Гирлянда

      Он прислонился спиной к стене мужского туалета, покрытой потрескавшимся голубым кафелем. Слева было написано «Коля пидор», справа — «Наташа шалава». Что сказать? Информативно.       Так нельзя. За три года работы в школе он никому не признался, что чертовски боится высоты. Как-то неудобно было. Но ведь всячески избегать опасности, выдумывая отговорки, тоже… сомнительное занятие. В прошлом году, когда школу украшали к празднику, он с убедительными хрипами сказал, что у него простуда, и бесстыдно прогулял. В позапрошлом и вправду болел ковидом. Но тут Ульяна Габдрахмановна была твердо нацелена использовать его как мужчину. А если точнее — как мужчину ростом почти метр девяносто.       — Вы Ланьского не видели? — обратилась к кому-то в коридоре завуч. — Да нужно в спортзале гирлянду повесить, а кто, кроме него, дотянется-то? Ой ну какие старшеклассники, они ж курят с пятилетнего возраста, ты на них посмотри… тьфу! Короче, встретишь историка — скажи, что я его искала.       Раздались звуки удаляющихся шагов. Цок-цок-цок… Ланьский выдохнул, но выбираться из туалета не рисковал. И только спустя пару минут осторожно открыл дверь, сделал шаг и тут же наткнулся на парня в модной красной шапке.       — Головные уборы в помещении снимаем, — почти рефлекторно сказал он и запоздало сообразил, что перед ним не школьник.       Молодой человек рассмеялся. Когда он смеялся, на щеках у него появлялись милые ямочки. Ланьский исподволь засматривался на него на родительских собраниях, надеясь, что мастерски скрывает свой интерес. Однако себе он не лгал. Он хорошо помнил, какое испытал облегчение, узнав, что на собрания приходит не отец — кто их знает, отцом можно стать и в шестнадцать! — а старший брат Алеши Мэна.       Фамилия досталась им от деда со стороны матери, китайца-инженера, приехавшего работать на местный приборостроительный завод. Завод закрылся, а дед остался. Ланьский уже успел познакомиться с ним, местной достопримечательностью, но об успеваемости Алешеньки пришлось немного приврать, чтобы не расстраивать старика.       Отец старшего из братьев Мэн был человеком свободных взглядов, и только вмешательство родни с обеих сторон помешало ему назвать сына Ярополком. Поэтому его звали Ярославом — единственное напоминание о папаше, который исчез спустя год после рождения наследника.       Ярик Мэн, тот самый. Имя ему категорически не подходило. Ему будто бы вообще ничего не подходило, ни простецкая одежда, ни место, ни время, однако жил он в их поселке городского типа, работал удаленно, тратил почти всю зарплату на обустройство дома, мать не могла на него нарадоваться. Сам Ланьский собирался отмотать оставшиеся годы контракта и покинуть это место навсегда… до тех пор, пока на родительское собрание вместо матери Алеши не пришел парень с теплым взглядом темно-карих глаз.       Ланьский знал, что — нельзя. Школа. Пэ-гэ-тэ. Все всех знают. Если кто-то догадается — им обоим конец. А впрочем… с чего он решил, что будет то, чего нельзя?.. Каким еще обоим? Обоям, блин.       Размечтался.       — Сергей Владимирович, я своего оболтуса на пересдачу привел, он же контрольную завалил, и я…       — Там Ланьский где-то или мне показалось?       — Черт, — прошипел историк, не задумываясь, схватил Ярослава за локоть и затянул в дверь мужского туалета.       Там, оставшись один на один с братом своего ученика, он вдруг понял, в какую дурацкую ситуацию попал. Он только что затащил постороннего мужчину в мужской туалет без объяснения причин. Ярик запрокинул голову — разница в росте у них оказалась ощутимая — и лукаво посмотрел на Ланьского. Под расстегнутой курткой у Ярика была футболка, и ее растянутый ворот открывал ключицы. Сергей Владимирович понял, что направление его взгляда совершенно… понятно.       — Ну, что дальше? — таинственным шепотом спросил его Мэн.       — П…простите?       — Я не думал, что вы такой смелый, но мне нравится.       — Вы меня не так поняли, — Ланьский почувствовал, как жар заливает его обычно бледные щеки. — Мне просто надо избежать… некоторых… неприятных… занятий.       — А, — Ярик смутился. — Что-то я, знаете… от завучки прячетесь?       Пришлось во всем признаться.       — Алешке надо контрольную переписать, — напомнил ему Ярик. — С ним же сидеть надо, чтоб не списывал и не вертелся.       — Точно, — обрадовался Ланьский. — И не уйдешь же никуда!       — А может, вы меня… отпустите?       Историк с ужасом, что все еще сжимает локоть Ярика, и рассыпался в извинениях. Когда он выходил из туалета — Мэн решил задержаться, и не по физиологическим потребностям, а потому, что одновременное появление двух мужчин из такого места выглядит странно — вслед ему вдруг очень тихо сказали:       — Сергей Владимирович, так я ведь… тоже.       Сердце пропустило удар. «Тоже»? Он тоже боится высоты? Он ведь об этом говорит, да?       Ланьского ставили в пример. Ты ж погляди, молодой красивый мужчина, работает в женском коллективе, а еще эти школьницы, коленки, короткие юбки, а он кремень! Сергей Владимирович был вовсе не кремень, а очень даже… жижа… та самая, в которую весной превращается дорога в поселок… по крайней мере, когда Ярик Мэн приходил на родительские собрания, просил его задержаться и обстоятельно спрашивал, какую тему нужно подтянуть «оболтусу». И как-то сразу оказывалось, что не такой уж Алеша и оболтус, просто невнимательный, есть мнемонические приемы для запоминания дат, есть хороший учебник с понятными таблицами. Ланьский воодушевленно объяснял, как нерадивому ученику исправить очередную двойку. А старший брат этого ученика мягко смотрел на молодого историка, высокого, худощавого, в идеально отглаженном светлом костюме, и оба они плыли в чем-то теплом, нежном, невысказанном… совершенно ненужном. Совершенно невозможном.       Наверное, оба они ошиблись.       Алешенька сделал тридцать ошибок в двадцати вопросах и снова переписывал контрольную с возмущенным сопением. Ярику стало жарко, он снял куртку и шапку, оставшись в джинсах и поношенной футболке. Все это было ему великовато — Ланьский даже растрогался оттого, каким хрупким выглядит Ярик в своих огромных шмотках. Самого его теперь немного знобило. Наверное, подцепил от детей очередную простуду. Вот и лицо горит… температура. Сергей Владимирович сидел за учительским столом, машинально перебирая длинными тонкими пальцами стопку карт, где государства, давно исчезнувшие с лица земли, еще жили какими-то своими войнами, торговыми связями, походами и революциями. Ярик откровенно рассматривал его. Алеша сопел.       — О, Сергей Владимирович, а я вас ищу! — Ульяна Габдрахмановна заглянула в кабинет. — Не поможете гирлянду повесить?       — Ульяндрахмановна, Сергей Владимирович моего Алешку сторожит, давайте, я повешу! — живо откликнулся Мэн.       — Ярик, Господь с тобой, высоко же!       — Так я со стремянки, — отмахнулся Мэн. — Алексей, веди себя хорошо, а то я ведь все узнаю.       Алексей трагически возвел глаза к небу, то бишь к свежепобеленному потолку, что-то буркнул и вернулся к своей злосчастной контрольной. Ланьский выдохнул вновь, и не потому, что оказался чудесным образом спасен от украшения спортзала. Просто присутствие старшего Мэна причиняло ему одновременно радость и страдания.       И тут он осознал, что «я тоже» никак не могло относиться к страху высоты.       Ярик все не возвращался, но из коридора слышался его звонкий голос. Он рассказывал завучу и своим бывшим учителям о своей работе, о том, что хочет организовать в родном поселке курсы программирования. Алешенька наконец-то наскреб на тройку — Ланьский размашисто нарисовал ее на листочке с возгласом «ура!» и, снова напустив на себя строгий вид, сказал:       — Иди уже!       — Я это… — младший Мэн стушевался и полез в рюкзак. — Это вам.       Кое-как нарисованная елка на синем фоне, сидящие под елкой… это кто? Крысы, зайцы или… грибы? Ланьский не без интереса попытался угадать, что же хотел сказать автор. Современное искусство — дело такое… На обороте было написано «нашему любимому учителю Сергею Владимировичу». Даже без ошибок. Да и почерк-то не Алешин — обведено детской рукой по чужой карандашной наметке.       — Ой, спасибо, это очень…       — На улице меня подожди, — шикнул Ярик, войдя в кабинет, на «оболтуса», и тот послушно ретировался.       Старший Мэн, раскрасневшийся и встрепанный после акробатических этюдов с украшением спортзала, выглядел совсем уж… непростительно.       — Отмучились? — хмыкнул Ланьский, изо всех невеликих своих сил скрывая смущение.       — Это вы про всех нас? — Ярик вновь адресовал ему ласковую улыбку. — А приходите к нам Новый год праздновать. Вам же не с кем… ой, или есть?..       — Нет, — он покачал головой, испытав вдруг болезненный укол в груди от осознания, что ему не с кем праздновать Новый год; родителям в последнее время он предпочитал звонить, уверяя, что все у него хорошо, веселая дружеская компания (а на самом деле он, какой-нибудь фильм и паук на стенке), но никакого алкоголя, ведь с первого января он точно-точно займется диссертацией. — Но, Ярослав… э-э-э…       -Ярик.       — Простите… Ярик… я обычно не праздную, у меня самого накопились долги по учебе… аспирантура, все дела.       — Тогда я к вам на новогодних зайду, — твердо сказал Ярик, понижая голос почти до шепота. — К тебе… на пару минуток.       Это был какой-то обман. Шутка. Ловушка. Ланьский уже попытался придумать миллион отговорок. Каждая из них обрубала возможность продолжения. Он просто будет любоваться этим человеком на родительских собраниях, ничем себя не выдавая. Потом кто-то из них уедет. Ярик… ну, женится. Сам он напишет диссертацию, подыщет место на кафедре или в каком-нибудь колледже… в крупном городе все гораздо проще.       В крупном городе нет Ярика с его здоровым румянцем, сияющим взглядом, непослушной челкой, которую так хочется пригладить, и ямочками на нежных, почти девичьих щеках.       Но… наверное, это просто… розыгрыш. Иногда геи попадают в такие ситуации. Поэтому нельзя знакомиться вот таким спо…       — Мы можем просто дружить, — все так же тихо сказал Ярик; глаза его странно блестели, веки покраснели едва заметно. — Мне достаточно. Не волнуйся, мы… я научу тебя кататься на лыжах, если хочешь. Я люблю местный лес зимой, не могу его оставить. Наверное, я не человек, я какое-то лесное животное, но… сосны… на морозе… так пахнут и…       — Говори, — подбодрил его Ланьский, чувствуя, что его сейчас хватит инфаркт.       Озноб стал еще сильнее.       — Не волнуйся, — повторил Ярик, делая шаг назад; Сергей Владимирович думал, что если он сделает ЕЩЕ один шаг, невидимая нить, возникшая между ними, причинит обоим нестерпимую боль, натянувшись до предела. — Я сам все понимаю, сам всякое… прошел. Но… мы можем сначала хотя бы дружить. Если хочешь.       — Сергей Владимирович, а вы чай-то пить придете? — в кабинет заглянула завуч. — О, Ярик, и ты давай с нами.       — А… да я ухожу… мне работать… у меня дедлайн по проекту.       — Алексею надо больше тренировать память, — Ланьский взял себя в руки и прокашлялся. — Ярослав, я вам занесу «Историю России в таблицах и схемах», мне она уже не особенно нужна, а ему пригодится.       Ярик улыбнулся ему какой-то новой улыбкой, забрал куртку и ушел.       Слушая щебет своих коллег, Сергей Владимирович ковырял ложкой кусок приторного торта с масляными розами и думал, что, может быть, эта зима будет отличаться от предыдущих.       В конце концов, должен же он научиться кататься на лыжах.