keep on chasing that feeling

Бомгю, возможно, совсем немного фетишист. Только чуть-чуть — по крайней мере, так ему кажется, а его «кажется» редко подводило. За общим обеденным столом, за редким совместным ужином он помимо апельсинового сока глотает еще и слюни и уже в сотый раз жалеет, что они едят впятером. Думает, лучше бы как обычно, по одному или по двое, но чтобы без Ёнджуна. Потому что они с Ёнджуном редко пересекаются вне съемок и, быть может, на то есть веская причина. Блять. Бомгю снова сглатывает и думает: ну не может быть все настолько плохо, верно? Может, подсказывает сознание. Ты, Бомгю, влип, — говорит. Он наблюдает за тем, как Ёнджун подцепляет тонкими пальцами виноградину и отправляет ее в рот, и это совсем немного сводит его с ума. Немного, настолько, что внизу живота скручивает от одной только мысли, от возникшей в голове картинки: Ёнджун этими тонкими пальцами подцепляет его подбородок, щипает за чувствительную мочку уха и проводит ими по спине от лопаток до самой поясницы. А Бомгю цепляется за его острые локти, потому что не может устоять на ногах. Твою мать, Бомгю. Ты сумасшедший. Ёнджун скользит кончиком пальца по губе, залипая в телефон и не обращая на них внимание. Остальные тоже не смотрят: Тэхён лениво ковыряет свой овощной салат, откинувшись спиной на твердую спинку стула, и смотрит на дощатую лакированную поверхность невидящим взглядом; Субин что-то говорит Каю — вроде про видеокарту, которую он хочет купить в свой новый компьютер, но Бомгю не уверен точно, — а Кай так же подцепляет виноградину и медленно пережевывает. Но на нем Бомгю взгляд не задерживает. Он снова смотрит на сидящего напротив Ёнджуна и едва удерживает в себе рвущийся наружу постыдный звук: хён ставит ногу на стул и его оголенное тканью свободных слишком широких шорт колено приветливо выглядывает из-за стола. Успокойся, блять. А потом Ёнджун встает, желает всем приятного аппетита и скрывается в коридоре. Бомгю провожает взглядом его и его худые конечности, выглядящие совсем тощими из-за широкого домашнего костюма и отворачивается к столу. Виноград он не любит, а недоеденная курица не лезет. Субин переключается с Кая на скучающего Тэхёна и лезет рукой под стол, чтобы сжать в широкой ладони худую ногу. Бомгю отсюда видно. Но Бомгю это совсем не будоражит. Бомгю идет вслед за Ёнджуном и вовремя сворачивает на полпути в его комнату. Он оказывается в ванной и как-то незаметно даже для себя выдыхает: сегодня пронесло, завтра может так не повезти. Внизу живота тяжестью разливается тепло, а спортивки топорщатся в районе паха. Замечательно. Ёнджун пишет ему ночью и просит больше так не пялиться. Ёнджун отправляет ему стикер с щенком, опускающим голову вбок, у него сверкающие маленькие глазки и милые кудрявые ушки. Ёнджун пишет следом: «На тебя похож» — и выходит из сети. Бомгю бьется головой о слишком мягкую подушку и мечтает, чтобы утром она стала каменной. Бомгю правда не фетишист и никогда им не был. Он даже не уверен в том, гей ли он, или би, или натурал — кто угодно. Он вообще не знает, нравятся ли ему люди в том самом смысле этого слова, но на Ёнджуна залипает в противовес всему перечисленному. Они отдыхают между выступлениями, у них есть целых полчаса. Они переодеваются, и Ёнджун меняет джинсы с футболкой на шорты с рубашкой и Бомгю изнутри умирает. Ёнджун смотрит на него быстрым, но внимательным взглядом, поднимает брови и хитро ухмыляется. Бомгю бьется головой о стену и с трудом удерживается от того, чтобы дать себе пощечину. Он на нервах — попробуй не будь, когда туда-сюда по сцене бегает довольный чем-то Ёнджун, а его шорты то и дело поднимаются вверх, оголяя острые коленки. Из-за высоких сапог они кажутся еще более худыми, чем есть на самом деле, и когда Ёнджун обнимает его, свесив руку с плеча, а Бомгю видит только выпирающую косточку на его запястье. Ему хочется чтобы она проткнула его насквозь, потому что сосредоточиться на выступлении сложно, а он никогда не был сильно собранным. Ёнджун щелкает пальцами перед его лицом, называет дураком, смеется вместе с публикой и поправляет растрепавшиеся каштановые волосы. Бомгю погибает изнутри, потому что их лица совсем близко друг к другу, а из-за разницы в росте и высокой подошвы Ёнджуновых сапог смотреть приходится снизу вверх. Потому что по ощущениям его взгляд плывет, и по выражению лица хёна тоже — оно по-издевательски довольное. И у Бомгю ощущение, что ему этот момент аукнется не меньше, чем Субину его слезы на награждении, после которого они дружной тройкой его пародировали, а Тэхён тихо хихикал, привалившись к его плечу. Если даже у Субина от Тэхёна не было ни поддержки, ни защиты, Бомгю от Ёнджуна и то и то может только сниться. Так что он отстраняется сам, отворачивается и бежит к развлекающему толпу Каю, по пути мысленно надавав себе подзатыльников, пощечин и пинков. Бомгю, ты просто тряпка. Он не знает, как так получается. Нет, правда не знает — он вроде не фетишист и быть может немного би — или гей, он еще не понял, — но перед сном поверх привычной после тяжелого дня усталости накатывает сладкое возбуждение и он себя не сдерживает. Во-первых, у него теперь своя комната. Во-вторых, он волен делать все, что пожелает. В третьих, возбуждение такое сильное, что граничит с ощутимой болью, и он стыдливо прикрывает глаза и тянет резинку домашних штанов вниз до середины бедра. Тебе будет стыдно, — шепчет подсознание. Да, я в курсе, — отвечает он и хаотично дрочит, закусывая ребро ладони так сильно, что оставляет красный след на коже. Он старается не представлять ничего, лишь бы просто скинуть напряжение, но в последнюю секунду видит перед собой костлявую спину и широкий разворот острых плеч, и яркий оргазм накрывает с головой. Распахнув широко глаза, он видит свечение потолочной лампочки столь ярким, сколь белый свет в конце тоннеля — он ни разу с ним не сталкивался, но сейчас ощущение такое, что пора. И от простой дрочки не должно быть так много драмы. Драму создает он сам, когда после душа кутается в одеяло, сворачивается под ним в позу эмбриона и закрывает глаза, представляя, как приятно-болезненно будут ощущаться тазовые кости на внутренней стороне бедра и как хорошо будут чувствоваться позвонки и ребра под пальцами, когда от особо сильной стимуляции он захочет провести по коже спины ногтями. Мои поздравления, — кланяется воображаемый он сам себе, — Пал ниже некуда. Навязчивая паранойя, стойкое ощущение того, что все знают, чем он занимался той ночью неделю назад, не покидает его. Последние семь дней он внимательно всматривается в чужие лица и ждет реакцию: видели? заметили что-то? слышали? Но никто на его странности не реагирует и все общаются как раньше. Что же, это, определенно, плюс. Огромный такой, немного ослабевающий бдительность. Потому что к восьмому дню всматриваться он перестает и не сразу замечает, как всматривается теперь Ёнджун. Он ловит на себе его пристальный — придирчивый, — взгляд и спешно отводит глаза. В грудной клетке что-то приятно-болезненно сжимается, когда Ёнджун ему улыбается. Это что-то, вроде как, сердце — ну очевидно. Но Бомгю себя одергивает и думает: удивился, забыл вдохнуть и легкие шалят. Нет, Бомгю, просто ты дурак. И клоун. Бомгю дурачится, бросает в сторону подхватившего его настроение Тэхёна ягодой — почему это всегда ягода, успокойся, сознание! — и отхватывает от Ёнджуна подзатыльник. Тэхён нагоняев не получает: Субин треплет его по волосам и позволяет привалиться к его плечу, пока тот смеется, глядя на обиженного Бомгю. Это нечестно, думает он и уходит из кухни. Немного импульсивно и, быть может, сильно по-детски. Никто за ним не идет, но Тэхён пишет сообщение с вопросом о его самочувствии и он выдыхает. Вспылил ни с чего, просто устал — это ведь нормально для человека с таким загруженным графиком работы, что сил не остается даже на ужин. Этим вечером он не думает ни о Ёнджуне, ни о его теле, ни о своем странном к нему влечении. Он восстанавливает и физические, и моральные силы и, как оказывается, не зря. Потому что утром им показывают их новый график, а Субин еще долго спорит с менеджером о часах отдыха, но оказывается в проигрыше. Им приходится репетировать до самой ночи, а уже в общежитии вымотанный полностью Бомгю почти ползет в ванную. Он по пути клюет носом, глаза слипаются и, стоит им закрыться окончательно, он тут же проваливается в дрему прямо на ходу. Но потом приходится снова открывать их через силу и он почти забивает на душ, готовый улечься потным и пыльным. Приходится себя пересилить. Потом он об этом, конечно же, жалеет. Если восстановление физических сил помогло ему дожить до конца этого ужасно сложного дня, то вот моральные окончательно иссякают, когда он открывает дверь и видит только вышедшего из душевой кабины Ёнджуна. Это просто не может быть правдой, и ему действительно приходится дать себе пощечину, чтобы развидеть увиденное. Результат неутешительный, и к привлекающей взор картинке обнаженного Ёнджуна, прикрывающегося только спереди, прибавляется его странное выражение лица. Бомгю не сразу распознает на нем беспокойство — только после второй пощечины. — Ты в порядке? — он звучит искренним, а Бомгю чудится себе развалившимся на кусочки. Сон не снимает рукой, а накатывает все больше, и моральное истощение теперь выражается в треморе рук и коленок. Возможно, это следствие чужого вопроса и его реакция на то, что Ёнджун переживает о нем. Но хён переживал о нем всегда и так же часто оказывал ему поддержку, так что же меняется сейчас? — Хочу спать, сейчас свалюсь, — наигранно-натянуто жалуется он и улыбается, привалившись плечом к косяку. Он очень старается не смотреть ниже подбородка. Конечно же, у него не получается. У Ёнджуна на вдохе проступают ребра, а острые плечи зябко поднимаются. Бомгю с открытой дверью впускает в нагретую влажную комнату зимний холод и, возможно, свое излишнее внимание. Звучит глупо, но он прикидывает: если бы дверь была закрыта, внимания бы он не проявил. Звучит здраво, а, Бомгю? Нет, ничуть. И Ёнджун доказывает, что здравого нет вообще ничего — он протягивает свободную от прикрывающего пах полотенца руку к его волосам, мягко тормошит и тепло улыбается. Он негромко говорит: — Расслабься, завтра выходной, — и выходит из ванной. И, твою мать. Бомгю оборачивается и видит его обнаженные ягодицы и тонкие ноги, пока хён не скрывается за ближайшей дверью. Это всего две секунды — его комната сразу же рядом с ванной. Всего две секунды, и у жутко уставшего Бомгю встает так ощутимо и крепко, что он снова бьется головой о косяк. Кажется, в голове скоро совсем не останется мозгов — взобьются как через миксер и вытекут через глаза, чтобы не видеть больше такой картины. Бомгю предполагает, что есть какой-то подвох. В его чувствах — очевидно, — этих подвохов навалом, но тут дело в другом. Его чувства давно из мании смотреть на Ёнджуново тело переросли к мании к нему прикоснуться, а оттуда к мании увидеть улыбку, далее — к мании почувствовать его руку в своих волосах и, как в довершении кучи с горкой маний — прикосновений пониже и поинтимнее. Он сначала успокаивал себя своей же усталостью, но быстро перестал: вот проходит целый выходной, за который он ни разу не выбирается из постели кроме походов в уборную, заказывает еду на дом и ждет, пока такой же домосед Кай принесет ему доставку от двери до кровати. Он складирует контейнеры у кровати, не желая даже смотреть в сторону кухни, и смотрит сериалы. Долго, с самого утра до самого вечера. Вечером возвращается Ёнджун, позже — Тэхён, и Субин приходит последним. Вечером Бомгю в наушниках на полную громкость смотрит подборку видео со своим старшим хёном и останавливается на том, где он в рубашке, шортах и в сапогах с концерта танцует с Каем после концерта. И он окончательно выпадает из реальности. И тогда-то чувство подвоха и появляется. Он даже делает громкость меньше и на всякий случай поворачивается лицом ко входу в комнату, чтобы оттуда не было видно экрана его телефона, и застывает, безмолвной рыбой то открывая, то закрывая рот. Вот и приплыли. Ёнджун стоит с занесенным над косяком двери кулаком, видимо, забыв постучаться. Вот только стучаться в дверь надо тогда, когда она закрыта. — Ты чего тут? — будто ничего не произошло, спрашивает он. Бомгю однако не слепой и, вроде как, все еще не глупый — у Ёнджуна въевшаяся уже ухмылка на губах и вздернутые брови. — Ничего, — отвечает он, вкладывая в голос столько спокойствия, сколько получается, и пролистывает видео. Там, слава всевышнему, Субин танцует под Dolphin, — Видео смотрю. Ёнджун заходит внутрь и закрывает за собой дверь. Он поворачивает защелку и усаживается ему в ноги. Бомгю гулко сглатывает: происходящее кажется ему то ли сном, то ли очередным издевательством. — На повторе? — спрашивает Ёнджун. Он тянет руку, устраивает ладонь на оголенной лодыжке и так и замирает. Спиной упирается в стену, смотрит с ухмылкой, свободной рукой поправляет отросшие волосы и не отводит взгляд. У Бомгю внутри моря, океаны, озера — все, что вода и все, что может бушевать от ветра. Он неосознанно сдается и понимает: поймали с поличным. Ему от такого не отвертеться, потому что это странно — когда ты смотришь видео со своим другом на повторе. А про то, что смотрел на Кая, врать еще более стыдно. Иронично, но как-то на трансляции Субин рассказал про Тэхёна, на повторе смотрящего Dolphin, «da da da» из которого в одном наушнике уже скручивает ухо от навязчивости. Иронично, но примерно тогда они стали смотреть друг на друга, как влюбленные школьники, пока Субин не взял все в свои руки. Иронично, но Ёнджун сейчас выглядел так, будто возьмет в свои руки всего Бомгю. И не то чтобы он был против. По телу приятно расходится сладкая волна возбуждения — уже слишком привычного в последнее время, чтобы Бомгю удивился. Но ему становится неожиданно-ожидаемо стыдно, и он подтягивает к себе ноги, чтобы чужая рука соскользнула с лодыжки. Взгляд у Ёнджуна тяжелый, и Бомгю под ним сжимается от подкравшейся неловкости и легкого испуга. Вот тебе и пубертат. — Чего молчишь? — спрашивает Ёнджун. Бомгю не знает, что ему ответить — этот вопрос он сразу же причисляет к глупым и бесполезным. У него в одном наушнике все еще звучит заедшее в голове «da da da», но он видео не листает. На следующем, он видел, Ёнджун танцует под «Приглашение» с веером в руке, а ему двойного счастья не надо. Двойного, потому что тот Ёнджун, что сидит сейчас рядом в его ногах, тянется рукой к его колену и отводит его в сторону. Бомгю, как наваляшка, перекатывается на спину, а телефон выскальзывает из руки. Он так и остается лежать: упирается пятками в скомканное на кровати одеяло с разведенными в стороны коленями и руками по обе стороны от головы. А Ёнджун смотрит и ухмыляется. — Чего не листаешь? — спрашивает он, будто знает, что будет дальше. Вероятно — знает. Бомгю понятия не имеет, сколько он так простоял в дверях и сколько он видел, пока не оказался замеченным. — Не хочу, — зачем-то отвечает Бомгю. «Da da da» в наушнике уже сводит с ума. Ёнджун пересаживается на колени и подползает ближе, остановившись у его пяток. Он сидит ровно по центру, у Бомгю от этого поджимаются пальцы на ногах и дыхание перехватывает так, что он почти не дышит. Он не знает, как выглядит, но знает одно — ухмылка у старшего не сползает с лица неспроста. Потому что у Бомгю стояк виднеется сквозь свободную ткань домашних шорт, а Ёнджун тянет руки к обоим коленям и скользит раскрытыми ладонями выше, пробираясь ими под штанины и останавливая у белья. И продолжает смотреть. Финита ля комедия, Бомгю. Вот тебе и подвох. Досмотрелся. У Ёнджуна тонкие костлявые пальцы, длинная шея, красиво выступающие скулы и ужасно горячая кожа. То, что он медленно продвигается ближе, Бомгю замечает не сразу, а когда доходит, едва ли не вскидывается — ему и до этого на месте лежать сложно было. Теперь Ёнджун заводит свои колени под его бедра и перекидывает ноги через себя. Он в считанных миллиметрах и, будто издеваясь, еще и наклоняется, но почти не прикасается. Только до ужаса горячими, обжигающими пальцами сжимает бедра и ухмыляется, словно поймал крупную рыбу в сетку. — Я думал, ты сдашься первее меня, — шепчет он, и Бомгю снова не сразу его понимает. Не понимает и позже, когда Ёнджун блестящими от гигиенической помады губами легко касается его щеки и скользит ближе к губам. А потом понимать и не приходится: его целуют, и Бомгю откидывает все мысли в сторону, полностью отдаваясь влажным касаниям и все сильнее и чаще сжимающимся на бедрах рукам. Бомгю убеждается: он не фетишист. Не то чтобы его это сильно радует. Быть фетишистом — нормально, когда просто чуть больше остального привлекают какие-то особенности или части тела или, быть может, ситуации. Но когда залипаешь на одного-единственного человека, а в других тебя его черты никак не трогают — это сложнее. За обеденным столом в первом часу ночи он внимательным взглядом окидывает Тэхёна: он костлявый и, пока не напряжется, излишне худой. У него тоже красиво выступают колени, его лодыжки — тонкие и изящные, а маленькие ладони, особенно в сравнении с Субиновыми, и правда могут стать отдельным фетишем. Но это не то. Переводит взгляд на Кая — снова промах. Кай угловатый, но он крупный во всем. У него широкие плечи, округлые бедра и на спине даже не в напряженном состоянии перекатываются мышцы. У него всегда было такое телосложение, ему даже не нужно было усиленно тренироваться. Затем он смотрит на Субина. Субин тоже пролетает по всем фронтам. На надоевшем за те полчаса «da da da» он не сильно отличался от Бомгю или от Ёнджуна — был тощим, как палка, и где-то даже изящным. Он тоже выглядел очень красиво, но совсем не привлекал его внимания ни одной частью своего тела, а сейчас сильно изменился. На смену изящности пришла твердость: он стал шире в плечах, более крепким в теле, набрал массу и иногда, стоя рядом с ними, своими габаритами даже пугал. На себе он тоже ничего особенного не видел. Тоже худой и тоже костлявый — почти как Ёнджун. Не нравилось. Ёнджун нравился во всем. Он ковырял вилкой салат, приготовленный Тэхёном, настоявшим на том, что ночной перекус должен быть полезным, и принимал участие в общей дискуссии. Он иногда смотрел в ответ, и Бомгю спешно отводил взгляд, но не из-за того, что боялся быть пойманным — просто смотреть ему в глаза при всех в ярком освещении и с ощущением горящих отпечатков его рук на всем теле было стыдно. Было стыдно, что все же пришлось признать: Ёнджун и был его одним большим фетишем. Лучше бы они дальше обедали отдельно.