О скрытом внутри

Огромное облако табачного дыма развеевается туманным маревом по всему пространству относительно небольшой комнатки, больше похожей на какую-то невзрачную каморку. Тошнотворный запах ментола, табака и пыли уже пропитались в каждую несчастную нитку на его одежде. Джей просто пытается привыкнуть к этим запахам, хоть как-то сдюжить их, заставляя себя просидеть здесь ещё хоть несколько жалких минут. Хотя бы пока не закончится алкоголь или вещества. Голову кружило от крепости сивухи, витавшей и в комнате и в его организме. Отвратительное чувство, не испытываемое им ранее разъедает изнутри, отравляет и душит, буквально лишая легкие возможности сделать хоть ещё один глоточек воздуха из пространства, в котором его не было. В голове промелькнет мысль, что ещё вот-вот и он просто умрет от удушья. Джокер размазывает кончиком пальца кровь, сочившуюся из небольшой ранки размером с горошек на сгибе предплечья, она выступала на поверхности ещё более бледной, чем обычно кожи, отдавала болезненно блеклым оттенком алого. Его устойчивость к ядам, веществам и всевозможным газам поражала и когда то заставляла его самого восхищаться этим — сейчас он проклинал это, ненавидел и хотел избавиться от этого «благословения». Желание напиться было прервано после третей бутылки какого-то коньяка - он понял, что это совершенно не действует, алкоголь, каким крепким бы он ни был, едва ли заставлял его взгляд слегка мутнеть, если не сказать точнее, что он вообще не действовал. Джокер бушевал, рвал и метал, обыскивая небольшую полку почти разломавшегося столика, выуживая из под ненужной макулатуры несколько пакетиков, с приклеенными названием на каждом. За каждой наклейкой покоилось около годового запаса счастья какого-то захудалого наркомана, коих Джей видел каждый божий день на улицах этого богом забытого города. Он использует шприцы, бумажки и ножики - все, что попадало под руку. Совершенно не церемонится, даже не пытается попасть в тонкую, суженую синюю полоску под белесой кожей, заметную настолько, что любой посчитал бы Джокера мертвецом. Он вкалывает одно из многочисленных веществ, взятое наугад, куда то в мышцу, может все же попадает в небольшую венку - не волнует, его это не волнует. Кожу хочется драть и срывать, кости ломать и дробить лишь бы добраться до этой никчемной мышцы где-то за грудиной, где то за ребрами и легкими — вырвать ее и выкинуть в окно, чтобы очередная проезжающая мимо машина превратила это сокращающееся недоразумение в кашу. Джокер чувствует малейшее изменение своего состояния только после десятого укола, возможно одиннадцатого - он прекратил считать после первого, в слепой ярости вкалывая себе очередные дозы веществ, мешая и перемешивая их между собой. Джей глотал алкоголь, заполняя им стопку за стопкой, меняя бутылку за бутылкой всякий раз как из горлышка докапывали последние капли. Любой другой человек уже был бы без сознания, если не сказать точнее - он был бы уже мертв, без пульса, без дыхания, без смысла. Ни один здоровый конь, с огромной грудой мышц или здоровьем быка не выдержит такого - двух уколов хватило бы, чтобы убить кого-то подобного. Но Джей не другой человек, он не они и даже близко к ним не стоял, приняв за свою жизнь столько ванн с ядовитыми отходами, что вообразить тяжело было. Его организм превратился в этот ядовитый отход, в нём не было ничего человеческого, не было человечного — но он так думал лишь до этого момента, ведь как оказалось эта никчемная мышца качающая его отравленную кровь, вкупе с мозгом могут иметь человечность. Грудь щемило, она болела и это никудышное сердце, ни на что не годящееся, буквально рвалось, разрывалось, как его любимые взрывчатки. Джей любил взрывы, боль, мучения и пытки, он любил все, что было связано с этим — но сейчас, когда все эти чувства так ужасно давили на него самого - все, чего ему хотелось бы - это сдохнуть и забыть. Забыть об этой её улыбке, об этих безумных голубых глазах, в которых умещалось море и все известные ему океаны, в которых он видел рассветное небо и снежный буран - все это целиком и полностью. Забыть об этом её дурманящем голоске ангела, о том, как она любила повздорить с ним, как выводила его с себя. Он пытался забыть о всех самых хороших и самых ужасных моментах, которые были связаны с ней - обо всем, о ней целиком. Забыть о её любви к нему, нежных прикосновениях и как его имя срывалось с её уст. Он безумец, он безумие, он сумасшедший псих, убийца, маньяк, психопат. Для него нет таких понятий, как привязанность и любовь - именно это он вбивает себе в сожженный разум, в его остатки, когда прямо с раскрытой ладони вдыхает порцию белого порошка, заливая не измеряемым количеством алкоголя. Пьет жадно, словно он закадычный алкаш, которому перепало несколько зеленых бумажек у метро от какого-то добросердечного офисного планктона и эти бумажки он не раздумывая пропивает где-то в подворотне. Так он себя чувствует, просто отвратительно, его сознание медленно но верно мутнеет, взгляд становится раскосым, усталым. Джей покачивается, сидя в обшарпанном порванном в нескольких местах кресле, наконец-то его организм пробивает первая волна — сердце учащенно бьется, ноги и руки слегка покалывает, взгляд с трудом удерживает воображаемую точку на каком-либо предмете вокруг него — как же он давно себя так не ощущал, когда пол начинает ходить под ногами, стены вращаться, а предметы искажаться в забавных фигурках. С его предплечья стекает на несколько тонов обледневшая кровь, он пассивно оглядывает колотые ранки и неспособность крови свернуться должным образом от количества веществ в ней. Кровь быстро пачкает его штанину и подлокотник натерпевшегося кресла, пропитывая ткань неприятным багрово-коричневым цветом - ему нравится смотреть на кровь и все ее производные, но только не на свою, своя означала слабость, словно кто-то смог нанести ему вред. А если он сам нанес себе вред, значит он слаб перед самим собой? Да, он слаб. Он чертов слабак, жалкий и ничтожный. Схватив бутылку алкоголя за горлышко, Джокер непослушной рукой поливает ранки, полагаясь на спирт, он надеется, что это поможет унять боль от многочисленных уколов прямо в мышцу и даст крови возможность свернуться. Она просто игрушка, дешевая, ничтожная игрушка, которую он выбросил. Очередной, ненужный хлам. Он сдюжит это, справиться и просто переступит через неё, как через очередную шлюху - так он талдычил себе часами и днями, взрывая целые кварталы от злости на самого себя за то, что бросил, оставил, выкинул как неугодную хозяину дворовую шавку. Он злился, ярость клокотала в нем с каждым мгновением все ярче, заметнее и опаснее, пока ему под руку не попадался какой-то бедолага, не к месту спросивший о причине такой удручающей злости босса. Сейчас прямо за своей грудиной он чувствует нечто липкое и скользкое, оплетающее горькой, просто до ужаса горькой правдой осознания его внутренности, связывая их в плотный комок чего-то непонятного, непостижимого для него самого — ему чужды такие понятия, как сожалеть, скучать, чувствовать себя виноватым и всевозможные синонимы этих чувств. Ему чужда любовь, непонятно её проявление и её ощущение — так он думал. Сейчас он вспоминает ее всю целиком - её глаза, улыбку, её эмоции. Он вспоминает её горе и её радость. Ее переживания. Особенно в его подсознании или в его жалких, ничтожных остатках он вспоминал, вспоминает и будет просто чувствовать её запах - она пахла как желание, как чистое животное желание, она пахла, как бензин, способный сжечь его до угля, пахла наготой и неважно как тепло она была одета. В конце концов, она пахла им самим. Джей качается на месте, поднимая свое тело с этого пропахшего дымом, спиртным и пылью креслом, чувствуя свое тело настолько тяжелым, словно ему легче было бы просто свалится обратно, неподвижно ожидая конца. Или того, как вещества перестанут действовать на его отравленное сознание и на без того прогоревший организм. Ему кажется, словно проходит целая вечность, долгие часы, прежде чем он оказывается на выходе из комнаты, хотя скорее каморки. Он промахивается мимо дверной ручки, несколько раз хватаясь просто за пустоту, прежде чем осторожно опустить кончики пальцев на прохладу железа. Сейчас он уязвим настолько, насколько уязвим новорожденный ребенок. Он не попадет пулей пистолета даже с расстояния метра на вытянутой руке и дай ему сил не промахнуться стоя вплотную. Эта двухкомнатная квартирка была его временным пристанищем, необходимой крышей над головой, он не знал и знать не хотел чья она и кем были те люди, которые простились со своей жизнью в считанные секунды в этой же квартире. Ему и его головорезам тогда нужно было спрятаться, перекантоваться, просто залечь где нибудь на дне и не высовываться. Джей опускает закатанный рукав рубашки, которая тут же закрашиваются алым пятном, заметным настолько, что проще было бы просто вообще ничего не делать. Он жалок, он отвратителен самому себе. Она нужна ему, просто необходима как никогда. Он слаб, позволяя себе прогнуться под этими человечными чувствами, напиваясь до потери самообладания настолько, что кажется совершает сейчас самый необдуманный поступок в своей жизни. Хотя являясь психом каждый его второй поступок являлся таковым, но этот будет отличаться от каждого настолько, насколько сейчас состояние Джея отличалось от нормального состояния человека в здравом уме. Джокер примерно со второй попытки ухватывается за шкирку волос проходящего куда-то мимо по своим делам головореза, с недюжинной силой делая рывок вниз, отчего мужик падает. Вперив свой взгляд прямо на него, Джей горбиться, съеживается и корчит лицо в странной гримасе то ли боли, то ли экстаза — скорее боли, помешанные друг с другом вещества наконец то дают полноценно узнать о себе, раскрыть себя внутри и теперь ему абсолютно отшибает чувство собственного достоинства, отшибает гордыню, просто его самого отшибает. Он усаживается рядом с поваленным на пол мужиком, взъерошивая волосы последнего, оставляя мутные белые пылинки на его черных как смоль волосах. Мышцу за грудиной сжимает очередной приступ, сжимает настолько, что Джокер почти воет, сжав губы в одну тонкую полоску. Ему нужно покончить с этим раз и навсегда, он не забудет, как он хотел, он не сможет просто сдюжить и отпустить это на самотек. — Найди мне её, притащи сюда или отвези меня к ней. В ушах, медленной волной, накатывает звон, словно каждое его слово оказалось ударом по его зеленой макушке. Он пялится прямо в глаза головорезу, понимая, что вся его проклятая шайка знает где она - они знают где она спит, с кем общается, какое количество алкоголя вливает в себя в этом отвратительном клубе, принадлежащему гребанному Сайонису - его люди знают абсолютно все начиная с того момента, как она кубарем выброшенная на улицу, словно какая-то надоевшая шавка, просила, ныла и канючила, чтобы ее впустили обратно. Но Джокер в неведении, для неё он слеп, глух и нем, он ни черта не знает и знать не хотел, пока этот чертов пульсирующий хлам где-то за грудиной не начал болеть, пока все его мысли, разбитые кусочки сознания не начали пропитываться этой удручающей сволочью, которую любой назовет привязанностью. Вещества действуют ещё хлеще, стоило ему резко вскочить на ноги. Он чертов псих, он король этого жалкого городишки, потерявший свою королеву - Джей размазывает тыльной стороной руки матовую помаду, смазывая её к щекам и подбородку. Он просто пачкает себя, старается соответствовать самому себе изнутри - внутри он уродлив, запачкан и запятнан, внутри ему противно от самого себя. Он психопат и безумец, но наверное, будь он обычным человеком - он бы не чувствовал себя так, потеряв свою мечту. Он воплощал эту мечту с ничего, воплощал с целого мать его ничего, сумев ее потерять находясь в очередной точке достигнутого чего-то, пытаясь продвинуться дальше. Проколотую около двадцати раз руку начинает сжимать, давить и скручивать настолько, что он прямо сейчас был готов прострелить ее, оторвать или отрезать - давно он не испытывал такой боли, ему кажется, что она превосходит шоковую терапию, прописанную когда-то ему в Аркхеме. Джокер почти лежит на заднем сидении автомобиля, несущегося через улицы ночного города, он заставляет своего головореза рассказывать все, что ему известно о ней, не упуская ни одной даже самой малейшей детали - он должен знать все и он должен не отключится до приезда в этот чертов клуб, с каждым словом головореза ему кажется, как кислород покидает его мозг все стремительнее и он едва ли находит силы поддерживать зрительный контакт, вводивший рослого мужика в ужас, но речь все равно продолжала течь, он продолжал рассказывать каждый известный ему факт - начиная её пробуждением и заканчивая горсткой таблеток для лучшего сна. Он прикладывает недюжинную силу, распихивая потные, танцующие тела друг от друга, пробираясь вглубь всей этой похоти выставленной прямо на раскрытой ладони, он врезается своим взглядом исподлобья на каждого и каждую, распугивая их по сторонам уже без применения силы - они все понимают за кем он здесь и зачем пришел - а Джокер понимает и конечно же знает, что она никому не рассказала. Все думают и искренне верят, что Король и Королева вместе и одно целое, продолжение одна второго, остающиеся до сих пор вместе. Он знает, что вся ложь в том, что они вместе, все остальные слова про их единое безумие и неделимое сознание, являющиеся продолжением обоих - чистая правда, абсолютно девственная, нетронутая и незапятнанная правда. Хитрить Джокер любит, он лис - хитер и проворен, а вот вранье это удел самых мелких и слабых зверьков, в одного из которых он сейчас превратился - он жалок и слаб, врал самому себе все эти долгие месяцы, что она никто для него. Она игрушка, девочка на побегушках, очередная шестерка, но где же то чувство освобождения, которое он должен был почувствовать выкинув ее за порог, где же тот вздох расслабленной полной грудью — ничего из этого, абсолютно ничего, ведь он врал себе, врал окружающим. Она не какая-то пустышка рядом с ним, не игрушка, не шавка и не безмозглая шлюха для его члена - она его Королева в этом безумном, отвратительном мире алчности и гордыни, она его Королева в его едва бьющейся мышце за ребрами - она для него космос и ещё больше, гораздо больше. Его освобождение и его заключение. За несколько быстрых мгновений Джей оказывается на втором этаже этого треклятого места, в котором казалось не было ни единого процента кислорода - все пространство пропахло запахом секса и алкоголя, туман сигаретного марева опускается поверх каждого приглашенного сюда - запахи душили настолько, насколько вообще возможно для того, кто способен неделю не выходить из спальной комнаты, одновременно с этим обкалываясь дурью и запивая сверху алкоголем. Он привык, но порой Сайонис теряет границы нормы в отношении этих тем, он полностью в них теряется - вот такой вот он человек. Джокер знал ее как облупленную, знал так, как не знал никто другой - ведь ее создал он. Ему не составляет даже малейшего труда в её поиске, он едва ли напрягается, когда скользит глазами по огромной толпе полуголых девиц и жаждущих мужских тел, вперив свой взгляд прямо ей в спину. Оглядывает её издалека, сразу же цепляясь за каждое изменение в ней - одному ему и богу известно, что он не создавал ее такой — обрезанные, скорее даже оборванные пряди теперь совсем уже коротких волос, отсутствие блеска драгоценных цепочек, переменившийся стиль одежды на более прикрытый — мысленно он ржет как конь, в голос, как можно окружающим не понять, что случилось с этой взбалмошной девчушкой. Джей чувствует на себе десятки и больше испуганных, любопытных и заинтересованных взглядов, направленных целиком и полностью на него, разъедающие его кожу в его воображении. Отточенный жест руки потянувшейся к пистолету заставляет народ сдавленно пискнуть, отводя взгляды на не менее интересующий объект на сцене в углу в виде нескольких девушек с парой ниток на их телах, прикрывающий весь этот позор. Удовлетворенно хмыкнув, он наконец продвигается чуть дальше вперед, ощущая как тяжесть его тела буквально давит его вниз, словно к шее привязали около тонны нечта под названием вина. Даже будучи мальчишкой лет восьми, он никогда не испытывал этого чувства, он не извинялся и не считал себя провинившимся - сегодняшний день стал апогеем всей его жизни, просто ужасно и отвратительно. Переступив через самого себя и продолжая идти дальше вперед, к ней, подкидывая самому себе хоть какие-то логично связанные между собой слова, он отвлекается от самого важного - от нее. Девушка встает со стула напротив барной стойки, кокетливо подмигнув смазливому мужскому лицу бармена, воздушной походкой удаляясь к двери, ведущей на крышу. Джей выжидает несколько мгновений, пока она окончательно не скроется за дверью, пересекая шумное пространство буквально в несколько шагов - ярость внутри заклокотала тогда, когда это никчемное подобие мужчины поставило на барную стойку табличку о перерыве - сложить в голове дважды два, подставив нужный кусочек пазла оказалось несложно. Он никому не позволит прикоснуться к ней, он не позволит этим грубым рученкам сжать её поистине нежную, алебастровую кожу, натягивая её хрупкое тело поглубже на свой член заключенный в кусок резинки. Он хватает его за грудки, прикладывая головой к столешнице бара настолько, что тот теряет сознание и, не успевая даже прийти в себя, получает с десяток пуль в свою голову. Дальнейшая судьба этого недоразумения ему до лампочки, он сделал то, что должен был. Перегнувшись через ограждение барной стойки, он цепляет бутылку какого-то неизвестного ему алкоголя, брезгливо сплевывая первый глоток - какая же отборная дрянь, но насколько был противен ему этот алкоголь, настолько же ему было плевать. Осушая две трети спиртного прямо из горлышка, он прямо на ходу чуть ли теряет равновесие, с явным усилием сдерживая в голове то, зачем он сюда пришел. Очередная лестница, ведущая на этот раз на крышу, дается ему с огромным трудом. Цепляясь кончиками ботинок за каменные ступеньки, он спотыкался, едва удерживая себя на ногах. Сейчас она ждёт там на крыше не его, совершенно не его - он знает, что она искала легкий секс, без лишней шушеры в дальнейшем о чувствах и других соплей, потому что для неё есть только он и наоборот. Джей аккуратно прикрывает за собой дверь, цокая от щелкающего звука небольшого замочка двери - куда же так громко черт побери, нужно быть тише, осторожней - это он хотел себе сказать пару мгновений назад, но уже слишком поздно - она оборачивается и эта ангельская, чистая и невинная улыбка тут же слезает с её лица, уступая место глазам на мокром месте - это начисто омрачает её вид. Харли не дура и не глупа, Джокер её за это ценил, ценит и не знает будет ли ценить, но она быстро понимает что к чему. Ее затуманенный алкоголем взгляд встречается с его абсолютно таким же, но казалось ещё более мутным, ещё более потерянном, чем даже у нее - ей в новинку видеть его таким. Это чуждое ранее чувство вгоняет её в тупик, заставляет забытый два дня назад комок вновь встать поперек горла, перекрывая желание заорать во всю глотку. Джей делает несколько неуверенных шагов вперед, выбрасывая многочисленное количество оружия в разные стороны - она должна ему доверять и он ей должен — Тяжело сказать что конкретно, должен доверять или он должен ей отыгрыш за все то время одиночества, предоставленное ей из-за спонтанного решения на почве гнева. Скорее второе. Харли держится молодцом, боится проронить даже самую незначительную слезинку, боится разозлить его снова. Она шмыгает носом, пряча свой взгляд, направляя его вниз, влево и вправо - да куда угодно в этот момент, лишь бы снова не на него. Навряд ли у неё получится простоять так подольше, пока едкие мысли съедали её изнутри, а желание врезать ему возрастало с каждой мучительной секундой молчания. Что-то внутри неё сжимается, ей хочется присесть на корточки, обняв себя саму со всех сторон - она осознает, насколько уязвимо сейчас выглядит, насколько жалко и потеряно, как бездомная шавка не иначе. Это она осознает по отношению к себе, совершенно не замечая, что сейчас они с Джеем как две капли воды - он такой же, он чувствует себя так же, он скучал не хуже её самой. Она нужна ему, как он нужен ей. Эти мысли не посещают её голову, но глубоко и больно, как пуля, врезаются в куски сознания психа. Джокер осторожно, боясь спугнуть или ещё чего хуже, снова задеть, раскрывает руки в разные стороны, облизывая пересохшие и ужасно потрескавшиеся губы. Он готов стоять несмотря ни на что, пусть даже его руки сломит ужасная, ноющая боль мышц - он продолжит стоять, ему нужна не эта боль, ему нужна Харли. Она зябко мнется на месте, исподлобья поглядывая на смягчавшиеся черты лица, заставляя себя принять обдуманное решение, хотя в конечном итоге, подошло бы любое положительное решение - сейчас он стоит здесь, перед ней, готовый и жаждущий принять ее обратно, но он наконец спустя долгое время дает ей возможность принять решение самой. Джей ждёт и не торопит, готовясь к самому худшему исходу из всех возможных, прикинутых им в голове. Она срывается с места, жмуря глаза в вялой попытке не зареветь, она держится стойко до тех пор, пока не врезается в его широкую грудь, прижимаясь к мужскому телу. Джокер ощупывает ее спину, жмет к себе крепче, пряча и укрывая от всего этого огромного мира, он знает, что она спит спокойно только рядом с ним, только подле него она чувствует себя защищенной, словно маленькой девочкой рядом с навсегда готовым защитить её отцом. Он чувствует её отощавшие руки под своей рубашкой на спине, она пробирается ими выше к лопаткам, оглаживая каждый доступный ей участок. Джей ловит себя на мысли, что он становится трезвее с каждой минутой нахождения с ней, тот запах, что был в помещении, сейчас сменился её приятным ароматом - её родной, необходимый ему запах, который он ощущал, уткнувшись носом в копну её коротко постриженных волос. Харли колотит его грудь, как в лажовом, дешманском сериальчике про сопливую и слезливую историю любви. Она может ударить сильнее, они оба это знают, но она не делает никаких опрометчивых поступков, окончательно заливаясь искренним плачем. Харли тянет его рубашку, теребит несчастные пуговицы, держащиеся едва ли на одной нитке, пытаясь прийти в себя и успокоится. Он жмет её плотнее к себе, шипя куда-то в сторону когда она не нарочно задевает исколотую в ранках руку, мышца которой сокращалась болевыми спазмами. Девушка закатывает рукав потрепанной временем рубашки, видя под тканью подходящую под это же описание кожу, покрывшуюся липкой кровяной корочкой, потрескавшуюся от трения одежды. Ей не приходится включать Шерлока, чтобы догадаться, что произошло и отчего и чем были оставлены эти ранки, догадаться совершенно не сложно и тут давно бы уже любой идиот понял. Джокер слегка качнулся в сторону, отпрянув от хрупкого женского тела настолько, насколько смог лишь бы не завалится башкой к сырому покрытию крыши. Волны мнимого кайфа буквально хлещут его по всему телу, словно он получает удары сырыми розгами. Харли проводит тонкими костлявыми пальцами вдоль натерпевшегося предплечья, обжигаясь контрастом их кожи - он буквально горел, ранил и саднил кипятком своей кожи, в то время как она сама была холодна, пробуждая ворох мурашек заключающий его тело в неприятную рябь. Пытливый взгляд Джея, от которого хотелось бежать куда подальше наутек, досконально изучает каждый дюйм её тела, каждую впадинку, шрамик или царапинку и, к своему неудовлетворению, цепляется глазами за неаккуратно оставленные синяки вдоль её рук, за пожелтевший синяк в области щеки на её ангельском личике, который она неумело постаралась прикрыть слоем косметики. Он не идиот и не дурак, прекрасно понимает происхождение этих нововведений на её теле, предполагая, что за блестящим комбинезончиком прячется ещё больше напоминаний для неё. Джокер не злится и не станет сейчас осаждать ненужными разглагольствованиями на это не к месту обнаружившееся открытие, он ведь и сам грешен, находившись тогда в попытках избавится от разъедавшего изнутри чувства тоски. Но как бы не складывались обстоятельства, он найдет каждого, кто осмелился едва взглянуть на неё, он будет пытать и истязать их жалкие, никчемные юношеские тельца прямо у неё на глаза - он не из тех, кто просто пустословит - он даже близко не идёт с ними в сравнение, Джей докажет и покажет ей, чем и как поплатится каждый никудышный и в ни в чем не состоявшийся мужик, посмевший осквернить ее. Харли не шлюха, она не легкодоступная девица, стоящая на обочине захудалого райончика этого города - она самое лучшее драгоценное изваяние, её разум, тело, мысли и сознание достойны лучшего. Она заслуживает его, она по праву владеет им самим целиком и полностью - владеет его душой и его телом. Он принадлежит ей, она принадлежит ему. Это доступная каждому аксиома, которую не осмелится оспорить ни живой, ни мертвый. Джей прижимает горячие, раскрытые ладони к её щекам, корча на лице гримасу больше похожую на оскал, чем на улыбку. Серебряные коронки тускло отражают разноцветные вывески всевозможных рекламных щитков и ей это кажется настолько потешным, что даже отчасти смешным - она отвечает ему легким поцелуем в его верхнюю губу, оставляя невинный отпечаток своей помады, чернеющей на его бледной коже. В разбитых осколках его сознания он четко, без единого сомнения перед самим собой клянется, что любит эту девушку, он любит её совершенно сумасшедшей зависимостью, он питает к ней самые искренние краски безумия вкупе с нездоровой привычкой, привязавшись к ней на всю оставшуюся сознательную или нет жизнь. Дрожащими руками он приподнимает её светлую, выкрашенную в розовый и голубой голову за кончик подбородка, совсем ослабевше коснувшись её губ своими, его мысли беспорядочным ворохом гудят в его сознании, пытаясь принять или хоть как-то обработать происходящее. Мягкость её губ поднимает и всклокочивает внутри забытое на долгие месяцы чувство вожделения и искреннего наслаждения. Харли не сковывает себя в движениях, вплетаясь пальцами в отросшие корни волос, шепча ему в губы о том, как она скучала, как устала и насколько ей осточертело проживать серые будничные дни без его безумия, без его самого подле неё. Он в предупреждающем жесте сжимает её скулы, подставляя указательный палец к её пухлым губам, стоило только с них сорваться невинному упоминанию о смерти - как же паршиво сейчас кольнуло сердце, отдавшись болезненной волной вдоль его тела. Поразительных способностей ума коими он обладал, не требовалось, чтобы понять, о чем она думала все это время. Харли жмется к горячему мужскому телу, сжимаясь в маленький беззащитный комок - она устала от свалившейся ответственности под названием сильной и независимой, устала от этого просто до чертиков, настолько, что блевать тянуло. Ей хотелось почувствовать себя маленькой и беззащитной, чтобы кто-то подумал о ней, о её чувствах и ее состоянии - чтобы кто-то защитил её. Конечно, она не слабая девчушка, толком даже не имея представления о том, как правильно сжать кулак для удара - она способна постоять за себя настолько, что любой рослый мужик заскулил бы, поджав хвостик. Конечно это было так, она не слаба ни морально, ни физически - но это давило на её, давила та неспособность расслабиться и просто позволить кому-то защитить ее, а не переживать о своей сохранности каждый чертов день. Джокер будет тем, кто защитит её, будет тем прекрасным рыцарем на белом коне, о которых ей читали в детстве - пусть даже он и не рыцарь в доблестных доспехах, и вместо коня у него огромный арсенал взрывчатки и оружия - ей плевать, плевать настолько, что просто затерто до дырки. С ним она чувствует себя под защитой, под крепким и нерушимым куполом его защиты, она рядом с ним маленькая и беззащитная девочка, какой она хотела почувствовать себя все это время. Рубашка Джея вновь мокнет на одном месте, заставляя мокрое пятнышко разрастаться по окружности от её слез - он осторожно гладит чуть запачкавшейся от крови ладонью ее волосы, перебирает особенно короткие волоски на затылке, прочесывает кончиками пальцев макушку её головы. Его губы беспорядочно, рвано и бездумно осыпают поцелуями тонкие пальцы ее руки, доселе покоившейся у него на щеке. Его девочка, его Харли, его любовь - он готов ради неё на всё, пойдет на самый бездумный поступок в своей жизни - они оба больны настолько, насколько он только подумать. Он болен ей, он зависит ею, она его яд и наркотик, его успокоительное и болеутоляющее : именно это в сравнение может поставить его больной рассудок. Они больны друг другом. Покрепче прижав её к себе, они оба теряют счет времени, не задумываясь, сколько ещё секунд, минут или часов пройдёт прежде, чем они насытятся прикосновениями, мыслями, чувствами и всем, что только могло выйти из всего вышеперечисленного. Им обоим нужно слишком много сказать, слишком многим поделится и обсудить. Ему нужно извинится перед ней, он виноват перед ней и у него ушло слишком много времени на осознание этого. Он виновен и пусть меч отсечет его голову два, три, да хоть целую сотню раз - он все равно останется виноватым в том, что сделал. Совершенное не изменишь, не исправишь, он не сможет повернуть время вспять - просто примет тот исход, который произойдет, она в праве вершить суд над ним, в праве кричать и злиться - он простит ей, даже если она изобьет его. В конечном итоге Харли просто опуститься рядом с ним, скорее всего посетовав сначала на неизвестную причину этого поступка, а вторым делом начнет извинятся, поглаживая каждый синяк оставленный ею. Джей даже не будет обращать внимания на ноющие места ударов, не будет слушать её молитвенные извинения - все, что он сможет, так это думать о ней и о том, насколько паршиво обошелся по отношению к ней. Джокер останавливает поток своих мыслей и фантазии ещё не произошедшей ситуации, отвлекаясь на грохочущий раскат грома, грозящийся вот-вот перерасти в проливной ливень, о котором он вскользь слышал утром, проходя мимо своих наемников в соседней комнате. Они одновременно переводят взгляд друг на друга, улавливая один и тот же настрой мыслей. Они, сцепляя пальцы между собой в придурковатый замок, медленно двинулись в сторону двери, уводящей прочь от этой чертовой крыши. Харли хочет домой, в их с Джеем дом, в их личное укрытие от всех невзгод жизни. Хочет принять душ, переодеться, смыть косметику - она хочет простого расслабления. Хочет обработать его раны, перекрыть дюжиной пластырей его ранки на предплечье. Все, что было нужно ей это - теплая кровать и впервые за долгое время спокойно спящий в ее объятиях Джокер. Все, что было нужно ему это в первую очередь его Харли - остальное второсортно, ему плевать как, где и почему - только бы она была рядом.