человек человеку пёс

Начинается всё, как и положено, с детских травм. Просто Серёжа — немного манипулятивная сука, и он прямо из детдома тянет Олега за собой во взрослую жизнь на коротком поводке, плетёном из синдрома спасателя и пылких детских клятв в дружбе до гроба. Серёжа про себя всё прекрасно понимает: стабильно мотается раз пару недель в Центральную станцию, чтобы подцепить на одну ночь кого-нибудь нетемноволосого, невысокого, несмуглого, одним словом — непохожего, чтобы не давать в моменте разгорячённому гормонами мозгу повода для сомнений. Олег не понимает ничего, в частности — программу по основам бухгалтерского учёта за первый курс, что приводит к печальным, но вполне закономерным последствиям: здравствуйте, маломерные кирзачи и по-ублюдски пасмурное небо. В армии Олег знакомится с Вадиком. Вадик взрослый, смешливый и злой, Вадик знает, чего он хочет от этой жизни. Предлагает после окончания Олеговой срочки пойти вместе на контракт. Выбивает им обоим места в элитном — не просто пушечное мясо, целая тактически значимая единица! — отряде. Участливо выслушивает на бесконечно долгих ночных постах не особо радужные (ха-ха) истории из детства. Трахает прямо в тактической палатке на одной из рабочих вылазок, зажав рот ладонью, а после заботливо отряхивает от забившегося во всякие непотребные места песка. К чёрту букеты из сто одной розы и свидания за гончарным кругом, всё это пошло и избито до невозможности. Адреналин, немного показательной небезразличности, прикрытая вовремя спина — вот он, выбор истинных романтиков. Ещё Дракон подтягивает ему самооценку и учит скалить клыки. Да настолько успешно, что по возвращении Олега домой Серый начинает паниковать и злиться: попортили мальчика, больше не хочет быть послушной цепной псиной, убегает куда-то и по-возвращении пахнет другим. Олег по-прежнему чувствует привязанность к Серому, даже, пожалуй, извращённое несколько чувство долга: лучший друг, всё-таки, да ещё и выгрызает им дорогу в сытое безбедное будущее. Все свои гениальные мозги тратит на разработку приложения, которое «Обязательно выстрелит, надо только подождать, Олеж. А пока пропитанные кровью (пафос — чудесное средство эмоционального давления) деньги, которые ты привёз, идут на оплату коммуналки и продуктов. Это вынужденная мера, на которую приходится идти во имя нашего светлого будущего. Я всё ещё осуждаю любое насилие и эту работу (и любой твой выбор, сделанный не в мою пользу)». Какие из этих слов сказаны, а какие висят в воздухе, додумайте сами. Да, Олег бегает к Вадиму на гражданке. Ну а чего ты хотел, Серый, когда посылал меня к чёрту после решения пойти на контракт? Вот я пошёл. У чёрта колючая ухмылочка и выжженные безжалостным сирийским солнцем волосы. Мне искренне стыдно, правда. Но лишь настолько, чтобы старательно избегать тебя, возвращаясь из чужой, насквозь пропахшей сексом и сигаретным дымом квартиры с красноречивыми засосами на шее и изредка —короткими светлыми волосками на чёрном бадлоне. Серёжа, к слову, не переносит запах никотина. Никогда этого вслух не озвучивал, не говорил, но всегда показательно кривился и морщил нос на прохожих-куряг. Дрессировал. И до Вадика Олег ему послушно потакал, курил исключительно по праздникам и нервякам, непременно в тайне, в квартале от дома, давясь потом мятной жвачкой до тошноты. Теперь — закуривает прямо на балконе. Серёжа в ужасе. Идёт на отчаянные меры: выслеживает белобрысую суку, из-за которой Олег всё реже появляется дома и всё чаще огрызается в ответ на упрёки в недостаточном к его, Сережиной, персоне внимании. Намеревается совершенно случайно подкатить к ней в баре, а потом, втеревшись в доверие, как-нибудь устранить (фигурально выражаясь, разумеется, Сережа ведь не будет убивать человека, Серёжа не такой). План летит к чертям: не отведённый вовремя взгляд, издевательский окрик, искра, буря, безумие… Щегольское фиолетовое пальто встречается с измазанными к в каком-то дерьме тяжёлыми ботинками апологетов токсичной маскулинности, неравнодушных к моральному облику молодёжи. Переводя с осознанного-ненасильственного-экологичного на более подходящий ситуации трущобно-человечий — Серёжу пиздит ногами пьяное быдло. Серёжа в смятении. К моменту, в котором пинки по рёбрам прекращаются и перед глазами встаёт перевёрнутая рослая фигура, Серёжа почти готов уверовать в непокобелимость патриархального уклада. Когда его на удивление аккуратно поднимают на ноги и ему удаётся сфокусировать взгляд, он готов поверить во что и в кого угодно. За такую удачу не жаль расплатиться принципами. «Белобрысая сука» (отвратительно тяжёлый, с какими-то гнилостными нотками парфюм, тот самый, запах которого Олег в последнее время всё чаще притаскивает на себе, сдает её с потрохами) на поверку оказывается здоровенным кобелем с кандидатской по античной философии в анамнезе, внушительным арсеналом полезных знакомств и кинком на удушение. Серёжа в замешательстве. Серёжа в восторге. Смена кадра — Серёжа в чужой постели. Подвывает, пока его трахают по-собачьи, а от подушки, в которую он утыкается лицом, не способный устоять на локтях, пахнет Олеговым шампунем, и всё это, честно говоря, какой-то пиздец. *** А что насчёт Вадима? Вадим, отчаянно скучавший в части, зацепился взглядом за чернявого волчонка, который на малейшие проявления внимания и похвалу реагировал так бурно и так неприкрыто, что будь у него хвост — заходился бы при каждом одобрительном тычке в плечо метрономом на три сотни bpm. Восхитительно чувствительный, охочий до одобрения и ласки, забавный волчонок. Прыгал вокруг на задних лапах, чуть не заглядывал в рот, жадно глотая каждое Вадимово доброе слово. Кто ж тебя там, на гражданке, так недолюбил, бедолагу, что ты бросаешься за чужим неравнодушием, словно за прорезиненным мячиком, высунув язык от усердия? В первый раз трогая краснеющего, но не особо сопротивляющегося Олежку под камуфляжными штанами, Вадим этому человеку от всей души хочет сказать сердечное «спасибо». Со вторым всё складывается ещё веселее. Хороших друзей на дорогах искать не стоит, а вот любовников, видимо, очень даже. Рыжий, отбитый у гопников, доказывает эту неологичную сентенцию, родившуюся исключительно благодаря ему самому, сполна. Отбитый (вот такие вот каламбуры-тавтологии) наглухо, едва оправившись от шока, он начинает с Вадимом флиртовать на грани фола, так неприкрыто, что чуть не нарывается на продолжение банкета — в такси по дороге в травму водила косится на них в зеркальце заднего вида неприкрыто злобно. Вадим зыркает на него в ответ, Серёжа — приторное р-р-р прокатывается раскатистой рычащей вибрацией по всей гортани — на эти гляделки хихикает и прижимается ближе. Серёжа таскает Вадима по всяким пространствам, поит рафом на миндальном и кормит высокой культурой. Вадиму забавно и вспоминается всякое из университетских времён; на контрасте со всем Олеговым пацански-дворовым особенно цепляет. Среди беззубых тупосоциальных выставок, горизонтальных-неавторитарных лекций о возвышенном и прочих этичных сейф-спейсов Серёжа склабится Вадиму как самая бешеная псина с самыми кровожадными глазами. Делится, кокетничая, амбициями и идеями, от которых по загривку мурашки и волоски дыбом. Серёже бы весь этот мир сожрать заживо и построить новый по своим лекалам. Очнитесь, господа хорошие, осознанные — среди овец затесался волк в шкуре из экологичного искусственного меха. «Моногамия — это миф, жаль, понимают немногие» — патетично завывает из колонок в баре вокалист какой-то претенциозной группы с нарочито-грязным звучанием, и в этом Вадим с ним, несмотря на отвращение ко всякой подобной хипстерской хуйне, согласен на все сто двенадцать. О, он в число этих «немногих» однозначно входит. Никаких сомнений или, не дай боже, угрызений совести, только две новые зубные щетки в стаканчике на раковине в ванной — да, родной, запасная на всякий. Серёжа понимающе ухмыляется, а затем отсасывает ему прямо там и светит потом покрасневшими от возни на рифлёном кафеле коленками. Олег показательно флегматично пожимает плечами и, не делая различий, пользуется от случая к случаю обеими щётками. Олег вообще старательно безразличен к нужным мелочам и доверчив той верой, в которой что-то почти религиозное про непогрешимость и незыблемость Вадима в Олеговой жизни, несмотря ни на какие на звоночки. Звоночки громкие настолько, словно у звонаря скоро пойдёт пена изо рта от усердия. Или от бешенства, тут уж как посмотреть. Олег бегает трижды в неделю в сомнительной легальности подвал, чтобы помахаться с «прикинь, он прям мент, но нормальный такой, не мусор» новым приятелем, берёт дополнительные смены на работе в охранке. Покладисто увеличивает дистанцию, хотя Вадим его об этом даже не просит. Так ведут себя иногда бездомные собаки, увязавшиеся за случайным прохожим. Плевать, что ты уже на другой стороне дороги и уходишь быстрым шагом, вот он я, я, я с тобой, при тебе. Твой. Вадим… Позволяет происходящему быть. Смириться и расслабиться в его случае — роскошь, и, кажется, почти счастье. Охотно подыгрывает Серёже, делает вид, что не догадывается о его связи с тускнеющим с каждой встречей Олегом. Олег я-выверну-для-тебя-душу-наизнанку-вот-смотри-смотри-Волков ведь никогда не рассказывал ему с так плохо скрываемым восхищением о единственном близком человеке, что вы. Невысказываемое между ними пузырится и искрит, добавляет огня. Высокий уровень контекста, недомолвки, двусмысленности, «Я знаю, что ты знаешь, что я знаю» — весело. Оперативно пробить адреса своих постоянных любовников — как сходить в ближайший к дому сексшоп и доверительным тоном попросить у отчаянно краснеющей консультантки помощи в выборе ошейника потяжелее. Вовсе не сложно, да к тому же греет сердце подтверждением неодиночества. Ему не хочется выяснять, что между этими двумя за муть и ломать всю интригу. Ему в кои-то веки интересно. *** Заканчивается, как и положено, травмами взрослыми. Олег приезжает к Вадиму без предупреждения, и всё как по сценарию хуёвой мелодрамы: незапертая входная дверь, две пары ботинок в коридоре, упавшее с вешалки пальто. Как неожиданно и неприятно. Из спальни доносятся стоны и шлепки, не оставляя свободы интерпретаций. На кровати Вадим, под Вадимом — выгибающееся-воющее-рыжее. После фокусировки поплывшего взгляда складывается в Серёжу. Серёжа смотрит на Олега в ответ слезливо и будто даже о чём-то умоляющее. До момента, в котором Олег успевает до конца осознать картинку перед глазами — десяток фрикций, два оргазма и сведённая оргазменной судорогой Серёжина рука, скребущая по полу в направлении Олеговых ботинок. Считанные секунды, на самом деле, но Олегу их хватает, чтобы начать задыхаться. Протолкнуть воздух в лёгкие — словно проглотить стекловатный ком. Пятится, чувствуя, как позорно подрагивают колени, успевает даже развернуться в дверном проёме и сделать первый шаг к побегу, но в спину догоняет запрещённый приём (всегда продирало по позвоночнику холодом и желанием (потребностью) подчиниться). Рычащее, приказным тоном: — Олег. Стой. И Серёжино, непривычно (ха-ха, в остальном-то ситуация рядовая, ну просто-таки «каждую пятницу одно и то же») безэмоциональное, какое-то пустое: — Пожалуйста, не уходи сейчас. Давай поговорим. Не «Не бей». Не «Не кричи». «Не уходи.» Олег зачем-то не уходит. Молча кивает и выходит обратно в коридор. Ждёт. Садятся на кухне. Серёжа в шёлковом халате на голое тело, Вадим вообще в одних шортах. Олег в пиджаке и брюках — парадные, блять, только к Ваду в них и таскался — чувствует себя под их перекрёстными взглядами голым. Никакого сексуального подтекста, только чистый дискомфорт и как будто даже внутренности наружу. Говорит Серёжа, и голос у него вроде бы даже почти живой, сбивчивый, и у Олега в голове на отходах от кортизола и адреналина всё смазывается до Олег ты когда вернулся я беспокоился паранойил ревновал я ведь тебя ты для меня Олег а потом искра буря безумие тяжёлые ботинки я же не мог знать что так получится ты подумай вероятность если считать то получились бы милионные а теперь вот беззубое высокое искусство и такие же лекции но ты же ведь — Собственное рваное дыхание — Привычные Вадимовы пальцы на колене — Рыжие-рыжие-рыжие картинки из детства и юности перед зажмуренными глазами. Жмурься не жмурься — всё одно. ты ведь тоже, Олег? Олег сдаётся. Безоговорочная капитуляция, задушенный согласный скулёж вместо слов, лечь брюхом кверху и подставить открытое горло. Серёжины губы все в трещинках, они сталкиваются зубами и от слишком резких, отчаянных движений во рту становится солоно. Олега раздевают в четыре руки, раскладывают на таком знакомом кингсайзе (а раньше казалось, что слишком большая и неуютно. Вот был дурак). Серёжа на спине, лицом к Олегу, они целуются-лижутся-грызутся, не отводя друг от друга взглядов, а сверху Вадим выцеловывает укусами Олегу лопатки, растягивает его бережно, и от своей уместности и нужности-нежности прямо здесь и прямо сейчас хочется заскулить. Серёжа скрещивает ноги у Олега за спиной, разводит приглашающе бёдра, тянет к себе, подталкивает пяткой. Олег, как самый хороший мальчик, тянется пальцами к Серёжиным ягодицам. У Серёжи между ног мокро, и Олег облизывает пальцы, чтобы подтвердить свою догадку. Вадим самодовольно хмыкает, сжимает запястье, не даёт отвести руку, заставляя давиться. Слюна размазывается по подбородку. Некрасиво. Вадим толкается в Олега грубо, вдавливает в Серёжу сильнее. Тот в отместку сам подается бедрами вверх, показушно стонет, пытается приподняться на предплечьях, тянется, изворачивается, чтобы посмотреть в глаза Вадиму. Улыбается: широко, победно. Ловит ответную, такую же бешеную и зубастую улыбку губами. Они рычат, вгрызаются Олегу в шею с двух сторон, и Олег вдруг чувствует себя костью, которую мусолят, играясь, скучающие бойцовские псы. Его мутит. *** После ритуального перекура на троих отгавкивается, что обещал помочь Игорю с переездом. Каким нахуй переездом? Он ни разу об этом прежде не говорил ни одному из них. Вроде верят, хотя и переглядываются как-то многозначительно. А может, Олегу уже мерещится. На выходе из парадной путается в собственных ногах. Телефон вылетает из пальцев одновременно с вылетевшим изо рта ругательством. Сетка трещин на экране зеркалит сетку трещин на асфальте. Перед глазами всё сливается и кажется одинаковым, однородным, вязким. Блять. — Здарова, Игорёх. Да вот прикинь, сосед себе нашёл кого-то, намекает ненавязчиво на раздел жилплощади. Можно будет у тебя пока перекантоваться? Ага. Спасибо, брат, буду должен. Захватить чего по дороге? Какую? Хотя нет, не говори, сам знаю. Без картошки, верно? Всё, жди, часа через два буду. Да, да, норм всё. Это вообще я у тебя спрашивать должен, точно ли тебе окей. Давай, я к метро уже подхожу. До их с Сережей однушки (студии, точно, студии; лофт, ретро, невыводимая плесень в ванной, аутентика) добирается как в тумане. Швыряет в спортивную сумку несколько комплектов одежды, обтрёпанный томик Лукьяненко. Поторговавшись сам с собой, цапает с зеркала Серёжино фото, складывает, не глядя, в четвертую часть и кладёт в нагрудный карман. Маленькая постыдная слабость напоследок, не более того. Игорь встречает его радостно, вгрызается жадно в шавуху, мычит что-то на благодарном. Благородно игнорирует (а может, и правда не замечает) Олегово невесёлое ебало. У Игоря в квартире холодные полы, из мебели — кухонный гарнитур, продавленный одноместный диван, боксёрская груша. Ванная ещё, почему-то — на кухне. Под диваном находится облепленный пылью каремат. Олег вытягивается на полу, благодарно, но как-то криво улыбнувшись Игорю перед тем, как закрыть глаза. Замыкается круг, оборачивается новая полоска кожи вокруг шеи. Щёлк. *** Без Олега почему-то не то. Сначала ещё катятся кубарем по инерции, пытаются раззадорить друг друга образцово-рискованным поведением. В ход идут самые грязные приёмы от интересных добавок в шампанском до демонстративно-случайных парней на всё том же, но теперь уже снова каком-то неуютном кингсайзе. Безрезультатно. Разбегаются, подрав друг другу бока, рёбра, и, кажется, ещё что-то важное за. В сухом остатке: выгоревшему дочерна Серёже (д)остаётся острый шизоаффективный психоз и путёвочка в казённый мягкостенный санаторий, Вадиму — столь ненавистное чувство бесконечной анабиотической скуки и очередной контракт в самом пекле. Борьба была равна, победителей не судят, судить некого; финита ля трагикомедия.