Любовь смерти тождественна

      Равнодушный взгляд карих глаз рассеянно скользит по золотистой сфере. Прочитаны все книги, окончены игры, исчерпаны темы для бесед и споров. Остаётся только молча созерцать столь же уставшего от однообразия тюремных будней оппонента и считать про себя овец, пытаясь заснуть, но и эти занятия раздражают и угнетают своей бесполезностью.       Дазай скашивает глаза на человека в камере напротив. Фёдор сидит, склонив голову на бок, едва улыбается каким-то своим мыслям, не спешит поправить упавшие на полуприкрытые глаза пряди ровных чёрных волос. Он неплохой собеседник и отличный партнёр по шахматам, его голос, тихий, мелодичный, бывает даже приятно слушать. Возможно где-то далеко, не в этой жизни и не в этом временном отрезке они могли бы стать кем-то, кроме заклятых врагов. Нда, треклятая частица «бы» и треклятые условности.       С каждой минутой Осаму всё больше убеждается в том, что час «икс», призванный разрешить это затянувшееся противостояние и вычеркнуть из мироздания жизнь кого-то из них, настал, и прямо сейчас надо переходить от молчаливых гляделок к решительным действиям. Однако чем дольше он об этом задумывается, тем тяжелее становится на сердце, словно невидимое чудовище сжимает орган когтистой лапой. Кто-то из них должен умереть, и шатен с удовольствием умер бы сам, но вот незадача: на нём, практически, держится агентство. Конечно, не на нём одном, это уж слишком наглое преувеличение, но Дазай всегда был и остаётся одной из ключевых фигур, без которой система в лице данной организации не сможет полноценно функционировать. Значит, остаётся единственно верное решение, логичное, закономерное и несомненно правильное. Убить Демона Достоевского.       Убить… На счету бывшего мафиози несколько сотен убийств, и ещё одно — для него просто капля в море, а то и меньше. Но здесь что-то не так, что-то мешает, как обычно, холодно и жёстко рассуждать, примеряя на себя роль палача. Осаму исподлобья смотрит на Фёдора. Тот не замечает (или притворяется), больше не улыбается к сожалению шатена, считавшего, что эта блëклая улыбка красит холодное аристократичное лицо лидера Крыс. Дазай цепляет за хвост эту мысль, досадуя на себя за неё. Не лучшее время для сентиментализма, который, кстати, детективу особо не свойственен. Ну не жалеет же он эту бездушную крысу, в самом деле? Похоже, общество Демона плохо на него влияет, он кого угодно способен свести с ума. Харизматичен, обаятелен, умён, как чëрт, а то и как сам Сатана. Нельзя этого не признать.       За последний месяц Осаму привык к тому, что Фёдор всегда находится рядом с ним, пусть их и разделяют две стены. Шатен не испытывал по отношению к нему страха, ненависти, неприязни, презрения… Да если подумать, этот человек вообще не вызывал никаких негативных эмоций. Так что же, всё дело в привычке? Не хочется расставаться с привычными вещами, прочно вошедшими в твою жизнь. Точно так же и с людьми. Нет, всё равно детали никак не складываются, ведь тогда выходит, что Дазай всё-таки привязался к Достоевскому, раз не хочет отпускать. Привязанность — чувство сильное, сродни семейным узам, крепкой дружбе или любви. Детектив не допускал, что с его стороны возможно что-то подобное по отношению к своему сопернику. Это равносильно тому, что он заявит о любви к жизни и бросит попытки из неё уйти. Юноша усмехнулся своим мыслям. Конечно, всё это полный абсурд, что легко доказать, и именно это он прямо сейчас сделает.       … — Так сделать что? — спустя пару минут диалога вопрошает глава Крыс, когда его собеседник, болтая на отвлечëнные темы о скуке и завтраке, игнорирует заданный ранее точно такой же вопрос. Снова воцаряется молчание, начинающее слегка раздражать Фёдора. От Дазая можно ждать чего угодно, хотя, пожалуй, он догадывается об ответе на свой же вопрос. Но его поведение не становится более приемлемым от того, что черноволосый понимает ход мыслей этого человека. Одна из вещей, которые так и не смог до конца понять Достоевский — натура Осаму. Они чем-то похожи, и в то же время бесконечно друг от друга далеки. Это даже занятно, и молодой человек не отказался бы ещё немного изучить своего оппонента, вот только время вышло. Наверняка об этом шатен сейчас и скажет.       Нарочито беззаботное выражение слетает с лица Дазая. Он резко останавливается и поворачивается в сторону смотрящего на него Фëдора. Аметистовые глаза прожигают насквозь, заставляя что-то глубоко в душе детектива шевельнуться, уколоть неприятно и болезненно. Однако парень стряхивает с себя секундное наваждение и совершенно серьёзно произносит: — Умереть одному из нас.       По лицу лидера Крыс ползёт усмешка, и в глубине глаз загораются какие-то зловещие огоньки. Он ничуть не удивлён, напротив, и заранее уверен, что «один из них» — это парень из агентства, чья хитроумная игра вот-вот подойдёт к концу. Ради этого момента стоило просидеть пару месяцев в тюрьме, ничто не греет душу так, как созерцание падения врага твоего. Этот бренный грешный мир станет немного чище, лишившись очередного одарëнного — не это ли высшее блаженство для посланника Всевышнего? — Отличное предложение. — голос Демона звучит чуть приглушённо, усиливая зловещий эффект, обычно производимый им на окружающих. Правда, на Осаму он явно не действует.       Дальнейшая речь Достоевского прерывается его резким падением вниз под удивлëнный взгляд оппонента. Да, вот сейчас Дазай и впрямь удивлён столь мгновенным и неожиданным трюком. Обдумать мысль как следует юноша не успевает: в следующий миг твёрдая поверхность исчезает из-под ног, и с недоумëнным возгласом тот летит прямо на жёсткий кафель пола, находящегося на расстоянии нескольких метров от парящей в воздухе камеры. — Больно же! — только и успевает возмутиться шатен, не в силах подняться после столь некомфортного приземления. Фёдор, кстати, умудрился даже грохнуться на пол с изяществом, и в отличие от своего неудачливого компаньона, получил лишь пару ушибов, к зависти Осаму, ужасно не любившего боль.       Впрочем, сквозь недовольство пробилось (весьма некстати) восхищение. Медленные и плавные движения Фëдора, спокойное даже в такой ситуации красивое лицо — всё это цепляло, заставляло фокусировать взгляд, утягивало в размышления о носителе весьма привлекательных, по мнению детектива, черт. Как следствие, до крайности эмоциональную и весёлую болтовню Гоголя, вытащившего, как оказалось, их из камер при помощи способности, Осаму слушал вполуха. Наконец всё же сконцентрировав внимание на том, о чëм с чрезмерным усердием, даже восторгом, трещал едва ли не самый непредсказуемый член Смерти небожителей, шатен в полной мере осознал суть происходящего.       Итак, игра, по сути, на выживание. Надо отдать должное, над правилами и организацией Николай постарался, до такого и сам Дазай не сразу бы додумался. Ну, а что ещё можно ожидать от человека, инсценировавшего собственную смерть так реалистично, что в неё поверили лучшие умы. Этот Клоун, как его совершенно справедливо назвали, вызывал определённые опасения. Слишком опасный эспер, особенно в союзе с Достоевским и главой Смерти небожителей. Если до последнего добраться не так-то просто, то возможность устранить Демона буквально пришла к нему в руки. Он должен выиграть и дать лидеру Крыс умереть, должен любой ценой. Но при взгляде на усмехающегося в предвкушении победы Фёдора что-то в глубине сознания вновь будто бы пытается протестовать, и мысль соскакивает с рассуждений о стратегии на замечание о том, сколь обольстительная у молодого человека улыбка, и как красиво сочетаются фиолетовые глаза с угольно-черными волосами.       Да что ж такое? Осаму хочет дать себе по лбу за такие мысли, но это привлечёт ненужное внимание и вызовет недоумение, что сейчас совершенно ни к чему. Ещё не хватало, чтобы этот Демон понял, что он колеблется, и вывернул ситуацию в свою пользу, воспользовавшись столь нелепым и неожиданным поведением оппонента. Благо, от рассуждений о красоте Достоевского шатена отвлекает очередной трюк Николая и протестующий вопль так называемого ассистента Сигмы, явно не понимающего, какого чёрта здесь вообще творится. Пожалуй, Дазай с ним солидарен: в этот момент он и сам не до конца понимает происходящее как во внешнем мире, так и в его сознании.       Через полчаса Фёдора здесь не будет, и эта крыса больше не встанет на пути. Вроде бы повод для торжества, однако ж детектив чувствует совсем другое: пустоту, сожаление и нежелание закончить на столь печальной ноте. Нужно найти в себе силы признать, что он не просто привык, а привязался к Достоевскому, и хотел бы оставить всё как есть, оставить его рядом с собой, не отпускать, иметь возможность вечно смотреть на его улыбку, фарфоровую кожу, гладкие пряди волос цвета воронова крыла, удивительные аметистовые глаза, в которых так легко утонуть и забыться. Холодный жестокий Демон, чем он смог привязать к себе? Может, это очередная часть плана? Вывести из игры основного соперника путём психологического давления очень даже в духе Фёдора, и если так, Осаму определëнно проиграл, поддавшись его влиянию. Как называют чувство, которое вспыхнуло в глубине души по отношению к этому человеку? Симпатия? Ах нет, что-то куда сильнее…       Гоголь позволяет своему другу (которого, впрочем, хочет убить, к удивлению Дазая) выбирать первым, и тот, естественно, берёт наиболее полезную вещь из предложенных — пропуск на верхний уровень, с которого можно попасть наружу. Светловолосый переключает внимание на детектива, и шатен оценивающе смотрит на оставшиеся варианты: рацию, взрывающиеся монеты и спутниковый телефон. Есть ещё этот паренёк Сигма, очевидно, не совсем добровольный участник начавшейся комедии, и по началу Дазай хочет нарушить правило, выбрав его. По губам юноши расплывается привычная улыбка, но скосив глаза на всё ещё спокойно стоящего рядом Демона, он вдруг передумывает, и меняет выражение лица на более загадочнее. Почему бы не отплатить Фёдору той же монетой? — Я не возьму ничего.       Три пары удивлëнных глаз смотрят на Осаму, но тот лишь пожимает плечами, давая понять, что решение окончательное. Первым воцарившуюся тишину нарушает Николай, согнувшись пополам от хохота. — Ха-ха-ха! Отличная идея! Теперь игра станет ещё интереснее! — Гоголь с восторгом хлопает, повернувшись вокруг своей оси, и снова уставившись открытым глазом, в котором плещутся отголоски безумия, на беззаботно улыбающегося детектива. — Ч-что?! Вы с ума сошли, Дазай — сан! — следующим заговаривает Сигма, в возмущении и недоумении размахивая руками. Лицо управляющего казино от негодования аж перекосило, во взгляде читается немой вопрос «ты совсем идиот?». Неужто даже он желает Достоевскому смерти? А Смерть небожителей умеет ошеломить. Фёдор в ответ усмехается, склонив голову на бок, испытующе смотрит на оппонента, и шатен едва выдерживает его взгляд. Как бы план не полетел ко всем чертям, учитывая столь сильное влияние лидера Крыс. — И что же ты будешь делать? — задаёт вопрос напрямую, с какой-то мягкой снисходительной интонацией, ещё сильнее задевающей Дазая за струны души. — Ну… Просто доверюсь тебе.       Достоевский вздёргивает бровь. Что-что, а такой глупости он услышать не ожидал. Это что же, детектив просто увяжется за ним и всю дорогу будет разглагольствовать о чём-то обыденном, будто так и надо? Какой в этом смысл? Хотя, он ведь говорит о Дазае, ни о ком-нибудь ещё, а хитрый лис из Агентства на выдумки горазд. Про себя Демон усмехается. Чтобы там шатен не задумал, он сумеет его переиграть, просто не позволит обвести себя вокруг пальца. Игра принимает забавный оборот, и Фёдору даже нравится. Собственными глазами увидеть, как соперник сделает последний вздох, и отпустить его в мир иной — весьма не дурная перспектива. Пожалуй, он даже будет с ним осторожен и мягок. У смерти определëнная романтика, и так не хочется её разрушить.       Поблизости слышится шум: охрана обнаружила проникновение посторонних, и Николай, прихватив с собой по-прежнему ничего не понимающего Сигму, исчезает, на прощание махнув им рукой и улыбнувшись фирменной улыбкой. Фёдор недовольно поджимает губы, спеша скрыться в соседнем коридоре, и Осаму не сразу, но следует за ним, пытаясь уловить каждый вдох, каждое движение. У него есть только один шанс, или всё рухнет, закрутится по планам Достоевского.       Широкий пустой коридор, где камеры отключены, и сбой заметят не так быстро — отличный вариант. По спине Дазая расползается холодок, а ведь страх ему совсем не свойственен, по крайней мере, в такой ситуации. Что-то назойливо и больно колет в сердце при мысли, что по его вине скоро не станет человека. О нет, Осаму не жалел людей, которых убивал, вероятно, так и не научился в полной мере ценить человеческую жизнь. Дело исключительно в том, что за человек сейчас перед ним, и что он испытывает к нему. Детектив догадывается, как называют такое чувство, но признавать упорно не хочет.       — Эй, Фёдор! Тебе не кажется, что нам стоит попрощаться? Через полчаса я уже не смогу с тобой поговорить, и это чертовски грустно, не правда ли? — тянет шатен, на шаг обогнав своего спутника и развернувшись к нему лицом. Лидер Крыс замедляет шаг, прикрыв глаза, внимательно смотрит на Дазая, ожидая, что тот будет делать дальше. Но он просто ждёт ответа, и Достоевский улыбается, отвечая с притворным унынием: — Ты прав, чрезвычайно грустно терять столь чудесного собеседника и партнёра по шахматам. Но мы, смертные, не смеем идти против воли Бога. Если одному из нас суждено покинуть этот мир, так тому и быть. — Хм, даже возразить нечего… В таком случае, позволь мне скрасить своё будущее одиночество, пока это возможно. — делая шаг вперёд, полушëпотом произносит Осаму.       Фëдора действия соперника несколько обескураживают, на лице отражается недоумение, когда детектив подходит к нему практически вплотную. Черноволосый не отшатывается, лишь слегка наклоняет голову в бок. Задумка шатена становится всё менее понятной. Конечно, этим он тратит его время, которого не так уж много, но тратит и своё. Пытается его одурачить, ослабить бдительность? Нельзя поддаваться на его уловки, но выдать подозрение тоже нельзя, это спугнëт Дазая. Да и надо признать, Демону интересно, что за сюрприз приготовил ему этот хитрец с бинтами. Быть может, сие окажется занятным, пусть и не слишком уместным.       Осаму страшно. Так страшно, как, вероятно, не было ещё никогда. Кажется, что сердце колотится так громко, что вот-вот начнёт отскакивать от стен эхо от его ударов. Больше нет сил приторно и притворно улыбаться, на лице остаётся только серьёзность и какая-то мрачная решимость, но вместе с ней неловкость, даже неуверенность. И всё же из последних сил заглушая эмоции и хватаясь за остатки здравого рассудка, шатен осторожно касается руки Фëдора, опасаясь, что он просто отдëрнет ладонь и пойдёт прочь. Но черноволосый этого не делает, с любопытством наблюдает за ним, словно пытаясь разгадать его мысли. Если сможет — Дазаю конец.       Шатен медленно делает ещё один шаг навстречу, проводит рукой выше по запястью замершего от неожиданности Достоевского, чуть задирая рукав. Тот скашивает глаза, хочет спросить Осаму, какого чёрта он вытворяет: — Что ты… Но детектив не даёт ему договорить, прикоснувшись указательным пальцем второй руки к приоткрытым губам черноволосого, заставляя замолчать и чуть шире открыть глаза. Дазай ловит себя на мысли, что хотел бы коснуться их не только рукой, и от этого его бросает в едва ощутимую дрожь.       Всё это совершенно неправильно, это только фарс, обман ради собственной выгоды. Но чувства настоящие. Волнение, неловкость, влечение — всё настоящее, дурманящее, выбивающее почву из-под ног. Так хочется, чтобы не осталось ничего и никого, только они двое, без всяких условностей, без масок, без игры. Хочется прижать этого холодного Демона к себе, согреть теплом своего сердца, не отпускать, касаться его волос и острых скул, хотя бы раз почувствовать на вкус такие манящие тонкие губы. Осаму готов отдать жизнь за такую возможность, готов потратить всего себя без остатка, даже если все старания будут напрасны. Что это, симпатия? Ах, нет, люди называют это «любовь».       Сил противится себе не остаётся. Разум застилает пеленой эмоций, таких сильных, что их уже невозможно заглушить. Ну и плевать. Пусть этот шаг будет стоить ему жизни, пусть руки жестокого Демона сомкнуться на его шее, выбивая из горла предсмертные хрипы. Умереть от удушья не так уж плохо, даже красиво, учитывая, что тебя убьёт тот, кого ты любишь больше целого света. Он должен был понять это раньше, а впрочем, лучше поздно, чем никогда.       Шатен перемещает одну руку с запястья Фëдора на его талию, притягивая ближе, другой обвивает его шею, глядя прямо в фиолетовые глаза. Порывисто, резко приникает своими губами к его, всё ещё приоткрытым в немом вопросе, ответ на который становится очевидным. Секунда, две, три. Достоевский не отталкивает его, не пытается остановить, вселяя этим какую-то смутную надежду. Дазай закрывает глаза, теряясь в ощущениях, исследуя чужие чуть потрескавшиеся губы, медленно перемещая левую руку с шеи черноволосого на затылок. Так хочется зайти дальше, проникнуть языком в рот, оставить следы поцелуев на фарфоровой коже шеи, коснуться хрупких плеч… Но он не имеет права. Пока не имеет. Только если человек в его объятиях позволит, только если не прикажет убираться с глаз долой. Возможно, с кем-то другим детектив не стал бы так церемониться, но Фëдор казался ему прекрасной и хрупкой хрустальной статуэткой, способной рассыпаться от каждого неосторожного движения.       Осаму отстраняется, но стоит всё также близко, не отпуская главу Крыс, вопросительно смотрит на него, ожидая разрешения продолжить или же категоричного отказа. От мысли о последнем обрывается сердце, и шатен уже готовится к худшему, не надеясь на ответные чувства со стороны молодого человека. Если случится так, что он всё же выберется отсюда, в этот раз точно сведёт счёты с жизнью.       Достоевскому требуется время, чтобы прийти в себя и всё обдумать. Лежащие на его талии и голове руки Осаму несколько сбивают с толку, и всё же разум черноволосого чист. Кто бы мог подумать, что из всех людей в мире этот парень из Агентства возжелает именно его? В том, что чувства Дазая не фальшивы, сомневаться не приходится. Фëдор уловил каждый взволнованный кульбит сердца, каждую волну дрожи в теле, каждый страстный вздох шатена, пока тот обнимал его и бесстыдно впивался в губы. Поцелуй словно осел на них тонким шлейфом пылкой страсти, которая так внезапно охватила Осаму, стирая в прах все его планы. А это значительно облегчает игру. Противник сам себя обезоружил, и явно этому не рад, но едва ли сейчас сумеет прийти в себя. И ведь не сказать, что Достоевскому это неприятно.       В первые секунды хотелось сбросить с себя руки детектива, поскорее избавиться от его присутствия в такой близости, но теперь происходящее начинает нравиться. Он никогда не испытывал на себе ничьей любви и ласки, и ощущения от подобных действий в новинку. В каком-то смысле расслабляет, занимает, запускает какое-то приятное тягучее чувство по венам. Дазай смотрит на него непривычным влюблëнным и отчаянным взглядом, боится сейчас быть отвергнутым. Что ж, пусть это будет Осаму личным предсмертным торжеством. Фëдор хотел проводить его мягко и осторожно, но в красках любви картина будет ещё более изящна. Лёгкая улыбка трогает губы Демона, глаза наполняются почти настоящей нежностью. Всё в этой сцене с оттенком незавершённости и искусственности, всё опутано нитями условностей, теперь столь тонкими, что их и не различить в урагане бушующих эмоций. Пламень чувственной любви одного сплетается со льдом равнодушия другого, создавая восхитительный, прекрасный дуэт, столь же красивый, сколь печальный.       Фëдор наклоняется к лицу шатена и шепчет на ухо совсем тихо, опаляя оголëнные струны его души, пропуская электрический разряд через всё тело: — Продолжай. Пальцы Достоевского едва касаются руки Осаму, и от внезапного прикосновения тот вздрагивает. Почему он позволил продолжить? Искренны ли его чувства? Вряд ли, но сейчас это маловажно. Его Демон согласился побыть с ним, позволил себя касаться, не оттолкнул — а больше уже ничего не надо. Умирая, он должен видеть эти глаза, затягивающие подобно бездонной пропасти, должен слышать этот шёпот, будоражащий сознание, и держать эти тонкие холодные руки.       Осаму осторожно подталкивает молодого человека назад, и тот делает несколько шагов, не отпуская детектива, пока затылок не соприкасается со стеной. Дазай пропускает сквозь пальцы угольно-чëрные волосы Фëдора, затем осторожно заправляет прядь за ухо. Медленно проводит пальцем по его щеке, наслаждаясь бархатистой кожей, очерчивая контур лица. Любуется ещё пару секунд, а затем снова целует, на этот раз более чувственно, с удовольствием отмечая задней мыслью, что партнёр отвечает, кладёт свою руку на его плечо и чуть сжимает. Сначала несмело, боясь показаться слишком нетерпеливым, шатен проникает кончиком языка в рот, и не встретив сопротивления, скользит им по ровному ряду зубов. Разрывать поцелуй не хочется, но в лёгких заканчивается воздух, и детектив вынужден отстраниться. Дазай проводит подушечкой большого пальца по нижней губе Фëдора, стирая капельку слюны, и тот чувствует, как от волнения руки кареглазого дрожат.       Действия Осаму, пожалуй, приятны, даже очень. Вот только Достоевский не испытывает к нему тех же чувств, и вряд ли однажды испытает. Наверное, нечестно, по отношению к детективу так жестоко играть на его искренних эмоциях, зная, что человек променял собственную жизнь на единственный близкий контакт с ним. Что-то в глубине души лидера Крыс отозвалось смутной печалью, когда шатен притянул его к себе, обвивая руками шею. Раз уж Дазаю так важен этот момент, Фëдор сделает одолжение, и исполнит его последнее желание в наилучшем виде.       Шатен наклоняет голову, чуть ниже опускает руки, и Фëдор в ответ слегка приобнимает его за талию, чувствуя, как от волнения напрягается тело партнёра. Хочется усмехнуться, но черноволосый лишь мягко улыбается, чтобы не разрушить тщательно отыгрываемую роль любовника. Хотя, что-то во всей этой игре есть более естественное, настоящее. Пожалуй, жалость. Верно, Достоевскому жаль расставаться с одним из лучших собеседников и интереснейших знакомых, но это чувство в нём слишком слабое, чтобы заставить остановиться и передумать. И Дазай догадывается об этом, но его чувство, напротив, слишком сильное, чтобы уступить место разуму.       Горячие губы детектива касаются шеи Фëдора сперва мягко, невесомо, затем настойчивее и грубее. Шатен прикусывает зубами кожу, чуть тянет а затем отпускает, тут же проводя по покрасневшему участку языком. Демон непроизвольно рвано выдыхает, прикрывая глаза, приводя данным действием Осаму в ещё большее волнение и возбуждение. Дазай спускается по чувствительной шее молодого человека, целуя, прикусывая и зализывая каждый сантиметр. Дыхание кареглазого сбивается, когда он доходит до плеча Достоевского и слегка опускает вниз ткань, открывая бледную гладкую кожу. В таком виде он чертовски красив, но увы, времени наслаждаться чудесной картиной нет. Детектив едва касается кожи, вдыхая чуть уловимый запах лаванды. Фëдор прикрывает глаза, полностью отдавая тело во власть партнёра, но сохраняя рассудок столь же ясным. Черноволосый вынужден признать, что с каждой минутой становится всё труднее удержаться от того, чтобы перейти тонкую грань. Он должен остановиться вовремя, какой бы сложной прямо сейчас задача не казалась. А что случится, если он всё же позволит себе это сделать? Хотя нет, лидер Крыс не хочет об этом знать. Да и к чему рассуждать о невозможном?       Осаму чувствует, как ноги становятся ватными и подкашиваются, пока он проводит языком по выпирающей ключице Демона, а тот смотрит на него из-под опущенных ресниц, томно выдыхая. Одежда начинает мешаться, раздражать, а сознание уносится куда-то за пределы здравого рассудка. Шатен пропускает момент, когда из положения стоя они перемещаются в положение сидя. Достоевский сидит, прислонившись к стене, чуть запрокинув голову и положив одну руку на талию Дазая. Белая ткань тюремной кофты съехала набок, так и оставив открытым одно плечо. Детектив прижимается к партнёру, уже не пытаясь взять себя в руки — к чему теперь сдержанность? А где-то под просторным одеянием скрыто хитро украденное у одного из охранников оружие, предназначенное для убийства сидящего перед ним человека. Вполне возможно, лидер Крыс тоже что-то да раздобыл. Он, конечно, остановками во времени не пользовался, но у Демона свои, почти беспроигрышные методы. Мысль об изначальном плане пробивается неохотно, захлëбываясь волнами страсти, а затем вновь на краткий миг мелькает в голове. Ещё не поздно исправить фатальную ошибку, на которую сознательно пошёл Осаму, однако хватит ли на это сил?       Ощущение времени размывается, и всё же Фëдор осознаёт, что его осталось катастрофически мало. Молодой человек против воли резко вздрагивает, порывисто выдыхает и теряет нить мыслей, когда Дазай задирает на нём кофту, касаясь холодными руками груди. Шатен медленно поднимается выше, пересчитывает все рёбра, едва задевает твёрдые бугорки сосков. И с каждой отсчитанной косточкой, выпирающей на худощавом теле, детектива всё яростнее захлëстывает отчаяние. В мутном до этого сознании звучит слишком знакомый голос, от чего на кареглазого будто выливают ушат ледяной воды.       Ты же выбрал светлую сторону, помнишь? Но теперь предаёшь сам себя. Ты стал даже хуже, чем прежде. Когда-то подвергал опасности лишь собственную жизнь, а сейчас готов пожертвовать теми, кто тебе верит, во имя собственных желаний. Неужели свет в твоих глазах таков? Те, кто ему верят… Те, кто доверяют и ждут где-то там в родном городе… Те, кого он поклялся защищать… И тот, кого он полюбил. На одной чаше весов, может быть, весь мир, а на другой — только этот человек, неизвестным образом попавший ему в сердце. Движения по прохладной коже черноволосого замедляются, Дазай улавливает его дыхание — тяжëлое, слегка сбившиеся. Достоевский может прочесть его, как открытую книгу, но в данный момент даже он сбит с толку, опьянëн происходящим и глубоко убеждëн в искренности поступков партнёра, не способного теперь противостоять.       Нет. Он должен остановиться. Должен прямо сейчас, пока не стало слишком поздно, пока в нём осталась хоть капля решимости, а Демон не успел заподозрить перемену в настроении. Осаму сидит, прижимаясь к телу закрывшего глаза Фëдора вплотную. Дрожащей рукой вытаскивает из-под одежды нож, украденный сегодня утром у одного из охранников, пока время стояло на месте. Лезвие на секунду сверкает в ярком свете, но ещё несколько секунд шатен не решается вонзить клинок в тело любимого человека. И это становится ошибкой.       Детектив напрасно рассчитывал, что Достоевский не сумеет понять. Лидер Крыс очень хорошо чувствовал малейшее искажение эмоционального фона партнёра и улавливал смены настроений. Ещё наивнее будет подумать, что у него нет туза в рукаве, и он всё это время оставался беззащитным наедине с соперником. Ситуация сложилась так, что даже не нужно прибегать к посторонней помощи. И в отличие от Дазая, Фëдор не опьянëн ни страстью, ни отчаянием, хоть разум его и успел слегка помутиться. Потому черноволосый резко перехватывает руку Осаму с занесëнным оружием, заставляя того в испуге распахнуть глаза. Ну, конечно же, он догадался… Разве может простой влюблëнный человек обмануть бесчувственного Демона?       — Как жаль, что в сей чудесный миг я вынужден тебя прервать. Увы, время не пощадит никого из нас, а я всё ещё хочу выбраться отсюда живым. Но знаешь, я не забуду то, что здесь произошло. Надеюсь, это утешит тебя в предсмертные мгновения, мой дорогой друг. — голос Фëдора бархатистый, мягкий, он произносит это, наклонившись совсем близко к лицу шатена и до боли сжимая его руку. Детектив только может смотреть, как по бледному лицу ползёт довольная улыбка. Ещё один миг — и другой рукой лидер Крыс вонзает в живот Дазая нож, спрятанный до этого момента под одеждой.       Из груди детектива вырывается то ли хрип, то ли крик. Он пытается вытащить клинок из брюшной полости, но Достоевский хватает его за обе руки. По белой ткани стремительно растекается багровое пятно, пронзает ужаснейшая боль, слабеет и будто тяжелеет всё тело. В руке Осаму всё ещё держит нож, направленный остриём на человека, держащего его. Вот и всё. Он проиграл. Поддался слабости и не смог исправить ошибку. Не смог спасти тех, кто безоговорочно верил ему. И теперь истекает кровью на руках своего прекрасного Демона.       Фёдор продолжает улыбаться, придерживая одной рукой шатена, не давая от слабости упасть на пол, а другой рукой сжимая его запястья. Как и ожидалось, в последние минуты угасающей жизни Дазай прекрасен. Вязкие капли крови падают на кафель, на ткань, окрашивая их в хаотичный узор из тëмно-красных пятен. Юноша тяжело дышит, начиная хрипеть и кашлять, морщится от ноющей боли, разливающейся по телу. Рваная рана саднит, что неудивительно, ведь вспороты кожа и мышцы, разорваны кровеносные сосуды и проткнуты внутренние органы. Он хотел уйти из жизни безболезненно, но в итоге корчится от боли. В какой-то мере детектив сам себя погубил, не совладав с эмоциями, и, пожалуй, такой смерти он рад. Что может быть прекраснее, чем умирать, глядя в глаза первому и последнему человеку, которого смог полюбить?       В угасающем сознании снова звучит чужой голос. «Ты же выбрал светлую сторону…»Взгляд устремляется на лицо Фëдора, и в душе шатена вновь борются чувство долга с чувством вины. Ещё немного, и руки Осаму ослабеют настолько, что он не сможет удерживать оружие. Так пусть оба они будут проигравшими. Пусть же настигнет их общая кара, и угаснут две жизни, едва соприкоснувшись друг с другом. Превозмогая боль, Дазай резко дёргается в сторону, заставляя Достоевского от внезапности манёвра растеряться на пару секунд. Детектив вырывает из ослабевшей хватки одну руку, и пока не успевает вновь передумать, ударяет лидера Крыс ножом в спину. Клинок входит прямо меж лопаток, что заставляет черноволосого вздрогнуть от боли и исказить лицо.       На лице Достоевского отражается ужас, аметистовые глаза наполняются неверием и тихим гневом то ли на самого себя, то ли на Дазая. Лезвие вошло глубоко в тело, пронзив, по-видимому, трахею или лёгкое. Из раны капает алая кровь, стекает по спине ручейками и пропитывает материю. Фёдор хрипло выдыхает, чувствуя, как в груди словно жжёт от боли. Рана слишком серьёзная, а времени на побег не остаётся. Всё-таки добился своего, вихрастая бестия из Агентства… Черноволосый заходится кашлем, во рту отчётливо чувствуется металлический привкус крови, по подбородку ползёт тонкая струйка красной жидкости. Лидер Крыс оседает на пол, продолжая поддерживать тело Осаму, стремительно угасающего и смотрящего на него помутневшим взглядом. Пара окровавленных клинков валяется на полу рядом с двумя ещё живыми телами.       — Хах… Значит, решил забрать меня с собой в своё последнее путешествие. — с трудом произносит Достоевский. Голос его надтреснут, гримаса на лице выражает усталость и равнодушие, горячая кровь продолжает хлестать из раны, заливая белоснежный кафель коридора. Тело слушается всё хуже, силы улетучиваются и даже слова теперь даются с трудом. Дазай ощущает, как дрожит от слабости рука под ним, находит силы, чтобы дотянуться до плеча Фëдора, и мягко тянет его на себя. Теперь голова шатена покоится на руке черноволосого, а сам Осаму лежит на полу, зажимая кровоточащую рану уже насквозь мокрым подолом. Лидер крыс почти падает сверху на его тело, чувствуя, как детектив приобнимает его за талию. — Прости… Я должен был. Кто-то из нас должен был умереть, я лишь разделил эту участь на двоих. — отвечает Дазай, выдавливая грустную, наполненную болью улыбку. По крайней мере, они оба получат равное количество страданий, и в этом заключается справедливость для них двоих.       Реплика вызывает у Достоевского тихий смех, сопровождающийся кашлем и хрипами. И ведь надо же, нечего возразить. Картина вышла красивой. Красивой и трагичной, почти что совершенной. Судьба настигла его в самый неожиданный момент, видно, так угодно кому-то там, сверху. Ни один из них не выиграл в этой игре, значит, их обоюдный проигрыш для чего-то нужен. В этом мире ничто не совершается без причин, и ничто не проходит без последствий. Но они об этом уже не узнают. Фёдор прикрывает глаза, понимая, что уже через несколько минут его душа покинет бренное тело, и осознаёт, что Осаму дрожащей рукой сжимает его плечо, не хочет отпускать даже сейчас — любит, по-настоящему любит.        — Фëдор… Не откажешь в последнем желании? — шепчет детектив. — Какова… Твоя воля? — с усмешкой на окровавленных губах вопрошает Демон, глядя в карие глаза. — Поцелуешь на прощание? — наивно, совсем по-детски интересуется шатен, словно умоляет сурового взрослого простить за шалость. — Как пожелаешь. — шепчет в ответ лидер Крыс, склоняясь ниже. Чуть спутанные волосы падают на лицо Дазая, и трясущейся рукой он заправляет их за уши молодого человека, кладёт ладонь на его щëку.       Фёдор касается губ Осаму невесомо, мягко, оставляя прощальный горький поцелуй с привкусом крови. Но вот рука Дазая соскальзывает, безвольно падает вниз. Перед глазами всё плывёт, идёт рябью и темнеет. Прежде чем тьма поглощает силуэт человека, лежащего сверху, шатен успевает сипло прошептать: — Прощай, мой Демон… Достоевский проводит пальцами по разметавшимся в стороны волосам, и в глазах его проскальзывает грусть. Он кладёт голову на плечо уже ничего не чувствующего детектива, смотрит куда-то в пол, и тихо-тихо отвечает: — Прощай, Падший ангел…       В луже крови на полу лежат друг на друге два тела, ещё недавно бывших живыми людьми. Рядом валяются два клинка со свежими багровыми разводами. Одежда на умерших порвана, насквозь пропитана кровью, в крови волосы и руки. На лице одного застыла мечтательная улыбка, на лице другого — выражение усталости и скуки. В сущности, всё как и при жизни, только сердца их больше не бьются, и глаза не отражают дум. А человек снаружи с недоумением смотрит на часы. «Прошло ровно полчаса».