Один под солнцем

Концерт Korpiklaani был в самом разгаре. Калле сам не знал, зачем сюда пришел, да и для слушателя пивного фолка у него сегодня были слишком трезвые мысли. Чтобы его не задавили в слэме, он сидел на подобии трибуны, обхватив колени руками. Наверно, его было отсюда видно, а он не хотел бы доставлять лишнюю радость Йонне своим появлением. Туомас опять смешно подстригся, Яркко отбивал ритм босой ногой, Сами прыгал со своим аккордеоном так, что пятки сверкали, Самули… Калле недолго удалось с ним поработать, но он казался смышленым парнем. И даже новый гитарист, взятый вместо него, если не считать некоторых отставаний в ритме, был неплох. Калле против воли улыбнулся. Вторая гитара звучала мощно, и партии ее почти перекрывали первую. После его ухода Йонне наконец-то взял в руки инструмент, хотя до того все время отнекивался, ссылаясь на травму, только чтобы послушать его игру. Только в центр сцены Калле избегал смотреть. Боялся? Пожалуй, боялся встретиться взглядом с тем, кого любил, кто был его другом, и от кого он в конце концов так позорно сбежал. «Йоуни, Йоуни, — подумал он вдруг. — Надеюсь, он не будет искать меня после». Йонне был в центре внимания. Его лицо освещали софиты, он пел, и его голос хоть и потерял былую силу, но Калле пробирало от его хриплого, с надрывом йойка. Не хотелось смотреть на Йонне, и он не смотрел. Ночь выдалась прохладная, но от людей несло жаром, шел такой сильный запах перегара, пота и пивной пены, какой никогда не долетал до Калле на сцене. Мимо него проплыл парень с татуировками, поддерживаемый разгоряченной толпой, он выбрасывал в воздух кулаки и что-то орал. Вокруг все исступленно скакало, взлетало на воздух, крутилось, сталкивалось, стукалось лбами, налетало друг на друга, сходилось и снова разбегалось. Калле справедливо чувствовал себя лишним в этой фолковой вакханалии. — А следующую песню я хотел бы посвятить человеку, который наверняка ее не услышит, — объявил Йонне, откидывая дреды с лица. Толпа одобрительно заревела и засвистела, где-то начали скандировать: «Korpiklaani, Korpiklaani!». Вступил аккордеон, пальцы Йонне заиграли гитарный перебор, и у Калле вдруг зарябило в глазах. Захотелось спрятать лицо в ладонях, сжаться в комок, только чтобы он не видел. Сердце подскочило куда-то к горлу и заколотилось с такой силой, что он будто стороны услышал свой тихий вскрик. Песня лилась, срываясь с губ Йонне, как горный поток, набирая мощь с каждой секундой, пока на несколько мгновений не затопила все вокруг. Распахнув глаза так, что стало больно, Калле боялся даже дышать, словно это могло спасти его от обжигающего чувства вины, возникшего в груди. Это он должен был играть на гитаре рядом с ними, это он выжимал из инструмента все возможное! И это он так глупо обманул самого себя — заставил поверить в то, что все чувства затянутся, перегорят, исчезнут. When all around is burning — You are the flame, you are the sun, You'll burn your way to a secret place, To a place where you can breath… Йонне притащил его на студию ближе к ночи, вдохновленный и пахнущий морозом, усадил в кресло и велел ждать. Вернулся с мятым листком в руке и гордо продемонстрировал его Калле. — Опять английский? — флегматично спросил тот, пробежав глазами. — Ты читай, читай, — произнес Йонне с нажимом, тряся его за плечо и почему-то краснея, и гордо добавил: — Я решил написать песню о любви. Калле вздрогнул от того, сколько надежды, хоть она и была почти незаметной, было в голосе Йонне, поглядел на мокрые руки, на его спутанные тогда еще волосы, а не дреды, вдохнул его теплый запах и только тогда вчитался в текст. — «Ты один такой под солнцем»? — вопросительно поднял он глаза. Йонне торопливо закивал. — Хи-хи… — Калле не удержался от легкой улыбки и покачал головой. — Мне еще никогда не посвящали песен. — Понимаешь, у меня в последнее время такое настроение… Возвышенное, — пояснил Йонне, запуская пальцы в растрепанные волосы. — Хочется что-то особенное, о высоких материях… Калле! — Прости, прости, — фыркнул Калле, возвращая ему листок. — …и я решил писать по-английски, чтобы любой мог проникнуться и соотнести с собой. — В английском нет рода, — заметил Калле. — Непонятно, поется ли о мужчине или о женщине. Это удобно. Йонне яростно затряс головой, просияв так же ослепительно, как небо перед рассветом. Калле, не удержавшись, обнял его. Потом они долго хохотали, обсуждая, как лучше впечатлить слушателя, Йонне притащил свою гитару, сел рядом с ним и взял несколько аккордов. — У меня и мелодия готова. — Здорово, — честно сказал Калле, когда он закончил. На душе было странно легко и даже празднично. — Значит будем записывать, — распорядился Йонне. — Юхо будет доволен, — добавил он и улыбнулся. А в следующую секунду на него опять напало вдохновение. Он увлеченно зачиркал в своем блокноте, и в этом непростом деле Калле вряд ли смог бы ему помочь. — Не та вещь, которая собирает залы, но неплохо на слух, да? — сказал он чуть погодя. Калле замешкался. — Раз это песня для меня, я не хотел бы ее исполнять. Я, конечно, самый красивый и талантливый музыкант в группе, — тут Йонне дал ему шутливый подзатыльник, — но играть самому себе, мне кажется, это слишком. When all around is drowning — You are the one who can fish me up. The drowning man, out of the lake, The only one I let to do it. Калле ясно и твердо решил, как он будет жить дальше. Он отрепетировал эту мысль до мельчайших деталей, но когда уже стоял перед Йонне, не выдержал. Первый раз за все время их отношений потерял контроль над собой и вместо того чтобы говорить взвешенно, выдал: — Йонне, у тебя жена и четверо детей. Что же, они для тебя совсем пустое место? Йонне побледнел и отшатнулся, будто его ударили, а когда заговорил, голос звучал тихо и неуверенно: — Не говори так. — Я ухожу из группы, — повторил Калле, действительно поднимаясь на ноги. — Я… устал от твоих упреков. — Слова застревали в горле и рвали душу, словно ржавые стальные крючья. Глядя на выступившие на щеках Йонне желваки, Калле подавил желание отвернуться. — Если ты думаешь, Йонне, что я что-то скрываю от тебя, ты очень заблуждаешься. — Что? — выдохнул Йонне. На его бледном лице было написано такое изумление, какого Калле до сих пор никогда не видел. У него даже мелькнула мысль, уж не сошел ли его старый друг с ума, настолько был неожиданным этот ступор. В ответ Калле поднялся и шагнул к выходу из комнаты. — Я не хочу и дальше отравлять жизнь тебе и себе, — сказал он, уже стоя в дверях. — И еще, позвони Туомасу и скажи, чтобы больше не приезжал. Пусть катится на все четыре стороны, понял? — Так все-таки у вас с ним было, — констатировал Йонне, не сводя с него потухших глаз. Больше всего он сейчас напоминал загнанного зверя. Калле не ответил. Он вышел из студии, не закрыв за собой дверь и не оборачиваясь. Йонне подорвался, чтобы его остановить, и кричал что-то вслед, но слушать его казалось Калле до тошноты лишним. Жестоко, но все же это было правильное решение. Он слишком глубоко увяз в этом болоте, и сейчас ему больше нечего было здесь делать. С глаз долой — из сердца вон. Калле всегда умел обрубать концы, никогда, никому не позволяя влезть в свою душу даже на крохотную долю дюйма. Прежде это ему отлично удавалось. Зимний ветер швырнул в лицо горсть колючих снежинок, долетел тоскливый скрип тормозов, стук рассыпающихся в пыль снежков, доносящийся из-за заборов, детские голоса и смех — все разом, скопом, стало невыносимо. И душещипательному прощанию с Йонне постепенно пришел конец. Оставался только тот день, когда он написал для Калле глупую песню. You are the one — I just want to fly, You are the one — I just want to rise, You are the one — I just want to see, You are the one — Under the sun. You are the one… Это был очень красивый жест, чтобы добить несчастного Калле. Йонне пел громко и с чувством, но его взгляд был устремлен куда угодно, но не на Калле. А тот сидел, склонив голову и сунув кулаки в карманы, весь сжавшись, старательно делая вид, будто ничего не замечает. Только щеки горели, да в носу неприятно щипало. Так стыдно ему не было даже в день расставания, когда он просто сказал Йонне, что покидает группу, и ушел в никуда. Тогда он тоже надеялся, думал, все пройдет само, быстро и незаметно. Но этого не получилось. Не проходило ничего. Почти двадцать лет — и всего один шаг в пропасть. When my whole world is turning — You are the one who keeps me still. You are someone I can lean on When my own feet are too weak. Калле не знал, мог ли тогда Йонне положиться на него, не знал и сейчас. Но все же он никак не мог забыть выражения глаз друга в тот миг, намертво впечатавшееся в память. You are the one — I just want to fly, You are the one — I just want to rise, You are the one — I just want to see, You are the one — Under the sun. You are the one… Теперь он был не один такой под солнцем, он был просто один.