Тепло

      Леденцовые глаза Рамуды наливаются гневом, когда он смотрит на своего «двойника» – на эту жалкую подделку. Это жутко – видеть в нем свое собственное отражение, пусть блеклое и словно размытое как в грязном стекле, но оттого едва ли не более правдоподобное. Мерзко... Взгляд Рамуды, еще недавно источавший сладость, начинает горчить.       «Да кто он таков?!»       Похолодевшими пальцами он стискивает гипнотический микрофон, пока еще скрытый под подолами его накидки, и тот словно обжигает его в ответ, напитываясь недоброй энергией от своего хозяина, синхронизируясь с его мыслями и чувствами.       У Рамуды в груди пульсирует сгусток ярости – и безотчетного страха. И он не понимает, почему это – опять! – ощущается так живо, так колюще и остро, так обжигающе холодно… Почему? Эти две неуправляемые эмоции разносятся пульсацией во все уголки его тела – и смешиваются, смешиваются, смешиваются, грозя превратиться в поистине взрывную смесь. Но в то же время под ребрами у него словно разрастается кусок льда – с невероятной, пугающей скоростью выстужая его тело, мысли, даже воздух вокруг.       Рамуде хочется уничтожить эту недоуменную мордашку, «отражающуюся» напротив. Прямо здесь и сейчас. Бесследно. Ему хочется мощным потоком направить в нее всю бурлящую внутри него ненависть, весь этот скользкий и холодный, до дрожи пробирающий страх. И пусть же это лицо (до кошмара наяву похожее на его собственное!) сгинет под гнетом всей скопившейся в нем тьмы. Рамуде не жалко. Он поделится. Он охотно даст этому «клону» сполна ощутить все то, что творится в нем самом, он разделит с ним это.       (Если бы только это помогло избавиться от...)       Рамуде все равно, что с ним рядом сейчас его товарищи и знакомые из других дивизионов. На секунду он совершенно перестает испытывать к ним... хоть что-нибудь. Он знает только, что если сейчас он откроет рот и выпустит это, достаться может каждому из них. И ему самому. Но едва ли ему до этого есть сейчас дело. Плевать. На все плевать, кроме этого создания напротив, словно вышедшего из его самых кошмарных снов.       Все вокруг молчат – за те несколько секунд, что длится эта сцена, они еще не успевают осознать, что именно сейчас произойдет. Рамуда крепче сжимает в руке основание микрофона, размыкает свои плотно сжатые, едва ли не до побеления закушенные губы и...       Чья-то сильная рука вдруг бесшумно ложится ему на затылок, не жалея аккуратно уложенных мягких волос, и рывком тянет в сторону, заставляя потерять из виду свое «отражение». Рамуда от неожиданности едва не спотыкается и успевает издать лишь какой-то полузвук-полувыдох, прежде чем уткнуться в чью-то грудную клетку, внезапно возникшую у него на пути.       «Что-»       Через долю секунды он инстинктивно морщится и вздрагивает от неприязни, полной грудью вдохнув сигаретный запах, пропитавший чужую рубашку.       – Успокойся, чтоб тебя, – цедит Саматоки где-то поверх его головы, но не со злостью, а как-то хмуро-лениво, словно в очередной раз отлавливая за шкирку готового нашкодить котенка.       На Рамуду он не смотрит, хмурый взгляд его устремлен выше. Может, оценивает «двойника». А впрочем, едва ли ему до него есть дело. Рамуду он, правда, сразу отпускать, похоже, не собирается.       «Какого черта?!»       «Успокойся, чтоб тебя». Вибрация от голоса, которым сказана была эта фраза, против воли проникает в каждую клеточку мозга Рамуды, а бьющий в нос запах сигарет нелюбимой марки с удивительной эффективностью отрезвляет. Он чувствует, как вся готовая вырваться наружу негативная энергия вдруг разом пресекается – и сам он обмякает слегка, лбом сползая чуть ниже, куда-то к чужому животу, ощущая, как при этом под ладонью Саматоки взъерошиваются его волосы. Учащенное дыхание Рамуды машинально синхронизируется со спокойным, глубоким дыханием Саматоки – и выравнивается. А следом за дыханием упорядочиваются и мысли.       Гневная горечь во взоре отступает, глаза Рамуды светлеют – словно выглядывает солнце из-за туч, в них мелькает даже что-то вроде запоздалого удивления. Он вдыхает чужое тепло (в какой-то миг – даже жадно) – и чувствует, как отогревается его собственное тело, его сердце, как возвращается к нему нечто очень важное, очень человеческое, едва не утерянное...       Эта сцена длится лишь несколько вдохов. Саматоки ослабляет наконец свою хватку – и Рамуда с игривым раздражением отскакивает прочь. Ему хочется отшутиться – и это хороший признак, – Саматоки заранее хмурит бровь. У него тепло под рубашкой от чужого дыхания, а у Рамуды тепло в волосах от чужой руки.       (И тепло это – словно то самое избавление от…)