Love me right

К хорошей жизни привыкаешь быстро, а вот отвыкаешь — тяжело и со скрипом. Минхо заучивает это назубок к моменту выпуска из университета. Не сказать, что ему очень нравилась учеба или та же жизнь в общежитии, но в сравнении с адом, обрушившимся на него после получения диплома, теперь это кажется цветочками. Все начинается с того, что его выселяют из общежития. Это закономерное событие, но Минхо ожидает его только к середине лета — он договаривался с жилищным отделом, в конце концов! — потому что писать диплом, проходить практику в питомнике магических зверей и искать квартиру одновременно выходило за рамки его физических возможностей. Именно поэтому бумажка на двери его комнаты с предупреждением, что ему нужно съехать в начале июня, вонзается в Минхо как нож в спину. Он тут же идет разбираться к коменданту. Минхо упрашивает, Минхо угрожает, Минхо умоляет — все тщетно, и ему только сдвигают дату выселения на два дня, чтобы он успел собрать вещи. Уже в своей комнате он повержено падает на кровать и делает то, что делает только в самых трудных ситуациях: звонит Чани-хену. Тот берет трубку после третьего гудка. — Хен, мне нужна помощь, — сходу заявляет Минхо, тревожно вслушиваясь в тишину на другом конце. Чан молчит несколько долгих секунд, а затем тяжело вздыхает. — Если тебе снова подкинули котенка хаэчи или ты случайно разбудил имуги, то это не ко мне, хорошо? Минхо недовольно поджимает губы. Да, недавно он действительно подобрал котенка по дороге из университета, который через полгода вырос в чешуйчатого льва, но имуги? Минхо не настолько глуп, чтобы разбудить водного недодракона. Возможно, в другой ситуации он бы возмутился, но сейчас он не в том положении, чтобы подшучивать над старшим в ответ. — Нет, хен, мне правда нужна твоя помощь, — терпеливо повторяет Минхо, добавляя в голос как можно больше страдания. — Мне негде жить. Помоги. — Минхо-я, — укоризненно отзывается Чан. — Ты так и не начал искать квартиру, да? — Послушай! — тут же взвивается Минхо; это больше нервы, чем искреннее возмущение. — Не каждый день тебе удается принять участие в выращивании хаэчи, ясно?! И тем более не каждый день тебе приходится писать об этом диплом, так что- — А я говорил, что все твои проблемы — от зверей, — бубнит Чан, шурша чем-то на фоне, и, пока Минхо захлебывается от негодования, тот продолжает: — Возможно, один мой друг будет не против пустить тебя к себе на пару месяцев, сейчас спрошу… — и совершенно невежливым образом отключается. Минхо остается только обиженно глотать воздух и идти складывать вещи по чемоданам, потому что, если быть честным хотя бы с самим собой — Чан все-таки был прав.

***

Когда Чан представляет ему Со Чанбина, Минхо хочется вгрызться зубами в стол, за которым они сидят. Судя по довольной улыбке Чана, который за годы дружбы научился считывать все выражения лица Минхо, он на такую реакцию и рассчитывал, но вот Чанбин — Со Чанбин, выглядящий как гора мышц и очаровательно моргающий своими темными блестящими глазками, — совершенно не понимает, почему Минхо выглядит так, будто только что съел целый лимон. «Это несправедливо», — скулит про себя Минхо, пожирая глазами чужую грудь. Как говорится, первое, на что ты смотришь в мужчине — это его большое сердце, но кто же виноват, что оно спрятано за такими большими- — Бинни, знакомься, это Ли Минхо, ему очень нужно где-то поселиться, чтобы не жить на улице, — нарочито благожелательным тоном представляет его Чан. — Минхо-я, знакомься, это Со Чанбин, самый мягкий человек, которого я знаю, не обижай его, пожалуйста, — и пока Чанбин отмахивается от незамысловатого комплимента, посмеиваясь и немного розовея щеками, Минхо внутренне сгорает дотла. Чан точно знает, на какие точки надавить, и знает, какую слабость Минхо испытывает по отношению к человеческой мягкости. — Ну, хен, не позорь меня, — отмахивается Чанбин и протягивает Минхо руку. — Приятно познакомиться. Я, в целом, не сомневаюсь, что Чан-хен не посоветовал бы плохого человека, но мне хотелось сначала увидеть тебя лично. Рукопожатие крепкое, но не такое, чтобы выяснить, кто из них доминантнее — просто вежливый жест. Это приятно. Не хотелось бы следующие пару месяцев жить с каким-нибудь неотесанным альфачом, признающим только грубую силу. Минхо впервые за встречу подает голос: — Спасибо за щедрость, Чанбин-щи, меня действительно очень выручит ваше гостеприимство. — Что вы, Минхо-щи, друзья Чана — мои друзья. К слову, могу узнать, кем вы работаете? — О, если вы волнуетесь о том, платежеспособен ли я — то не стоит. Я заступаю на должность смотрителя в национальном парке Пукхансан в следующий понедельник. Буду скакать по горам в поисках заблудших пульгасари и отгонять туристов от обиталищ духов сансин. А вы? На лице Чанбина проступает что-то среднее между одобрением и уважением. — Да нет, Минхо-щи, вы что, я бы пустил вас к себе и без платы. Мне просто хочется узнать вас получше, — отмахивается он так искренне, что Минхо верит — он действительно бы пустил. А потом Чанбин, спохватившись, что нужно ответить, и забавно приподняв брови, скромно признается: — Я ликвидатор. Ну, у меня было не так много вариантов, потому что вся моя семья работает с магией, поэтому я просто пошел на направление, которое заинтересовало меня больше всего… И вот. Оказался здесь. У Минхо отвисает челюсть. Черт побери, быть ликвидатором не только престижно, но и безумно сложно: чего стоит одно обучение — и денег, и времени, и невероятного количества усилий. Научиться усмирять магию, бушующую вокруг них — одно дело, и то к нему допускаются только избранные; Минхо вот не дотянул и ушел в стезю магической зоологии. Но уметь перенаправлять эту огромную силу и даже оборачивать ее вспять — это совсем другое. Так что до этого момента встретить настоящего ликвидатора звучало для Минхо так же, как научиться колдовать — невыполнимо, невозможно, словно сказка. Всю жизнь его держали на расстоянии вытянутой руки от магии: вот она, совсем близко, но строжайше запрещали трогать даже кончиком пальца. И вдруг оказаться так близко к эпицентру взаимодействия с ней… Вау. Должно быть, Минхо хоть что-то хорошее сделал в своей прошлой жизни, чтобы судьба смилостивилась над ним к двадцать второму году существования. Волшебство момента разбивается тихим смешком Чана. — Вы оба такие забавные, когда пытаетесь казаться нормальными, — почти нежно улыбается он. — Ну ничего, поживете вместе, познакомитесь поближе… Мне кажется, вы поладите. — Спасибо, хен, — почти искренне благодарит Минхо. Чанбин только посмеивается и застенчиво толкает Чана в бок. Если бы Минхо заранее знал, что с этого момента он попадет в безумную смесь безответной влюбленности, рабочих передряг их обоих, бытовых ссор и необходимости разговаривать языком через рот, он ни за что бы не поменял свое решение. В день переезда хозяина квартиры не наблюдается: оставив Минхо подробное описание всего, что есть в общих комнатах, Чанбин с самого утра уезжает на смену. Минхо оставляет чемоданы в своей комнате и отправляется на разведку; тщательно изучив кухню и ванную, он скорбно приходит к выводу, что порядком в доме не пахнет. На кухне стоит полное мусорное ведро, в холодильнике — неприятный запах, плита заляпана остатками еды, в ванной не так много бутыльков и косметических принадлежностей, но и они неряшливо разбросаны по полкам. Тяжело вздохнув и поджав губы, Минхо уходит к себе разбирать вещи. К вечеру все оказывается на своих местах, а Минхо — на диване, перед телевизором и с заказанной в доставке едой. На фоне идет какая-то дорама, наполняя комнату ощущением человеческого присутствия; сам Минхо копается в приложении онлайн-магазина, размышляя, чего ему может не хватать на новом месте. Ближе к восьми в замке проворачивается ключ, и Чанбин вваливается в квартиру с громким усталым стоном. — О, Минхо-щи, добро пожаловать, — слегка неразборчиво бормочет он, по одному стряхивая с ног тяжелые армейские ботинки. — Как вы, хорошо устроились? Все в порядке? Чанбин выглядит настолько уставшим, что на мгновение Минхо хочется отложить тяжелый разговор на следующий раз. Но потом он вспоминает запах, витающий на кухне… — Да, почти все хорошо, — вежливо улыбается он. — Единственная вещь… Могу я похозяйничать у вас и прибраться? Не поймите меня неправильно, но на кухне практически невозможно находиться. На лице Чанбина медленно вырисовывается сожаление. — Да, конечно, вы ведь теперь тоже здесь живете, — рассеянно кивает он. — Я вам помогу и постараюсь больше не мусорить. — Спасибо. Чанбин снова кивает, но в этот раз скорее своим мыслям, и удаляется к себе. Минхо провожает его задумчивым взглядом. Даже валящийся с ног, в этой форме он выглядит очень привлекательно… Минхо разражается коротким раздраженным фырканьем. Разве прилично заглядываться на своего арендодателя? (Понятия приличия Минхо немного отличаются от общепринятых, поэтому он продолжает.) Так и заводится. Со временем у них складывается такой распорядок дня: Минхо встает в пять утра, чтобы приготовить себе завтрак и принять утренний душ. К шести он уже стоит в прихожей перед зеркалом, поправляя одежду, в шесть пятнадцать — выходит из дома. На автобусе до метро, на метро — до станции Гирым, оттуда тоже еще пятнадцать минут на сто сорок третьем автобусе до конечной станции, и вот он наконец в Пукхансане. Минхо здоровается со своими коллегами, получает от начальницы список заданий на сегодня и отправляется в удивительное кардио путешествие по великолепным горным склонам. Везет, если ему не приходится взбираться на Пэгундэ, самый высокий пик этого комплекса; в обратном случае — можно считать, что домой он будет не идти, а ползти. К шести вечера его рабочий день заканчивается, и, успев выполнить все в срок, в шесть двадцать Минхо снова садится на автобус. Дальше — обратная дорога, теплый душ, ужин из доставки и, возможно, пара серий недавно вышедшей дорамы или видео на ютубе. Семичасовой сон, и все по новой. Чанбин чаще всего выползает из своей комнаты в двенадцать дня. Работая допоздна, он имеет право позволить себе спать до полудня. Он завтракает протеиновым коктейлем, спускается на первый этаж дома, где в их жилом комплексе находится спортзал, там же принимает душ и выезжает на смену к трем часам дня. Чаще всего он пользуется метро и лишь изредка, если внезапно появляется настроение, использует свою машину, но с сеульскими пробками она редко помогает добраться до работы вовремя. До одиннадцати вечера борясь с непредсказуемыми выходками магии, к полуночи он добирается до дома и к часу-двум засыпает беспробудным сном до позднего утра. Они оба привыкают к подобной рутине. С таким расписанием они практически не видятся: Минхо засыпает, когда Чанбин только заканчивает свою смену, а Чанбин — когда Минхо остается пару часов сна. В будни они пересекаются лишь изредка, если Минхо засиживается за интересной книгой или сериалом, или если смена Чанбина выпадает близко к их дому, и ему не нужно тратить время на возвращение. На выходных Минхо один день безвылазно проводит в комнате, а в другой старается выбираться в город; Чанбин или пропадает в спортзале, или, наверное, у друзей. Может быть, у него вообще есть девушка или парень, и он спешит к своей второй половинке, Минхо не знает. Чем больше проходит времени, тем меньше и меньше Минхо вздыхает по своему неуловимому соседу. Мимолетное увлечение чужой внешностью прошло; несмотря на то, что Чанбин все еще остается невероятно привлекательным, Минхо понимает, что без нормального знакомства и, тем более, нормального графика им ничего не светит. Но это же не мешает ему смотреть на человека с чисто эстетической точки зрения? Не мешает. Однажды Чанбин даже снится ему в не самом приличном сне, и Минхо признает, что был бы не против посмотреть еще один. Поэтому, когда он в привычные пять десять утра выходит на кухню и натыкается на широкую, мускулистую и, главное, голую спину, в его голове происходит короткое замыкание. Сонный мозг не осознает, что стоять и пялиться на чужое тело несколько минут — не лучшая идея, так что Минхо стоит как истукан, пока Чанбин, такой же сонный и заторможенный, не поворачивается к нему лицом. — Доброе утро, — хрипит он приветственно. — Как ты встаешь в такую рань? Я уже хочу упасть в кровать обратно. Минхо отмирает, как только понимает, что обращаются к нему. — М-м, дело привычки, со временем становится легче, — рассеянно отвечает он, стараясь не слишком заметно облизывать взглядом чужой мерно вздымающийся живот. Выглядит очень… мягко. — А почему ты так рано встал? — В первую смену поставили, — угрюмо ворчит Чанбин, доставая из холодильника отваренную куриную грудку и закидывая в блендер. Туда же идет какая-то зелень и другие продукты, которые Минхо никогда в жизни бы не стал пускать в коктейль? Смузи? Чем это собирается быть? — Сочувствую. — Я все полтора года работы выходил во вторую, и на тебе подарочек на день рождения. Что за издевательство, — продолжает жаловаться Чанбин, и слух Минхо цепляется за одну фразу. — У тебя сегодня день рождения? — только и может, что опешить он. — В смысле? Мог бы и предупредить! Чанбин удивленно оглядывается на него, нажимая на какие-то кнопки на блендере. — Сегодня? Нет, нет, это на следующей неделе. Но все равно слишком близко, разве нет? — А-а, — глубокомысленно протягивает Минхо. — Какого числа? — Одиннадцатого августа. — Хорошо. Запомню. И пока Чанбин убеждает его в том, что подарки не обязательны или что-то в этом духе, в голове Минхо начинает складываться план. Он отмахивается от бубнежа под ухом и принимается за свой завтрак — у него, вообще-то, все время по минутам рассчитано, и заглядывание на полуголого соседа не входит в расписание. Пора вносить. Минхо не знает, говорил ли Чан Чанбину о том, какой он отчаянный гей, но по утрам Чанбин стабильно выходит на кухню в одних домашних шортах и пушистых розовых тапочках. Минхо также не знает, замечает ли Чанбин его пристальный взгляд каждый раз, но это плохо влияет на его несуществующую личную жизнь. Его все еще очень привлекает все мускулистое и мягкое, и Чанбин будто собирает в себе бинго: мощные руки и ноги, но мягкий живот; четкие черты лица с острыми глазами и выдающимся носом, но мягкий переход от подбородка к щекам и красивая улыбка. Минхо громко молчит о его воздушных растрепанных, особенно по утрам, кудряшках, которые после завтрака укладываются в строгую прическу. Чанбин несправедливо хорош собой и наверняка умеет этим пользоваться. — Я так больше не могу-у, — однажды ноет Минхо Чану. Тема его краша в Чанбина периодически поднимается на их встречах, иногда шутливо, иногда более серьезно, как сейчас. — Он же должен понимать, какое влияние он оказывает на людей. Это плохо действует на мою нервную систему! Чан смотрит на него своим дурацким всезнающим взглядом. — Я не могу рассказывать за Чанбина его тайны, но ты бы удивился, если бы узнал, насколько все сказанное — неправда. На эти слова Минхо вопросительно поднимает голову со стола. — Что ты имеешь в виду? — Бинни не так уверен в себе, как тебе кажется, — поясняет Чан. — Больше я тебе ничего не скажу, но учитывай это, если решишь предпринимать какие-то действия. — Это глупость, — надувается Минхо, но его лицо против воли принимает озабоченное выражение. — Мне жаль, если это так. Такой выдающийся человек должен понимать, чем он выдается! Чан на это заявление только качает головой. — Я был бы очень рад такому исходу событий. День рождения Чанбина наступает очень быстро. Минхо не то чтобы очень сильно его ждет, но стоящие на столе две тарелки с пастой, приготовленной к приходу Чанбина, говорят громче любых слов. Это же не подарок, верно? Но достаточно ненавязчивое проявление внимания. Минхо раздумывает над тем, поставить ли на стол свечку и выключить ли свет, но потом решает, что пока рано. Они уже виделись с утра, и Минхо поздравил соседа на словах, пожелав классическое трио здоровья-денег-любви, поэтому Чанбин оказывается приятно удивлен, если даже не растроган маленьким сюрпризом. — Ну Минхо-щи, ну не стоило, — шепчет он, неловко скрипя стулом, когда присаживается за стол. Минхо отпустил его только переодеться, но он еще с первой недели совместной жизни заметил, что с работы Чанбин чаще всего возвращается чистым и приятно пахнущим. Видимо, принимает душ где-то в офисе (если у ликвидаторов, мотающихся по всему городу, вообще есть какое-то подобие офиса). Вот и сейчас от Чанбина едва уловимо пахнет какой-то цветочной отдушкой. — Мы живем вместе уже два месяца, можно уже и на «хен» перейти, — беззлобно укоряет его Минхо. — Вино? Шампанское? Соджу? Не знаю, что ты пьешь, но у меня есть по бутылочке и того, и другого. Не напиться, а приятно провести время. — Спасибо, хен, не откажусь от соджу, — смущенно улыбается Чанбин. Жестом фокусника Минхо водружает на стол зеленую бутылку. — Виноградная, — объявляет он и спохватывается. — А где у тебя рюмки? Я не смотрел в шкафах, так что будет легче найти, если ты скажешь, где они. — О, — губы Чанбина складываются в очаровательную трубочку, и Минхо зависает, едва не пропуская следующие слова. — Я практически не пью дома, так что у меня ничего нет. Это застает Минхо врасплох, но всего лишь на секунду. — Тогда все будет исключительно по-домашнему, — кивает он самому себе и достает из шкафчиков самые забавные кружки, которые только может найти. На одной из них красуется попа кота с поднятым хвостом, на другой — дурацкая надпись «лучшей маме на свете». Дурацкая — потому что, судя по налету, из кружки определенно пьют, но ни одной мамы в этой квартире нет. Минхо ставит себе кружку с котом, Чанбину — с «лучшей мамой». Чанбин немного краснеет. Соджу звучно разливается по бокалам. — За Со Чанбина, замечательного человека! — весело поднимает кружку Минхо. — Хен, ты ведь меня почти не знаешь, — громко и смущенно отмахивается Чанбин. — За Со Чанбина, человека, которого я почти не знаю, но уверен, что он замечательный! — послушно исправляется Минхо. Под смущенный возглас Чанбина они чокаются кружками. Минхо взволнованно подбадривает его пробовать пасту, пока совсем не остыло, и Чанбин приходит в такой искренний восторг, что Минхо даже не сразу верит его нескончаемым комплиментам. Они мило беседуют о каких-то отстраненных вещах: Минхо рассказывает, как недавно им с коллегами пришлось отгонять от туристических троп духа квисин, а Чанбин делится историей, как однажды на его смене магией отключило электричество в целом микрорайоне, и ликвидаторы потратили несколько суток, чтобы распутать магические нити вокруг проводов, не попав при этом под электрический разряд. — Спасибо за такой приятный вечер, Минхо-хен, — благодарит его Чанбин в конце ужина. — Было очень здорово с тобой поговорить. — Можем теперь почаще ужинать вместе, — застенчиво предлагает Минхо. — Раз уж расписание позволяет. Ну или, например, можем ходить куда-нибудь, если ты не против. Поужинать или просто прогуляться. По лицу Чанбина пробегают сразу несколько странных эмоций: от испуга до сожаления. И уже тогда Минхо понимает, что ему не понравится то, что Чанбин собирается сказать. — Извини, Минхо-щи, но не стоит, — мягко произносит он, будто боясь бурной реакции в ответ. Когда Минхо приоткрывает рот, чтобы узнать причину, Чанбин начинает предупреждающе махать руками. — Дело не в тебе, правда, дело во мне!.. Извини, Минхо-щ… хен, правда. Более банальную отговорку и придумать нельзя, но за неимением другого Минхо проглатывает и ее. Он слабо улыбается. — Что-что, Чанбин-а, никаких обид. Он провожает заспешившего в свою комнату Чанбина очень, очень пристальным взглядом. Немытые тарелки из-под пасты остаются на столе до утра. В знак протеста. Когда Минхо принципиально выходит на кухню на полчаса позже, тарелки оказываются в посудомойке, а Чанбин — уже в своей комнате. На следующий день, отойдя от первичного шока, Минхо показывается вовремя, а вот Чанбин наносит ему удар в самое сердце: надевает футболку. И даже если обтянутые хлопком впечатляющие грудные мышцы — это хорошо, сам факт наличия ткани между Минхо и телом Чанбина звучит как потеря доверия. Что настолько неправильное Минхо мог сказать ему, чтобы получить в ответ вот это? Это странно, но спустя несколько дней Чанбин первый заводит с ним разговор. Сперва извиняется за острую реакцию, но все еще не объясняет ее причину, а потом внезапно соглашается на предложение попытавшего удачу Минхо сходить вместе в магазин. Так они поздним вечером оказываются в севен-элевен с тележкой и списком продуктов для лазаньи в руках. Минхо считает себя если не профи, то хотя бы мастером корейской кухни — сперва жизнь в общежитии, а потом и искренний интерес развили его навыки готовки. С незнакомой европейской кухней сложнее: попадаются необычные продукты или их сочетания, процесс приготовления значительно отличается от привычного, ну и, конечно, первое место на пьедестале его интереса занимает необычный вкус. Поэтому сегодня Минхо ставит себе целью поразить Чанбина лазаньей в самое сердце. Долго блуждая между рядов, они набирают готовое тесто, фарш, все для соуса бешамель и хороший кусок сыра. Отойдя за приправами, Минхо замечает, что в тележке прибавилось несколько упаковок с фруктами. Стоит ли ему заморочиться и сделать еще и фрукты в стекле? Действительно ли путь к сердцу мужчины лежит через желудок? Зная, например, себя, Минхо в этом не уверен. Зато он уверен в другом мнении: если тебе нравится, как ест мужчина, значит, это твой мужчина. Минхо нравится смотреть, как Чанбин ест. Особенно его еду. И особенно сильно хочется его накормить, чтобы посмотреть снова. Лежит ли путь к сердцу Со Чанбина через желудок?.. Минхо собирается проверить. Лазанья заходит на ура. Даже если Минхо кажется, что он передержал и пересушил ее в духовке, Чанбин уверяет его, что все замечательно. У них снова завязывается разговор про работу, из которого Минхо наконец узнает все больше и больше подробностей про таинственную профессию ликвидаторов. Он даже уточняет, не надоедает ли Чанбину своими расспросами, но тот снова говорит, что все в порядке. Ближе к ночи они расстаются с улыбками на лицах, а на следующее утро Чанбин снова снимает с себя футболку. Минхо чувствует, что понемногу сходит с ума, если считывает наличие или отсутствие чужого доверия к себе по наличию или отсутствию одежды на человеке. Ну какие же глупости. А потом, через пару дней, у них очень некстати ломается кондиционер. Не самое лучшее событие для конца августа: в квартире сразу становится жарко и душно, и постоянное открывание-закрывание окон погоду лучше не делает. И если по утрам они еще успевают понежиться в приятных остатках ночной прохлады, то по вечерам Минхо изнывает от жары. Домашние серые спортивки меняются на шорты, доходящие до середины бедра; огромные футболки — на майки, потому что даже крошечные рукава заставляют температуру его тела подняться до нестерпимых вершин. В гардеробе Чанбина, впрочем, особо ничего не меняется; разве что без футболки он начинает ходить в принципе все время, проводимое в квартире. — Чанбин-а-а-а, ну когда уже придет мастер, — хнычет Минхо, развалившись звездочкой на диване. На удивление не посмотрев на него как обычно, тот проходит мимо и отвечает куда-то в сторону: — Сказал, что ближайший свободный день — воскресенье. Они разговаривают в среду. Минхо возмущенно подскакивает на месте и отсчитывает оставшиеся дни на пальцах. — Четверг, пятница, суббота, воскресенье… Четыре дня! И это он сломался вчера. Какого черта? Мы же не выживем столько. Чанбин наконец бросает на него беглый взгляд и тут же отводит глаза. — Да, не выживем, — бормочет он под нос, снова пересекая гостиную — на этот раз чтобы очень соблазнительно загреметь льдом из морозилки. — Тебе сделать что-нибудь холодное? — Да, просто кинь в стакан пару кусочков лимона, пожалуйста, — отзывается Минхо. Из-за жары двигаться безумно лень. Чанбин приносит ему спасительную прохладу спустя пару минут. Смотря на соседа снизу вверх, Минхо прищуривается: снова не смотрит ему в глаза. Да что же это такое? Он пытается проследить за чужим взглядом и успевает уловить, что тот направлен на его ноги. Ого? Если это то, о чем Минхо думает, то это одновременно объясняет и многое, и ничего. Его бедра, вообще-то, его гордость — Чан шутит, что ими Минхо вполне способен раздавить арбуз, но Минхо обычно отбивает, что лучше бы зажал ими чью-то голову. Интересно, каково было бы зажать между своих ног Чанбина… Минхо тут же раздраженно трясет головой. Еще не хватало ему возбудиться в общей гостиной на глазах объекта своей страсти. Это не мешает ему лечь поудобнее и изогнуться чуть соблазнительнее. В этой битве все средства хороши, не так ли? Чанбин продолжает посылать ему непонятные сигналы, поэтому Минхо все еще не собирается упускать свой шанс. Конечно, стоит Чанбину окончательно отшить его, Минхо извинится и прекратит, но пока этого не произошло… — Эй, Чанбин-а, — тянет он хитро. — Какие планы на эти выходные? — М? А, нужно к родителям заглянуть. Вообще-то как раз в воскресенье хотел это сделать. А ты как, не занят в воскресенье? Сможешь встретить мастера? Минхо обиженно выпячивает губы. Это не тот ответ, который ему бы хотелось услышать. Впрочем, на что он надеялся? — Да, конечно, — тут же сдувшись, вздыхает он. — Конечно встречу… — Спасибо, хен! — но Чанбин вознаграждает его такой светлой улыбкой, что у Минхо не остается сил злиться. Следующие недели проходят так же — терпимо. Минхо все чаще ловит на себе заинтересованные взгляды, Чанбин все чаще делает вид, что он не при чем, и игра в кошки-мышки продолжается вплоть до следующего интересного события. Вопиющего, выходящего за все рамки, странного события: Со Чанбин перестает ходить на работу! Сперва Минхо думает, что ему снова поменяли смены. Прошел какой-то жалкий месяц, но, может, эти первые смены и были временными, и все снова вернулось ко вторым? Минхо, конечно, расстраивается: они снова перестанут часто видеться и начнут встречаться исключительно по выходным. Но потом он понимает, что по ночам не слышит хлопка двери в положенное время; что никто не шуршит на кухне в час ночи, и Чанбиновы ботинки не меняют свое положение на обувнице уже несколько дней. Беспокоясь, что его дражайший сосед заболел, Минхо несколько раз пробует стучаться в дверь чужой комнаты, но бесполезно — ему не то что никто не открывает, на стук еще и никто не отзывается. Минхо чувствует, что беспокойство окончательно накрывает его в субботу, когда Чанбин в любом случае должен выйти из комнаты хотя бы в туалет, если не на кухню. Но стрелка на часах проходит двенадцать, час дня, два — тишина. Это не может не казаться странным. Минхо ненавидит недосказанность, поэтому если Чанбин за что-то на него настолько серьезно обиделся, что решил вообще с ним не пересекаться, то Минхо обязан хотя бы знать причину! Он терпит аж до пяти вечера, когда решает, что не даст Чанбину умереть от голода или от переполненного мочевого пузыря (все они люди!). Он делает три предупреждающих стука: потише, погромче и совсем громче, прежде чем его терпение лопается. Минхо предупреждающе кричит: — Я вхожу! — и распахивает незапертую дверь. Он ожидает чего угодно: Чанбина, лежащего в лихорадке под одеялом; Чанбина, преспокойно отсыпающегося после трудной (если ее можно так назвать) недели; в конце концов, хладное тело Чанбина, которое он бы оплакивал и винил себя в бездействии и чужой смерти. Минхо не ожидает увидеть Чанбина с кроличьими ушами на голове, со спущенными штанами, отчаянно сжимающего член в ладони и тем более — содрогающегося в оргазме с тихим испуганным «ах, Минхо-хен!». Он завороженно прослеживает за белесыми каплями, частично попадающими Чанбину на тяжело вздымающийся живот, и не может сдержать хищное выражение на своем лице. — Чанбин-а-а, — произносит Минхо самым сладким голосом, на который только способен. — Что это такое, Чанбин-а? — Хен, хен, хен, это не то, о чем ты подумал! — восклицает Чанбин слезно; его глаза и правда стремительно влажнеют. Минхо пораженно замечает, как уши на его голове встают торчком. Это не простой ободок? Что это такое? — Милый, дыши, — просит Минхо, когда Чанбин начинает захлебываться своими оправданиями. Он осторожно проходит вглубь комнаты, чтобы присесть на краешек кровати и протянуть Чанбину руку ладонью вверх. — Успокойся, я же не злюсь на тебя. Просто ты… Ты же понимаешь, что это неоднозначно выглядит. — Прости, — скулит Чанбин разбито. Он наконец находит в себе силы нащупать на прикроватной тумбочке салфетки, вытереть себя и натянуть штаны. Пока он неловко возится на кровати, натягивая штанины одну за другой, Минхо подмечает еще одну странную деталь. — Это свиной хвост? — он не может сдержать пораженного возгласа. Розовый хвост завитком тут же дергается и скрывается за тканью штанов. — Хен! — вскрикивает Чанбин, закрывая лицо руками. — Не смотри, пожалуйста! — Тш-ш, — тут же бросается успокаивать его Минхо; если честно, он не особо в этом хорош, так что он не уверен в том, что делает. — Все хорошо, ну же… Он придвигается ближе, распахивая руки для объятий. Чанбин нерешительно тянется к нему в ответ, и Минхо нежно притягивает его к себе. Он не может сдержать в себе проблеск восторга: как же Чанбин восхитительно ощущается в его руках! — Давай начнем с ушей и хвоста, — предлагает он наименее сложную тему. — Как это с тобой произошло? — Магия срикошетила, — отвечает Чанбин куда-то ему в шею, обдавая кожу горячим дыханием. Минхо покрывается мурашками. — Мы не знаем, как это снять так, чтобы эти… штуки не перешли на другого человека. И с другой магией работать пока опасно. Поэтому я дома на этой неделе. И, может быть, на следующей тоже. — М-м, — понятливо мычит Минхо. — Ты стеснялся? Почему ты не показывался мне на глаза? — Это глупо! — хныкает Чанбин. — Человеку, с которого мы это снимали, достались кошачьи черты. А мне сразу двое животных, и какие, ты только подумай? Кролик и свинья! Да это же просто смешно. Минхо рассыпается от того, каким маленьким выглядит сейчас нахохлившийся Чанбин. — Это мило, — возражает он. — Для меня — мило, ничего не знаю! Чанбин смущенно хихикает над его тоном. — Спасибо, — бормочет он и затихает. Минхо прикусывает язык. — А насчет того, что произошло, когда я зашел?.. Чанбин тяжело вздыхает и шевелится, возможно, пытаясь вырваться от него, но Минхо сжимает руки совсем немного крепче — и тот успокаивается. — Ты мне нравишься, хен, — доверительным шепотом признается Чанбин. — Тогда в чем было дело? — вопрошает Минхо возмущенно, но его сердце принимается биться в грудной клетке быстро-быстро. — Я ведь… я даже не на свидание тебя звал, а просто провести время вместе, узнать друг друга. Почему ты отказался? — Я не знал, что ты серьезно к этому относишься, — в голосе Чанбина скользит необъяснимая тоска. Минхо понимает, что за ней скрывается какая-то история, которой пока не суждено быть рассказанной. — Извини меня. Я не… я не уверен до сих пор, если честно. Прости. Вот теперь Минхо отодвигает его от себя самостоятельно. Чанбин прячет взгляд и отворачивается, и Минхо считает, что это непозволительно — особенно после всего, что между ними уже произошло. — Чанбин-а, посмотри на меня, — твердо требует Минхо. От неожиданно командного голоса Чанбин даже слушается. — Я не знаю, что заставило тебя так думать, но ты мне понравился с первого взгляда, ясно? И мне захотелось узнать тебя поближе. Поэтому я приготовил тебе ужин. Мне понравилась наша беседа, и захотелось провести с тобой больше времени. И я все еще хочу этого, договорились? Чанбин кивает, выглядя намного более приободренным его словами. Минхо аккуратно кладет ладони ему на плечи. — Мы можем забыть все, что тут произошло, и начать как нормальные люди: со свиданий, ста случайных вопросов, трех правд и одной лжи и всего, чем люди занимаются, чтобы узнать друг друга поближе. Но еще ты можешь разрешить мне поцеловать тебя прямо сейчас, и мы сделаем все то же самое, только уже позже. И еще будем целоваться на свиданиях без неловкости, но это если ты правда этого хочешь. Как ты на это смотришь? И Минхо клянется — в глазах Чанбина вспыхивает миллион маленьких звездочек. — Поцелуй меня, пожалуйста. И Минхо накрывает его губы, оказывающиеся такими же мягкими на ощупь, как и на вид. Одна рука сползает на талию, другая — придерживает за шею, и Чанбин прижимается к нему так близко, как только может. Его рот немного соленый, отчего Минхо подозревает, что он все-таки плакал; но это так прекрасно ощущается, что Минхо не сдерживает короткий стон прямо в губы Чанбина. Приходится отстраниться, чтобы не зайти слишком далеко. Он в последний раз чмокает Чанбинов очаровательный рот и затем ласково целует в нос. — Могу ли я считать, что теперь мы вместе, или ради приличия сходим на три свидания? — Мы вместе, — тихо смеется Чанбин. О, и его смех — один из лучших звуков, которые Минхо слышал в своей жизни. Упоминал ли он это когда-нибудь? — Замечательно, — мурчит Минхо довольно. — Пойдем на свидание завтра? — А уши? — пугается Чанбин. — Бинни наденет бини? — предлагает Минхо. Чанбин фыркает и бьет его кулаком в грудь — вполне сильно, между прочим. — Хорошо, — в конце концов соглашается он и сам целует Минхо еще раз. — Эм, мне нужно в ванную, наверное. И поесть. Я забыл, что суббота уже сегодня, и не взял еды с собой в комнату. Минхо закатывает глаза. — Я так и знал, — заявляет он. — Я пришел спасать тебя от голодной смерти, вообще-то… Рамен или кимпаб на скорую руку? — Спасибо, мой герой, — фыркает Чанбин, с кряхтением поднимаясь со своего места. — Рамен. Не мучайся. Минхо провожает его любовным взглядом, и теперь никто не может обвинить его в том, что любовным взглядом он в том числе провожает чужую задницу. Во-первых, теперь это задница его парня. Ей еще предстоит пасть жертвой ежедневных шлепков и облапываний. Во-вторых, над этой задницей скрывается маленький розовый секрет. И если кроличьи уши реагируют на испытываемые Чанбином эмоции, то хвост тоже наверняка может что-то похожее… В-третьих… В-третьих, Минхо просто нравится Чанбин. Будет здорово, если однажды это «нравится» перерастет в «люблю», но Минхо не очень любит забегать вперед. Сначала все-таки нужно сводить человека на несколько адекватных свиданий, завести котосына, построить дом (квартиру побольше, чтобы котосыну было больше места)… В общем, пройтись по стандартному чек-листу хороших крепких отношений. Борясь с желанием присоединиться к Чанбину в душе (преждевременному!), Минхо уходит на кухню. Рамен так рамен. Заваривая лапшу, Минхо вдруг широко распахивает глаза. Может, это было приглашением? Рамен остается забытым на столе… надолго. Потому что это все-таки было приглашение.