Традиции

      Празднование Зимнего Излома в Торке проходило не так пышно, как в Олларии, и не так шумно, как в Кэналлоа. И всё-таки было что-то особенное в небольших добротных домиках с еловыми венками на дверях, в пьяных компаниях веселящихся солдат, в высоких кострах под чистым звездным небом. В компании фок Варзова и штабных, конечно, было интересно, но Рокэ при первой же возможности улизнул на улицу, где со своей ротой уже был Эгмонт. До полуночи капитан будет с ними, но кто же запретит оруженосцу маршала присоединиться к их веселой гулянке?       Его появлению никто не удивился — вся армия, кажется, уже знала о дружбе молодого герцога и последнего сына Алваро. И всё-таки сейчас, во время праздника, не важны титулы, звания и родство — прошел ещё один непростой год на границе, и каждый радуется, что жив сам, живы его друзья, а семья может спать спокойно.       У огромного костра уже пили, пели и плясали. Кто-то рядом тут же сунул стакан с горячим вином, кто-то подтолкнул к Окделлу — «вот твой приятель, не теряйся». Эгмонт сжал его в объятиях, — пока что лишь дружеских — счастливо сощурил стальные глаза. — Говорят, в Кэнналоа самые веселые праздники. — Конечно, — Росио сверкает глазами не хуже кошки. — У нас самые заводные песни, самое хмельное вино, самые горячие женщины… — И самые страстные танцы. — закончил за него Эгмонт. — Покажешь?       Отказать в такой малости этому человеку невозможно. Вино горячит щеки, костер отгоняет мороз, солдаты подбадривающе гудят. — Тогда ты поешь самую яркую песню, которую знаешь.       Рокэ с ухмылкой вскакивает на стол, с которого уже разобрали оловянные кубки с вином, и пробует каблуком доски. Дерево крепкое, гулкое по морозу, то, что надо для танца огня. Окделл затягивает смутно знакомый мотив, и его тут же подхватывают десятки голосов.       Незамысловатый ритм, но Росио это только на руку — уж он разгуляется. Мысок в сторону, руки к груди. Раз-два, раз-два-три! Отбивают ботинки дробь, аж стол шатается. Он летает над досками, легко подпрыгивает, крутится волчком и смотрит, смотрит только в горящие глаза Эгмонта. Пусть они глядят, но это для тебя, потомок Лита, ветер принял черты смертного и вьется черногривым вихрем!       Песня обрывается неожиданно, и Рокэ только чудом вплетает финальное движение. Судя по восторженным крикам, танец покорил всех зрителей без исключения. Значит, вышло и правда неплохо. Рокэ думает, что обязательно попросит Эгмонта спеть что-нибудь традиционно надорское, суровое, как завывающие метели. Но это позже, когда изломное веселье поутихнет, а они останутся вдвоем в комнатах капитана.       Где-то в деревеньке бьёт двенадцать раз церковный колокол, все на эти мгновения замирают, и тишина, разрываемая монотонным гулом, становится будто хрустальной. Пальцы переплетаются с чужими. Вы всё-таки такой романтик, герцог!       Стоит последнему удару раствориться в воздухе, как рота начинает шевелиться, сбиваясь в шумную вереницу. Солдаты подхватывают факелы, суют в огонь пучки можжевельника. Окделл тянет его следом, по утоптанной в пушистом снегу тропинке в сторону реки. — В Надоре есть такая традиция, — он задорно улыбается, Рокэ заинтересованно приподнимает бровь. — Чтобы смыть горести ушедшего года и защититься от нечисти в новом, мы окунаемся в реку.       А ещё говорят, что у них, у кэналлийцев, жестокие традиции. Кто бы говорил! Ему даже шапку снять зябко, а эти сумасшедшие надорцы по такой холодине купаются. И это зачастую в самую ледяную ночь года! — Окделлы вытесаны из скал? — с улыбкой спрашивает Росио.       Он бы с удовольствием составил компанию любовнику, но без подготовки это верх идиотизма. Ничего, к следующей зиме он закалится, и тогда они окунутся вместе. Суровая северная романтика.       Последний костер остался далеко, а огня факелов едва хватает, чтобы разглядеть цепочку следов, жар танца стремительно покидает тело. В Кэнналоа снег такая редкость, морозы там и представить сложно. В Олларии снег лежит всю зиму, сквозняки пробираются в каждую щель, за нос хватает морозец. В Торке холода начинаются в начале Осенних Волн, и зимой крепки до потерявших гибкость пальцев. Нет, Рокэ не жалуется, молча кутается в шарф, переступает с ноги на ногу — изломный мороз пробивает до костей, кажется, таких ночей ещё не было.       Вещи Окделла ещё теплые и пахнут им, можно потереться щекой, впитывая эту частицу тепла. Если кто разглядит что-то в этой кошкиной тьме и начнет молоть языком, шпага Росио при нем, честь любовника он защитит.       Сам любовник, в чем мать родила, идёт себе по утоптанной тропинке к проруби впереди еще десятка таких же смельчаков. Вода в этой кошкиной темноте черная, как смоль, и Окделл растворяется в ней. На секунду мерещится, что та загустела, схватилась и не отпустит смелого герцога, но через шестнадцать ударов сердца тот выныривает, сладко выдыхая. Вода стекает с русых волос, очерчивает мышцы плеч, груди, пара капель замирает в ямке пупка. Поджарое тело соблазнительно сверкает холодными капельками в неверном свете факелов. — Вы весь продрогли, маркиз. — Вы же меня согреете, капитан.       Рука Эгмонта горячая, и только сейчас Рокэ понимает, что весь дрожит. Будоражащая картина растворяется, оставив после себя позорно стучащие зубы и мелкую дрожь от копчика и до макушки. Но приличия соблюдены, и солдаты разбредаются по квартирам, чтобы продолжить праздник в тепле и уюте.       Домик, где квартирует Окделл, совсем рядом. Алвасете выуживает спрятанную под крыльцом корзину с небольшим сюрпризом из самого жаркого Кэнналоа. Удивлять окружающих — одно из любимых увлечений маркиза, а чем ещё порадовать уроженца холодного Надора, как не дарами чужого далёкого края?       Эгмонт оборачивается уже в проёме кухни и тепло, так тепло улыбается, что нельзя не улыбнуться в ответ. — Можешь прикрыть дверь, Рокэ? Конечно, по надорским традициям дверь нараспашку следует держать всю изломную ночь, но я больше никого не жду — ни званых гостей, ни незваных. Надеюсь, в Торке мне это простительно.       Рокэ шустро разувается, бросает на крючок одежду, и наконец-то оглядывается. Еловые ветви, ленты, можжевельник — везде заметна герцогская рука. Эгмонт уже ворошит угли в печке, перебирает баночки с какими-то сушеными ягодами, ставит на плиту кастрюлю с чем-то алкогольным. И так удобно подойти сзади, прижаться всем телом, укладывая подбородок на сильное плечо. И эта суровая горная стать принадлежит только ему, Рокэ, и никому больше. Кра-со-та. — Решил отравить меня своей надорской кислятиной? — Алвасете весь вытягивается, водя носом. Будь он женщиной, браслет бы на Окделла нацепил в первую неделю знакомства, чтобы всякие прочие личности в эту сторону даже не глядели. — Почти. Это надорский пунш. — какая-то ароматная трава отправилась в кастрюлю. Окделл зачерпывает немного, дует и протягивает юноше. — Попробуй-ка.       Сладко, пряно, с кислинкой, почти остро — родные ощущения. Рокэ довольно жмурится, наслаждаясь многообразием вкуса, теснее прижимается к своему капитану. Такие разные, и такие похожие юг и север: характер, традиции, вкус. — Это у вас ещё одна изломная традиция — готовящие герцоги? — В каком-то смысле. — Эгмонт наконец снимает пунш с огня и разворачивается, обнимая. — Герцог принимает участие, чтобы поделиться благословением наступающего года с семьёй. — сильная рука зарывается в темные пряди, массирует затылок. Вот бы замурчать. — Хороши у вас традиции: нечисть боится, что вы то ли споите, то ли заморозите. — Рокэ все никак не отогреется, но холодные руки можно запустить под чужой свитер.       Эгмонт прижимает к себе продрогшего Алвасете. Кофта маркиза ложится на стул, и он оттягивает свой свитер, под которым отлично помещается стройная фигура кэналлийца. Кожа к коже. — Так будет теплее.       Для Эгмонта Рокэ это просто Рокэ. Не будущий властитель Кэналлоа, не оруженосец фок Варзова, не завидный жених, не опасный дуэлянт. Просто Рокэ. — Приезжай в Надор. — лёгкие, как снежинки, поцелуи, ложатся на щеки и плечи. — Обещаю, там ты не замёрзнешь. — Смотри, как бы я не решил у тебя остаться. — Алвасете втягивает любовника в долгий поцелуй.       Они устраиваются с кубками у камина. Эгмонт откидывается в кресле, и Рокэ с любопытством глядит на него снизу вверх, вольготно устроившись между герцогских ног. Понравится ли гостинец? — Закрой глаза. — просит он.       Окделл усмехается, светлые ресницы смыкаются, и в его руки ложится ещё прохладный мандарин. Капитан внимательно изучает неизвестный фрукт: подушечками пальцев ощупывает бугристую корочку и сухой зеленый хвостик, подносит к носу. — Твои волосы пахнут похоже. — улыбается.       Росио накрывает его ладони своими, помогает проткнуть нежную шкурку. Яркий запах переплетается с горячим ароматом пунша и свежестью речной воды. Алвасете подносит дольку к чужим губам, проводит ей, лаская. Окделл берет аккуратно, все также не открывая глаз, только веки подрагивают. — Мандарин. — Рокэ доволен. — Матушка любила вешать их на ель. А это гранат.       Новое лакомство также подвергается изучению со всех сторон. Окделл пробует сжать плод в руках, легонько стучит по нему, пытается поддеть кожицу. — И как его едят?       Фрукт с мелодичным треском разламывается напополам, и Алвасете вынимаеет сразу горсть кровавых зёрнышек. Полные губы аккуратно собирают их, капитан смакует новый вкус, плотнее жмуря глаза. — Твой поцелуй был таким же.       Это правда: тогда у Росио сильно трескались губы. Гранатовый бальзам оставил не один розоватый след на этой чувствительной коже.       Последнее чудо Кэнналоа — жаль, что так мало! — ложится в руки Эгмонта. Русые брови удивлённо приподнимаются, пока пальцы скользят по темной шкурке. — Темный пушок на твоих щеках.       Рокэ фыркает, не может сдержать смущенного смешка. — Это киви. Шкурка легко отделяется, кинжалом срезается зеленая долька. Герцог чуть морщит нос — едкий сок жжет непривычный к южным плодам язык. Алвасете смеётся, разрешает наконец открыть глаза и с удовольствием наблюдает, как любовник по новой осматривает диковинные плоды. — А ещё по нашим традициям на Излом надевают что-нибудь красное и ставят на стол фульгат, чтобы позвать эреа Удачу. Цветы бы до Торки не довезли, но…       В небольшой шкатулке алеют два искусно сшитых цветка из морисского шелка. Пальцы почти невесомо огладили ушную раковину, прежде чем заправить за нее несколько русых прядок и цветок. Эгмонт медлит лишь мгновение, достает из кармана серебряную брошь с птицей и ею прикалывает второй цветок на груди Рокэ. От этого где-то под ребрами становится тепло, на миг даже щиплет в носу.       Алвасете в миг оказывается на коленях Окделла. Пальцы предательски дрожат, цепляясь за плечи любовника. Ты же старше, ты же опытнее, ты же видишь, что творится в моей дурной голове.       И Эгмонт видит, без лишних слов лаская пока ещё по-мальчишески тонкую фигурку, зацеловывая краснеющие щеки. — Росио. — сладко вздыхает маркиз, поднимая требовательный взгляд.       Пускай Рокэ станет соберано, пускай Рокэ несёт повинность в далёкой притворной столице, пускай Рокэ однажды примет маршальскую перевязь из монарших рук. Пускай это будет Рокэ. Росио здесь, Росио запомнит горящие на морозе щеки, яркий шелк в светлых волосах, и этот глубокий взгляд цвета скал. — Я читал, что в Надоре есть обряды плодородия. — губы сами изогнулись в шалой улыбке. — Всегда хотел поучаствовать в чем-то таком. — Как герцог Надорский я обязан помочь тебе в этом.       Эгмонт смеётся, и Рокэ краснеет от того, как им любуются, огонь страсти сменяется совершенно детской оторопью. Ловкие пальцы очерчивают высокий лоб, угольно черные брови, синие, как торкское небо, глаза, припухшие от поцелуев губы. Никто так не смотрел на Рокэ, и вряд-ли когда-нибудь посмотрит, с кристальной ясностью понимает он. Алвасете надеется, что Окделл видит те же эмоции в его взгляде. Огонь внутри разгорается с новой силой. Каждым взглядом сказать «ты мне дорог», каждым касанием сказать «не отдам».       Рокэ не хочет загадывать на будущее — даже Леворукий вряд-ли знает, что там произойдет. Но вот настоящее он будет держать как можно подольше, особенно пока у этого настоящего такой ласковый взгляд, такой глубокий голос и такие сладкие от кэнналийских фруктов губы.