Villains' night inside out

Веномус медленно выдохнул, тяжело опуская плечи. – Простите, лорд… Кажется, я немного… разошёлся. Профессор поднял уставшие глаза на взорванную Космой Луну, чьи осколки всё ещё озаряли ночное небо странными нереалистично зеленоватыми отсветами. Ему просто нужно было смотреть на что-нибудь, чтобы иметь основание не поворачивать голову к сидящему у него за спиной Боксману. Ветер лениво трепал спутавшиеся тёмные космы Веномуса и то, что осталось после взрыва на яхте Бильяма от его праздничного наряда: бесформенные светлые брюки, фактически ставшие кюлотами, и такую же огромную дурацкую заправленную в них гавайскую рубашку с слишком глубоким воротом – казалось, Веномус умыкнул эти вещи прямиком из отцовского платяного шкафа, ибо так вырядиться на выход мог кто-нибудь самое позднее из семидесятых годов. Немо – верное творение профессора, безумный в возможности своего существования паззл из плоти, доставшейся ему сразу от нескольких гигантов подводного мира, рассекал волны на чудовищной скорости, сравнимой с той, что могли развить двигатели пресловутой яхты, и двух «пассажиров» обдувало порывами холодного к ночи морского ветра, но, поскольку нигде вблизи не было видно суши, казалось, что Немо никуда и не плывёт, и всё вокруг попросту замерло. Просто они с лордом Боксманом сидят посреди бесконечного водного зеркала, разукрашенного бликом лунной дорожки, на спине у огромного подводного монстра, который любезно воздерживается от того, чтобы нырнуть. Если бы не всё, что произошло сегодня вечером, и не пронизывающий ветер, от которого фактически полуголого профессора уже начинало колотить, Веномус мог бы назвать эту обстановку даже романтичной. По злодейским меркам, безусловно. Профессор поёжился, досадливо хмуря брови и потирая лишённые рукавов плечи, которые ветер пуще всего колол солёными иглами. Очевидно, его извинения пришли запоздало. Какого чёрта он вообще напросился на вечеринку с лордом? Прекрасно ведь знал, что в непривычной обстановке и в окружении, провоцирующем нервозность, у него активируется какой-то защитный механизм искорёженной психики, который приказывает всегда сдержанному Веномусу начать вести себя, как шут гороховый, и, что самое ужасное, придерживаться этой роли до конца. Профессор меньше всего на свете хотел, чтобы лорд Боксман когда-либо увидел его таким, каждый раз перед его визитом подолгу пялился в зеркало у себя в кабинете, сжимая кулаки и занимаясь молчаливым аутотренингом, а что теперь? О чём он думал? Что, если сможет пообщаться с собственными инвесторами на равных, те прекратят смотреть на него, как на надышавшегося ртутью обезумевшего учёного, вылезшего из какой-то секретной правительственной лаборатории по изучению рептилоидов через полуподвальное окошко, пока никто не видит? Что на этой вечеринке он заведёт какое-нибудь полезное знакомство или найдёт нового клиента? Что просто хорошо проведёт время, в конце-то концов? Веномусу хотелось хлопнуть себя рукой по лицу. Оскорбления, которыми его ровным слоем перед бегством с тонущего корабля покрыл Бильям, даже не тронули, о чём профессор на остаточном запале и прокричал в спину уплывающему устроителю вечеринки – потому что у как раз начавшего приходить в себя Веномуса в голове крутились для самого себя слова и похуже. Хорошо, что в кармане, как и всегда – как раз на такой идиотский случай, лежал портативный разночастотный передатчик, способный выдать инфразвук, что приманил Немо: Веномус не рискнул бы делить последнее оставшееся плавсредство с лордом, ради безопасности последнего, а ему самому Бильям мстительно ничего не оставил. Но для огромного морского монстра вес двух взрослых мужчин ничем не отличался от веса одного. Поэтому сейчас, пока последние обломки яхты, любезно добитой грациозным взмахом хвоста Немо, погружались под воду где-то позади, они двое и имели удовольствие сидеть на широкой спине чудовища в неловко повисшем молчании, которое, как казалось профессору, длилось уже без малого вечность. Веномус мучительно боялся повернуться: посмотреть сейчас лорду в глаза, когда перед собственным мысленным взором до сих пор стояло всё то безумие, что он творил ещё пять минут назад, было выше его сил. Но при этом профессор не мог не напрягать изо всех сил слух, пытаясь сквозь шум ветра расслышать чужое напряжённое дыхание и что-нибудь из него понять. Например, почему Боксман вообще согласился на его необдуманно брошенное предложение плыть вместе, если не раз и не два заявлял, что доверяет своим роботам и технике как таково в разы больше, чем непредсказуемой по своей природе органике профессора?.. Сзади вдруг раздался глухой смешок. – Чёрт возьми… каждый раз, когда я начинаю думать, что ты того не стоишь, ты умудряешься через минуту тут же убедить меня в обратном. Казалось вовсе замершее в напряжении сердце Веномуса в этот момент выписало какой-то совершенно дикий кульбит в груди, пересчитав все рёбра. Чтобы затем снова пойти – неровно и быстро от накатившего внезапного облегчения вперемешку с удивлением. Профессор неверяще с шумом выдохнул и быстро повернулся всем телом к сидящему рядом лорду, перекладывая нескладно длинные, как у богомола, ноги по поверхности спины Немо. Чтобы увидеть Боксмана, на котором тоже осталась в лучшем случае половина его шикарного тёмно-зелёного костюма-тройки, слегка согнувшимся от сдавленного смеха. И именно в этот момент лорд не выдержал, запрокидывая голову назад и разражаясь таким диким хохотом, что его наверняка было слышно даже на суше. Веномус почувствовал, как его губы тоже непроизвольно разъезжаются в улыбке, и тихо захихикал. Смех у Боксмана был просто самый что ни на есть злодейский: раскатистый, с примесью какой-то странной хрипотцы и периодически переходящий в неистовое бульканье. Невероятно заразительно. В эту секунду у Веномуса даже стало как-то легче на душе: тяжело сохранять упадническое настроение рядом с кем-то, кто столь искренне веселится. Прошла, наверное, минута или две, прежде чем лорд наконец смог успокоиться. Он снова сидел, чуть склонившись вперёд, и, свесив ноги к воде вдоль изгиба тела Немо, утирал выступившие от этого приступа хохота под единственным человеческим глазом слёзы. В этот момент притихший вместе с ним профессор как никогда в своей жизни прочувствовал выражение «камень с души упал». Смеётся – значит, не злится. Значит, не разорвёт все контакты, хотя Веномус в который раз сам подаёт ему прекрасный повод. Значит… не бросит одного. – Чёрт, видел бы ты их физиономии, – покачал головой непривычно такой же растрёпанной сейчас, как и у самого Веномуса, лорд, – Мне жаль, что нечем было сфотографировать! Святой початок, ты не представляешь, как давно я хотел это сделать! – он вдруг без предупреждения слегка стукнул профессора кулаком в плечо и снова зашёлся смехом, практически откидываясь на спину. Веномусу не оставалось ничего, кроме как оторопело хлопнуть глазами. Он мог ждать разной реакции на свои действия, уже даже имел основания полагать, что его идиотское поведение будет прощено и забыто, но это?.. – Сделать… что? – только и смог задеревеневшими губами повторить профессор, машинально протягивая ладонь к тому месту, где в его руку ткнулся чужой кулак. Веномус привык уже за время их сотрудничества к тому, что лорд несколько… излишне тактилен. Что, здороваясь, трясёт его руку дольше, чем, возможно, стоит, стискивая крепкими пальцами чужую хрупкую пясть, что постоянно встаёт просто до неприличия близко, так, что хочется отступить на шаг. На самой заре их сотрудничества профессор не замечал ничего подобного, но со временем Боксман будто осмелел, позволяя себе такого рода мелочи всё чаще и чаще. Хотя Веномус так или иначе исправно натягивал неловкую улыбку и терпел чужие причуды, не отходил и руку не выдёргивал, подавляя странный и непонятный ему самому коктейль чувств, водяным смерчем поднимающийся внутри от этих вторжений в его личное пространство. Чего не перетерпишь ради своего самого ценного клиента, без которого придётся совсем повиснуть на шее у совета инвесторов. Но вот этот панибратский тычок, такой, словно они – закадычные приятели… Для Веномуса это, признаться, была уже какая-то неожиданная и почти излишняя щедрость. А в текущих обстоятельствах подобное поведение лорда так совсем ставило в тупик. Чем профессор заслужил такое признание? Тем, что прилюдно опозорился, уничтожив собственную репутацию? Хотя тяжело уничтожить то, чего и так нет. – Утереть этим аристократам нос, вот что! – Боксман резко хлопнул себя по колену. На его лице так и сидела, как приклеенная, широченная улыбка, обнажавшая ряд по-акульи острых зубов, – Ты… Ты знаешь, что ты сделал? – Я… сорвал вечеринку? – предположил профессор. Он, если честно, до сих пор совершенно не понимал, к чему клонит его собеседник. – Именно! При чём от души так, – подтвердил лорд, мелко кивая и наклоняясь немного к Веномусу… и тот вдруг почувствовал, как их ладони, лежащие на теле Немо, вернее, его ладонь и чужая птичья лапа, сталкиваются кончиками пальцев, – И показал всем и каждому из этих напыщенных идиотов, насколько тебе на них плевать! Сейчас, когда Боксман придвинулся ближе, вот так снизу вверх заглядывая в лицо профессору, тот не мог не столкнуться с ним взглядом. Глаза лорда пылали какой-то нечитаемой эмоцией, в сдвинутых пушистых зелёных бровях и высоко задравшемся уголке губ читались и злорадство, и восторг, и… что-то ещё, тёплое такое, почти нежное, словно он вот-вот схватит собеседника за плечи и расцелует в обе щеки. Веномус не мог считать эту эмоцию: на него никогда так не смотрели, не в этой жизни уж точно. Профессор не нашёлся с ответом. Как минимум наполовину в этом было виновато чёртово случайное прикосновение, которое в момент опустошило его голову, словно там прошёлся пыльный смерч. Всё, о чём он мог думать – чужие крепкие тёплые пальцы, так близко, что можно лишь чуть-чуть пошевелиться и накрыть ладонь лорда своей – правда, Веномус понятия не имел, зачем бы ему это делать, просто что-то внутри не позволяло отмахнуться от этой мысли. А на вторую половину его обезоружил этот странный взгляд, такой счастливый, такой дружелюбный, такой… открытый? «Слишком близко…» А пока Веномус пребывал в прострации, взгляд Боксмана уже как-то неловко потух, а ухмылка медленно спрессовалась до неловко поджатых губ, и он незаметно для профессора уже успел снова отсесть в прежнее положение – достаточно далеко, чтобы не нарушать чужие личные границы. Он даже отвернул голову, смотря теперь перед собой, на рябящую воду, которую, казалось, почти бесшумно рассекал своим огромным телом Немо. – Знаешь, – задумчиво вздохнул лорд, – Весь вечер я только и думал о том, как буду извиняться за тебя. И пытался понять, не пунш ли это тебя так пронял: Бильям меня уверял, что в нём нет ничего… веселящего, но я сам не пробовал, от греха подальше. Тем более что потом ты разбил чашу. Веномусу вдруг резко вспомнилось, как он без всякого стеснения отхлёбывал пунш прямо из общей миски. Сейчас, когда то же самое припомнил Боксман, ему больше, чем когда-либо захотелось провалиться сквозь землю – хотя земли под ногами, собственно, не было. И нет, никакого алкоголя в напитке действительно нельзя бы было обнаружить, судя по вкусу – а жаль, профессор мог бы оправдать себя хотя бы этим. Ну, часть своих действий. – Но потом… – Боксман задумчиво усмехнулся и качнул головой, – Когда ты крикнул этому снобу, что плевать с высокого забора хотел на его мнение о тебе. Вот тут я что-то понял. Он замолчал на секунду. Веномус сидел, боясь пошевелиться – словно он неминуемо спугнёт момент, неминуемо ускользнёт сквозь его пальцы что-то очень важное, если сейчас он не так вздохнёт. В повисшей короткой тишине только ветер, слегка колыхающий вокруг тела его собственную одежду и безнадёжно выправившуюся из брюк рубашку лорда, да чуть играющий на гладкой латуни чужих имплантов отсвет луны свидетельствовали о том, что время не замерло вместе с чужой речью. Боксман слегка откинулся назад, опираясь на собственную руку тире лапу и для этого уже окончательно отодвигая её от чужой. Оно и к лучшему, чёрт подери. Веномус не знал, куда ему девать всё ещё беспокоившее его до этой минуты навязчивое желание взять чужие пальцы в свои. – Ты… Ты напомнил мне о том, насколько всё это бессмысленно, – возобновил свою речь лорд, поднимая голову к раздробленной луне, словно тоже проникся специфической романтикой момента, в котором они двое застряли, – Злодейский совет… Кучка жалких снобов! – он усмехнулся, при этом мелко дёрнувшись всем телом с этим смешком, – А я трачу свою жизнь на то, чтобы притворяться одним из них! Все эти конференции, деловые переписки, светские рауты… Я за последние несколько лет не пропустил, наверное, ни одной вечеринки у Бильяма. И знаешь, на скольких из них правда было весело? – Боксман резко повернулся к собеседнику, да так, что почти столкнулся со смотревшим всё это время на него профессором нос к носу, однако в этот раз у Веномуса уже почему-то не возникло позыва отпрянуть, – Ни на одной, чёрт подери! Все стоят, болтают об индексах цен на глорбы, ну, от раза к разу Вормулакс притащит караоке-машину, но я к ней даже подойти боюсь, потому что не хочу, чтобы они все узнали, что мне в детстве медведь на оба уха сразу наступил и обстоятельно потоптался! – лорд постучал себя пальцем по одному из металлических «наушников», заменяющих ему внешние органы слуха, как бы поясняя шутку, и Веномус невольно усмехнулся – будто потому, что это просто было бы реакцией нормального человека на такое чужое действие. Он понятия не имел, откуда у Боксмана такие модификации черепа, о таком ведь не спросишь, так что, возможно, эти слова были очередным проявлением чужого странноватого юмора лишь наполовину. Веномус до сих пор, честно говоря, не понимал, к чему всё это идёт. Вернее, он догадывался, но… – В общем, – вздохнул Боксман, потупившись и снова перекатываясь в прежнее положение, так, будто запоздало счёл, что такое резкое сокращение дистанции с собеседником было излишним, – сам я давно стал заложником этой игры в высшее общество, и мне придётся продолжать придерживаться её правил, поскольку я, буду с тобой честен, не готов пожертвовать годами упорного труда и уничтоженными нервными клетками ради минутной прихоти, – он задумчиво нахмурился, кидая короткий взгляд на Веномуса, мол, ты уж меня прости, но такова жизнь. Нет, Веномус, безусловно, прощал. Уважаемое всем злодейским сообществом имя, не поддающееся исчислению состояние и уж тем более возможность всем этим обзавестись благодаря делу, в которое искренне влюблён, на дороге не валяются… Профессор задумчиво поджал губы. О, хотел бы он сам иметь всё то, что было у лорда,.. ну хотя бы два пункта из трёх. – Но это не главное. Главное, что я так заигрался, что взаправду начал верить в того, кого изображаю! Боксман сел прямо, освобождая руки, тут же, однако, слегка сгорбившись в спине, и запустил человеческую ладонь в волосы, ещё пару часов назад уложенные аккуратной мятно-зелёной волной, а сейчас напоминающие клок непрядёной шерсти, после чего повернул голову к собеседнику. На его лице теперь было отпечатано глубокое замешательство, почти шок от того внезапного открытия, которым он только что поделился с собеседником. Веномус чувствовал себя немного растерянным под этим взглядом. Потому что… ему ещё ни разу не доводилось видеть лорда таким. Тот, кажется, за прошедшую минуту переменил десяток разных чувств, переходя от восторга к философской задумчивости и затем к вот этому изумлению. Это было… так эксцентрично, так по-человечески, что почти пугающе непривычно на фоне чужой всегдашней умеренной выдержанности. И… если честно, профессор сомневался, что хоть кто-то на свете за последний десяток лет видел лорда Боксмана таким вообще. Эмоциональным, восприимчивым, влияемым и почти по-ребячески чувственным, словно он слишком долго хранил все эмоции при себе, сдерживаемый этой маской элитного члена злодейского общества, о которой только что вещал, и вот теперь, стоило этой маске дать трещину – и лорд уже не мог успокоиться, выплёскивая за раз всё, что переживал бесконечно долго… Может, в этих рассуждениях Веномуса даже была доля истины? – Но ты… ты помог мне вспомнить, кто я такой, чёрт подери. Боксман, не встретив, видимо, понимания и поддержки в чужом взгляде, опять отвернулся в сторону воды и ударил себя кулаком по ладони. Профессор отстранённо как-то подметил, что у этого человека присутствует некая неуёмная жажда по всему на свете бить, в основном кулаками. Кажется, ему бы не помешало повесить где-нибудь у себя в особняке боксёрскую грушу… – И я тебе за это говорю «спасибо». Веномус захлебнулся вдохом. Боксман не то чтобы скупился на похвалу, когда видел нечто, таковой заслуживающее, но… впервые он расщедрился на слова поощрения, адресованные лично профессору, а не его работе. Именно сейчас. В такой ситуации? – Мне?.. – глупо вырвалось у него. Веномусу захотелось хлопнуть себя по губам от того, как по-идиотски это прозвучало, но сказанного ведь не воротишь. – Конечно, – с полной серьёзностью кивнул лорд, снова поворачивая голову к впервые за минуту, что он сам говорил, подавшему голос профессору, – Нет, безусловно, тебе было намного легче решиться устроить такой цирк, чем кому угодно другому на той дурацкой посудине, но всё же, это ж надо было смелости набраться!.. Вообще придумать надо было!.. – он слегка прищурился и сдавленно захихикал, – В здравом уме редкий сможет с подобной самоотдачей притворяться круглым идиотом! Т-ты… Ты потрясающий! «Потрясающий…» Веномус почувствовал, как к острым скулам бросилась кровь. В первый миг его затопило, хватая тёплыми руками за плечи, щёки, рёбра цунами смешанных чувств: растерянность, благодарность, трепет, смущение… Но через мгновение, когда эта первая волна эйфории разбилась о камни его собственного представления о себе, последнее из этих ощущений всё же возобладало, быстро перерастая в сомнение. И профессор, в полной мере осмыслив то, что услышал, поспешил отвернуться, смущённо поджимая губы. Отчего-то в этом чувстве неловкости, что к нему теперь пришло, захотелось спрятать своё залитое лиловым лицо от чужого взгляда. Чёрт, похоже, лорд Боксман решил, будто он проделал всё это специально. Корчил из себя целый вечер слабоумного, просто чтобы взбесить Бильяма, Косму, Вормулакса и всех остальных. Профессор тихо прижал костяшки пальцев к губам. Ну вот, теперь ему с новой силой стало стыдно за весь этот бардак. И… неловко от того, насколько же лорд, очевидно, о нём лучшего мнения, чем он того стоит. «Потому и хвалит…» Он ведь не какой-то смелый бунтарь, бросивший вызов обществу. Он… просто недотёпа. Месяцами не видевший солнца затворник, социально неловкий ботаник, который впервые за годы осознанно вытолкал себя из дома – и то лишь для того, чтобы крупно облажаться, попав в социум. А Боксман даже этого не понял! Он восхищается чужой отвагой, граничащей со слабоумием, проявлением коего она на деле и являлась! Жар в области лица перестал быть нежным и приятным и начал становиться болезненным от накатившего стыда. Нужно… нужно сказать лорду, что… Но слова просто не шли. Рот не открывался, язык не слушался – профессора словно на минуту схватил лицевой паралич, что не желал уходить с волевым усилием под уговоры совести: «ты не заслужил похвалы, скажи, как есть». Веномус закусил губу, впиваясь в неё острыми клыками, и крепче впечатал прижатый ко рту кулак в собственную челюсть, будто стремясь уколом боли подавить в зародыше снова от осознания всего этого скручивающееся в груди тугой спиралью чувство неприязни к себе самому. Он… он даже не может заставить себя разубедить Боксмана. Не может сказать ему, что просто испугался непонятно чего, что позволил каким-то низменным инстинктам взять над собой верх, что ничего из случившегося не было заблаговременно продуманно. Включая тот факт, что Немо оказался достаточно близко, чтобы услышать зов своего создателя – пусть радиус действия передатчика и составлял несколько десятков квадратных километров, а монстр всегда околачивался где-то сравнительно недалеко от родного берега. Чуть меньшая порция удачи – и Веномус бы просто потонул вместе с остатками этой чёртовой яхты. Профессор так и остался бы сидеть, незаметно для себя самого напряжённо притянув колени к груди и зажимая себе рот, если бы не прикосновение чужой руки, вернее, лапы, к плечу. – Эй, – голос Боксмана враз стал каким-то напряжённым, словно бы его действительно глубоко озаботила такая незакономерная смена чужого настроения, – Ты чего раскис? Профессор резко вздохнул, будто просыпаясь. Казалось, это ощущение тёплой ладони на плече разом прогнало прочь тёмное грозовое облако, в образе которого его окутали все эти самоуничижительные мысли. – Простите, лорд… я-я просто задумался, – он слабо усмехнулся и перевёл плечом, на котором лежала чужая лапа, давая понять, что его поведение не стоит беспокойства. Чёрт, и вот так он отвечает на похвалу. Заставляет о себе волноваться – или как минимум делать вид из вежливости. Хотя… очень не похоже было, чтобы его собеседник сейчас притворялся – не после всего, что Боксман только что ему сказал, не после того, как позволил себе искренне хохотать при нём во всю мощь лёгких пару минут тому назад... Наверное? Веномус, честно говоря, совсем разучился считывать человеческие чувства с тех пор, как стал жить один, ну, за вычетом Финк, которая всегда говорила то, что думала, и сейчас он чувствовал себя так неуверенно в построении подобных заключений. Ладонь Боксмана покладисто соскользнула с его плеча, когда лопатка под ней дёрнулась вверх-вниз. А профессор даже почувствовал едва уловимый укол сожаления. – Я… мне очень лестно услышать от вас подобное… подобную оценку… – попытался всё-таки сформулировать запоздалые и уже неловко виснущие в воздухе слова благодарности Веномус. Но его нестройная речь так и захлебнулась где-то на середине, прерванная мягким смехом лорда. Это был не прежний раскатистый хохот и не сдавленные смешки неразбавленного восторга, это была спокойная усмешка человека, понявшего всё, что ему хотели сказать, и даже то, чего не хотели, и без всяких слов. – Знаешь, у меня есть кое-что для тебя. Для него?.. Голова Веномуса механическим движением повернулась к собеседнику сама, невольно, словно кто-то на кнопку нажал, и профессор заворожённо наблюдал, как рука Боксмана тянется в карман его более или менее сохранившегося жилета к чему-то прямоугольному, что очень явно оттуда выпирало – профессор всё это время полагал, что это просто мобильный телефон или, что вероятнее, какой-нибудь гаджет для коммуникации собственной сборки лорда… но тот извлёк на свет небольшую обитую бархатом коробочку, украшенную небольшой маркировкой его фирмы на крышке и преступно похожую на те, в которых дарят помолвочные кольца. Однако прежде, чем Веномус успел проложить нить этой ассоциации дальше, чем стоило бы, Боксман коротким движением откинул крышку коробочки, обнажая содержимое: микрочип, на первый взгляд мало чем отличающийся от тех, что можно при желании найти в любом магазине с компьютерными запчастями… но о, Веномус ни на секунду не предположил, что это так и есть. – Чип для вживления? – севшим от волнения голосом предположил он, наклоняясь поближе, чтобы рассмотреть нежданный подарок во всей красе, и в трепете даже не решаясь притронуться к нему руками. – Да-а, – в глазах Боксмана зажглось уже знакомое профессору пламя чистого энтузиазма, переходящего в экстаз. Таким взглядом лорд смотрел на него в тот день, когда малец Кей-О со своей компанией сорвали им с Веномусом совместный ужин, а тот не постеснялся прямо на виду у клиента залить в себя один из своих любимых экспериментов, позволивший… проявить некоторые животные черты и показать этим детишкам, где волнозиллы зимуют, – Только ты такого не купишь даже у стоящего техника! Огромный спектр возможностей, от дистанционной коммуникации и дополнения зрительного восприятия до полного контроля над интерпретацией внешних раздражителей!.. – лорд слегка сощурился, и тон его голоса сделался каким-то особенно по-злодейски томным, – Скажу по секрету, пускать его в тираж я не стану. Это просто безумие, я хорошо понимаю, что не в тех руках эта штука порвёт мир на куски, а мне на этой планете ещё жить и жить, ну, я надеюсь. Но для тебя любимого один образчик не жалко… Веномус… если честно, сам не понял, какого чёрта он сделал потом. Просто… его затопило чувство смущения, благодарности, признательности… нежности: все они смешалось в одно, достигнув такой плотной концентрации где-то под рёбрами, что, казалось, этот сгусток вот-вот взорвётся от своего внутреннего давления с силой сотни солнц. И эти будто небрежно брошенные слова: что лорд делает такой подарок лишь ему одному, что доверяет, не взирая на всю его много раз выказанную ненадёжность, достаточно, чтобы считать, что профессор распорядится этим маленьким кусочком кремния с умом… Это было подобно одной искре, разжигающей взрыв целой пороховой бочки. Так что в следующий миг Веномус вдруг обнаружил себя крепко обнимающим Боксмана за шею, плотно зажав между их телами пресловутую коробочку, которая будто сама по себе абсолютно его не интересовала. Его тонкие пальцы напряжённо скомкали ткань жилета лорда – от пиджака на том остались, по большому счёту, одни рукава – где-то у того на спине, и мучительно не хватало воздуха, чтобы вдохнуть, словно весь кислород в мире предпочёл исчезнуть куда подальше, только бы не присутствовать при этой странной сцене. Прежде Веномус уже так бросался Боксману на шею, да. Как раз тем самым вечером. Но… в тот раз не было сейчас почти удушающего чувства того, что и этого мало, что почти неестественно крепкие объятия не выражают и половины его эмоций, и половины его благодарности и трепета, что нужно что-то ещё. Как ещё ярче можно было бы выразить?.. Может?.. Ох, святой початок, нет. Это уже за гранью. Веномус аж похолодел изнутри от мысли, что на миг проскочила у него в голове. – Гм… – только задумчиво выдал Боксман, кажется, спустя добрых десять секунд абсолютной тишины, не найдясь ни с каким содержательным ответом. Однако ещё через долю мгновения профессор почувствовал некое шевеление между их телами, пресловутая коробочка с чипом куда-то пропала, похоже, вернувшись в карман создателя чудо-устройства, а чужие крепкие тёплые руки вползли по узким бокам на спину Веномуса и даже успокаивающе как-то пригладили его поясницу, закрепляя спонтанное объятие, давая чуть припозднившееся одобрение. Профессор сразу почувствовал себя лучше. Как будто именно этого ему и не хватало в эту секунду, да. Всё ещё нервно мечущиеся в груди мелкими пенистыми волнами остаточные всплески чувств, не находящие выхода из этого замкнутого сосуда, разом улеглись, оставляя после себя полный штиль. Почти звенящую пустоту в голове. «Как хорошо…» – Кто знает, может, эта штучка сгодится для того проекта, о котором ты так жаждал мне поведать… – добавил Боксман таким тоном, словно их разговор и не прерывался ни на секунду, однако его рука снова машинальным движением чуть прошлась вверх-вниз по чужой спине, – Кстати, ты мне теперь всё расскажешь. Он не спрашивал, он утверждал. Впрочем, это же изначально было желанием самого профессора, не так ли? – Мгм… – согласился Веномус, сопровождая мычание коротким кивком… О, да, он обязательно всё расскажет! Всё, что только захочет знать Боксман! Мысль о своём вожделенном шедевре-долгострое сразу же как-то настроила профессора на более деловой лад. Может, потому, что прошедшаяся по его сознанию буря чувств унесла с собой все страхи и тревоги, все моральные дилеммы?.. Осознав, что вести и далее разговор в таком положении, наверное, будет не слишком удобно, да и, наконец, как-то неправильно, Веномус попытался выпрямиться, с некоторой досадой отлепляясь от чужого тёплого тела, к которому его собственное, хрупкое и промёрзшее, словно успело приплавиться… но он был остановлен неожиданно усилившими свою хватку руками Боксмана. – Сиди уж, – хмыкнул тот то ли снисходительным, то ли, наоборот, довольным тоном, – Ты холодный, как дохлая рыба. Веномус смущённо вздохнул, но попытки распрямиться тут же прекратил. Ну… не отбиваться же, правда. Да и, наконец, он и правда ужасно замёрз… Гм, раз уж они уселись надолго… Профессор даже позволил себе немного расслабиться, с опаской перенося часть веса на чужую широкую грудь. В ответ на это он получил ещё одно поощряющее поглаживание по пояснице… после чего совсем уж осмелел и расслабил шею, опуская голову на тёплое уютно-мягкое плечо лорда. Тот, очевидно, и против такого тоже не возражал – судя по тихому одобрительному хмыканью над ухом. – Кстати о рыбах, – задумчиво продолжил Боксман, – Этот, эм… Эта штука… У неё есть имя?.. Словом, куда оно плывёт? Веномус вздрогнул и слабо усмехнулся. Видеть всегда уверенного лорда в таком лёгком замешательстве было приятно. Не по-злорадному, как когда загоняешь в ловушку беспомощного героя, а на каком-то ином уровне, это воспринималось не как чужая слабость, а как нечто милое и сокровенное. Что-то, что Боксман разрешил увидеть и почувствовать через то, как неуверенно сжались его пальцы на чужой спине, только ему одному. – Его зовут Немо. Он научен плыть к берегу… – профессор озабоченно вздохнул, – Правда, понятия не имею, где он нас высадит. Вероятно, очень далеко от пристани, придётся выбираться чёрти откуда пешком... но всё лучше, чем утонуть, верно? – он натянуто ухмыльнулся, надеясь, что собеседник разделит ход его рассуждений. – Немо? Потому что бороздит моря в одиночестве? – понимающе хмыкнул Боксман, видимо, сочтя чужой ответ на свои вопросы исчерпывающим и не требующим дальнейших обсуждений. – Ха-ха, именно, – подтвердил профессор, предпринимая попытку выпростать из-под себя собственные согнутые ноги: сидеть на коленях оказалось не настолько уж удобно. Ну не скажет же он лорду, что назвал огромную морскую тварь в честь рыбки-инвалида из детского мультика, который смотрела малышка Финк – просто шутки ради. Незачем разрушать его мнение о начитанности Веномуса, у которого в голове просто не оседала подобная культурная ерунда, даже если каким-то чудом туда попадала – конечно, незачем, особенно когда лорд милостиво сам рисует себе всю картинку за непосредственного «виновника торжества». – Раз уж это всё надолго: моя экстренная кнопка на такой случай взорвалась вместе с пиджаком, будь он неладен… Может, и про Немо мне расскажешь? – полюбопытствовал Боксман, – Откуда у тебя вообще такой огромный… эксперимент? И почему он тут плавает на свободе? – О, конечно, – с энтузиазмом согласился профессор. Он не мог не чувствовать себя польщённым от того, что лорд готов послушать и про другие его творения тоже, – Всё, эм, началось с того, что я нашёл выбросившегося на берег ещё живого кашалота… Веномус… нет, он прекрасно осознавал, что на самом деле является полной противоположностью всех тех качеств, что ему парой минут ранее приписал Боксман. Он ни черта не смелый, он не борец с общественным устройством, не знаток приключенческой литературы, и один початок знает, что ещё он «не». Но ведь лично профессор не приложил совсем никаких усилий, чтобы создать себе подобный имидж: Боксман просто сделал выводы сам, основываясь на том, что видел и слышал и что понял, очевидно, в пользу Веномуса. И за что, похоже, он и воспылал к профессору такой приязнью. Оттого и решился подарить ему уникальный чип, потому и позволяет сейчас устало обнимать себя, делясь скудным на ветру теплом. Далека ли эта картина, установившаяся в его голове, от истины? О да. Собирается ли профессор хоть что-нибудь сделать, чтобы восстановить справедливость? Пресвятой початок, да ни за что на свете. Потому что кое в чём Боксман ошибался не на сто процентов, но от этого не менее критично. Да, Веномусу действительно безразлично было мнение большинства злодеев на той вечеринке, большинства людей – и прочих живых существ – как таково. Он просто принял для себя такую установку когда-то давно – потому что слишком много решений принял и слишком много ошибок совершил, основываясь на чужих словах, и загнал сам себя в такую дырень, что путь из неё был лишь один – вверх. (Другое дело, что сильно в этом подъёме Веномус в любом случае так и не продвинулся.) Но… при этом для него нестерпимо много значило мнение именно лорда Боксмана о нём. В чём-то, может, даже больше, чем его собственное. И вот в его-то глазах профессор боялся пасть больше всего на белом свете. Веномус нервно прикусил губу, уже кровоточащую от сегодняшних проколов клыками, на миг прерывая свой всё это время шедший рассказ. Даже если то, что думает о нём Боксман – не более чем иллюзия, профессор голову положит, лишь бы эта иллюзия жила как можно дольше. И этот своеобразный двойной стандарт, может, и коробил его, но желания углубляться в размышления на этот счёт у Веномуса сейчас не было. Не когда его тело жадно набирается почти противоестественного на этой холодине чужого человеческого тепла, наливаясь закономерной после такого бурного вечера усталостью, и не когда рядом сидит Боксман, с энтузиазмом поддакивающий его не особенно целостному в вопросе повествования рассказу о происхождении Немо. Вдалеке показалась пока что узкая полоска вожделенного берега – хотя каким-то краешком сознания профессор, если бы мог сейчас её заметить из позы, в которой сидел, непременно бы подумал, что не хочет, чтобы этот самый берег приближался. Луна сияла своими многочисленными осколками всё так же зелено, а вода вокруг огромного тела морского монстра, на удивление, плескалась всё так же бесшумно. Только теперь не было так холодно, сидеть стало куда удобнее, и чувства тоски и стыда не выедали Веномусу душу. Пожалуй что теперь профессор мог бы назвать окружающую обстановку взаправду романтичной.