* * *
В их первую встречу Дарий слегка теряется. Даже берёт Яру за подол платья, так, на всякий случай (Яра будет потом утверждать, будто Дарий за подолом спрятался, хотя ежу понятно, что это неправда.) Ничего такого в будущей Весне нет. Бледные ноги в комариных укусах. Шапка кудрявых волос, тёмных, как жареные каштаны. Лягушачий рот. Но поверх всего этого, словно в мареве над лесным прудом, дрожит и искрится отблеск глаз — зелёных-зелёных. Потом Дарий привыкнет и перестанет это замечать... однако в тот миг трава и листья вдруг покажутся ему тусклыми. Первое, что он слышит от Ши — — Хочешь сороконожку? — А… а у тебя есть? — Конечно. Она запускает руку себе за шиворот и бережно достаёт извивающегося многолапого червячка. Затаив дыхание, Дарий наклоняется над её чумазой ладонью. Сороконожка будто сделана из множества бронзовых щитков, и ужасно здорово смотреть, как они перекатываются живой волной. — Я могу тебе её дать, только с возвратом, — говорит Ши. — Она у меня в коробке живёт. И это начало прекрасной дружбы. Было бы. Не потеряй Дарий через пять минут сороконожку в траве. Они дерутся, Ши кусается до крови (между шеей и плечом у Дария до сих пор светлеет шрам-полумесяц), Дарий вырывает клок её густых каштановых кудрей, и Яре приходится разливать их водой — в буквальном смысле, обрушив с неба ливень. Потом они стучат зубами у камина, и Ши говорит сквозь стук, что больше ничего ценного Дарию в руки не даст, а Дарий говорит, что не очень-то и хотелось, а Сильва говорит, что они оба глупые дети, но у них ещё много лет впереди, чтобы научиться доверять и не подводить друг друга. Чай в кружке исходит мятным паром. Старшие болтают о чём-то на веранде, смеясь и то и дело стукаясь стаканами. Ши отворачивается, шмыгая носом, и Дарию вдруг становится невыносимо стыдно. — Хочешь, огонь тебе подарю? — выпаливает он. — Чего? — голос у неё мокрый от слёз, вот же блин. — Гляди. Встав на колени перед очагом, Дарий запускает обе руки по локоть в пламя. Зачерпывает — щедро, от души. Огонь лижет пальцы, как большой добрый пёс. Ши вытирает нос и неуверенно подставляет ладони... но стоит Дарию опустить на них пригоршню пламени, как оно мигом гаснет. — Блин. Не получается почему-то... С Ярой всегда получалось. Но я пойму, как, и тебе насовсем подарю, поняла? И это — начало прекрасной дружбы, теперь по-настоящему. Даже несмотря на то, что потом они выясняют: огонь Дарий ей подарить никогда не сможет, Лето из них двоих — только он.* * *
Вся жизнь Ши — в травах, про травы и вокруг трав. Она приносит из леса охапки терпко пахнущей зелени, а потом часами раскладывает её по отдельным пучкам, перевязывает, подписывает... Дарий всё гадал, как ей не надоедает до смерти, пока не понял: для Ши травы — как люди. Гербарий — её собственный мир, и она населяет его жителями, добрыми и злыми, честными и коварными, красивыми и не очень. Наблюдать за ней, когда она возится с травами, Дарию даже нравится. Но долго ему не высидеть. Он убегает — искать в скалах чаячьи гнёзда, или мастерить для малышни деревянные качели, или рыбачить у запруды. Или просто носиться в полях без цели, наперегонки с самим собой, пока ноги не загудят. Наверное, это странно. Но ему так нужно. Яра говорит: "выплёскивайся, а то сгоришь". И Дарий выплёскивается. Возвращается он потный, запылённый по уши и блаженно пустой — а Ши к этому времени обычно даже не закончила. — Ши-и-и. — Он бросает в неё незрелым абрикосом, но та, коза ловкая, успевает пригнуться. — Что-о-о? — Купаться пошли. Вода тёплая, я трогал. — Сейчас? — А почему б и не сейчас? — Закат перегорает в сумерки, но спать Дарию не захочется ещё долго. Сильва ночует у Герда, Яра... Яра не всегда рассказывает, где ночует, но до утра её явно можно не ждать. Всё на свете принадлежит им двоим в такие вечера. Обидно просиживать их дома. — Ну ладно, — говорит Ши. — Только погоди чуть-чуть, я уже почти всё. Света прибавишь? Дарий щёлкает пальцами, и масляные лампы вспыхивают, разгоняя тени. Ши щурится, словно кошка. Тощая лохматая кошка с самыми зелёными на свете глазами. Всё-таки Дарий любит её ужасно, какой бы противной она временами ни была. — Что ты там хоть делаешь? — Разлучаю влюблённых. — Чего-чего? — Иди сюда, покажу. Дарий склоняется над её плечом (ему ещё предстоит отучиться от такой доверчивости), а Ши невинным тоном объясняет: — Это цветы перечной лозы, она двудомная. На одном растении могут быть или женские цветки, или мужские. Смотри, вот это — женский, у него пестик... — Так, всё! Я понял! Не продолжай! — ...и он ждёт, пока прилетит пчела и оботрётся о него пыльцой, которую она собрала с тычинок мужского цветка. Именно так цветы занимаются лю... да ладно, Дарий, тебе уже пора это знать! Это суровая правда жизни! Каждый раз, когда ты нюхаешь цветок, ты... Дарий зажимает ей рот ладонью. Ши кусается, выворачивается и хохочет. И когда она успела стать такой ужасной?* * *
На самом деле, может, ему и кажется. Может, Ши всегда такой была. Зря, что ли, Сильва зовёт её "своим ядовитым цветочком"? Нынешняя Весенняя словами не разбрасывается. Ши вредная, это часть её натуры. Как родинки, лягушачий рот и привычка дрыхнуть до обеда. Если собрать всех пауков, подброшенных Севериане в ботинки, хватит если не на армию членистоногих, то на отряд уж точно. Природа Весны — не думать ни о приличиях, ни о последствиях, она творит щедро, ломает лёд и рассыпает семена, всходы с которых будут собирать другие. Так, по крайней мере, говорят старшие. (Дарий не уверен, до конца ли понимает, что это значит, но не переспрашивать же.)* * *
Ему двенадцать, когда они смешивают кровь. Он приносит на их тайную поляну нож, которым вырезает фигурки из дерева, но Ши от него отказывается. Тупой, дескать. Лучше её собственный, садовый. Перепалка длится до тех пор, пока Луна — последняя майская Луна — не поднимается над лесом, и из-за пелены лиловых сумерек не доносятся праздничные барабаны. — Ладно, — сдаётся Дарий. — Давай твой. Нож у Ши смешной: короткий, кривой, с толстенькой ручкой. Впрочем, она оказывается права. Лезвие, изогнутое, как улыбка Луны, наточено так остро, что Дарий почти не ощущает боли. — Я же ветки им режу, — говорит Ши, почему-то шёпотом. — Там надо раз, и всё... чтобы волокна не сминались. Под её бледной до прозрачности кожей горячо колотится жилка. Дарий никак не заставит себя по этой коже полоснуть. Вдалеке, за лесом, звенят голоса. Дым костров затягивает веснушчатое от звёзд небо. До рассвета будут праздновать... Эта ночь — ночь союзов. Свадебных в первую очередь, но не только. Для братания нынешнее время тоже подходит, и всё бы хорошо, не будь проклятый нож таким скользким, а пальцы — будто чужими. — Боишься? — поддразнивает Ши. Даже сейчас поддразнивает, заноза. — Не боюсь. Он режет, наверное, слишком глубоко: крови оказывается много, даже на сандалии ему попадает. В полумраке она кажется чёрной. Ши судорожно втягивает воздух, сплетая пальцы с пальцами Дария, и каждый его волосок поднимается дыбом. Старшие не знают. Сильва пляшет сейчас за лесом, в хороводе, осыпая людей цветочными лепестками, — это, в конце концов, её праздник, — и где-то рядом смеётся и салютует кружкой в её честь Яра... Старшим не до них. Не сегодня. Впрочем, если бы Яра и увидела свежий порез на его руке, то вряд ли бы что-то заподозрила. Ссадины и царапины она считает естественным следствием того, что Дарий жив, и ей в голову не придёт их пересчитывать. Не считает же она пятна на мухоморах? Он и сам не понимает до конца, почему хочет это скрыть. Может, потому, что старшие засмеют. Сочтут их маленький ритуал чем-то незрелым, чем-то детским... чем-то человеческим. Так, наверное, и есть: что значат измазанные в крови руки, когда Времена года навсегда повязаны ходом Колеса? Но ему это нужно. И Ши тоже: в конце концов, она это и предложила.* * *
В копилку доказательств того, что Ши вредная: в какой-то момент она начинает неудержимо расти. Невидимая сила тянет её к солнцу, и рядом с ней Дарию кажется, он не только не растёт, но ещё и уменьшается день ото дня. Да, отметины на дверном косяке доказывают, что это не так. Но как же медленно они ползут вверх! "Хватит уже мерять свой рост каждую неделю, — замечает Яра. — Это бессмысленно, тем более, если ты встаёшь на цыпочки. И не смотри на Ши с Северианой: девочки всегда поначалу обгоняют. К совершеннолетию ты тоже вытянешься." Вот и как это должно его утешить? Ши всё больше похожа на ивовый росток в дождливый апрель — длинная, гибкая и упрямая, как все сорняки. Ни с того ни с сего она вдруг решает отпустить волосы. Теперь каждое утро Дарий наблюдает, как она шёпотом сквернословит перед зеркалом, пытаясь выдрать гребень из своих кудрей. Иногда, с треском разрываясь, первыми сдаются волосы. Иногда — зубцы. Дарий бы на её месте давно плюнул и обкорнался под голого землекопа, но это же Ши. — И зачем тебе это? — Затем, — отвечает Ши невнятно, удерживая в зубах с десяток заколок, — что надоело оглядываться на "эй, парень". — Ну начни платья носить, я не знаю. — Неудобно в лес ходить. Крапива жжётся. — А у Сильвы почему ничего не жжётся? — Потому что она Сильва, что за вопросы вообще. Как-то раз Ши, причесавшись, спрашивает, как она выглядит. Дарий отвечает честно: "Как нечто среднее между львом и чертополохом". Нет, ну а какого ответа она ждала? Вот серьёзно? И всё-таки снова разговаривать они начинают только через три дня. "Девочки", — якобы с пониманием крякает деревенский дед, которому Дарий от безысходности решает излить душу, но это чушь. Дарий знаком со многими девочками, от одной даже собирается унаследовать Силу, и ни с кем из них не было так трудно. Это просто Ши вредная.* * *
Хотя из них двоих Лето — именно он, лесной земляники Ши всегда набирает больше. Намётанный глаз травника: она умудряется заметить ягоды там, где для Дария всё сливается в неразличимую зелень. — После тебя ещё три села можно накормить, — посмеивается она. Дарий фыркает, заглядывая в бидон, где едва прикрыто дно. Пусть. Не жалко. — А эту ты как проглядел? Здоровенная же. — Ешь на здоровье. — Нет, правда, такой я ещё даже не видела. Ягода и правда огромная, почти с садовую — но, как всё дикое, наверняка слаще. Царица всех земляник. Земляничная матка. Ши подкидывает её на ладони, почему-то не отправляя ни в бидон, ни в рот. — Хочешь? — говорит она наконец, и когда это Дарий отказывался от земляники, но в затылке звенит назойливым оводом: что-то здесь не то, не так, как обычно. То ли солнце слишком яркое, то ли Ши слишком тихая. Он подходит. Вместо того, чтобы отдать ягоду, Ши протягивает её на ладони. Я тебе кто, голубь, с руки есть, думает Дарий. Но всё же наклоняется. Земляника и правда оказывается сладкой. Крошечные косточки хрустят на зубах. Ши отдёргивает руку, будто обожглась, хотя сама же... а, ладно. Неважно. Есть вещи, которые Дарий здесь и сейчас понять не может; Ши — одна из них. Лучше не донимать себя лишними мыслями. Природа Лета — не думать, а делать, засомневавшийся погибнет в собственном пламени, и Дарий просто говорит: — Спасибо. И ещё он говорит: — Пошли по домам, что ли? — Ага, — отвечает Ши чуть охрипшим голосом, не глядя в глаза. — Пошли.