чем пахнет боль?

Заправляя волосы Сехуна за ухо, Чондэ заглядывается на чужую чуть загорелую кожу. Он сидит на коленях любимого, и просит закрыть его глаза. Сехун тут же слушается, не догадываясь, насколько выглядит доверчиво. Чондэ пальцами проводит по любимому лицу, очерчивая скулы, брови, линию носа, и потом зарывается в волосы. На голову Сехуна аккуратно ложится только что сделанный венок из ромашек. - Знаешь, что означают ромашки? – Чондэ продолжает, получив отрицательный ответ. – Первую, самую искреннюю и нежную любовь, - говорит тихо, почти шепчет, боясь испортить момент, а потом притягивает Сехуна ближе и дарит поцелуй. Совсем невинный, почти детский. И Сехуну до мурашек, бегающих по спине, нравится. Он отвечает, откидываясь на зелёную траву, утягивает Чондэ за собой. Если бы сейчас Чондэ спросили, как боль пахнет, он бы совсем не ответил. Сейчас Сехуном пахнет сильнее всего, и Чондэ на весь мир плевать. Темнеет. За окном их с Сехуном автомобиля деревья проносятся быстро, тихонько расплываясь перед глазами. Закатное солнце раскрашивает небо в теплые цвета, заставляя отвлекаться от дороги. Чондэ чуть-чуть клонит в сон, и он, подперев подбородок рукой, прикрывает глаза лишь на секунду. Но тут же проваливается в вязкую дрёму. Машину сильно трясёт, но Чондэ, пока еще ничего не понимая, не спешит открывать глаза. Он слабо потягивается, но замирает, улавливая четкий запах гари и странное шипение откуда-то спереди. И его голова вдруг раскалывается словно на две части, всё тело кричит о помощи, впадая в бесшумную панику. Открыв глаза, Чондэ ожидает всего, но ни дымящегося капота и ни погнутого ограждения моста. Не ожидает Чондэ и того, что машина висит на краю этого самого моста и вот-вот сорвётся. С губ слетает только одно единственное «Сехун», потому что повернуть голову в сторону водительского кресла сил не хватает. В ответ лишь гнетущая тишина, что прерывается противным скрежетом металла. Сердце отбивает бешеный ритм, когда Чондэ выползает на асфальт из машины. В глазах так жутко темнеет, что всё вокруг застилает черной пеленой. Колени и ладошки, что касаются холодной земли, покрываются множеством мурашек. Легче становится, когда голова касается твёрдой поверхности, и глаза наконец-то закрываются. Чондэ утягивает в темную бездну. Там тепло и мягко кругом, ничего не беспокоит, кроме совсем тихого металлического скрипа. Чондэ погружается в это вязкое состояние, сквозь которое слышит громкий всплеск воды внизу. Машина с моста сорвалась… Если в тот момент кто-нибудь Чондэ спросил, как боль пахнет, он бы ответил с трудом. Все запахи в один смешались, в пазухах носа неприятно оседая, до легких не доходя. Чондэ умирает. Умирает внутри, потому что сам не может со всем разобраться. Потому что хаос в голове с каждым днём всё растёт, засоряя свободное пространство, оставшееся под кожей головы. Там всё гниёт уже, разлагаясь тихонько, ни слова никому не сказав. И пахнет уже, кажется, везде. Но не мыслями испорченными, а болью. Старой, от слёз опухшей, сухой и исхудавшей болью. Сам Чондэ уже сплошная боль, кажется. И тело кричит, от этой боли уставшее, всё изувеченное и сломавшееся. Горят шрамы и рубцы, о жуткой пытке напоминая. О той пытке, что Чондэ каждый день себе устраивает, после которой на душе так легко становится. И вот с этим всем кладом, он сидит в удобном кресле и смотрит на своего высокого врача. Тот представляется Пак Чанёлем, протягивая большую ладонь. Далее следует улыбка. Добрая, красивая, человеческая, живая и до жути тёплая. Не у Чондэ, конечно. Он забыл уже давно, что такое улыбка настоящая, не фальшивая, а абсолютно искренняя, которой хочется верить. Но вспоминать приходится, потому что этого Пак Чанёля Чондэ теперь видит каждый день, сидя напротив в том же самом кресле мягком. Тишина в кабинете гробовая, а Чондэ, кажется, слышит, как бьётся его собственное сердце. Впервые за пару лет кладёт ладонь на грудь, ощущая одинаковые толчки изнутри. Ровные, красивые и даже тёплые какие-то, что ли? И Чондэ замирает, прислушиваясь к собственному телу, до этой минуты словно неизведанному, чужому. Если бы Чондэ сейчас спросили… - Вы помните, как ваша Боль пахла? – Чондэ вздрагивает, слыша спокойный голос доктора, сбивающий с мыслей о стуке в груди. - Металлический такой запах был, как будто кругом медленно плавилось железо, - Чондэ запинается, пытаясь остановить слёзы. Они друг за другом скатываются по щекам, оставляя блестящие дорожки за собой на лице. И капельки разбиваются о ткань джинсов, превращаясь в мокрые пятна. – А ещё кровью пахло сильно… - А как Она сейчас пахнет? - Липким Одиночеством. Оно заполняет мою жизнь. Каждый день. Я боюсь просыпаться, засыпать боюсь, потому что Оно меня преследует. И страшно, что меня совсем забудут, или я сам забудусь. И одному оставаться не хочется, хочется жить дальше. Любить спокойно. Как раньше, - Чондэ не скрывает слезы, плачет, подушку руками обняв, носом в мягкую ткань уткнувшись. Он всхлипывает временами, и эти звуки превращаются в эхо, ударяясь об стены кабинета. – А ещё лучше - забыть все, не чувствовать никогда больше. - Вам нужно его навестить. Легче станет, - говорит Чанёль, снова улыбаясь так мягко, что немного тошно становится. Но Чондэ слушается… Сильнее кутаясь в тонкое пальто, Чондэ опускается на колени, убирая золотые листья с мраморного камня. На него с фотографии смотрят теплые черные глаза. Все такие же яркие и живые, как пару лет назад. Чондэ кладёт букет на холодный камень, аккуратно расправляя каждый цветочек, чтобы занять время, собраться с мыслями. Чтобы Сехун не понял, как Чондэ без него хреново. Чондэ молчит долго, пытаясь проглотить противный ком, застрявший в горле. Но не выходит, и приходится начинать говорить так. - Сехун-а… ты помнишь, что означают ромашки, да? Конечно, помнишь, у тебя же память всегда была лучше моей, - Чондэ улыбается впервые за долгое время так искренне, что скулы сводит, но в глазах уже стоят прозрачные слёзы. – Я долго думал, что же тебе сказать такого, поэтому не навещал. Ты уж прости меня, - и первые капли с глаз резко срываются вниз, только Чондэ их рукой остановить успевает, - Знаешь, а я все это время скучал очень, но понял это слишком поздно. Сколько же времени твой глупый хен потерял? – вздыхает Чондэ, промерзшими пальцами снова аккуратно прикасаясь к мрамору. Как бы он хотел почувствовать родное тепло вместо каменного холода. – Ты ведь знаешь, что я тебя люблю, Сехун? И тебе даже не надо гадать на этих дурацких ромашках. И ты меня любишь, я знаю. Просто… мы пока не вместе. Ты же меня подождёшь? Чуть-чуть совсем, обещаю. Я приду. Только поживу ещё немного, ладно? Чондэ с колен встаёт и, развернувшись, тихо уходит, взглянув последний раз на каменное надгробье. И в душе от чего-то поселяется чувство, будто в спину смотрят два родных глаза. Но Чондэ отпускает. И это чувство страшное, и Сехуна. На время. Чтобы просто пожить.