Like I wanna drown

      Она думала, что задохнётся. Погребённая под тяжёлым одеялом, не имея возможности вздохнуть из-за кома в горле. Невыносимая боль в груди ржавым кривым гвоздём ковырялась в сердце и душе, сыпля рыжими кислыми ошмётками на уставший мозг.       Казалось, что это один из невыносимых кошмаров, которые представляются вечными, но от которых рано или поздно просыпаешься. Только вот Сухён не проснётся всё никак. Уже прошло несколько дней, как она видела солнечный свет. Уже несколько дней, как она пытается прийти в себя.       А ведь всё начиналось вполне неплохо. Новая работа, новые коллеги, да, правда, сильные нагрузки, но она же сильная, она справится.       Обкусанные губы искривляет ухмылка.       Ничего подобного.       Это оказалось невыносимым. Ещё более невыносимым стало то, что она не справляется.       Но ведь Сухён честно старалась. Каждый день убивала в себе по кусочку, выдавливая улыбку на лице, зарываясь поглубже в дела и заботы, лишь бы не слышать постоянный крик о помощи в голове. Но кусочки кончились. И не осталось ничего. Звенящая пустота, пронизанная тонкими лесками боли, разрывающей на куски.       Ничего не ранит настолько сильно, как отсутствие эмоций.       Людоеды встречаются ведь не только в сказках. Каждый умерший в душе ребёнок становится каннибалом, пожирающим чужие эмоции.       Ей так страшно, что она не выдержит.       Она запретила приходить. Отправила сухое сообщение и выключила телефон, понадеявшись на его малодушие, но, как оказалось, зря — слышит, как пиликает замок, возвещая о том, что кто-то зашёл в квартиру и она не находит в себе сил, чтобы повернуться к нему. А ведь знает, по шагам знает, что это пришёл он — заснеженный и сияющий. Живой.       Почему продолжает заботиться, зная, насколько она сейчас чудовище?       Су проваливается в очередной мимолётный сон-дремоту под приятный звук с кухни, проспав едва ли более десяти минут. Но хоть немного сил это придало.       Она смогла встать с постели, подойти в кухню и, едва не сползая по стене на пол, выдавить хриплое:       — Я просила не приходить.       Он не отвечает, продолжая помешивать овощи в сковороде.       — Я просила тебя не приходить, Шин Йечан, — срывается на хриплый крик и едва ли не падает, но вовремя оказывается в его руках, заходясь в истерике. — Ненавижу, ненавижу, ненавижу!       «Себя...» — заканчивает про себя истошным криком, стараясь вырваться из крепких рук, прижимающих к тёплой груди.       Свитер у Йечана тёплый, шерстяной, с оленями — новый год же скоро! Слишком тёплый, слишком мягкий, слишком домашний и слишком родной, Йечан этот! Светлый, искрящийся улыбками, спокойный и рассудительный, ребячливый и задорный — это всё он, он, тот, кого она так легко может ранить, запятнать, испортить своей невыносимой пустотой. Поэтому упрямо отталкивает, старается отстраниться — но не выходит. Не выходит уйти от него — ведь привязалась, крепко накрепко.              — Я люблю тебя, тише, — он сыпет хаотичными поцелуями по спутанным волосам, надёжно удерживая в своих руках, раскачивая из стороны в сторону как ребёнка. — Я рядом, Сухён.              Он ведь щуплый такой на вид, совершенно не высокий, худой и жилистый, но сильный, настолько сильный, что выносит её истерику, что выносит эту боль на своих небольших плечах, что относит её в комнату, позволяя улечься на себе, чтобы тихо всхлипывать ему в грудь, встречаясь губами с тем самым оленем на свитере. Расплёскивает любовью и заботой, укрывает одеялом и крепко обнимает, прижимая к себе, отдавая тепло и силы.              Сухён успокаивается, чувствуя, как пустота отступает, как вокруг дыры нарастают стенки из его заботы и любви. Сухён чувствует. И ей стыдно, что так пользуется им. Но в то же время, им хочется захлебнуться. Выпить без остатка, стать ближе настолько, насколько возможно. Это сумасшедшее чувство привязанности давит иначе, чем пустота и Сухён выбирает страдать от него.       Ведь солгала бы, если бы сказала, что пустая квартира и бесконечное чувство одиночности — то, что она хотела.