурные глаза поднимаются на соратника задумчиво — будто решая что-то. Короткий вздох, обжигающий тонкие губы Хальфдана вновь, крепкая рука капитана столь же неожиданно крепко держит ворот чужой формы... Быстрый неловкий поцелуй. Дайнслейф, посвятивший свою жизнь службе Каэнри'ах, был безнадёжно глух и слеп, когда дело касалось чувств и эмоций, в особенности своих. Подразумевал, что ощущал что-то непривычное по отношению к Хальфдану — что-то, что заставляет его сердце трепетать, стоит заметить знакомую фигуру вне службы, коснуться случайно рук друг друга, приметить тепло, окутывающее рыцаря особой аурой, манящей. Но всё то, что испытывал Дайнслейф, не мешало вести службу исправно, не давало ни единого повода усомниться в верности королевству или в соблюдении принципов. Да и Хальфдан, хоть и, казалось, к капитану относился особенно тепло, не давал хоть единой причины усомниться в себе как в рыцаре. И, по мнению Сумеречного Меча, давно настал тот миг, когда это состояние неизвестности стоило преодолеть. Пока в голубых глазах плещется замешательство — своему же поступку, — оцепившее капитана путами крепкими, в бирюзовых нет ни намёка на удивление. Улыбается в губы, всё ещё притянутый за ворот, и не отстраняется назад, и сам не действует — выжидает по привычке.       — А... я... — растерянный капитан был особым зрелищем. Зрелищем, исключительным для Хальфдана и только.       — Капитан, — в очередной раз зовёт рыцарь, смахнув чёлку в бок. Его голос пробуждает, возвращает в реальность, но этой самой реальностью насладиться Дайнслейфу не дают. Рыцарская рука мягко проводит по щеке своего капитана, соскальзывая к подбородку да очерчивая линию скулы, и поднимает чужое лицо, раскрасневшееся и невероятно умилительное. Дайнслейф подчиняется — да и смог бы сопротивляться? — и в тот же миг чувствует, как чужие губы накрывают его собственные, слегка приминая и отпуская с тонкой струйкой слюны, которую заботливо вытирают. На этот раз Сумеречный Меч приходит в себя быстрее, отпуская измятый ворот чужой формы под аккомпанемент удивления теперь уже в бирюзовых глазах.       — Нельзя портить документы, — сумбурно бормочет капитан, поднимаясь со своего места. Идёт ближе к рыцарю, будто невзначай касается плеча и неумолимо увлекает за собой на диван, куда садится, похлопав рядом с собой. — Иначе вся работа была бы зря.       — Разумеется, мой капитан. Только вот вместо указанного капитаном места на диване Хальфдан без малейшего стыда занимает чужие колени — садится по-хозяйски, обвив чужую шею руками, смотрит так хитро, что Дайнслейфа спасает от абсолютного смущения только рыцарская выдержка, да и ей, кажется, скоро конец. Неловко рука уставшая кладётся на чужой пояс, и не обнимая слишком крепко, и всё-таки держа.       — Толкаешь своего капитана на непотребства? — пытается защищаться Дайнслейф полушутливо, поднимая взгляд — будто готовится сдержать атаку чужой наглости. Эту атаку он пропустил давным-давно.       — Вы сами просили закрыть дверь, — напоминает Хальфдан с лёгкой усмешкой на губах, прежде чем капитана увлечь в новый поцелуй, отвлечь мысли, ещё пытающиеся напоминать где-то в подкорке сознания о работе. И спорить со своим рыцарем было бессмысленно — по крайней мере, сейчас. Вторую руку на талию кладут увереннее — интуитивно, — прижимают к себе ближе, а на губах Хальфдана улыбка только шире становится. Дайнслейф лишь вздыхает коротко да погружается в пучину интуиции с головой — уж опыта в подобном он не имел ни малейшего. Широкие ладони скользят по ткани формы рыцарей, изучая, царапая сквозь одежду, и Хальфдан шею капитана отпускает, чтобы расстегнуть форму немного — дать пространства. Такой шанс Сумеречный Меч не упускает — поцелуями соскальзывает по шее к ключицам, выцеловывая и чередуя с редкими укусами, на которые раздаются сдержанные вздохи, руками залезает под одежду, а рыцарь в спине прогибается.       — Капита-а-ан... — выдыхает резко Хальфдан, стоит Дайнслейфу прикусить слишком сильно — но не выше уровня ворота формы, недопустимо слухам распространяться — и тут же виновато расцеловать покрасневшую кожу. В ответ поднимается раскрасневшийся лазурный взгляд, вопросительный и одновременно извиняющийся, и рыцарь только и может, что убрать мешающие золотистые пряди за уши да в волосы на затылке ладонью зарыться. Капитан воспринимает это как сигнал к дальнейшим действиям — и не ошибается. Пальцами уставшими, путающимися, всё-таки расстёгивает чужую форму до конца, открывает себе больше вида тела — хоть и видел его достаточно. Как-никак, совместная служба имела свои особенности, разве что... свою душу и тело Хальфдан обнажал сам — по доброй воле — товарищу только сейчас. На миг Дайнслейф теряется — глас интуиции замолк, а в его мыслях не было ни малейшего представления, что, всё-таки, стоит делать. Но вот руки чужие на затылке слегка сжимают светлые пряди — оттягивая — заставляя поднять лицо к лицу, — и на своих губах чувствует прикосновение мягких губ снова, ненавязчивое, но уверенное. Сумеречный Меч поддаётся — пожалуй, единственное, в чём храбрый боец уступать себе разрешал, — не берёт на себя инициативу в этом, податливо губы открывает шире, позволяет языком скользить вдоль ряда стройных зубов и углублять поцелуй к постыдным рваным выдохам. Любопытство Хальфдана, неискоренимое, не исчезает даже в такой ситуации, и Дайнслейф не в силах ему противостоять. Да и не хочет. С затылка руки соскальзывают на плечи, упираясь в них, когда ладони капитана под формой поднимаются, напротив, выше, едва ощутимо царапая спину. Поцелуй разрывают лишь тогда, когда кончается воздух — у Хальфдана — и бирюзовые глаза смотрят с теплотой, подёрнутые лёгкой дымкой. Рыцарь дышит тяжело, а пальцы за плечи держатся крепко. Сжимаются непроизвольно, стоит ощутить на своей шее влажное прикосновение языка, сменяющееся зубами.       — Мнх... — вырывается сдавленный вздох, а сам Хальфдан пытается уткнуться в чужую шею — спрятаться, скрыть своё смущение. Дайнслейф воспринимает это за болезненный вздох, виновато сцеловывает покрасневшую кожу, и снова поцелуями нежными к шее припадает, спускается ниже... — Капитан, Вы... — шепчет рыцарь, собираясь с мыслями и одновременно внимание Сумеречного Меча отвлекая, — ...можете быть... грубее. Ошарашенно руки со спины чужой опускаются, а капитан несколько отстраняется — чтобы заглянуть в глаза с вопросом немым. Весь прежний напор Хальфдана иссяк, уступив место скромности — разумной ли, служебной, — страху неизвестному и смущению. Горят румянцем щёки бледные, стоит Дайнслейфу ухватить взгляд растерявшийся. И сразу ситуация меняется на глазах — теперь не капитана отвлекают, отрывают от работы, незаметно увлекая за собой, на этот раз рыцарь ведомый, готовый на всё, что пожелает его капитан, усмирившийся. Как и должно быть. Вместо ответа Сумеречный Меч улыбается хитро и целует в уголок губ немой похвалой — за смелость, за открытость, за доверие. Форму с плеч спускают, оставляя подтянутое тело нагим, и Хальфдан непроизвольно вздрагивает от ощущения прохлады на коже. Но чужие ладони быстро от этого чувства избавляют — скользят по телу, изучая, наблюдая за реакцией. Стоит вырвать пару приглушённых вздохов, проведя едва ощутимо по грудной клетке кончиками пальцев, как удовлетворённо Дайнслейф повторяет снова, ведёт ладонью плотнее, касается натренированных мышц, и вздохи становятся глубже. Рыцарь не знает, куда спрятать смущённое лицо, и потому только и может, что зарыться носом в золотистые пряди, то сжимая пряди по бокам крепче, стоит капитану найти новую слабость — неизвестное ощущение, отдающееся рваным выдохом, — то ослабляя хватку. Своя форма и, в особенности, плащ — капитанский, особый, отличающийся от прочей формы рыцарей Чёрного Змея, — сейчас кажутся удушающими до невозможности, лишними, и Сумеречный Меч отрывается от чужого тела, торопясь расстегнуть свою одежду, ослабить, дать кислорода. Да только собственные пальцы подводят, дрожа взволнованно, и на помощь приходит Хальфдан. Хоть и его руки дрожат, но верно он справляется со сложными застёжками, помогает открыть шею хоть немного, а плащ сползает на диван. Да и не до него вовсе. Позднее Дайнслейф об этом пожалеет, точно пожалеет, когда будет устало вешать свою форму и выправлять многострадальный плащ, чтобы соответствовало приличиям — и статусу капитана. Только сейчас он не думает об этом, всецело погрузившись в эту атмосферу, горячую, кружащую голову, выдыхая резко, когда чужие губы касаются оголённой шеи. Не думает об этом и когда его собственные ладони скользят ниже вдоль спины крепкой — сначала неуверенно и аккуратно, но, стоит заметить, как всё больше краснеет чужое лицо, как бирюзовый взгляд плывёт — тает — от прикосновений, и капитан позволяет себе касаться жадно, сжимая крепче ягодицы, едва ли не царапая. Хальфдану только и остаётся, что собственную губу прикусить, сдерживая голос — недопустимо, чтобы их слышали. Пусть и сознание было подёрнуто лёгкой дымкой разврата, но рыцарская доблесть и желание капитана своего защищать неискоренимы. И мысленно Дайнслейф благодарит его за это, скользит ладонью в область чужого паха осторожно, вырывая сдавленный полустон с чужих искусанных губ. Но рука, до того слабо сжимающая золотистую прядь сбоку, опускается вниз, отводя чужую ладонь в сторону неловко.       — Капитан… не надо… — бормочет едва различимо Хальфдан. Как же, позволить его капитану такую работу… Не положено, не позволяет совесть, честь… И искренняя преданность капитану Сумеречному Мечу, его капитану. Хотя, конечно, где-то в глубине подсознания таилось нечто, не скованное прочными цепями рыцарской доблести, что робко пыталось на доброту Дайнслейфа подчиняться, принимать всецело его ласки. Но Хальфдан не был бы элитным рыцарем Чёрного Змея, если бы позволял уступать своим слабостями и прихотям. Под удивлённый взгляд чистейшего аквамарина рыцарь берёт себя в руки — хотя и даётся с трудом, пока руки эти самые дрожат, — сползает на пол перед капитаном и тихо шепчет:       — Мой капитан… ближе, пожалуйста… В растерянности капитан слушается беспрекословно, садится на край дивана, и Хальфдан смущённо улыбается, положив голову на чужое колено. Только вот в глазах бирюзовых плещется шальной огонёк, и на этот раз Дайнслейф его замечает. Не успевает ни сказать ничего, ни сделать — а руки рыцарские расстёгивают пряжку ремня капитанского, спуская брюки ниже вместе с нижним бельём. И Сумеречный Меч поддаётся снова — от усталости ли, от растерянности ли, или же из любопытства, — помогает дрожащим рукам своими, не менее дрожащими, но взгляд отводит стыдливо, стоит почувствовать лёгкое касание пальцев и горячее дыхание на оголённой коже. Сама собой своя ладонь тянется к серебристой макушке, трепля ласково, а Хальфдан воспринимает это как сигнал продолжать, команду, приказ. Хотя, быть может, так оно и было. И всё-таки Хальфдан боится — сделать что-то неверно, показаться нелепым, или, что ещё хуже, доставить неприятные ощущения своему капитану. Но, как и на службе, всё же пересиливает себя, пересиливает страх, хоть тут он и был совсем иного рода, заставляет двигаться вперёд, не останавливаясь на половине пути. Выдох, вдох — и языком осторожно проводит по набухшей головке, словно пробуя на вкус и к ощущениям привыкая. Теперь очередь Дайнслейфа свободную ладонь закусить до боли и отпечатков зубов, сдерживая непристойные выдохи слишком резкие и громкие. Движения и прикосновения рыцаря осторожны и невесомы, и, стоит лёгкому дыханию обжечь пах, как рука капитана сжимает серебряные пряди слишком сильно. Ощущения… не были неприятными. В новинку, неожиданными, и, признаваясь откровенно, затягивающими. Вот языком Хальфдан проводит влажную дорожку осторожную вдоль всего уже поднявшегося органа, помогая руками, и Сумеречный Меч откидывает голову назад, дыша часто. Новая дорожка, более смелая, сопровождаемая лёгкими поцелуями, и рука в серебристых волосах несколько расслабляется, пряди перебирая с особой нежностью. Наконец, рыцарь смелеет достаточно — или готовил себя мысленно, — и осторожно головку в рот берёт, обхватив губами под хриплый выдох своего капитана. Крепкая рука сжимает пряди вновь, стоит Хальфдану медленно опустить голову ниже, но вовсе не требовательно — от переизбытка новых ощущений, накрывших Дайнслейфа с головой. Юношеской натуре дают свободу, хоть и несколько скованную рыцарскими привычками. Взгляд бирюзовый из-под взмокшей чёлки такой преданный, такой верный… и такой хитрый. Голубые глаза опускаются лишь на миг и ловят чужое раскрасневшееся лицо, ловят взор затуманенный и откровенно шальной, будто спрашивающий, верно ли всё делает? всё ли нравится? Сумеречный Меч краснеет неумолимо и отводит взгляд, оставляя немые вопросы без ответов, и Хальфдан расценивает это как своё недостаточное усердие. Нельзя разочаровывать своего капитана, хоть и у самого в паху давно было тесно. Ртом он работает интуитивно, то опускаясь глубже, но не стараясь взять чужой орган полностью, то отстраняясь, жадно ловя воздух губами обветренными. Но вот неожиданно рука капитана тянет волосы назад слишком сильно, заставляя отвести голову, и Хальфдан смотрит недоумевающе и даже опечаленно — неужели расстроил? сделал больно? недостаточно хорош?..       — Достаточно… Хальфдан… — хрипло произносит Дайнслейф, ослабляя хватку.       — Я сделал что-то…       — Ты всё сделал хорошо… очень. Рыцарь теряется, но его мысли развеивают быстрее, чем успевает расстроиться окончательно. Рука капитанская отпускает взъерошенные серебристые пряди, вместо этого сжимая свой напрягшийся орган, и парой быстрых движений доводит себя до пика. Со сдавленным стоном — выдержка оставалась выдержкой даже тут — Дайнслейф откидывается на спинку дивана устало, а ладонь, перепачканную, взмокшую, кладёт на своё колено. Напряжение в паху Хальфдана нарастало, но он и поразмыслить не мог просить у капитана помощи — тем более сейчас. Смотрит внимательно на чужую руку, на мгновение переводит взгляд на раскрасневшееся лицо капитана, будто решаясь на что-то — или раздумывая, — и в следующий миг тот чувствует влажное прикосновение языка на ладони.       — Что ты..?! — Сумеречный Меч не успевает среагировать, не успевает ладонь отодвинуть, перехваченную заранее, лишь ошарашенно ловит взором белёсые капли на чужих губах. — За… зачем… О, это донельзя смущённое и растерянное выражение лица любимого капитана было наивысшей наградой для Хальфдана, помимо всего того, что этот самый капитан делал для него лишь с несколько минут назад.       — Вы не дали мне закончить, мой капитан, — улыбается рыцарь, а губы Дайнслейфа дрожат, не силясь произнести хоть что-то — отругать ли, сказать что-то благодарственное… — Да и как закончить работу с грязными руками? Капитан удивлённо моргает, пытаясь осознать смысл сказанного. Голова всё ещё слегка затуманена после головокружительных ощущений, и потому про работу вспоминает не сразу. Но, всё-таки, вспоминает — и потерянность от действий своего же рыцаря сменяется тоской неприятной. Не хочется отпускать Хальфдана, только не сейчас, нет… Мучительная пауза затягивается, пока он судорожно размышляет, перебирая серебристые пряди чистой рукой, покрытой своими же укусами, а рыцарь смотрит на него спокойно, положив голову на колено и ожидая любого решения. И колет в сердце пробудившееся чувство долга — будь оно неладно... Дайнслейф вздыхает.       — Мне осталось не так много работы… — наконец произносит Сумеречный Меч, стоит дыханию вернуться в норму. — Но моя работа на этом не завершится, — и щурится хитро, глядя в растерянные глаза Хальфдана. — Начатое нужно доводить до конца, ведь так? Настала очередь рыцаря смотреть с недоумением, не произнося ни слова. Но понимает он слишком быстро, и руками закрывает смущённое лицо. Дайнслейф осторожно отводит ладонь и касается разгорячённого лица с нежностью, привлекая внимание.       — Приходи ко мне, когда я закончу с документами, — в голосе капитана не приказ снова — просьба.       — Конечно, мой капитан, — и в усталых бирюзовых глазах загорается новый шальной огонёк предвкушения.