Колыбельная

Сегодняшняя картина была тревожная. Мазки были медленными и неуверенными, будто творец боялся встретиться с результатом лицом к лицу. Он действительно боялся. С каждым движением рука тряслась все сильнее, пока вовсе не отбросила кисть в сторону. Деревянная рукоять неприятно громко ударилась о пол, Хвэй дернулся и застыл. Треск отразился в его голове ещё тысячи раз, но он выкинул его из разума, развернулся на пятках и двинулся к постели. Он грузно сел на покрывала, примяв их под собой, а потом увалился набок и прикрыл глаза. Перед глазами все ещё пылали тревожные образы, как кошмары, мешали заснуть. Веки больно тянуло вниз, стало как-то непривычно жарко, а сердцебиение ускорилось. Хвэй проворочался так ещё около часа, пока не решил, что стоит пойти на улицу развеяться. Он долго искал ногами обувь, и даже привыкнув к темноте, не смог найти вторую туфлю, поэтому решил, что выйдет босиком. Может, прочувствовав холод камней, потом пригреется и заснёт? Пустынные коридоры встретили его беспокойным сквозняком, и Хвэй последовал направлению дуновения. Из-за дверей, скрывающих такие же мастерские, что и у Хвэя, иногда доносились сопения, иногда копошения (видимо, кто-то тоже не спал), а иногда в комнате стояла загробная тишина. Внезапно для себя он обнаружил, что ему нравится глухой стук босой пятки о скрипящую древесину. А когда он ступил на каменную плитку, которая была выложена только в главном зале, что вел к выходу, отрезвляющий холодок показался чем-то экзотическим. Ему внезапно захотелось перестать носить обувь вообще. Толчок — тяжёлая дверь поддалась, и лунный свет ударил в глаза, ослепляя, как солнце. Хвэй прищурился, но после привык к яркому свету, и, закрыв за собой дверь, двинулся в ближайший сад. Многовековые деревья уже прижились в местном ландшафте. Самым старым здесь было ветиеватое дерево с закрученным стволом. Под ним был расположен небольшой фонтанчик, украшенный камнями. Хвэй любил это дерево, часто приходил к нему, залезал на ветви и сидел прямо над водой. Там было спокойно. Там можно поговорить с самим деревом. И именно туда Хвэй и направлялся. Трава приятно щекотала, когда просовывалась между пальцев. Она была немного влажной, но освежала. Тропинки не были вымощены как надо, лишь вытоптаны за долгие годы. К ногам прилипали клочья земли, но это не было так важно. Иногда за одежду цеплялись веточки кустарников, упругие и острые. Они тихо шелестели, будто возмущались. Добравшись до центра, Хвэй посмотрел на дерево и понял, что он совсем не один. Сначала он поморщился и отступил на пару шагов, когда заметил темную фигуру, сидящую на его любимой ветке, и свесившую ноги. Но потом пригляделся и сквозь тень на лице разобрал нежданного гостя: — Джин? - спросил он, будто хотел убедиться в правильности своей догадки. Фигура развернулась полностью к Хвэю, открывшись наполовину лунному свету. Да, это действительно был Джин, с его выточенными чертами лица. Хвэй не ожидал встретить его так поздно. — Он самый, - подаёт голос Джин. Он приподнимает ногу, опираясь каблуком обуви о ветку, и кладет на колено локоть. Когда Джин так делал, он был полностью во внимании. И что-то в этом жесте, и в голосе, и в самой ночи было такое спокойное, что все предыдущие трепещущие мысли выпорхнули из головы Хвэя, как пестрая бабочка, омылись журчащей водой и испарились. — Почему ты не спишь? - Хвэй ступает ближе, не срывая взгляд с Джина. — Нет желания. А ты почему? — Не могу. Хвэй с каплей скорби склонил голову, устремив взгляд на маленький источник. Вода из него переливалась по бамбуковым трубочкам, тихонько стучала по стенкам, но из нее выходила какая-то музыка природы, спокойствия, гармонии. Услышав движение, он вновь поднял голову и заметил, как Джин слезает с ветки. Его движения казались элегантными даже в таком небрежном и быстром действии. Но у Хвэя не было времени на глубокую оценку каждого движения, особенно когда Джин теперь стоял прямо у него перед лицом. — Ты хочешь послушать легенду? Джин был очень опытным человеком. На его фоне, Хвэю казалось, что он до ужаса недальновидный. И отчасти, это так. Прожив всю жизнь на острове, он не видел всех прелестей Ионии. Зато Джин видел, он путешествовал, много путешествовал. Он часто рассказывал Хвэю о пейзажах из дальних уголков страны, а тот охотно поглощал эти рассказы, представляя у себя в голове эти загадочные красоты. Но легенды Джин никогда не рассказывал. — Конечно хочу, - стеснительно ответил Хвэй, и они направились вместе обратно в храм.

***

Джин молчал всю дорогу до комнаты Хвэя. Заговорил он только войдя внутрь, сказав художнику прилечь на постель. Он недолго искал табурет, подходя к постели мельком обратил внимание на незаконченную картину. В кромешной тьме Хвэй заметил это, и немного встревожился. Но Джин не стал говорить что-либо на этот счёт. Табурет приземлился с негромким деревянным стуком на пол, а Джин присел на табурет и положил руку возле головы Хвэя. Его лицо отражало лунный свет, исходящий из окна. На этот раз освещена была левая сторона. — Эта легенда будет немного жуткой, - предупредил Джин. Но Хвэй не боится. Пока он смотрит в блестящие глаза Джина, ему не страшно. Художник мечтательно подпирает голову ладонью, готовый слушать. Это была сказка на ночь, будто отец рассказывает сыну историю, чтобы тот побыстрее заснул. Или нежная колыбель матери, укачивающая плачущего младенца в медленном темпе. Джин наблюдал, перед тем как начать выступление. От него всегда ожидаешь театральности, но на этот раз он был тих, как вода. — Однажды Волк и Овечка гуляли по миру духов, — начал Джин. Он полностью укрепил взгляд в глаза Хвэя. Их радужка менялась ежесекундно, — Волку было скучно, и он обратился к Овечке: «Овечка, расскажи мне сказку». Овечка остановилась, подумала, а потом произнесла: «Жил на свете человек, с бледной кожей и тёмными волосами. И был он очень одинок...» — Почему он был одинок? - подаёт голос Хвэй и приподнимает голову. Джин тут же кладет руку ему на волосы и нажимает, чтобы тот опустился. Хвэй прильнул к его большой руке и повнимательнее вслушался в легенду. — Волк тоже задал такой вопрос: «Почему же он был одинок?» Овечка ответила: «Он приходит к каждому, но они его избегают». Слова из ее уст звучали печально. Овечка была очень добрая, и она сочувствовала каждому человеку, даже если он был самым ужасным убийцей. Даже если он часто воровал. Волк любил охоту, потому спросил: «Он же их всех догнал?» Овечка приложила ручки к морде Волка, прислонилась к его лбу и ответила: «Он взял топор и разрубил себя пополам, прямо посередине...» Хвэй был предупрежден, что легенда будет жуткой, но такого он не ожидал. На его лице выступил тонкий слой пота, а сам он напрягся. Джин это заметил, и после короткой паузы и изучения чужих эмоций, возобновил монолог. — Волк моргнул поочередно каждым глазом и обнял Овечку. «Чтобы у него всегда был друг?» — спросил Волк. Овечка погладила Волка и тихо-тихо ответила: «Чтобы у него всегда был друг», — Джин закончил легенду. Она была абстрактной, со сложной моралью, но так захватила Хвэя, что у него появилось желание нарисовать Овечку и Волка, гуляющих по цветущему миру духов. А ещё у него было желание запечатлеть половину лица Джина, видную в лунном свете. Он не то ли улыбался, не то ли никаких эмоций не показывал. Но одно в выражении сохранялось точно: спокойствие. Хвэй был очарован спокойствием Джина, любовался его недвижущимися чертами. Страшная легенда воспринималась спокойнее с ним, когда он держал руку на чужих волосах. Он не гладил его, не путал локоны, просто прислонил. — Кто такие эти Волк и Овечка? - спрашивает наконец Хвэй. Видимо, Джин ждал этого вопроса. — Говорят, что когда люди умирают, в зависимости от того, как свою жизнь прожил человек, к нему приходит либо Волк, либо Овечка. Если за тобой пришел Волк, значит ты непокорный, пытаешься обхитрить саму Смерть. Но если пришла Овечка, значит ты был благородным человеком. Она быстро избавит тебя от предсмертных мук. Без Волка нет Овечки, а без Овечки нет Волка. — Они брат и сестра? — Полагаю, что да, - размышляет Джин, прикладывая свободную руку к подбородку, а потом исполняя привычный театральный жест. Хвэй полностью расслабляется, когда Джин возвращает свою манеру. Без нее было немного не по себе. — Придут ли они когда-нибудь за мной..? - осторожно спрашивает художник. Его радужка наполнилась с любопытного серо-фиалкового контрастным фиолетовым, излучая страх. Джин это сразу приметил. — Нескоро, Хвэй, не думай об этом, - движение. Мужчина гладит юношу по волосам, - это случится. Но я верю, что за тобой придет Овечка. С ней смерть будет быстрой и спокойной. Она обязательно напоет тебе свою предсмертную песенку. Тишина. А потом гудение, превращающееся в мычание, а за ним мелодичный напев. Джин пел с остановками, глухо, будто на ходу вспоминал мотив. Свист прорезал тишину полностью, заглушая ее четырьмя ключевыми нотами. Они прозвучали звонко, но сдержанно. Когда первый мотив был спет, Джин приятно посмеялся, а в душе Хвэя разлилось тепло. На втором мотиве Джин прикрыл глаза, а Хвэй своих оторвать от чужого лица не мог, хотя они уже закрывались. В его голове в дополнение скромному соло присоединился целый хор, лишь фоном украшая бархатный тембр. Хвэю хотелось прикоснуться к руке Джина, все ещё лежавшей на его волосах, провести пальцами между костяшек, подхватить мелодию и тоже спеть, но в одиноком исполнении виртуоза уже все было идеально. Хвэй слишком несовершенен для такого же несовершенного пения. Чужие чувства ему недосягаемы. Поэтому он не действует. Лишь со смирением опускает веки. Его Овечка уже поет ему заупокойную песню. И он слышит снова и снова те же свистящие мотивы, пока не падает в глубокий сон, в настолько глубокий, словно только что последний раз выдохнул. До утра он не пробудится, и не почувствует, как Джин убирает руку, и не услышит скрип табуретки, не увидит, как тот смотрит на него спящего, а потом на незаконченную картину. Даже когда стуча каблуками Джин будет выходить из комнаты, он не заметит. Но песенка до сих пор звучала у него в голове, снилась ему. А вот ее он ещё не раз услышит. И она станет его кошмаром. Он будет разбирать обломки и ссыпать пепел, а мелодия будет звучать. Женский высокий голос пропоет ее, пока юноша будет сходить с ума. Тогда то он и познает красоту смерти.