Царевна

      Грейнджер в этой истории, кстати, мальчик, я гоблинов специально спросила. Грейнджеры — сквибы Дагворт-Грейнджеров, так что тут без сюрпризов, вполне ожидаемое, значит, наследие. Но вот имя! Зовут этого мальчика — Гермоней! Охренеть, то есть язык сломаешь, хотя все логично, если так посмотреть: Гермиона и Ифигения — это дочери Елены Прекрасной, а Гермоней и Никострат — сыновья. Спасибо, что не Никострат, а то б я ржала не переставая. Ребята раздобыли фотографию и даже показали мне, чтобы я никого не перепутала.       Про заикание мне тоже объяснили, кстати. Магия же лечит, вот она меня от заикания постепенно и вылечила, за счет всего остального. В принципе, понятно — речь имеет больший приоритет, чем попа, заикаясь, не поколдуешь, так что приоритет понятен, хоть и неприятен.       Ну, значит, усаживаюсь я в кресло, концентратором закинув чемодан на полку. Мне показали основные заклинания, кстати. Ну так вот, уселась, жду, пока погаснет свет и начнется спектакль, то есть поезд двинется и к Избранной придут напомнить о себе придурки Магической Британии. А вот и… хм… Большие грустные карие глаза, худоба на грани истощения, чемодан больше его самого. Обнять и плакать.       — Привет, Гермоней, — здороваюсь я, стараясь не запнуться на этом имени.       — Здравствуй, Гера, — грустно отвечает он и очень осторожно усаживается в кресло.       Так, эту песню я знаю, поэтому средство от подобного у меня в аптечке есть. Лезу на пояс в аптечку, достаю тюбик. Теперь как ему сказать, чтобы он не обиделся. Ну и обидится — овощ с ним, на обиженных воду возят.       — Вот тебе средство, — протягиваю ему тюбик. — Выжимаешь на набитое место, втираешь в кожу, через пять минут будешь как новенький, а я пока выйду.       Всучив тюбик, поднимаюсь и выхожу из купе, прикрыв за собой дверь. М-да, парень класса «обнять и плакать». Ну что, любовь зла, придется любить это пособие по анатомии. Любить, кормить, не обижать… Насколько я понимаю, выбора у меня особого нет, не Уизли же любить. Кстати, о рыжих — вон оно, крадется уже, рассадник микроорганизмов, для которых мы — внешняя среда. Постирать бы его. Движением руки творю «отвод глаз», потому что я, конечно, не брезгливая, но… Кстати, а почему рыжее уежище не летит на бибике своего рыжего отца? Избранную не нашел или что? Так и не найдет…       Изнутри слышится тихий стук. Гермоней протягивает мне тюбик, а сам красный, как девица, но сидит уже нормально, что хорошо. Я прячу тюбик обратно в аптечку.       — Спасибо, — негромко говорит он, тряхнув шевелюрой.       — Да не за что, дело-то обычное, — легкомысленно машу я рукой.       Какой у него взгляд! В нем и благодарность, и какое-то обожание, и… доверие? Это что сделали с ребенком сквибы рода Дагворт-Грейнджер? Надо будет на каникулах разузнать, да подарков насовать по русскому обычаю. Ишь ты! Нечего на мое замахиваться! Оно еще не мое, но пригодится, наверное.       Поезд трогается с места, набирая ход, а я понимаю, что Грейнджера надо кормить, потому что «ленинградская диета» никого до добра еще не доводила. Вздохнув, делаю жест рукой, призывая к себе сумочку со снедью. Глаза Гермонея становятся очень большими, потому что в его понимании это была беспалочковая магия. Вроде бы считается очень крутым чем-то.       — Садишь, ешь, — увеличиваю я миску с борщом. — Ты сколько времени не ел?       — Я ел сегодня, — отвечает он мне, во что мне не верится, поэтому я залезаю еще раз в аптечку, протягивая затем пузырек.       — Выпиваешь это, а потом ешь, — инструктирую я его. — И чтобы все съел!       И хочется ему возразить, и опасается он чего-то. Ну, в общем-то, понятно, чего — забили какие-то твари ребенка. Ладно, разберемся. Потом, но разберемся точно. А пока пусть ест, потому что мне рано еще. Дверь кто-то несколько раз дергает, пообщаться кому-то хочется. Но дверь закрыта, и открыть ее не так просто, потому что на защелку.       Сольное выступление Малфоя мне интересно? По-моему, нет. Рыжий уже пошел туда, куда Макар телят не гонял, значит, что? Сейчас Гермоней примет пищу, я его уложу спать и сама вдавлю, ибо до приезда нам восемь не самых приятных часов. А вот потом уже бой, без шуток, потому что «своих» в Хогвартсе нет.       Что-то меня смущает в том, как ест мальчик. Буду его Гермом называть, а то язык сломаю. Так вот, он не спросил меня, что это за блюдо, ест осторожно, внимательно, тщательно пережевывая пищу. То есть вывод раз: борщ ему знаком, что для лимонников нонсенс, а вывод два: он военный. На спецназовца не похож, тот бы устроил уже зачистку, десант тоже отпадает — у них тормозов нет, кто тогда?       — Ты чьих будешь, военный? — интересуюсь я по-русски, дождавшись, пока он проглотит порцию.       — Пинцет я, — грустно отвечает мне Грейнджер. — А ты разведка?       — Контрразведка, — поправляю его я. — Откуда попал?       — Басмачи колонну расколошматили, — объясняет он мне, ничуть не удивившись тому, что я не Поттер. — Открываю глаза, а здесь я, во-первых, пацан, а во-вторых, утопленный в сортире. Ну и…       — И ты еще и оказался виноват, — киваю я. — А потом узнал, что Союза больше нет, и поплыл, так?       — Так точно, — еще грустнее отвечает мне Герм.       — Так, мой позывной «Мила», твой такой и был? Я тебя Гермом называть буду, согласен? — беру я быка за рога.       — Так точно, — повторяет он, оживая на глазах.       — Слушай меня сюда, — начинаю я ставить задачу, сделав поправку на то, где военмедов называли «пинцетами». — Мы едем в школу магии. Это концлагерь, где такие, как ты и я, — недочеловеки. Держишься меня, помнишь, что своих нет, задача — найти мою или нашу кровь и уничтожить ее, после чего нас эвакуируют. Все слова понятны?       — Так точно, — улыбается мне Герм. Вон как ожил, стоило командиру появиться.       — А раз все понятно, то отбой по гарнизону, — сообщаю ему я. — Давай укладывайся.       Пока он укладывается и пытается уснуть, я раздумываю. «Пинцет» — это Афганистан, то есть для него шок двойной — Великобритания, нет Союза, все незнакомое, что делать — непонятно. Там он, скорее всего, молодым совсем был, потому и раскис. То есть просто поплыл по течению, не пытаясь сопротивляться, что не помешало взрослым дяде и тете капитально над ним поиздеваться. Все-таки, медики — народ хрупкий, потому их принято беречь. Ладно, хоть не пацана совращать буду, доктор отличие пестика от своей тычинки знать должен.

***

      И снится нам не грохот… Снится мне урок, на котором меня правильно стоять, ходить и приседать учат. Не учебка, а зал какой-то, навскидку бальный. Ну вот два учителя реют коршунами вокруг меня, учат ножку ставить, значит. А если не выходит, то больно стимулируют молниями какими-то.       — Ваше Высочество, левую ножку вперед, — командует один, и тут же мне в задницу молния прилетает.       — Ай! За что?! — больно мне, вот и подпрыгиваю аж от такого воспитания.       — Спину не сгибайте, Ваше Высочество, — комментирует второй.       — Как вы мне надоели! — в сердцах восклицаю я, вытягивая вперед руку.       — Милалика! — слышу я восклицание. — Не смей проклинать учителей!       Я оборачиваюсь, а там мужчина такой, представительный, в короне. Возмущен он тем, что видит, потому рассказывает мне, что царевне можно, что нельзя, и березовой кашей угрожает, отчего я сразу закрываю тыл руками. Батюшка, видимо, значит, действительно может, а что такое «березовая каша», я еще в детдоме хорошо изучила, была у нас любительница… Приходится подчиниться.       — Медленно, величаво вы идете вперед, Ваше Высочество, — пытка продолжается.       Вот не знала, что царевнам, оказывается, так грустно жилось. И продолжается эта дрессировка, кажется, бесконечно. Жестокие учителя болью добиваются полного автоматизма движений — и ходьбы, и приветствия, и даже танца. На карате меня так не гоняли, хотя и помогает мне изученное когда-то, но не сильно. Царевне невместно, значит. С чего вдруг у меня эти сны прорезались, кто знает?       — А теперь изящный поворот, — комментирует тот, что справа.       Я поворачиваюсь и вся сжимаюсь, но учитель хвалит, позволяя сделать паузу. Я уже радостно бегу к столу, на котором напитки расставлены, но мне снова прилетает молния, и я взрываюсь. Меня сразу же окружает какой-то белый кокон, скрывая ото всех, я просто падаю на многострадальное место и реву. Мне здесь не так много лет, чтобы слез стыдиться, к тому же я знаю, что меня никто не видит сейчас и сквозь кокон даже батюшка не пробьется со своей «кашей». Буду держать, сколько смогу, потому что больно же, просто до слез больно…       Кокон дрожит и вдруг осыпается осколками. Никак Ягу позвали, ироды? Как же они мне надоели! Я поднимаю взгляд, чтобы встретить свою судьбу, потому что знаю, что мне за это будет, но вдруг оказываюсь в объятиях какой-то очень волшебной женщины.       — Да вы ополоумели! — бушует она, закрывая меня ото всех. — Да я вас сейчас в зайцев превращу!       — Дорогая, но… — делает батюшка стратегическую ошибку.       Все, матушка видит цель. Хана царю, насколько я осознаю диспозицию.       — Все вон! — командует она. — Ну-ка иди сюда, ирод коронованный, я тебе сейчас…       — Мамочка… — прижимаюсь я к ней, отчего у царицы появляется логическая дилемма — успокоить ребенка или дать подарков мужу. Царь быстро исчезает, поэтому дальше занимаются мной.       Картина меняется, теперь меня учит мамочка. Она не делает больно, добиваясь всего своим примером и лаской. И у меня получается, раз за разом все лучше, отчего я и сама улыбаюсь, понимая это. А мама обнимает меня, рассказывая, какая я умница, и от этого хочется улыбаться еще сильнее, потому что я счастлива.       Тихо жужжит магический будильник, я открываю глаза. Поезд, «пинцет» дрыхнет… Я опять не царевна, не любимая дочка, а Герания Поттер, которая не Поттер, а старлей контрразведки в двенадцать своих лет. Тоска режет ножом острым по сердцу, но я прогоняю ее, задумавшись о сне. Интересный сон и навыки мне дал… Или напомнил?       — Пинцет, подъем! Боевая тревога! — негромко рявкаю я.       Рефлексы видны — взлетел, не просыпаясь. Моментально привел себя в порядок и стоит, глазенками лупает, команды ждет. Я бросаю взгляд за окно — поезд снижает ход.       — К высадке приготовиться, — командую я. — Напоминаю: своих тут нет, мы с тобой — существа второго сорта, а каждый ребенок страшнее атомной бомбы. Запомнил?       — Так точно! — уже весело откликается медик. — К выполнению задачи готов!       — Вот и молодец, — киваю я ему. — Ждем остановки, выходим аккуратно…       Тут поезд останавливается, дернувшись напоследок. Я вздыхаю, жестом выдергиваю свой чемодан с полки, проверяю, как стоит защита, и, как могу мерзко ухмыльнувшись, полностью активирую ее. Ну вот, теперь любителей залезть в вещи Избранной ждут интересные сюрпризы. Из потайного кармашка достаю резервную защиту и, подойдя к Герму, цепляю за ухо ментальную защиту, моментально пропавшую из глаз.       — Руку дай, — прошу я и надеваю на средний палец правой руки кольцо. — Перед приемом пищи проводишь рукой над блюдом, если кольцо сжалось, лопаешь что-то другое, понятно?       — Так точно! — браво отвечает «пинцет».       — Ну, пошли, — я отпираю дверь, сдвигая ее в сторону.       Что мне нравится в военных — никаких лишних вопросов. Я сказала — он выполнил, все, ни тебе зачем, ни тебе почему, командиру виднее. Люблю военных, потому что сама такая, а вот простой девчонке быть офицерской женой сложно, потому что она тогда автоматически подчиненная и обязана выносить тяготы, как в уставе написано. В общем, та еще радость, потому-то настоящие офицерские жены — товар штучный.       Ладно, это все лирика. Спокойно топаем по коридору, в котором уже никого нет, так же спокойно вылезаем. На перроне никого, чуть поодаль кучкуются кареты, страхолюдинами запряженные. Иду к карете, военный рядом, опять же без вопросов, хотя, учитывая, как он поплыл, памяти пацана ему досталось чуть. Ну да ничего, и с этим справимся, куда деваться-то.       — Делай, как я, — командую ему, залезая вовнутрь. — Надо тебя знакам обучить, что ли.       — Хорошая мысль, — кивает он, поэтому у нас есть занятие до самого Хогвартса. Что-то он схватывает быстро, что-то не очень, ну ничего, потренируется.       Карета останавливается у входа. Темное зево входа в замок неприветливо скалится на меня, вызывая желание запулить туда чем-нибудь не сильно смешным. Справившись с недостойными желаниями, я припоминаю сон, стараясь следовать науке. Медленно, не торопясь, с ровной спиной, глядя поверх голов, отчего встреченные бараны расступаются, я двигаюсь вперед, величаво, как маменька учила, кивая налево и направо. Веера не хватает, конечно, но и так я неплохо выгляжу, судя по замершим статуями ученикам. Да, такую Поттер они еще не видели.