how werewolves like

      Одиночество всегда привлекало Уэнсдей, сколько она себя помнит, от одной мысли, что ей придётся быть в компании людей, которых она едва знает, по телу пробегала дрожь, неприятная. Аддамс нравилось испытывать свои пределы, только так можно было достигать больших высот, но люди… что живые, что мёртвые, её раздражали. Одним своим присутствием, никому не надо было даже напрягаться, чтобы она начала тратить нервные клетки впустую, а их восстановление — ужасно долгий процесс, довольно муторный. Она отгоняла всех от себя многими способами, кого-то мог смутить её хмурый вид, а кто-то упирался до момента, пока не получал по лицу, иногда своим же кулаком. Месть для Аддамс холодное исскуство, в котором ошибка — провал, а награда за успех — бесценное чувство победы, несравнимое ни с чем, и без тщательно продуманного плана Уэнсдей не берётся ни за какое дело, импульсивность — то, с чем она борется, наравне с невероятно упёртым характером.       Каждый уникален, но сведён в типологию в её разуме, и она не станет себя утруждать в попытках найти к кому-то свой подход, потому что прямота — универсальный способ общения. Когда правда подаётся без прикрас, рядом остаются лишь те, на кого действительно стоит обратить внимание.       Внимание Уэнсдей забрала Энид, настолько сильная, что порой и не замечает, как может приподнять кого-то, когда обнимает, крепко-крепко сжав в, казалось бы, слабеньких ручках. Она оборотень, и девушка не удивлена факту, что она намного сильнее, чем кажется на первый взгляд, будучи такой… опасно яркой личностью, она остаётся смертоносной. Энид выделяется не только физическим состоянием, но и характером, настолько оптимистичным, что Уэнсдей ничуть не впечатлится, обнаружив в её сердце разноцветное конфетти с радугой. От этой девушки буквально разило сладостью, и нахождение с ней в одной комнате было подобно пытке, и, несмотря на всю любовь Аддамс к самоиспытаниям, это было слишком приторно, она не могла дать оценку этому чувству. Одиночество было ей нужно, пока Энид не ушла, оставив её, слишком гордую и загнанную в угол.       По крайней мере, она смогла расставить лимиты этой девушки-оборотня, два покушения на жизнь, более пяти обморочных состояний, панические атаки, и, как сама Энид сообщала, вероятность ПТСР. Уэнсдей невольно впечатляется её стойкости, но виду не подаёт, она всегда невозмутима, и простые словечки о том, как Энид пыталась быть ей подругой, не сработают. Слова не действуют на неё, так ведь?       Аддамс не умеет врать, потому что плохо скрывает свою неуверенность, по одному колебанию в движениях зрачков кто угодно мог понять, что сумел загнать её в угол вопроса, и девушка чудом умудрялась выкрутиться из диалога и поднапрячь мозги.       Энид была простой, прямолинейной, но не как она, она выражалась так мягко и осторожно, что Уэнсдей скручивало живот от желания вырвать. Её слова были подобны сахарной вате, сладкой патоке, и вид чего-то цветного-яркого настойчиво ссылал ей в память её имя. Энид. Любительница плюшевых игрушек, королева сплетен, которая умеет находить общий язык с любым человеком. Неважно, нормис это или фрик. Полная противоположность, которая спала в одной комнате с ней.       Одинокость была не так приятна, как она ожидала. Это яд, медленно растворяющий границы разума, и Уэнсдей впервые не понимала, почему яд для неё теперь не благо. Она всю жизнь плевалась отравой, отгоняя всех, кого можно.       Вселенная умеет возвращать содеянное, и оттолкнули её, даже не прикасаясь. Аддамс не понравилось быть одной.       Энид так отважна и глупа, что ринулась в бой, бездумно, абсолютно неуверенная, выживет она или нет. Она спасла её, билась с монстром, рисковала собой, стоя на грани жизни и смерти, но вернулась, в крови и слезах, На коротких волосах, уже не таких идеально уложенных — чёрная грязь, засохшая трава и листья с разных деревьев, она дышала рвано, заставляя уставшее тело бежать, потому что в этой голове витала лишь одна мысль: где Уэнсдей?       Энид ринулась к ней, и слишком поздно поняла, что сделала, девушка перед ней выглядела не лучше, покрытая алой жидкостью, напуганная, и импульсивная. Потом Уэнсдей сама обняла её, обвила дрожащими руками шею, и в груди что-то щёлкнуло, и не дважды, уткнулась устало ей в плечо, и чувствовала, что ей это нужно. Тело её отреагировало раньше, чем растопленный произошедшим мозг, и Аддамс испугалась, она будет честной с собой, с ней.       Месяц назад она бы скривила губы от отвращения, как же так, чтобы она размякла до такой степени, чтобы проявлять слабость? Мягкость, от которой она бы стиснула зубы, она бы отрицала. До конца.       Но ей было приятно это чувство, желание тянуться к чьим-то прикосновениям, и знать точно, что доверие есть. Ей понравилось чувство, совершенно новое, это бывало настолько редко, что ощущается впервые.       Уэнсдей пришлось принять факт, что Энид умеет заговаривать, порой получше любой сирены, что она легко велась на её манипуляции, до такой степени они были просты. Позже Вещь пояснил, что это называется просьба, а не психологический приём. Порой рука видит намного больше, чем она. Энид любит людей, завоёвывает их своей харизмой и улыбкой, но одна общая черта у них всё же нашлась.       Они обе не останавливаются, пока не добьются своего. Если Уэнсдей делает это прямо и жёстко, не стыдясь обманывать и врать, Энид же достаточно умна, чтобы уметь читать людей, и достаточно опытна в общении с социумом, чтобы её читали именно так, как ей хочется. Это черта подростка, это нормально. На её месте Аддамс давно бы промышляла чем-то уголовным, пока добренькая особа использует свои таланты лишь для заведения знакомств. Если из её улыбки выскочит единорог, вероятно, розовый, весь в блёстках, или заиграет попса, Уэнсдей лишь моргнёт на это.       Она действительно считала, что удивить её трудно, она видела многое за свои шестнадцать, и это действительно так. Никакой подросток в её возрасте не видел и не делал хотя бы процент обыденных для неё дел. Тогда почему она едва заметно вздрагивает каждый раз, когда чувствует мягкие касания рук, обнимающих её со спины? В комнате тихо, и ей в новинку лежать вот так, на чужой кровати, закрыв глаза, потому что цвета слишком яркие, расслабиться трудно, челюсть не разжать, а плечи не слушаются её указаний перестать быть такими приподнятыми. Ей непривычно, когда её чёрные волосы распутаны, раскинуты на подушке, но она молчит, стараясь принять это положение. Мысли о собственном самочувствии угнетают.       — Боже мой, от тебя такое напряжение, что можно заряжать электростанции, — за спиной доносится ехидный тихий смешок, — Я буквально слышу твои мысли.       — Я спокойна, — Уэнсдей понимает, что говорит неправду, это так неумело, она снова напрягается от пальцев, медленно массирующих кожу головы, — Совершенно.       — Охотно верю, — Энид хмыкает, и простыни тихо шуршат, стоит ей прижаться к ней ближе, вдыхая приятный запах её волос, — Тебе стоит попрактиковаться.       — В чём? — недоумевает Аддамс, и голос её не однотонный. Чувствуется ломота, и это заставляет губы Энид приподняться в довольной улыбке.       — Во лжи.       — Смешно.       — Старайся лучше, — хихикает она на угрюмый ответ, в котором ноток сарказма казалось больше, чем их вообще есть.       Слишком мягко, Уэнсдей загнала себя в угол попытками понять, как ей реагировать на это. Ей нравится, и нет, чувство растерянности заставляет её считать себя глупой. Но она не хочет отстраняться. Она старается не думать об этом слишком много, что проявляется в задумчивом хмыкании. Это выглядит как долгая попытка придумать колкую ответку, Энид самодовольно усмехается, обычно Уэнсдей не тратит и секунды, чтобы морально уничтожить своего оппонента парой острых слов.       Энид это нравится, определённо, она чувствует себя хорошо, когда покрепче обнимает её, холодную и отстранённую девушку, поглаживает её по голове, распутывать волосы из плотных косичек, опуская шелковистые волосы на подушки. Ей можно. Будь это не так, она бы давно вылетела через окно, так и не успев приземлиться на лапы.       Уэнсдей может говорить жуткие и пугающие вещи, показывать ужасные фотографии как будто это не чьи-то внутренности, а какой-нибудь котёнок, но Энид приняла её такой. Почему? Она и не задавалась этим вопросом, потому что ответ давно вырисовывался в её голове. Симпатия.       Она обнимает её крепче, дольше, молчит, потому что Уэнсдей пошла на уступки, и ей бы тоже стоило. Она больше не жалуется на сладкий запах, а сонно проводит ладонями по девичьим щекам, медленно моргая, смотрит прямо в голубые глаза, такие чистые. Попытка разглядеть в них что-то оканчивалось неудачей, Энид постоянно отворачивается, переводя тему на что-то другое.       Она утыкается носом ей в шею, медленно и тепло дышит, и Уэнсдей удаётся скрыть своё удивление, и раздражение тоже. Новые чувства атакуют её слишком часто, как сильно её это сбило с толку и так быстро, чуть ли не мгновенно. Было бы слишком глупо скидывать нежелание отстраняться на банальное любопытство. Ей это нравится, и Аддамс признаёт это.       — Ты меня раздражаешь, — бормочет она сонно.       — Молодец, уже получше. — Энид хихикает в ответ.