Как ты веровал, да будет тебе.

      Подросшей Соне отцовская «святость» поперёк горла стоит. В детстве верила в это все, молилась исправно каждую ночь, детскими наивными глазами всматриваясь в образ над кроватью. Сейчас воротит от всего, от дома этого, от отца, но противиться не может, боится злости и ругани. Лиза не боялась, упрямо сбегала из дома, посылая отца чуть ли не глядя ему в глаза, а Сонечка сидела дома, книжки читала и только думать могла о свободной жизни, в которой не будет клетки этой. Верила отцу, что так правильно, так нужно, а после смерти Лизы окончательно поняла, что глупость все это, бред. И нет наверное Бога никакого, как бы страшно не было так думать. И отец её сволочь обычная, прикрытая добродетелью. Сбежать в тот момент казалось глупостью и одновременно с этим самым правильным, если не единственным вариантом.       Как к ней в друзья попал Титов Соня вспомнила уже подбегая к вокзалу.       Случилось это прошлой зимой и на спор. Лиза, смеясь, взяла сестру на понт, сможет ли она так просто добавиться в друзья к незнакомому человеку, тем более к мужчине, да еще и вполне известному. Оказалось, что смогла, тем более Титов во «фрэнды» добавлял всех без исключения.       Так и оказалась Громовская без вещей, денег и понимания, что делать дальше в углу купе, в компании четырёх неизвестных ей людей. В воздухе шманило Соне свободой, беспринципностью, пошлостью какой-то. Макс смотрел на всех подряд, включая Дениса, глазами раздевая, ухмылялся паскудно и пил один за всех, только не все у них за одного.       А Соне завидно. Стыдно и завидно, что она так не может. Не может даже просто как Титов, не участвовать, но и будто не замечать ничего. Хотелось как они все, а не краснеть удушливо, и убегать от них.       Титов тогда за ней убежал. Успокоить хотел, видел, девчонка вся как на иголках. Мелкая еще, явно младше их всех тут. И чего её занесло сюда, не похожа она на тех, кого на приключения тянет. Кольцов берегов в упор не видит, а в Денисе вдруг эмпатия проснулась. Впервые, наверное,лет с двенадцати.       В тамбуре речь сама собой о Боге заходит. Титов все силы в себе собирает, лишь бы не отправить её назад, к Кольцову, желающему увидеть двух сосущихся девах. Соня ничего ему в итоге не пытается всучить, никаких мыслей не навязывала. Но у Дениса в голове уже подготовленный расклад, он сам себе уже все всучил и навязал Сониными устами, да материнскими наставлениями. В голове мысль одна. Не Сонина, но в голове звучит её голосом тихим.       «И умирать с верой проще, Денис. Думая, что ты кому-то ещё будешь нужен.»       А где же твоя вера, Сонечка?       А нет уже веры никакой. Только желание свободы, чтобы можно было как вы все, сидеть, бухать с незнакомыми людьми, развлекаться и стыда не испытывать.       Оттого наверное и целовала Макса в монастыре. Беззастенчиво, смело, развязно, как будто и не она вовсе. Соня так и не умеет даже, но целовала. Хотелось, чтобы как Катя, без принципов, взять и поцеловать и не думать потом ни о чем. С Денисом так не получится, она пыталась еще тогда, в поезде. Не вышло ничего. Ляпнула в тишину глупое:       «Я девственница».       Титов лишь на стенку купе откинулся, глядя на неё сквозь полуопущенные ресницы. Ну и чего ты, Сонечка, хочешь? Чтобы так же тебя, как блядь последнюю, на койке в поезде разложили? Катя так не от хорошей жизни орет за стенкой, да и оба мы с тобой знаем, таких девочек, как ты, не ебут.       Все свои принципы Денис отбрасывает также легко, то после бани к ней прижимаясь, развалившись на ней, водкой разморенный, как и она сама, то целуя взахлеб, тело практически вылизывая. Соне страшно вроде, а внутри мысль одна только, как приятно оказывается когда вот так, душой наружу. Титов Топями одурачен не меньше чем она сама. Глаза блестят бешено, губы сухие, горячие, целует беспристанно. Просит сбежать с ним из деревни этой дурной. Злиться на неё, на себя, на отказ её, оставляя на кровати одну.       Уезжала бы ты, Сонечка, жила бы счастливо, но как же, вера, давно пропавшая, неожиданно появилась. Окутала ядовитым облаком, разум задурманила, превращая Соню в помешанную. А в мыслях лишь как Денису помочь. Не верил он, а Соне убедить его хотелось, заставить верить. С верой же проще.       «Я сестру отмолила, значит и ты, Денис, себя отмолишь». Титов отмолил, только вот жить на коленях не собирался. Умереть для него все еще было лучше, чем чьи-то ботинки лизать. Топи эти его вылечили, эти же Топи его уничтожали. Денис уже сам собой не был, чувствовал это, и этого не хотел. И Сонечка его бояться начала, закрываться, в глазах лёд Байкальский плавает. Титов бред этот про вселенные несёт, бешеный, в шубе дурацкой. Кричит ей вслед про крючок какой-то. Льда её боится больше всего на свете.       А Денису она уже роднее матери, дороже воздуха. Руки её нежные, глаза. Тонул Денис. В водах этих мутных, да в глазах её чистых.       А если не суждено, то осталось одно только. Спасти её, не дать в лапы никакой сволочи, пусть в Москву убегает. Ему сказано было троих с собой привезти? Он и привёз троих, а Соню не отдаст, Соню отпускайте, пусть бежит.       Вот и оставалось только бежать из Топей этих сраных, бежать без оглядки, домой, в Москву. А там переезд, разрыв отношений любых с отцом и новая жизнь на новом месте.       А на новом месте приснись жених невесте. Так бабушка говорила. И Соне снится. Снится Титов, хитро прищурившись, Соню видящий насквозь. И кажется она обречена, только вот сама Громовская не хочет образ белой вдовы носить на себе. Да и Титов бы на это только хмыкнул, поджигая сигарету. Не для того он на дне озера лежит, чтоб она снова жизнь свою загубила.       Живи, Сонечка, живи как хочешь. Бога нет, Бог умер, ты Бога убила. Живи теперь как вздумается, не бойся.