Все говорят: время лечит. А по мне, так лучше порошок.
Девушка лежит, закутанная в этот ворох ткани, и жаль, что до её сознания не дойдёт гул несомненно дорогой аппаратуры вокруг. Её волосы, раньше бывшие настолько ярко-рыжими, что иногда казалась, что само пламя прыгало по прядям, извиваясь на шее и лбу, теперь померкли, становясь тёмными и невзрачными, окрасившись в ржавчину.Вернуть бы нашу первую встречу, Я бы туда не пришёл.
Она выглядит измождённой и усталой. Её кожа бледная, давно не видящая света, за исключением иногда мигающей сверху электрической лампы, потускнела и посерела. Парень отвлекается на уведомления в телефоне — тот почти беспрестанно вибрирует, ожидая внимания. Том давно поставил его на беззвучный режим, так как чаще, чем собственное дыхание разносившаяся трель действовала на нервы и уничижала его нервную систему. Кто-то в групповом чате скинул поздравительное видео с аляповатыми цветами и буквами. Спам стикерами в виде бьющихся друг об друга бокалов шампанского тоже был, и парень устало выдохнул.До сих пор, когда смотришь ты на меня, Я чувствую себя голым.
От скуки и взявшей всё тело слабости он нажал на видео — всё равно его выгонят из палаты только через часа три. Тут же раздались радостные нотки, заиграла цифровая скрипка и цифровые часы пробили двенадцать, и для этого было слишком рано. Том смахнул шторку вверху экрана вниз. Двадцать два часа и семнадцать минут. Да, для таких поздравлений было рановато. Он заблокировал телефон, сжимая тот в руках и прикладывая к подбородку. Да, если бы все его желания сбывались под воображаемые куранты, жизнь стала легче. Он закрыл глаза, но даже на задней стороне век отпечатывался образ недвижимой постели и тела на нём. Если бы его желание исполнилось, что он загадал? Деньги. Успех. Идеальное здоровье, начавшее подводить его к двадцати годам? Всё мимо. Первым, что он не задумываясь выбрал бы, было другое. Жизнь Лолы. Вот что было главным. Нет, даже не жизнь. Счастье. Наверное, так — Том никогда не был альтруистом и поверить в свои добрые поступки и мысли было сложно, но что-то постыдное скреблось за рёбрами, где-то во влажной глубине. Если бы не его импульсивное желание в тот вечер, она была бы здесь, с ним. Улыбаясь своими молочными зубами и обнимая, как главного человека в жизни. Том снова откидывается на спинку стула, скрипнувшую от малейшего движения. Нервно засунув руку в карман лёгкой олимпийки, он сжал в ладони пачку сигарет. Поразмышляв пару секунд, он поднялся на ноги, открывая дверь, которая с тихим скрипом поддалась. Ветер растрепал его волосы, заодно унося пепел с прикуренной сигаретой. Звенящая пустота в голове на мгновение охватила Тома, и тот, проглотив весь дым, раздражённо выдохнул его через нос. Горчит. Но, надо признать, лучше уж эта медленная смерть от гниения лёгкий, чем та дрянь, которой они баловались.Сердце твоё, сердце твоё — камень. Поэтому стрелять нужно в голову.
Они знакомы с Лолой с младшей школы. Та была приличной девочкой из приличной семьи, где отец, как глава их маленького социума служил опорой и защитой, а мать всё время занималась созданием уюта. Ну не прекрасно ли? У Тома сводило зубы каждой раз от этой приторности. Он подвернулся ей под руку совершенно случайно, замельтешил перед глазами, словно не проходящее гниющее бельмо, прирос к самой сути, отправляя душу и изменяя облик. Лола влипла в него, как бездумная муха в клейкую ленту без возможности выбраться, и единственный шанс из которой была смерть.Мы в нашей маленькой спальне шепчем друг другу нежно: Время — иллюзия, жизнь нереальна, смерть неизбежна.
Но, признаться честно, Том никогда не хотел смерти Лолы — она была светлой, доброй — её сладость и альтруизм, казалось, иногда хрустели на зубах мелкой сахарной крошкой. Он не хотел ломать её, подавлять, внушать свои идеи или портить — всё это девочка сама, как губка, впитала в его обществе. Может, в этом и заключается его суть. Ломать всё, что дорого. В тот вечер Том предложил просто замечательную идею Лоле. Та, пьяно рассмеявшись и чуть не уронив бутылку с дешёвым алкоголем, с энтузиазмом приняла её. У них даже был один шприц на двоих — романтичнее не придумаешь. Они сцепились посреди захламлённой комнаты, прижимаясь друг к другу лбами. С Томом всё было относительно нормально, подумаешь, в первый раз попробовал маленькую дозу — поломает и перестанет, но вот Лола… Лола… Пена изо рта и рвота стали для него словно открытием, пришествием, и глядя на её судороги на полу, напряжённые желваки и ноги, он, наверное, почти раскаялся.Мы в нашей маленькой спальне шепчем друг другу нежно: Время — иллюзия, жизнь нереальна, смерть неизбежна.
Отец Лолы, пусть и со скандалом отрёкшийся от дочери, оплатил лечение. Оно было почти бесполезно, ведь что-то в мозгу девушки повредилось, встало набекрень, выжглось до самой подкорки, и наркотическая кома стала ответом. Да. Наверное, он хотел, чтобы Лола сейчас просто встала с этой вызывающей уныние постели, её лицо снова налилось живым румянцем, а впадины на щеках исчезли. В голове снова почему-то всплыли эти дурацкие цветные куранты на видео. Только что он вернулся из долгого спора с самим собой на крыльце больницы. Он пытался заглушить чувства, терзавшие уже долго. Но теперь, теперь он стоял перед девушкой, которая казалась далекой и недосягаемой все эти месяцы. Он увидел достаточно много в этой жизни, несмотря на вроде бы маленький возраст, испытал много потрясений, но ничто не могло приготовить его к этому моменту. Моменту, когда он входит в палату и видит её, которую так безрассудно полюбил. Девушку, которую он почти утратил. Но она оказалась сильнее, выносливее, чем все препятствия, и теперь Лола сидит на кровати, возвращая ему надежду вместе с ее нежным взглядом. Ее волосы блестят на фоне белых простыней, как золотые нити, и она улыбается, словно звезда — далёкий, бескрайний и загадочный космос, который сияет во тьме. Он смотрит на нее, словно увидел чудо. И на самом деле, она — его чудо, единственное и неповторимое. В ее глазах он видит борьбу, силу и решимость, непонимание, озадаченность. Это олицетворение надежды, возрождения их новой жизни. В горле что-то засвербило, и Том сглотнул несколько раз подряд, чтобы прогнать это давящее чувство. Он подошел к ее кровати и взял ее руку в свою. Она слегка сжала его пальцы своими — такими тонкими и маленькими, с аккуратно постриженными ногтями и отросшим потресканным лаком. Лола что-то хочет сказать ему, размкнув побледневшие губы, но наружу выходят лишь хриплые обрывки, и Том останавливает её, наклонов головы заглядывая в чужие глаза: — Не надо, — он обводит большим пальцем костяшку на её руке, чувствуя шершавую и сухую, словно пергамент, кожу, — я позову врача. Лола слабо кивает, ещё до конца не понимает, что происходит. Её дыхание едва заметное. Слабый пульс бьется в груди лишь порывами, словно последнее эхо жизни. Комната заполнена едва ощущаемой агонией и бессильной надеждой. Взгляд ее безжизненных глаз, словно подёрнутых плёнкой, пытается найти и обрести смысл, как будто ее душа испытывает предел боли, истомой отдающей в конечностях. Она понимает, что все, что остается, это неописуемый страх перед непредвиденной судьбой, которая разрушила все, что было ценно. А ее парень, бездушная забота, почти идеализированный в ее глазах, сошел, чтобы позвать доктора. В его голове тогда не было места сожаления или вины. Он был слеп, слеп от своей слабости и отвратительной зависимости, которая поглотила его душу и забрала разум. Нет, она не винила никого. Это же Том. Её Том. Том, которого она любила, несмотря ни на что. Виновата она одна, виновата в слабости и простодушии. Одеяло нежно прикасается к ее телу, и она ощущает, как тепло ушедшей жизни замерзает в ее венах. Страх, подобный ледяной руке смятия, краем взгляда наблюдает ее безумие. Она хочет жить, ощущать этот стерилизованный воздух, распирающий лёгкие, но каждый вздох утекает из ее груди. И врач задерживается. Время — единственное, что осталось. Ее сердце, уже готовое покончить с мучениями, сотрясается от последних, отчаянных попыток выжить, отбивая навязчивый ритм в висках и кончиках пальцев. Печаль и разочарование сливаются, образуя тревожное ощущение безвыходности. Жизнь медленно стекает, словно песок в пустоте, и она ничего не может сделать, чтобы ее остановить. В ее внутреннем мире происходит финальное сражение, которому так не хватало её Тома. Но она здесь одна, и смерть уже омывает ее тело. И, наконец, приходит врач. Его суетливые движения бесполезны. Он замечает её открытые глаза и смотрит словно сквозь девушку, отмеряя пульс, записывая что-то в журнал, шелестя страницами и щёлкает чем-то на аппаратах рядом. Лола дышит тихо и сбивчиво, но кислород, исступлённо попадающий внутрь, словно не может прижиться и выходит обратно.Все говорят: время лечит. Но в нём же совсем нет спирта!
Она медленно ложится обратно на подушки, и Том непрерывно глядит на жилку, бьющуюся на её шее. Лола пытается собраться с мыслями, но мир вокруг неуловимо мерцает и медленно втягивает ее обратно в пучину беспамятства. Ощущение утраты и разочарования окутывает ее, манипулируя ее эмоциями и проникая в самую глубь ее существа. Грусть и раскаяние схватили ее за горло, оставляя лишь горечь в сердце. Помимо этого, мрачная реальность нарушает недавнее коматозное состояние, принося с собой ощущение страха и бессилия. Она осознает, что сейчас — последний этап пути, который она пройдёт. Почему то знание этого ударяет внезапно, словно обухом, но она даже ничего не может сделать — тело словно ватное, налитое свинцом, и конечности, как бы она не хотела, поддаются с очень большим трудом. Лола, на пару секунд очнувшись, сипло просит: — Загадай желание, Том, — взгляд её тёмных глаз ласкает его. Нетронутые слезами глаза молодого парня упорно сканировали комнату, словно ища спасения от пришедшей скорби — он тоже чувствовал приближение чего-то бесконтрольного, неподвластного. Часы на стене, стрелки которых с каждым новым надоедливым тиканьем уносили с собой те проклятые секунды, обличали чувства молчаливых обитателей палаты. Он не мог отделаться от мечущихся мыслей, в которых оковы вины все сильнее и сильнее обвивали каждую извилину его сознания. Пульсирующие ярким, почти софитовым светом, лампочки в потолке казались отражением его собственной души — искаженной, ослабленной и погрязшей в бездонном болоте сожаления. Память неумолимо приводила его обратно к тому дню, когда его мир разбился вдребезги, окутанный дымом забытых надежд и алкоголем. — Лола… — тихо позвал он, словно оставляя в воздухе надежду на ответ. Осторожно приблизившись, словно к дрожащей птице с оторванными голодной кошкой крыльями, парень взял ее холодную, недвижимую руку в свою дрожащую ладонь. Она была легкой, как перышко, но тяжелой от бремени произошедших ошибок. По его щеке скатилась одинокая слеза — противная и гнетущая в своей влаге и тепле, сотворенная обилием вины и грязи в его сердце. Он заговорил с ней в тишине, шептал ей извинения, но слова пропадали в тишине, разбиваясь.Душе твоей в аду нет места, Потому что у тебя нет души.
Том склоняет голову, прижимаясь лбом к ещё тёплой руке. Он виноват. Виноват настолько, что почти физическая боль ощущается за рёбрами. Врач что-то говорит ему, но парень не может понять. Все звуки смазываются, сливаются в одну единственную какофонию, громче всех в которой разбивается о стенки черепа мерный писк с экрана. Отец Лолы был прав — он безнадёжный бандит, погрязший в своих зависимостях и желаниях оборванец, который когда-то точно сгубит его девочку. Да, насколько же он был всё же прав.Мы в нашей маленькой спальне шепчем друг другу нежно: Время — иллюзия, жизнь нереальна, смерть неизбежна.
Что-то настойчиво дребезжит на грани его сознания, отдавая почти механическими помехами и шумом, закладывая уши и отдаляя сознание. Это было похоже на обморок, только зарождающийся наркотический бред, постепенное захмеление разума и подёргивание его сизой дымкой. С чего он взял, что если на дворе новый год, то все желания, даже самые эгоистичные, должны сбываться? Особенно под бой курантов. Как по-детски наивно и глупо это было! Не существует ничего такого мистического, потустороннего, чужого — того, что способно обернуть время вспять и вернуть ему Лолу. Всё это полный бред. Вера в чудеса давно отделилась от него, и сделала это оглушительно больно, неприятно, забираясь липкими пальцами в самое сокровенное. Том приподнимает веки. Его зрачки сначала сужаются от света в еле заметную точку в глубине склеры, а потом расширяется, поглощая весь неяркий цвет — его руки безнадёжно и расслабленно сложены на кровати, на этом сероватом, не очень мягком одеяле, и парень в усталости трёт глаза. Лола лежит, словно восковая кукла, но её грудь всё ещё слабо вздымается, совершая редкие рывки вверх-вниз. Том впивается в замершее лицо девушки, проверяя, реально ли всё происходящее. Он больше не может доверять своему воспалённому мозгу, ведь тот стал абсолютным предателем, не достойным доверия. — Лола… — тихо тянет он, нащупывая под одеялом её локоть с проткнутой катетером кожей, — Лола… Пульс исступлённо стучит у неё в венах — это можно почувствовать даже лёгким касанием. Он стучит так же яростно, как противное и действующее на нервы пищание приборов рядом. Хочется вырвать все провода, одним метким ударом разбить все экраны, и Том сжимает кулаки до полукруглых отметин ногтей на коже, сдерживая излишнюю агрессию. Лола, всё ещё недвижимая, похожая на куклу, приоткрывает рот. Из него обрывками вырывается сиплое дыхание, а затем, стекаясь в уголки рта, течёт пена. Она густая и сбивается в молочного цвета пузыри. Том вскакивает со стула, отчего последний со скрипом падает, звонко ударяясь спинкой об пол. Он руками сжимает плечи девушки, силой переворачивая ту на бок. Пена скатывается по губам и щеке, впитываясь в подушку неаккуратным и мерзким пятном. Он оборачивается и кричит в надежде, что кто-то его услышит. Меньше, чем через минуту, в палату заходит врач — тот же, что и во сне. Помятый халат на нём развевается по бокам. Он берёт какую-то ампулу с каталки рядом и, встряхнув её, набирает в шприц, выгоняя воздух. Том с придыханием следит за ним — игла плавно вонзается в кожу, и настолько естественно и аккуратно, что парень удивляется. У него никогда в жизни так бы не вышло, от всех уколов на сгибе под локтем всегда оставались синяки и кровоподтёки.Мы в нашей маленькой спальне шепчем друг другу нежно: Время — иллюзия, жизнь нереальна, смерть неизбежна.
Вся жидкость исчезает в чужой вене, и шприц с запачканным кончиком, оказывается отброшен на стол, предварительно обезопасенный колпачком. Проходит ещё несколько тягучих минут в тишине, прерываемой лишь сиплым кашлем и дыханием, и Лола замолкает. С расстояния, на котором находится Том можно заметить, как зрачки девушки шевелятся под закрытыми веками с рассекающими кожу капиллярами. Вдохи сбиваются, и её тело расслабляется на кровати. Экран, на котором отображается пульс, отображает одну сплошную светлую полосу, изредка прерываемую вскакивающими треугольниками. Через пару секунд пропадают и они. Том корчится, поджимая дрожащие губы. Глаза щиплет, но он упрямо смаргивает влагу. Даже здесь, наяву, ему не удалось никак повлиять на ситуацию. В голове снова звенит пустота, и Том, словно одержимый, уставился на тело перед собой. Он сжимает зубы, осознавая, что пачка сигарет где-то внутри олимпийки. Безумно хочется курить. Пусть отец Лолы и оплатил самую навороченную и прогрессивную больницы для своей девочки — пусть и падшей, чем это помогло ей? Том отступает на один шаг от постели — врач странно смотрит на него исподлобья, и он прикрывает рот ладонью, уже представляя, как будет сжимать пальцами сигарету, пропуская через себя губительный никотин. Собираясь повернуться, кажется, пол уходит из-под ног. В мозгах, где-то в лобной части, а может, и повыше, неистово стучит какая-то мысль. Она плавает на периферии, и попытки поймать, осознать её оборачиваются крахом. Ощущая вату в ногах, он, кажется, неловко опускается на пол, уронив все свои конечности на холодную плитку, но совершенно не замечает этого. Вдох. Выдох. Ещё раз. Вдох. И… Том с трудом отрывает голову от жёсткого одеяла, разлепляя веки. Он во все глаза уставляется на всё ещё живое тело Лолы, мирно сопящей на постели. Да. Это точно оно. Том окончательно думает, что нужно заканчивать с наркотой — до добра точно не доведёт. А вот до центрального городского психиатрического отделения — сто процентов, понял он. Лола снова умерла на его руках, обречённо и загнанно дыша рядом. Было ли это в одиночестве или в присутствии врача, всё повторялось из раза в раз, словно испорченная подпалённая виниловая пластинка, каждый раз меняя одну из частей. Зная, что он бессилен помочь, Том проклинал каждый миг своего существования, в котором он не мог предотвратить эту ужасную судьбу своей возлюбленной. Он мечтал о том, чтобы этот сон, больше похожий на бред, исчез, чтобы его мысли были освобождены от этой жестокой иллюзии, разъедающей его душу. Это было что-то кошмарное, нестираемое, не изничтожаемое половиной пачки сигарет или глотком чистого медицинского спирта с каталки — этот кошмар продолжался из раза в раз. Если сначала казалось, что боль от наблюдения чужой смерти постепенно угаснет и истлеет, оставляя за собой пепелище, то теперь это было нечто другое. С каждым разом вина угнетала его всё сильнее, подавляя мысли и волю. Каждый раз, каждый чёртов раз Лола умирала без надежды на спасение. Смотря на него, на врача, бывало появлялась даже целая группа санитаров, или, что повторялось уже несколько снов подряд — жизнь покидала её тело во время отсутствия Тома в палате. Вот так просто, в полном одиночестве, в котором даже некому в истерике сжимать её руку.