СНЕГ ДЛЯ МЛАДЕНЦА

Белый снег… Белый снег, замечательный снег, белый снег кружится медленно, точно в танце. Белый снег – точно белая завеса над миром. Или от мира. Здесь, на белом крыльце, под белою сенью с узорчатой гирькой, за белыми столпами – свой маленький мир. В котором – черная шуба, наброшенная на плечи одна на двоих. Где за спиной – тяжелая дубовая дверь, где душное печное тепло, восковые потёки свечей, горы, горы пергаментов и бумаг, и написанная на бумагах злоба, вражда и измена. А за пределами белой сени – кружится снег. Белый, медленный, тихий – точно беззвучная мелодия, точно танец, точно завеса от мира. Где – та самая злоба, где черные крыши, черные кони и черные пепелища… Точно завеса – над миром зла. Точно очищение мира. Обновление самого мира в день перед Рождеством. Иван поплотнее запахивает шубу. Она большая – хватит и на него, и на Федьку. Чтобы вместе стоять на крыльце, прижавшись друг к другу. В этом маленьком белом мире, отгороженном от большого – дубовой дверью и белой завесой снега. В этом маленьком мире, где есть только черная шуба, одна на двоих, и теплое Федькино плечо, и гладкая Федькина щека, уже холодная от зимнего воздуха. И медленный танец белого снега на границе этого мира. Белый двор. И черный распряженный возок, которому никуда не надо мчаться уже, черный возок постепенно становится белым. И людские следы на дворе – вот были, чернели в снегу, а вот уже побелели и сгладились, и вот уже нет их, нет, словно никогда их и не было, только снег… мягкая белая чистота обновленного мира. Этого двора в Слободе – как целого мира. - Ух ты, как снег идет! – дубовая дверь грохнула за спиной, открываясь и опять закрываясь. Где такую удержать слабой детской руке! – Тятя, Федя, смотрите, как снег идет! - Мы с государем и смотрим, Федор Иванович, - улыбнулся царевичу Федор. - Он как будто хоровод водит! - Федя, ну что ты опять без шапки, - поморщился Иван. – Застудишься же. - Тятя, я быстренько! Ты вон сколько тут без шапки стоишь, и не боишься. А я только быстренько посмотреть! Ну вот что с таким делать. На все у него есть ответ, все замечает, сколько государь где простоял, с кем и в каком виде. Ивану иногда думалось, что предсказанный Тит – широкий ум это на самом деле его младший сын, Федор. Только вот ум этот – чернила из разбившейся при рождении чернильницы. Растеклись широко, в толковые, полезные для дела буквицы уже точно не сложатся, а вот куда затекут – и не предскажешь. Но широкоооо…. - Смотрите, - продолжал болтать царевич, по счастью, не догадываясь об отцовских мыслях, - ну ведь правда же снежинки как будто пляшут! Тятя, я знаю! Это снежинки чтут Младенца Христа и пляшут для него… ну, как наш Федя для тебя пляшет. Иван поперхнулся воздухом. Украдкой кинул взгляд на старшего Федора. Нет, старший Федор был смущен не больше, чем младший. - Тогда уж лучше сказать, как царь Давид перед Ковчегом, - нашелся наконец Иван. - Ну или как царь Давид, - покладисто согласился царевич. – Тятя, а как царь Давид плясал? - Ну, точно трудно сказать… - царь Иван взаболь задумался над этим вопросом. – В Писании как именно не описано. Я думаю, это была какая-то быстрая пляска, от которой полы одежды разлетаются. Если царица подумала, как это глупо выглядит. - Царица вредная, - сообщил Федя. – Она мне совсем не нравится. Я знаю! Он, наверное, вприсядку плясал, как ряженые на Святки пляшут. Иван с Федором переглянулись. - Ну, наверное, - подтвердил Федор как главный знаток всяких плясок. - Тятя, а я вот думаю… как Рождество на стенах пишут, там всегда пишут вола и осла. Значит, на Святки так и надо рядиться в вола и осла, а не в медведя, там же медведей не было. Еще можно в барана, барана на стенах не пишут, но бараны же там были? В Писании все время про них говорится! И еще про козлов… а, в козлов же рядятся. И еще можно верблюда! Тятя, а можно сделать машкеру верблюда? И чтобы горбы на спине тоже были! Тятя, а если там верблюд был – Младенец Христос его ведь погладил, правда? Он всех, наверное, погладил. - Навряд ли, - из честности сказал Иван. – Он ведь совсем маленький был, в яслях лежал в пеленицызевернутый. - А Его Матерь Божия подняла, и Он погладил, - не сдался царевич. – Тятя, а расскажи, как Христос родился! Царевичу про это рассказывали уже множество раз, и учитель, и духовник, и отец, и матушка, когда была жива, и мамки с няньками как сказку на ночь… но маленький Федор любил постоянно слушать одно и то же. Были несколько историй, которые он готов был слушать снова и снова до бесконечности. Иван стал рассказывать, Опустив в этот раз важную в державном смысле, но уж очень долгую предысторию, что потомки великого царя Давида оказались в итоге простыми ремесленниками в Назарете. А все почему? Потому что большинство последующих царей правили как ни попадя, радея о чем угодно, только не о державе! Взрослый Федор подвинулся, и они забрали к себе младшего Федора третьим под шубу, запахнув уж насколько теперь получилось. - И вот так Он со Святым Семейством благополучно спасся, и они стали жить в Египте. Там, где пирамиды. - А другие дети? - Ну, другим не повезло, - осторожно высказал Иван. - Нет, так неправильно! – в глазах у царевича дрожали уже близкие слезы. Прямо все-все погибли? До единого? - Ну… в Писании про это не сказано, но, может, и правда кому-нибудь удалось выжить, - сжалился над ребенком Федор. – В конце концов, такое дело не скроешь, пока иродовы воины обошли все дома, кого-нибудь могли успеть спрятать. Басманов знал, как это делается. Царевич задумался. - Федя, а Вифлеем большой? - Не так чтобы совсем маленький, - если честно, Федор понятия не имел. - Как Москва? - Это навряд ли; я думаю, все-таки поменьше. - Как Слобода? - Наверное где-то так. - Значит, там много домов! А иродовы воины ведь пешком шли? Не на конях? Коней никогда не пишут! - Навееерное… - протянул старший Федор, начиная понимать. Царь Иван тоже развернулся к сыну. - Вот! Значит, они медленно шли! – с торжеством воскликнул царевич. – Они так стучат в ворота: открывайте по царскому указу! А им из дома говорят: мы бы рады открыть, исполнить цареву волю, только у нас засов заело, а мастер сегодня не работает, чтоб починить, сегодня суббота. Воины давай ворота ломать, пока сломали… Так, говорят, дети есть? И земские им говорят: вы что, откуда! Нам сорок лет! А воины: а почему тогда игрушки валяются? А земские: а это мы приготовили, чтобы бедным детям раздать, у которых игрушек совсем нету. И воины так искали, искали, всё в доме раскидали… и никого не нашли! И ушли. А дети спрятались! Знаете, где… в мусорной куче, вот где. Которая за домом, куда всякие сорняки с огорода кидают, ветки всякие и гнилые яблоки. А воины туда не полезли. Они же без портов! Тогда все без портов ходили, тогда порты еще не придумали. А ветки – они же колючие! И воины так и ушли и дальше пошли, в следующий дом. А пока они пешком шли, там, в следующем доме, уже догадались, что дело плохо, и всех детей спрятали, и даже игрушки спрятали, чтобы никто не догадался. И вот так почти все спаслись! – удовлетворенно заключил Федя. - Федор Иваныч, ты голова, - удивленно проговорил Федор. – Очень может быть, что именно так всё и было. Очень… погодите-ка! - Федора-старшего тоже захватила эта идея. – Слушайте! Царь Ирод приказал перебить всех детей до двух лет, так? А ведь Иоанн Креститель старше Христа всего на несколько месяцев, выходит, он под приказ подпадает – а он же выжил! Значит, точно хоть сколько-то детей выжило. - Точно! – убежденно повторил Федор-младший. Царь Иван с любовью смотрел на своих двух Федоров, так одинаково раскрасневшихся от своего утешительного открытия. - В «Повести Иаковлевой» рассказывается, как Иоанн Креститель сумел выжить, - сказал он. - Как? – в один голос залюбопытствовали оба Федора. Иван сосредоточился, пытаясь вспомнить как можно точнее. - Когда Елисавета узнала, что ищут убить сына ее, взяла сына своего и пошла на гору. И искала места, где спрятать его, но не нашла. И воскликнула громким голосом, говоря: гора Бога, впусти мать с сыном! И гора раскрылась, и впустила ее. И свет светил им, и ангел Господень был вместе с ними, охраняя их. - А ангел с мечом был, да? - Ну наверное. - С мечом это надежнее, - со знанием дела сообщил Федя. - Почему? – спросил Иван. – Ангел Господень сам по себе внушает ужас всем грешникам. - Ну а если гору заклинит. Тогда мечом ее изнутри открыть проще. - «Иаковлева повесть» - это просто повесть, верить ей как Священному писанию нельзя, - предупредил Иван. – Того больше, она в число отреченных книг включена с давних пор, отвергнута еще самим Иеронимом Блаженным. Так что, может, про гору это и выдумка. Но что при избиении младенцев, кроме Спасителя, еще и сродственник его Святой Иоанн каким-то образом спасся – это совершенно точно. Значит, хоть сколько-то младенцев, а спаслись, - почти дословно повторил он слова Федора. Мордочка маленького Феди так и сияла. А государю подумалось, что надо будет эту книгу в библиотеке найти и убрать от греха подальше. В буквальном смысле. А еще ему вдруг отчего-то вспомнилось, как он сам в отрочестве читал «Повесть о Шевкале». Кажется, это было зимой… Ивану вспомнилось ощущение снегопада за окном и ржаной горбушки в руке, совсем еще теплой. Точно, зимой это было, Рождественским постом, как раз незадолго до Рождества. Владыка Макарий тогда довольно часто приходил беседовать с отроком. И в этот раз спросил его, что он думает о прочитанном. Иван сказал, что думает про лошадь, что с ней сталось. «А лошадь сбежала», - сказал владыка Макарий. Так и сказал, как о само собой разумеющейся вещи. И отроку Ивану подумалось, что конечно же! Как он сам не сообразил. А как же иначе, конечно: как только татарин выпустил повод, лошадь, не будь дурой, тут и же и ускакала. Никак по-другому и быть не могло. Иван, если честно, всю жизнь так и был совершенно уверен, что кобыла дьякона Дудко ускакала и ничего ей не сделалось, и только несколько лет назад, когда ему принесли рукописи Степенной книги, до него дошло, что вообще-то это всего лишь предположение. Но он сейчас совершенно явственно вспомнил вдруг свои тогдашние детские ощущения – ощущение открытия и беззаветной радости от того, что спаслась же, и с ней все было в порядке! И с удивлением осознал, что такая же радость опять колыхнулась у него в сердце. Зимний вечер спускался, и снег кружился все медленнее, все тише – чтобы по свежему белому снегу идти на всенощную, а не плестись в темноте по метели через сугробы. Впереди было ожидание первой звезды, и богатая трапеза с жареными поросятами с кашей, с осетрами с хреном, и сладкими пирогами, и много еще чем, и Рождественская служба в соборе, и еще много чего, и на другой день, в Рождество – торжественный прием и вечером опять рождественский пир, и впереди еще – целые Святки всяких праздников и развлечений, и добрых дел. И подарки были уже приготовлены, старшему его сыну – грамота на кое-какую очень неплохую землицу, пусть наследник учится сам управлять и хозяйствовать, младшему сыну – куча разных игрушек. И Федору тоже было кое-что приготовлено, что ему непременно понравится. На землю спускался тихий и синий вечер. Вечер Сочельника. Белые снежинки кружились в плавном медленном танце, приветствуя рождающегося Младенца.