Удар
Архидьякон Жозасский сидел в своей тайной келье, о которой ходили всякие легенды и слухи: что в жаровне этой комнатки разверзлись адские врата и что хозяин этой каморки - чернокнижник и колдун. Клод Фролло сидел и молился небольшой иконке на стене. Он бы с удовольствием спустился вниз к алтарю, да только причина его терзаний сейчас сидела где-нибудь в базилике между колоннами и развлекалась с прихожанами. Или возможно болтала с епископом Луи де Бомон де ла Форе, по вине которого эта цыганка все еще не под арестом.
— Святая Мария, защити меня!
Удар
— Не позволь этой ведьме затуманить мою голову! — Клод стискивал зубы и тяжело дышал между поступающими ударами, с тяжестью проговаривая свою мольбу. — Я всегда был верен, работал не покладая рук! И пусть я не хотел становиться ликом черного духовенства, шестнадцать лет назад я отринул от себя мысли о семье!
Удар
Срывавшийся на крик баритон то и дело тухнул под подступающими слезами, которые наполняли его глаза от ударов плетью. Боль была невыносимая, не приближенный к такой порке человек уже бы потерял сознание, но мозолистые от исписанных трудов руки лишь крепче сжимали рясу, а подрясник был распахнут и сброшен по пояс, обнажая варедную спину, на которой появлялось все больше и больше кровавых полос. Кровь стекала по ткани и обагряла черное сукно, превращая её тьму больше в мученическую, чем в отрешенную от мирских сует. Цвет совершенного покоя, образ власяницы, какую носил в пустыне проповедник покаяния Иоанн Креститель, исчез под горящими страстями монаха, который сейчас ищет спасения в этом белом лике иконы, что выбивалась из бардака алхимических записей и учебников, каждый был написан вручную, за исключением одного, вселяющего ужас в консервативного приверженца смирения.
Удар
— Святая Мария, смилуйся надо мной! Отчего я продолжаю видеть ее? Отчего эта нечестивая цыганка затмила мне твой лик?!
Удар
— Господи, прости меня! — Услышав, как кнут кинули в стену, Клод развернулся через плечо и посмотрел на Квазимодо, чей злобный глаз выглядывал из-под брови. — Продолжай, чего остановился?
«Отец, тебе больно» — Жестами показал горбун, неспособный говорить из-за глухоты. Лишь чтение губ и жесты помогали ему общаться с архидьяконом, именно его благочестивая душа обучила этому языку и именно он вылечил лопнувшие перепонки звонаря, но слух, увы, это не возвратит.
— Мне не больно, мой мальчик. Продолжай. — Из уст не донеслось ни одного звука, данная ложь не стоила усилий, какие он прилагает для молитвы, что давалась ему невыносимо болезненной, и не только из-за плети.
«Нет!» — Квазимодо зарычал и выбежал из кельи, направившись вверх, в сторону колокольни, под Большую Мари, единственную, что способен был услышать.
Фролло жалобно заскулил, когда поднялся с колен. Бросив взгляд на несколько стоявших на шкафу склянок, он ужаснулся количеству ярко красных отражений и посмотрел за спину. Пояс был полностью покрыт кровью, запах которой наполнял комнату, поэтому монах подошел к витражному окну и распахнул, чего было достаточно лишь для того, чтобы сделать короткий глоток свежего воздуха и выпустить дым или пар, поднимающийся во время опытов с алхимией.
Гуляния, объединяющие праздник Крещения Господня с древним языческим праздником шутов, уже подходили к концу, с Гревской площади уже неторопливо разошелся народ. Холодный январский воздух ударил архидьякону в лицо, он в начале насладился морозной погодой, слушая вечернюю службу, что доносилась до него из нефа, а после отскочил к другому краю кельи, словно от огня. Неудачно наткнувшись на сверток каких-то рукописей, возможно о пояс рясы или учебник (в захламленной комнате было чересчур тесно), Фролло ударился спиной о каменную стену, раскрывая нанесенные увечья еще сильнее. Среди хора прихожан лился
её голос.
Изумленный, он в начале задержал дыхание, а после наскоро подбежал к окну и закрыл створку, прячась во мраке от голоса дьявола. Серые от постоянной работы в духоте с токсичными препаратами руки схватили пустой графин со стола и с грохотом кинули на пол. Фролло окончательно сбросил подрясник и упал на осколки, вдавливая колени в острую керамику.
— Святая Мария, я даже дочь короля не пустил в монастырь Нотр Дам! Принцесса Анна де Божё уступила блюстителю правил, отчего эта цыганка не может пойти прочь?! — Он ударил своей тонзурой о холодный пол и замер, читая молитву. Но он опять услышал
её.
— Если б знать, что ты услышишь,
что ты и правда здесь…
Что до слов простой цыганки богу дело есть…
Фролло взял самый большой осколок и оцарапал ноги, дабы избавиться от завораживающего наваждения. Но лик Эсмеральды начал видеться ему в пламени свечи, она сжигает его, словно еретика на суде святой инквизиции. Да, именно так: та, кого он желает всей душой отправить на костер за колдовство, носит крест судьбы человеческой на своей спине, а он - тот самый грешник, которого вскоре покарает ведьма на торжественном аутодафе: крикнет на весь Париж «
Убийца!» и передаст в руки королевской стражи. Она - сжигающее пламя, горит все ярче, опаляет его душу и влечет прямо в ад, туда, где ему и место.
— Я отверженная, знаю… мечты мои просты.
Но бывал же Боже правый, среди отверженных и ты…
Клод медленно подполз к двери и приоткрыл её, совсем чуть-чуть, чтобы услышать этот дьявольский голос немного лучше, испить еще капельку нежного сопрано, которое почти неуловимо доносилось до него. Но дальше послышался хор прихожан, мужчина измучено застонал и прислонился к стене, охлаждая раны.
— О Ардат, что же ты творишь со мной… — Он прикрыл глаза и зажал в ладонях россыпь осколков от графина.
Будь всем отверженным светом во мгле,
Нет им защиты другой на земле.
Вот он, опять. Завораживающий, манящий голос, лишающий рассудка. Фролло продолжил молиться, он подобрал брошенный кнут, встал на рассыпанные осколки и начал бить по стопам.
Удар
— Дьяволица, дочь Лилит, проклятая! Пытать! Пытать ведьму!
Удар
Будь нам опорой в нелегком пути!
Помощь другую нам вряд ли найти…
Мужчина опять наклонился к двери, вслушиваясь в молитву, а когда услышал прихожан, молящихся черт знает о чем, болезненно проскулил и опустился на пол, сильнее оцарапав спину, сдирая подсыхающие рубцы и оставляя на камне багровый след. Пока все молятся о богатстве, почете, знати и силе рода, поют о любви, какую Фролло боялся испытывать, Эсмеральда молится о самом боге и о спасении.
— Кто же ты? Дьявольская Лилит или шумерская Лилиту, создавшая рай? — На секунду впав в сладостные раздумья, он замотал головой и закрыл руками глаза, оставляя на них неприятные отпечатки, липкая кровь застывала на ресницах и делала взгляд тяжелее.
Собственной просьбы нет у меня,
Но знаю я многих, несчастней, чем я
Лишь секунда на размышления, и Фролло наспех надевает рясу на голое тело, неспособный вернуть грязный и липкий от крови подрясник. Повязав на талии кожаный пояс, он тяжело выходит из кельи, босой и шипящий от боли, распространяющейся от касания сукна и ран.
— Дрянная девчонка, ведьма, шлюха, цыганка, Ардат! — Оставляя кровавый след на полу и стенах, он идет, слушая хор и мелькающий изредка голос Эсмеральды. В голове проносятся пытки, которых она заслуживает, суд, который её ожидает, огонь, который вскоре встретится с ней.
— Двери надежды для них отвори,
Верю, о Боже, мы дети твои.
Уже на пороге нижнего этажа и входа к крайнему нефу он остановился. Фролло уткнулся лбом в столб, глядя на плавно шедшую по спадающему освещению Северной розы Эсмеральду. Богоматерь с Младенцем в сфере благословляли её своей улыбкой в виде льющегося через витраж заката, Клод мученически закрыл глаза. Перед ним опять проносятся пытки, однако уже не Эсмеральда перед глазами, а он сам.
Его пытают,
его судят,
его пожрет аутодафе огнем, каким пылает Эсмеральда, одного объятия достаточно, чтобы сгореть.
— Ты не дьяволица, ты не Лилит…Невинная, святая… Святая Мария, помоги ей!
— Все мы, о Боже, дети твои…
Архидьякон в итоге легко выдыхает и идет к ней, тяжело шагая от растирающей раны ткани, которая уже пропиталась выступающей кровью и облепила кожу. В начале он шептал «Господи, прости!», а когда его заметила цыганка, он на мгновение замер, после чего продолжил идти. Он хотела уйти, но когда монах вышел на свет, она увидела красный отблеск на ткани, кровавое лицо, израненные руки и стопы, она осталась на месте, в панике прикрыв ладонями рот и глядя на что-то бормочущего мужчину, который потом упал перед ней на колени, он тянул на неё дрожащие длани, а потом сложил их в молитве над головой.
— Эсмеральда, прости!
Последнее, что он увидел перед потерей сознания от нехватки крови, это нежно протянутый платок девы, что своим пламенем сожгла его душу.
