тяжко ли архонту вымолить человеческое прощение?

сознание, его потеря и остатки. мраморные колонны наполняют это абстрактное пространство, воздух пропитан мыльным пламенем и пылью актерского реквизита. клей сотканный слезами растекается из трещин прожекторов, чей яркий свет выжигает плоть глазных яблок актрисы. светло-голубые пряди её шёлковых волос падают на белые плечи. спокойные глаза устремлены в бездушную даль, лицо идентичное и столь любимое, собственное человеческое воплощение. изгибы дрожащего тела словно вода растекается у пола, силуэт истошно плачет едва набираясь сил. срывая свой звонкий голос, дрожа и всхлипывая у чужих ног. дева чей образ отливал синевой не утихает, раздирая глотку, едва не срывается на крик в своём страдании. а стыд её пеленой укрывает. прожектора освещают две медали одной личности. свет бьёт в и так заплаканные глаза, прозрачные капли пятнают аристократично белейший грим, а роль её постепенно разваливается. движения становятся всё менее скованными, пока на коленях актриса сидит пред своим архонтом. пред своим отражением и божественным началом. пред собой, если бы жизнь её была куда проще. если бы понимание того, что в один день придётся с ней распрощаться настигло. если бы она знала хоть чуточку больше. архонт не дрогнет. восхитительный лик её божественен и не выражает эмоций. гладкие очертания и фарфоровая кожа едва не сверкают на свету. взгляд её наполнен ничем. прекрасно быть архонтом, не ощущать сожалений и лишь исполнять свой долг. богиня смотрит на своё творение, на своё отражение и на себя. словно зеркало Фурина отражает все её пороки, выражает всю эту прекрасную природу людей, выражает всё, и в огромных количествах. покажи же большее, Фурина, покажи всё, на что способна подобная тебе идеальная актриса. скрой же свои пороки, скрой же всё во чужое благо, отдай все дары, отдай душу и едва целое нутро. и Фурина играет. играла, если быть вернее. театральная маска раскололась огромными трещинами пополам, истинный лик её едва выглядывает из-за инфантильного образа. сочетает в себе всё, что только можно вообразить, и одновременно является совершенно обычной. идеальный пример. идеальный пример, и совершенно неидеальные обстоятельства. рука божества Фокалорс касается шёлковой щеки своей подопечной, спускается к плечам, расправляет их, а та упирается. кисти её хватаются за ткань подола, но приходится встать, на подкошенных ногах и дрожащих коленях. слёзы пятнают белую ткань, она не хочет видеть себя. не хочет видеть тот силуэт из зеркала, не хочет осознавать, что это не было сном, и её в самом деле бросили на долгие и горькие пятьсот лет. что в самом деле, та девушка из зеркала не подавала никакого знака. она просто растворилась. растворилась в беспамятстве. и сейчас стоит пред Фуриной, живая и не тронутая временем, мягкая и величественная, истинное божество. мягкие ресницы её словно волны, дополняют почти белые веки. вид её спокоен, движения необычайно плавные. дева напротив бросится в объятия, едва она может устоять на ногах. лицо её зарывается глубже, а насквозь промокшие рукава оставляют неприятный холодный след на чужой спине. Фокалорс объяст в ответ, нежные её кисти, словно шёлковая вода огладят изогнутые театрально позвонки один за другим. шепот её неясный, в ответ на срывающийся плач так мягок и честен. так она хороша и тепла, и винить её хочется, и душить, и восхвалять. нести молвой самую светлую и искреннюю молитву. внимать божественный свет и радоваться касаниям. хочется убедить себя, что рыдаешь не от горечи и свободы, а от счастья. однако она обманула бы себя. обманула бы и своего Бога. она лжет на сцене, под пристальным взором публики лгала бессовестно, пока внимали возгласы её сладкие речи. отливали карамелью её идеалы и лживые движения, всё было высчитано до миллиметров, и танец её восхитителен, прирожденный дар и мастерство, убежденная публика трепещет от счастья и веры, и лишь за кулисами истинное божество видит. актриса едва не рыдает. то доказательство потухший свет. более не касаются её чужие взоры. может быть самой собой лишь с самой собой, с любовью смотреть в голубое отражение, которое объяст и укроет. и всё же обида где-то залегла. залегла обида за одиночество и сумасшествие. за потерю своего я, такого любимого что Богиней, что самой актрисой. —позволь мне воплотить сцену твоего спектакля в реальность, дорогая. позволь мне выпросить прощения у архонта, Фурина. позволь мне извиниться надлежащим образом. словно считывая мысли отвечает Фокалорс игриво, будто бы не обращая внимания на всю эту неуместность и горечь. вскоре упадёт на колени, и взглянет с самого дна, на возвышенный силуэт своей человеческой части. настолько она прекрасна, что не грехом будет назвать её богоподобной. то оскорбление? ничего, переживёт. богиня искренне завидует себе, что может лицезреть эту картину. заплаканное лицо Фурины столь мягкое, и покрытое отливом естественного красного. не черного и мерзкого, нет, милого в какой-то степени. реалистичность её эмоций. то игра, иль же явь? сомнений не было, сейчас даже такая успешная актриса естественна и верна истине. честь для богини видеть, как подобная личность стоит с распахнутым откровением. и всё же, та склонит голову. едва коснется чужих ног лбом, почти впритык сидя, смахнёт прядь чёлки, сомкнув руки в замок начнёт свою разительно игривую, и в тот же миг столь серьёзную серенаду, лишённую сопровождения. —о, даруйте же мне прощение, моя богиня! я была столь жестока, была столь расточительна вашими силами. не имела я право столько внимать вашим результатам, и лицезреть излишки трудов. не была в способности указывать и решать, не была достаточно права в своих распоряжениях. но вы, моя богиня, сыграли отличную роль. мои глаза наполнялись слезами от вашего спектакля, и как естественны движения, и как драматична речь. и как бы остальной состав вас не подставлял, моя богиня, вы всегда были верны цели. вы всегда были образцом актёра, всегда были образцом Бога. экстравагантной и столь естественной персоной. и реквизит вам ни к чему, и грим не нужен. в ваших силах сочинить сценарий на сцене, и аналогично там же его переписать. но в этом ли ваше счастье, моя богиня? на последнем издохе Фокалорс едва поморщится от недостатка воздуха, и наконец поднимет голову. взгляд Фурины залился краской, смущения от похвал и тонны грусти смешались. не может определить, что она ощущает. если точнее, уже по привычке, не может выбрать, что она должна ощущать. что должно ощущать Бог? ах да, лучше спросить у самого Бога. однако Фокалорс не заканчивает, едва Фурина собирается что-то сказать, Архонтка продолжает монолог, не отводя взгляда, съедая и утопляя душу излюбленной. —нет же, моя светлость. ваше счастье быть собой. ваше счастье играть роль в пределах сцены, и ваше счастье глупо смеяться вне её. ваше счастье сверкать словно звезда в пределах сцены, и без стыда грустить вне её. ваше счастье под светом прожекторов примерять разные маски, и примерять подходящие вам наряды удивляясь вне её. ваше счастье жить, а не играть, моя светлость. никакая вы не богиня. вы – ваше и моё счастье. вы мой свет, Фурина, моё спасение и надежда. вы спасительница целой нации и мира, а я буду вашей спасительницей. Фокалорс словно издевательски не отводит взгляда. ей нравится смотреть на неудачные попытки побега Фурины. та едва не упала вновь, на этот раз, правда, она уверена что упадет в обморок. уже почти не плача, она берёт все свои слова о сожалении и вине обратно. это... достаточные извинения. и достаточная компенсация взамен. "Бог" должен отвечать "божественному слову", и Фурина ещё припомнит слова о спасении. если не забудет моментально, от нового шока. руку её мягкую, Фокалорс не вставая с пола сцены возьмёт так нежно, аккуратно снимет перчатку, оглаживая каждый палец её, и нежными губами коснётся костяшек, в величественном и покорном поцелуе своего воплощения. в какой-то мере, ей бы хотелось быть подобной Фурине. с аналогичной человекоподобной природой и прекрасным талантом. Фокалорс обещает себе, не заставит любимый силуэт играть вновь чрез силу. но не может отказать во мнении, что будет улавливать и наслаждаться каждым движением сыгранным ею с поразительной точностью. будет наблюдать со зрительского зала за чудесным представлением, улавливая каждое движение кружащейся в танце актрисы.