Совсем запутались

– Это чё ваще, блин, за исполнение-то хоть было? После их супер-пупер-офигительного выступления-возвращения, к большому Розиному сожалению, на места нифига не вернулось. Третий день не могли нормально сесть и порепать, хотя для Шершняги это, вроде, было и любимым делом, и отвлечением от кошмаров. Такое два в одном, блин, не у всех так просто вырисовывается, а тут даже оно не помогает. Молчание и инертность барабанщика редко когда напрягали – Роза придерживался собственного «Если Шершень молчит, то его лучше не перебивать», но сейчас становилось уже реально не смешно и даже нихрена не забавно. Сейчас был почти коллапс под названием "Ваще депрессуха какая-то, блин". – Ты там всё равно не спишь, дай хоть это, поболтаем, ю ноу? Всё нормально ж было... «Да не было, блин, никогда ничего нормально», – крутилось у Яши в голове, и даже это он, почему-то, не мог озвучить. Что он никакой не хороший человек, пусть даже это были слова самого президента, потому что хороший человек не покинет поле боя за халявную бутылку водки. Никакой не лучший друг, потому что лучшие друзья хотя бы иногда показывают, что им, вообще-то, тоже важна эта дружба. И тем более не что-то большее, в чём они заимели смелость признаться друг другу в том году на волне адреналина, потому что в этом случае никто никого не кидает и не называет весь их путь ошибкой. Он обычный, заранее постаревший, молодой алкаш, бывший героиновый наркоман и предатель, не способный ни на какую любовь. Собственноручно, а точнее, собственноголовно заковав себя в практически тотальное молчание, Яша не первый день варился в несъедобном супе из букета детских травм и убийственного чувства вины за все прошлые месяцы, попутно вспоминая всё более ранние косяки. Даже Катамаранов такое бы есть или пить бы не стал – настолько противным казалось содержимое. Хотелось снова на тот свет, чтобы в этот раз на рыбалке с хозяевами иного мира позависать на раскладном стульчике ещё подольше. Чтобы всё обмозговать, настроиться и, может, даже получить что-то типа совета по отношениям, да и в целом по жизни. Ну, и не мозолить глаза своим дурацким присутствием. Но такой вариант приравнивался к ещё одной оплошности, за которую снова станет стыдно, поэтому Шершень решил просто никуда не рыпаться дальше их квартиры. – Не переломаю там твои костяшки драгоценные? – возвращая к реальности, мотнул рукой Роза, желая лечь поперёк их нового дивана-кровати. – Д-да ложись, – ответил Шершень своим вечно оправдывающимся тоном. За годы пребывания на планетке он с ним сросся, наверно, также сильно, как с необходимостью в тёмных очках. Те служили защитным барьером, а интонации пришли и въелись сами собой после того, как ему всеми словами и способами доказали, что он – родительское и всемирное разочарование. Но сейчас он без них, в смысле, без очков, а вот голос так просто никуда не денешь. – Тур докатать надо, – аккуратно примостился гитарист на новом местоположении, – а то, блин, на деньги ещё попадём. Подстава, нахрен, будет, короче, ю ноу? Но я там как мог, блин, договорился… – Надо. И ведь даже сейчас от него мгновенных ответов на все претензии и вопросы не требуют. Да никогда не требовали, если задуматься. Задохнуться хотелось от этой всепоглощающей и, кажется, бесконечной, Розиной любви, потому что воздухом она для него всё ещё не была – скорее глубокой и тёмной водой, заливающей душу и с полностью лихвой переливающейся через все её края. – Я думал, – Шершень разрезал тишину, кашляя, чтобы настроить голос на что-то большее, чем пара слов, – что ты не придёшь тогда. Ну, к Розе. – Да как, блин, я мог не прийти? – искренне не понял гитарист. – Она же тебя, нахрен, заточила, блин, в своё это, рабство кухонное-домохозяйное! Ты ж сам, блин, и попросил с этой записулечкой своей, не? Попросил. А ещё почти добровольно в это рабство и попал. – С-сам такую выбрал, – ответил Яша и утомлённо закрыл глаза. Он с таким больным упоением радовался, когда на послеконцертной тусовке, в пылу привычного, тогда ещё, несознательного угара встретил ту Розу, которую действительно заслуживал: грубую, бесцеремонную диктаторшу, игнорирующую всё, кроме собственного комфорта. Полную противоположность. Ту, которая, оказывается, совсем не воспринимала их группу всерьёз и ультимативно доложила, что ему на самом деле нужно от жизни. Которая заваливала обидными подколами уже с серьёзными интонациями, постоянно напоминая, что до неё он был «стрёмным хрен пойми кем и чем». Которая во время последней ломки лишь подливала масла в огонь насилием и криками, вместо должной помощи и поддержки выгоняя спать и корчиться от боли на кухонный пол. Единственный плюс – после такого к ПАВам притрагиваться уже железобетонно не хотелось, даже при знании о том, что для него снова, вероятно, пойдут доставать нужные витаминки и растворы для капельниц, две недели пряча под солнечными очками в серебристой оправе не только глаза, но и тёмные круги под ними. – Чё ты, блин, нахрен, там сам выбрал? На такое необъятство уродливое невозможно, блин, самостоятельно согласиться, – продолжал опровергать услышанное гитарист. Ему всегда было проще поверить, что весь мир в какие-то моменты превращался в одну сплошную подставу, а его рыжее существо – просто жертва этих самых моментов. То, что «жертве» уже несколько лет как за двадцать, – да двадцать пять почти – и, вообще-то, своя голова на плечах имеется с полноценной свободой воли, Роза порой откровенно забывал. Выгородить Шершня от чего-либо уже походило на повседневный ритуал наравне с "умыться" и "сварганить завтрак на двоих". Шершанский не знал, понимал ли его согруппник, что это самообман чистого скипидара, но сам особо с отпорами не лез никогда, поэтому и сейчас просто пробубнил в одеяло что-то вроде «Ну, всякое бывает», а гитарист, отреагировав и на это, продолжил распаляться: – Да ты, блин, рыжий, сам меня тоже спас ваще-то! – Чё? – с вялой заинтересованностью высунулся он из плена постельного белья. Когда это он успел, интересно? Когда скорую Розе вызвать попросил из-за собственной нужды поставиться прямо перед фестивальным выступлением, тем самым почти сорвав его и почти убив друга? Тогда сомнительное спасение получается. – Осуществлением своим, нахрен, в подвальчике том лагерном... А, вот оно что. – Стоило оно того? – серьёзно и как-то безысходно спросил Шершень, и Роза заткнулся на полуслове. – Чё? – теперь уже гитарист задавал этот глупый вопрос. – Заиграл бы д-дальше потом со своими об-бщажными. Вот же ж вспомнил! Прям воспоминание за воспоминание. Да была бы Розина воля, он бы ваще никуда не уезжал – только из-за обещания бабушке согласился, раз уж поступил. Учился спокойно на архитектурном, с Яшей созванивался каждый день, – ну, в те дни, когда трубки брали, – договаривался о репетициях, о материале, делился новыми песнями. Зимой и летом, сразу после сессии, домой быстренько уезжал, чтобы увидеться. Даже посреди лютой квартирной вечерухи мог хозяина или хозяйку дико задолбать своими поисками телефона, а ради чего всё? Чтобы после неоконченного высшего примчаться на отбытие любимой бабули с этого света, а вместо поддержки получить откисающего на хмуром Шершанского, который ушёл из "консервы", превратил оставленную родителями квартиру в подобие притона и из всей его болтовни за те два года запомнил лишь то, что Лёня усы решил отрастить, и тоже растить начал? Розе тогда снова пришлось быть сильным за них двоих, а всё накопившееся выговаривать как раз-таки бывшим соседям по блоку да Алле, которая периодически подыгрывала на ударных во время их музыкантничества в "комнате творчества" на первом этаже общежития. Но последнюю волю Розы Робертовны – помириться с Яшей ради мечты о группе, ради их Багрового Фантомаса – он всё же выполнил. Не одну ванну слёз из глаз вылил, но выполнил. Тогда же и отпали все предыдущие невнятные кликухи, полноценно превращая его в Розу Робота. – Ваще фигню сегодня несёшь какую-то, блин, – сухо отозвался он, вставая с дивана и выходя из комнаты, окутываемый печальными воспоминаниями. Удалился, судя по звукам, вроде на кухню – Шершень остался на своём месте, разворачиваясь на спину и устремляя своё нечёткое зрение в потолок. Что-то совсем ничего путного у них не получалось. А хотелось ли вообще чего-то путного?.. Странно, конечно, задаваться этим вопросом спустя столько лет после знакомства и совместного время- и жизнепровождения, но раньше всё шло совсем на инерции, как само собой разумеещееся. Новый друг – ладно, какие-то разговоры о какой-то своей группе – ладно. Существовать за счёт чужих правил было привычно, но за этим, закономерно, начал зреть внутренний бунт, накладываясь на очередные, обязательно оправданные в будущем, ожидания от родителей. И если пиво они с Лёней с девятого класса пили вместе – украдкой, естественно, чтобы предки снова не выговаривали за «плохую компанию», – то отъезд друга в Обнинск и внезапная потеря интереса к его жизни от родителей совсем развязали руки. Он и не знал, что в консерваториях дела могут твориться похлеще, чем в отъявленных ПТУ, даже, может, с бОльшим размахом. «Искусство требует жертв и полного погружения, – так ему сказали в новой компании, – тем более, если в формат учебного заведения ты по своей жизненной позиции не вписываешься». Вот и вписался в то, что добродушно предлагали старшие и, соответственно, больше знающие курсы – в изменение и расширение сознания. Три минуты – и на кухне, если хорошо прислушаться, ставят на стол стакан и чиркают об коробок спичкой. Нехило. Он тоже на квартирниках с водки и курева начинал, правда, там быстро с папирос переходили на самокрутки с "лечебными травами". Потом то, другое, первое, шестое, девятое... Второй курс, возможно, слишком быстро окутался опиатным туманом. Что там вообще послужило последней ступенькой в пропасть? Наверно то, насколько часто Лёня летом восхищался Яшиной преображённостью и красотой, а в начале осени снова, такими же интонациями, в телефонную трубку заговорил про какую-то там Аллу, которая «тоже, кстати, блин, с палками гоняет вечно по всем, блин, нашим тут закоулочкам». Поэтому свою законную двадцатку Шершень встречал среди сдувшихся предчувствий и с резинкой чуть выше предплечья, уже отключённый от мира и всевозможных переживаний, сквозняком пропуская через голову весь межгородской поздравленческий запал гитариста. *** – Чё ты хочешь ваще? – начал Роза, как только пришёл обратно в комнату, разнося по помещению ощутимый табачный флёр. – Чё, ты, блин, хочешь добиться? Чтобы я что, нахрен, кинул тебя, блин, что ли? Да хрена-с-два и с три, вот эта вот, блин, херня, – оттянул он ворот футболки, кидая пятую точку на диванчик у двери, – битая-пробитая-перебитая, но все, блин, в курсе, чё там было изначально... – Могу ис-справить там потом, – вклинился Шершень со своим предложением и услугами, снова поворачиваясь на бок. – Так, блин, – серьёзно ткнул парень оттопыреным пальцем в сторону барабанщика, – я без понятия, как обычно, чё там, блин, у тебя в этих, блин, твоих окисленных остатках извилин творится, какая дичь, нахрен, но явно херня какая-то кисельная. Я, блин, знаю, конечно, что я дэбильник, блин, законченый, раз с тобой ещё рядом ошиваюсь, нахрен, когда ты косячишь по милира...милар... Блять, да дохрена косячишь, короче, – сорвался он после нескольких запинок, – но с этим, блин, не переделаешь ничё, это мой, блин, выбор дэбильный, ю ноу? Шершень хотел было снова как-то откомментировать, но гитарист с недовольным лицом быстро выставил вперёд ладонь, мол, дай уж добазарю, и продолжил: – И раз ты, блин, существо, нахрен, ржавое, до сих пор терпишь мою эту вездевсюшность надоедскую, то ну, наверное, блин, это что-то, нахрен, да значит, чё бы ты, блин, там не выдумывал... А ведь Яша даже не смотрел на ситуацию с такой стороны. Нет, иногда, в шутку, думал про себя, что его как приставили к другому человеку в той Лисьей Горке, так и не отвязывали, но то, что Роза реально парится по этому поводу, считая и себя дохрена виноватым? Представился шанс на размышления. – Т-ты, типа, думаешь, что из-за тебя всё т-так? – Да ничё я не думаю уже, – бессильно кинул он тяжёлую голову на упёртые в колени руки в завершении монолога. – Задолбался я думать. – Можно ведь б-было, это, кого получше меня найти давно... – Да нахрен мне никто не сдался, – звучал Роза сдавленно и тихо. Шершень медленно зашевелился и сел на край дивана, поправляя волосы и окончательно выравнивая тон до полузабытого нормального: – Лёнь, – парень поднял на него глаза от обращение по имени, – мы ваще запутались, походу. – Ещё и к Сане тогда два раза, блин, мотался, – с невесёлым смешком добавил Роза, перескакивая на другую тему. – К какому Сане? – пододвинулся Яша так, чтобы быть почти напротив гитариста, телом копируя его позу. Музыкант указательно мотнул бровями вверх: – Бог. Его Саша зовут, родоки его рассказали. Шершень выстроил искренне удивлённый вид. И тем, что у их Бога, оказывается, тоже есть имя, ещё и вполне обычное, и тем, что... – А чё ты, зачем, ну, туда?.. – тоже кивнул он головой наверх. Да и когда Роза вообще умудрился на облачках побывать? – Да блин, как раз, когда наколочку свою, нахрен, перебивать бегал туда-сюда, ну и в конце там добивочка, блин, ну, ты сам помнишь, чё, – одновременно неловко развели они взгляды по разным сторонам комнаты, – посидел, там, блин, покеросинил так же, потом одна идея пришла, вторая, ну, и я, короче, тоже, вот, со спиртиком в нашем чугунном, блин, водохранилище и залёг с заначкой твоей стыренной, нахрен, пилюльной. А там, типа, уже и третья посетила, ну, идейка, ю ноу, перед самым, блин, отправлением в логово богов. Потом туда-сюда, группа потом, Кобрюха этот, засранец, блин, величественный, из-за которого с Саней, блин, поругались, потом мелкого у Сатаны учил премудростям гитарным... Роза потёр уже высохшие и уставшие глаза. Внезапный акт курения на кухне отдавал в горло и лёгкие, а водка прямиком под осветлённые патлы, то есть в голову. Нельзя ему так срываться. Чтобы не срываться, надо не копить всё внутри. А как тут не копить, кому высказывать-то? Шершанскому, что ли, который глазёнками своими красивищными похлопает и на этом всё закончится?.. Реально как с кошарой иногда говорящим живёт. Обладатель красивищных глазёнок комментариев и подтверждений к истории не требовал – сразу верил всему сказанному, не списывая ни на какую тухлую Кисловодскую росу. У них, в их абсолютно аномальном населённом пункте, явно своя атмосфера с всё ещё повторяющимся 1986-ым годом, радиоактивными болотами и многим другим... А вот общая картина прямого пути к Саше больно била изнутри по черепушной коробке бесконечными «из-за тебя, из-за тебя, из-за тебя…». – Прости, Роз, – Яша сразу поджал губы, начиная беспокойно чесать руку, за что сразу получил по этому дурному делу Лёниной ладонью. – Сугубо моё решение, – заправил он за ухо вечно – вот как сейчас, например, – выпадающую из хвоста прядь светлых волос. – Как твоё, блин, когда-то с черняжкой закорефаниться, – Роза сложил руки за головой, откидываясь к стене, и, увидев, что от его слов Шершень сейчас снова сникнет, добавил: – Я ведь ваще туда, в эту бесконечную комнатку, блин, уютную прибыл с просьбой твою бабищу-волнушку, блин, пивнушку кокнуть. Ну, не насмерть, но чтобы показали, там, где её место на кладбище, нахрен, потенциальное и не очень, блин, ю ноу? Бумажки и подписульки, блин, небесные не в мою пользу зарешали, – покривил он ртом, ухмыляясь и, очевидно, ничего плохого в своём потенциальном поступке не замечая. Яшка на пару секунд вытаращил на него глаза, притупляя собственное желание каяться во всех грехах. Отправиться на тот свет, чтобы, наверняка из ревности, проучить малыху друга или, если он правильно понял, вообще убить? Сильно. Но опять же, а стоило бы это того?.. У них случай, когда даже с такими коварствами присутствовал шанс не исправить нихрена. – Ко мне тоже Сатана, это, в кошмарах приходил, ну, ломало ещё когда, – решил в ответ поделиться Шершанский своим общением со сверхъестественным. Роза пьяно нахмурился, тем не менее, приготовившись слушать и вникать. – Ходил там среди обломков всяких, колонны там, замки огненные, ругался, пока я на сандрике там откисал сидел... Его Коля зовут, кстати, прикинь? Многодетный отец, между прочим. У гитариста невольно вырвался смешок – и от того, что Шершень с какого-то фига помнит архитектурные части построек, и с того, что их мирочком руководят рыбак Саня и батя Колян. Ещё и главные фанаты их группы. Дети, интересно, тоже по воле Божьей?.. Тут он резко закашлялся и сразу поднял голову наверх: – Да вы чё, мужики, я ж не со зла, блин... – незаметно материализовавшиеся Сашины глаза на недавно повешенном постере с логотипом их группы иронично закатились и исчезли. – Всё, не залезаю, блин, в чужое дело. Яша непонимающе похлопал глазами: – Чё произошло? – Да всё путём уже, – перестал он давиться кашлем. – Чё там с Сатаной-то, блин? – Ну, он ругался там, типа, что ваще не кайф, что чё-то от меня проблемы одни, и нормально я умею только палочками своими стучать, да и то не всегда... – Ну и в чём он не прав, – саркастично заключил Роза, и Шершень снова пристыженно опустил голову. Весь запал словесной перепалки растворился в темноте комнаты, оседая очередным пепельным слоем несчастья. Так никуда они из этого замкнутого круга не выбирались. Наверно, впервые в жизни Яша пытался сделать что-либо хорошее. Не по поводу праздника, а просто, ну, как глобальное прохлопывание ковра их совместной жизни. Надо же когда-то, всё-таки. Он отполз вглубь дивана, упираясь лопатками в покоцаные обои. – Роз, мне ведь тоже это, ну, не в кайф всё, – Шершень спокойно начал тревожить какую-то заживающую ранку на ноге, уже не боясь получить за это по рукам. – Чё «всё»? – Ну, блин, то, что мы, блин, ну... От себя не в кайф, короче, – высказал он и так уже давно очевидную вещь. – А я, чё, нахрен, всё это время тут как насрано, блин, что ли? – наполовину закинул Роза ногу на ногу. – За двоих, блин, выкрутасничаю, лАвлю, нахрен... Яша нервно выдохнул. Боялся он любить. Даже с такими гарантированными гарантиями. Даже если Розу сложно было не любить. Всё равно что-то, да мешало. – Лёнь. – ...хреначу тут, бодрЮ, чисто, нахрен, на энтузиазме, блин, который год подряд... – Иди сюда, – мотнул Шершень головой на свободное место рядом, со своей неосознанкой переключаясь на попытки нахрен расковырять все потенциальные заусенцы на руках, – а то мы как это... Как на поле битвы, блин, по разные стороны, ю ноу? На Розу этот аргумент внезапно подействовал. Может, вспомнил ужасы прошлого года и реальную битву – ад для своего внутреннего пацифиста. Как боялся в тот момент, когда Яшку из вида упустил, и как отлегло на душе, когда тот к нему с литровым трофеем вернулся. Дико грустный только почему-то. Гитарист сполз с насиженного места, по выверенной траектории стукаясь об Шершнягино плечо. Барабанщик успел подхватить свою подушку и услужливо кинуть её Лёне под спину, чтобы тот потом не интересовался, какого это хрена у него всё так болит и не пытался высмотреть в зеркале синяки от столкновения ещё и со стеной. Вот так уже лежалось гораздо уютнее. Наверно, потому что так они обычно втыкали в Слёзы Сентября на переставленном из угла телике. В обожаемом Розой сериале все всегда высказывались друг другу прямо, поэтому Яша, сгребя всю свою немногочисленную уверенность, решил последовать примеру португальцев. – Ты иногда вот выкинешь чё-нибудь, ну, там, скажешь или сделаешь такое, что чисто вот родительское, и там сразу, ну, делать не хочется ничё, назло только всё, блин, – Шершень надеялся, что объяснял он сейчас понятно, и до Розы смысл дойдёт верно. Тот посоображал несколько секунд, а потом повернул к нему голову: – И часто такое? – Ну… Да. – Блин, а чё ты мне об этом не говорил никогда? – закинул он свою ногу на чужую в необходимости физического контакта. У Лёни это всегда выходило такими вот нестандартными способами. А может и стандартными уже. Яша позаламывал пальцы, размышляя, но потом просто пожал плечами, так и не дойдя до ответа. Он ведь не добивался этого виноватого тона в чужом вопросе, а выглядело сейчас так, будто взял и переложил с себя всю ответственность за совершённые поступки. Гитарист досадно цокнул языком и вздохнул: – Я ж, блин, не предки твои, мы ж с тобой это, ну, ю ноу? «Конечно не предки, тут даже хуже...» – подумал Яшка и испугался собственных мыслей. Нет, не в плане, что Роза в целом и общем хуже его родителей, просто его он намного сильнее боялся разочаровать. Но всё равно, при этом, постоянно разочаровывал. Такой вот парадокс идиота. – Разновзначные личности? – неожиданно выдал Шершняга, на что Роза смешно выгнул брови, неосознанно открывая рот. – Нихрена се ты исполнил сейчас, конечно... – благо, что с формулировочкой прям туда, куда надо попал, а то Лёня пробился бы со словами сейчас минут пять, путаясь в попытках донести суть бесконечными «блин, да как оно» и «ну ты понял, короче». – Блин, ну да, типа. Меня тоже, блин, стопарить иногда надо, блин, я в курсах. Остановишь Розу, блин. Как же. Слово, блин, не то или не так скажешь, и всё – накидают всякого нелестного за шкирку. Яша не пробовал, но почему-то был уверен, что так бы всё и произошло. Он тоскливо хмыкнул, чувствуя, что сейчас бы сигаретку в пальчики для релакса… Но за ними надо было, как минимум, топать до подоконника, а вставать, ни до чего не договорившись, не хотелось, поэтому довольствовался спонтанной прокуренностью гитариста. – Так ты ж после моего мозгоклюйства точно, блин… – Чё, свинчу от тебя? – закончил за него предложение парень, шлёпая по наконец-то замеченным возобновлённым попыткам чужого ленивого сэлфхарма. Барабанщик лишь утвердительно покачал головой. Роза состроил такое выражение, по которому ну прям чётко читалось «Ты чё, дурак?», но сказал другое, потому что лаконичность была не в его стиле: – Ваще-то только что, блин, вот, ну, буквально только что, нахрен, претензию мне высказал, и все живы, здоровы и, блин, на месте. Шершень, ты, блин, точно, пардон-экскьюзмуа, конечно, но выстучал, нахрен, в свои котелки, блин, багровые все мыслишки свои из головушки, блин, элегантнейшей, – похлопал он рукой по рядом сидящей рыжей башне. – Завязывый, нахрен, ваще думать, чё-то, блин, не твоё это ваще. – Ну да, блин, – Яша понял, что вот опять: вроде и похвалили, но всё равно поругали. Розу такой ответ не устроил: – Чё, блин, «ну да»? Тебе дирифамбы, блин, или как они там, нахрен, петь начать, чтобы ты не окислялся? Не надо Шершню никаких дифирамб, не заслужил нифига. С какого перепугу Розе после всего, что Шершанский… – Ты ж, блин, это, и на ударных-безударных своих лабаешь, и на гитарках могёшь, на клавишах, наверно, тоже помнишь ещё чё-нибудь кого-нибудь... Мастеришь-паяешь, там, чё-то, это, с усилками там и с примочками сооружаешь... Ещё, блин, и одеваешься стильно всегда! Моделька, нахрен, доморощенная. Ну, косячишь там, да, коллапсы, блин, конкретные устраиваешь иногда, но я, чё, блин, лучше, что ли? Не, лучше-то, конечно, получше, но блин!.. Яша нервно облизал губы от потока обрушившихся на него комплиментов, строя бровки домиком. И раньше, бывало, что перепадали от Розы приступы нежности, но до сегодняшнего дня они как-то, ну, не на таком серьёзе воспринимались. – И ваще! Роза кинулся его целовать. Вот просто взял, захотел и начал. Шершню бы его прямолинейность… – Лё-ё-ёнь, бли-и-ин, – с притворным недовольством затянул он, даже не пытаясь уворачиваться от гитариста. Тот его почти как огромная, изголодавшаяся по любви и ласке, псина облизывал, цепляясь с боков за свою, но из общего шкафа, футболку. Вот для кого придумали слово "лизаться" как синоним к поцелуям. Доставалось всем частям лица и даже шее, но последнее грозило разгоранием желания продолжать начатое уже на другом уровне, к которому Роза, по крайней мере сегодня и сейчас, готов не был, поэтому вернулся снова к губам. – Отвлёкся от вольеров своих? – спросил он сразу после нормального долгого поцелуя. – Кого? – барабанщик растерянно ещё шире распахнул свои и так большие глаза. – Блин, ну, от загонов, – фривольно щёлкнул его Лёня по носу, залипая на посвежевшее, в кои-то веки, лицо. – Рыжик, блин. – А, ну, да, – Яша на автомате поджал губы, но сразу же превратил их в улыбку, загребая гитариста в объятия. Захотел и обнял. – Ты ж ваще, нахрен, межгалактический… – потёрся Роза об его макушку своей, пальцем выводя на Яшиной спине кривые подобия скрипичных ключей. – А ты как все песни Кипелыча и, это, ну, соло из Спокойной Ночи Киношной, – легко сорвались с языка уже давно заготовленные, но томящиеся в ожидании приятности. – Ну вот, уже и для комплиментов, блин, нормальных созреваешь, не совсем, значит, Яша-мозгов-потеряша, – отстранился гитарист, взял его лицо в ладони и снова чмокнул в губы. В зрачках голубых глаз можно было смело дорисовывать сердечки. Проснулся, наконец-то. Стоило только Розе напиться и прийти тереть за жизнь. Может, он тактикой своих бесед с врачихами из реабилитационки поделится? Ну, просто бесед, без продолжения. Шершень бы тогда, наверно, перестал так шарахаться от подобных заведений. Впрочем, он надеялся, что отправляться ему туда уже никогда и не нужно будет. Его ещё немного потрепали за щёчки, которые обещали высечь в скалах, а потом, отнимая обратно ладонь, широко зевнули. – Погнали спать, – Роза красноречиво стащил с себя футболку, встряхивая волосами и наспех переделывая заплетённый хвостик, – тебе ещё утром с похмелосом, блин, моим на пару со мной мучаться. И захихикал как придурочный, забирая подушку и заползая под одеяло на своей половине дивана. – Ты ж не всю бутылку явно выжрал, чё там мучаться-то? – со знанием дела поинтересовался барабанщик. С целой бутылки даже Шершня отрубало почти сразу, что уж говорить про Лёню – там, наверно, ещё один прямой путь до Сани обеспечен. – Всё, я сплю-ю, – ответил ему гитарист с показательно закрытыми глазами. Яша сам не заметил, как разулыбался. Приятное действо, оказывается. Лёг на свою часть спального места, притянулся родными руками в обнимательный плен, высвободил одну из своих, чтобы положить её сверху, двинулся чуть вверх, чтобы не стукаться носами и лбами лишний раз, и тоже закрыл глаза. Какой же Лёнька-Роза у него замечательный. И Шершень, судя по всему, всё-таки, действительно его заслуживает.