a sort of fairytale

             конец                     К тому времени, как Йена увольняют из армии, и он неохотно возвращается домой, Микки уже давно нет.              Вскоре после свадьбы офицер по условно-досрочному освобождению Терри, наконец, вышел из наркотического опьянения, в котором он находился, и арестовал своего подопечного примерно за шесть различных нарушений. Он был приговорен к десяти годам. В конце концов, оказалось, что Светлана не беременна, что, возможно, кому-то стоило заметить, поскольку на пятом месяце она все еще была плоской, как доска.              Правда, они не развелись, что-то насчет налогов и грин-карты. Теперь она живет в его старой спальне и использует дом для своих клиентов, что выводит Мэнди из себя.              Микки сбежал, как только Терри вынесли приговор. Просто собрал вещи и свалил к чертовой матери, и с тех пор о нем никто ничего не слышал.              — Господи, — говорит Йен, с благодарностью принимая косяк, который Лип передает ему. Он подавляет дрожь; они недостаточно одеты для безжалостного февральского воздуха.              — Да. Даже когда тебя здесь нет, твоя личная жизнь все равно напоминает мексиканскую мыльную оперу.              Часть Йена хочет спросить больше, хочет знать, почему Микки ушел, куда он пошел, что угодно. Но голос Липа холодный и ломкий, когда он поднимает этот вопрос, как будто он может сорваться в любой момент. В кои-то веки Йен решает не испытывать судьбу.              — Я пропустил спектакль Дебби? — спрашивает он вместо этого. Перед тем, как он ушел, она собиралась участвовать в общественной постановке «Призрака оперы». Он смутно помнит, как семья праздновала ее выступление в хоре, пока он прятался в своей комнате, уставившись в потолок. Карл принес ему кусок пиццы, и она покрылась плесенью рядом с его кроватью, пока Лип не выбросил ее неделю спустя.              — На следующей неделе.              — Хорошо.              Они сидят в уютной тишине на крыльце. Вдалеке воют сирены, и Йен слышит, как Дэвидсоны на другой стороне улицы орут друг на друга из-за денег. Пальцы Липа двигаются по затылку Йена.              — Ты такой гребаный мудак, — выдыхает Лип, проводя свободной рукой по растрепанным после сна волосам. У него глубокие круги под глазами, и он выглядит таким измученным, каким Йен его никогда не видел, даже когда Лиам болел ветрянкой и несколько дней не давал им спать своим плачем.              Как бы Йен ни старался, ему так и не удалось полностью избавиться от мыслей о своей семье. В плохие ночи, когда он не был до конца уверен, в каком городе он находится или в чьей постели, его мысли неизбежно возвращались к тому, чем будут заниматься его братья и сестры.              Он задавался вопросом, сколько времени им потребуется, чтобы заметить его отсутствие, сколько дней пройдет, прежде чем начнется беспокойство.              Он думал, что, когда они это заметят, возможно, в глубине души Фиона будет рада, что стало на один рот меньше, что Лип будет благодарен за то, что у него стало на одного младшего брата меньше, о котором нужно заботиться.              Он представлял, как они немного виновато смеются над тем, каким глупым нужно быть, чтобы влюбиться в Микки Милковича и ожидать любого другого исхода, кроме того, который он получил.              Но он берет стопку листовок, похожие на те, что делала Дебби, когда Фрэнк пропал в прошлом году, на кухонном столе, его лицо улыбается ему, а последнее, что он написал на общей маркерной доске (перестань есть мои протеиновые батончики, Карл), все еще там, выцветшее и смазанное по краям.              Странно, как банальность реальности может быть хуже любых ужасов, которые может нафантазировать ваше воображение.              — Да, — соглашается Йен, делая еще одну затяжку. Он не упускает из виду, как Лип сжимает его шею сзади.              Когда час назад он толкнул Липа, чтобы тот проснулся, его брат растерянно моргнул, прежде чем сесть прямо так быстро, что они чуть не стукнулись головами, схватил его за подбородок и стал изучать в тусклом свете. Йен неловко поерзал и стал ждать вердикта.              Он знает, что видел его брат: исчезающий синяк на скуле, запавшие глаза и то, что его одежда висит немного свободнее, чем два месяца назад. Наконец Лип сказал:       — У меня есть хорошая дурь, — и положил руку Йену на плечо.              С тех пор Лип не переставал прикасаться к нему, как будто мог удержать его на земле одной лишь силой воли.              — Мне очень жаль, — говорит Йен, когда догорает последний косяк и солнце начинает выглядывать из-за деревьев.              — Я знаю, — устало говорит Лип и взъерошивает ему волосы. Он знает; он всегда знает, что Йен не может заставить себя сказать, но Йен думает, что иногда тебе все равно нужно услышать эти слова.       — Тебе нужно подстричься.              Когда он забирается в постель к Липу той ночью, он не уверен, кого из них он утешает. Когда он просыпается всего через пару часов более отдохнувшим, чем за все последние месяцы, он решает, что ему все равно.              **              Следующие несколько недель Фиона колеблется между тем, чтобы накричать на него и обнять так крепко, что он едва может дышать. Лип наблюдает за ним, как ястреб, Карл полностью игнорирует его, а Дебби прижимается к его бедру. Единственный, кто относится к нему нормально, это Лиам, и в результате Йен проводит больше времени со своим младшим братом.              (Он не отправлял открытки, как обещал, но Лиам, похоже, не держит зла)              Его мечты о Вест-Пойнте летят к чертям, но он возвращается в школу, чтобы сделать Фиону счастливой. В любом случае, ему нечем заняться.              — Без понятия, — говорит Мэнди, когда он наконец набирается смелости задать вопрос, который мучил его мысли в течение нескольких месяцев. Йен притворяется, что верит ей ради всеобщего блага.              Он всегда звонил Мэнди из телефона-автомата, когда скучал по дому и был сбит с толку, слишком устал, чтобы продолжать двигаться, но слишком смущен, чтобы идти домой. Она ни разу не спросила его, где он был или что случилось. Вместо этого у нее перехватывало дыхание, когда она слышала его дрожащий голос, и она начинала рассказывать об их учительнице математики или ее новом заклятом враге в школе.              В конце концов, именно Мэнди вернула его, потому что, если она смогла простить его, возможно, и остальные тоже смогут.              — Как ты думаешь, Линда вернет тебе твою работу? — Йен подавляет вздох от ее явной попытки сменить тему.              — Да. Мне просто нужен свидетель на случай, если она решит ударить меня шваброй по голове, прежде чем сделает это.              Мэнди улыбается и соединяет их руки вместе, ее костлявый локоть попадает ему в грудную клетку. На мгновение им снова по пятнадцать, они молодые и беззаботные.              Линда бросает на них один взгляд, закатывает глаза и говорит:       — Ты возвращаешься к стандартной оплате. Пополни запасы в отделе замороженных продуктов, я веду мальчиков на футбольную тренировку.              Есть что-то странно успокаивающее в осознании того, что независимо от того, насколько сильно он облажался или насколько хорошо преуспел, Линда всегда будет на него сердита.              Мэнди торчит рядом до конца его смены под предлогом помощи, но на самом деле просто ест конфеты.              — Ты жалеешь об этом? — спрашивает она, разрывая обертку батончика Snickers. У него сжимается грудь, и он мстительно подавляет это чувство.              — Что ушёл?              — Не-а. Это. Ты знаешь. — Он знает. Мэнди никогда не заговаривала с ним об этом, даже когда он ушел, и он любит ее за это. Но ее лучший друг и брат бросили ее с разницей в месяц, и он должен ей какой-то ответ.              — Нет, — говорит он и думает, что лжет.              — Да. — Она грустно улыбается ему, затем встряхивается. — Встретимся в видеомагазине в десять, или я снова беру напрокат «Приведение». Йен корчит гримасу, а она показывает ему средний палец, уходя.              Позади него раздается фырканье, и Йен подпрыгивает, прежде чем вспоминает, что Линда все еще здесь, проверяет деньги в кассе. На минуту Йен видит там Микки в тот единственный день, когда ему удалось убедить его сесть за кассу. Это была катастрофа: Микки словесно оскорблял их покупателей и бросал неправильную сдачу, чтобы они побыстрее покинули магазин. В тот вечер Линда целый час читала им лекцию и вычла убытки из зарплаты Йена, потому что предполагается, что ответственность за это несешь ты, Йен.              Микки никогда не признавался, что чувствует себя виноватым, но в тот вечер он отсосал ему в пустом кинотеатре, хотя и не позволил Йену выбрать фильм.              — Я могу закрыться, — предлагает Йен, но Линда выталкивает его за дверь.              — Я ожидаю увидеть тебя здесь завтра рано утром на открытии. И мне придется уволить твоего сменщика, мальчик не может отличить персик от яблока.              — Спасибо, — искренне говорит он, и лицо Линды смягчается.              Она проводит костяшками пальцев по его щеке и говорит:       — Тебе просто нужно перестать выбирать тех, кто не может ответить тебе взаимностью. Это урок, который рано или поздно должен усвоить каждый.              С этими словами она резко бьет Йена по лицу и закрывает дверь у него перед носом, оставляя его с открытым ртом и ошарашенным.              — Что это было? — Спрашивает Мэнди, на ее запястье болтается пакет из кинопроката.              — Понятия не имею. — Признавая, что Линда действительно все видит, он поворачивается лицом к Мэнди и смотрит на ее самодовольное выражение лица. Он стонет. — Пожалуйста, скажи мне, что это не Суэйзи.              **              Поскольку в этом году он не дотягивает до требований к выпускникам, Йену приходится пройти пару летних курсов, прежде чем ему выдадут диплом. Ему не удается пройти по сцене, но он может поболеть за Мэнди, когда она становится первой Милкович, окончившей среднюю школу.              Он настолько счастлив, что не обращает внимания на то, как она флиртует с Липом на вечеринке, которую он помог устроить в «Алиби». Поскольку он щедрый фальшивый парень, он подождет неделю, прежде чем мягко напомнить ей обо всех способах, которыми они взрывались в прошлом, и обо всех способах, которыми они, вероятно, разрушаться в самом ближайшем будущем.              — Привет. — Фиона плюхается на барный стул рядом с ним и протягивает ему пиво. — Таким будешь ты через пару месяцев.              — С моим языком в горле Липа? Надеюсь, что нет.              Она игриво толкает его, и несколько капель пива проливаются ему на колени.       — С дипломом, умник. Ты уже знаешь, что собираешься с ним делать?              Йен пожимает плечами.       — Исполню свою мечту работать в «Kash and Grab» всю оставшуюся жизнь, я думаю.              Фиона смотрит на него с серьезным выражением лица, к которому он действительно должен быть невосприимчив, как Лип. Она сжимает его руку и говорит:       — Не будь идиотом. Может быть, ты и не можешь делать все, что хотел, но что-то ты точно сможешь.              Она оставляет его, чтобы выпить шоты с Вероникой, а Йен продолжает потягивать свое пиво. С момента возвращения он потратил огромное количество энергии, не думая о своем будущем и о том, как по-королевски он все испортил. Но Фиона была права: в какой-то момент ему придется придумать план.              — Эй — Он хватает Карла за руку, когда тот проходит мимо, ловко игнорируя взгляд, который бросает на него брат. — Хочешь, я научу тебя этим захватам?              **              На этот раз, когда он уходит, он делает всё правильно.              Он позволяет Фионе устроить ему прощальную вечеринку, на которой пьянствует больше собутыльников Фрэнка, чем людей, которых он знает. В середине Лип и Мэнди похищают его и отводят в старый заброшенный парк, где они накуриваются и вспоминают о вещах, которые произошли не так давно, но кажутся далекими на всю жизнь.              — Ты будешь скучать по мне, — сообщает ему Мэнди. Он кивает, потому что уже знает по опыту, что будет.              — Первый, кто покинул гнездо, — говорит Лип по дороге домой, пиная камень на улице.              — На моем месте мог бы быть ты. — Им не удалось уговорить Липа поступить в Массачусетский технологический институт, но Фиона надавила на него, чтобы он воспользовался своим преимуществом в Чикаго, чтобы хотя бы прослушать несколько курсов.              — Нет. Это всегда должен был быть ты.              Брови Йена взлетают до линии роста волос. Не так давно Лип так отчаянно хотел сбежать с Южной стороны, что подталкивал Йена бросить семью и переехать жить к своему биологическому отцу.              Но потом он думает о мягкой гордости Липа, когда тот показал ему билеты на поезд, и о часах, которые он потратил, обучая его тригонометрии в надежде, что тот сможет поступить в колледж, который направит его на путь, который нравился Липу не больше, чем он его понимал, и он задается вопросом, так ли это вообще.              — Мне страшно, — говорит он, травка делает его честным.              — Да. — Их плечи соприкасаются, и что-то, о чем Йен даже не подозревал, бурлит, и наконец, оседает глубоко в его животе.              В тот день они с Фионой не спали всю ночь, смотрели дерьмовые фильмы и кайфовали. Дети заснули в половине третьего, растянувшись на полу между перевернутыми мисками с попкорном. Когда рука Фионы запутывается в его волосах, а бедро Липа прижимается к его икре, Йен чувствует себя как дома, как никогда раньше, в этой семье, которая на самом деле ему не принадлежит.              Кроме того, это первый раз, когда он чувствует, что готов уйти.              — У тебя есть все, что тебе нужно? Зубная щетка, нижнее белье и все такое?              — Да, Фиона. — Она спрашивает уже в четвертый раз, а поезд все равно отправляется в десять, так что на данный момент это не имеет особого значения. Ее глаза полны слез, которые она не позволяет себе пролить. — Я вернусь, — слабо обещает он.              Фиона смеется над ним, как раньше, когда он утверждал, что просто заблудился по дороге в школу, честно.       — Мы приедем в гости, — твердо возражает она. — Будь осторожен, малыш.              — Спасибо, — шепчет он ей в шею и пытается вложить в это слово восемнадцатилетнюю благодарность. Он не думает, что это сработает, но она все равно сжимает его крепче.              — Помни, — говорит Лип, протягивая ему сумку. — Молодые парни. И никаких осужденных.              — Отвали.              — Эй. Ты уверен в этом?              Йен оглядывается на Фиону, которая пытается удержать на руках суетящегося Лиама. Он слишком большой, чтобы она могла его легко носить в последнее время. Он думает о Карле дома, о его порезанных ладонях, на которых он пытался научиться жонглировать ножами, и о Дебби с ее ярко-зелеными глазами, которые видели слишком много. Он думает о Вест-Пойнте, и Мэнди, и Фрэнке, и даже о Микки. Это все еще причиняет боль, но он больше не чувствует той всеобъемлющей пустоты, что он считает прогрессом.              — Да. Я уверен. — Лип, должно быть, слышит что-то обнадеживающее в его голосе, потому что заметно расслабляется. Он заключает его в крепкие объятия, на которые Йен отвечает немного чересчур восторженно.              — Увидимся, — говорит он, когда они отстраняются, и Йен неуверенно улыбается.              На этот раз, когда он садится в поезд, ему кажется, что он не столько убегает, сколько бежит к чему-то.                     середина                     Ему восемнадцать, и он делит крошечную квартиру с тремя другими парнями на окраине Бруклина. Они не зарабатывают достаточно, чтобы оплатить все коммунальные услуги, поэтому в этом месяце они обходятся без отопления. Сейчас только сентябрь, но он уже чувствует неприятный запах в воздухе.              — Может быть, ты смог бы заработать свою долю, если бы не тратил все свои деньги на сигареты, — говорит Эрик, доставая пару сигарет из его пачки. Йен закатывает глаза; Эрик из богатой семьи в Мэриленде, и он убежден, что, пожив несколько лет в трущобах после колледжа, он покажется цыпочкам более искушенным.              Никто из его соседей по комнате не имеет ни малейшего представления о том, что значит быть по-настоящему бедным; если кто-то из них попадает в настоящую беду, их всегда готовы выручить родители. Йен не возражает, хотя, если их выпустят под залог, по умолчанию и его тоже.              — Хочешь дунуть? — Йен закатывает глаза. Это еще одна вещь, которую Эрик делает, чтобы казаться более мирским. Что было бы прекрасно, за исключением того, что у него это ужасно получается.              — Мне пора на работу. — Работая кассиром в веганском продуктовом магазине и продавцом в захудалом музыкальном магазине, он едва успевает перебиваться. Каждый месяц он откладывает несколько лишних долларов, хотя и не уверен точно, зачем.              — Лгун, — кричит Крис из кухни. — Ты сегодня не работаешь. А теперь пойди и достань ту хорошую травку, которую, я знаю, ты припас. — Крис, как однажды объяснил Йен Липу, может, и не такой кадр, как Эрик, но он бесконечно больше мудак.              — Худший трах, — подсказывает Эрик, когда все они хороши и навеселе. Они пьют виски прямо с пола, поскольку никто из них не хочет садиться за стол.              — Я понял это. Сучка не говорила мне, что у нее месячные, пока я не запустил туда свои пальцы. Мне потребовались недели, чтобы почувствовать себя чистым.              — Отвратительно. Галлагер?              Йен качает головой и делает еще одну затяжку.       — Да ладно, чувак. Ты все время такой чертовски скрытный, ты как Эдди. — Эдди — их мифический третий сосед по комнате. Он платит арендную плату раз в два месяца, и Крис утверждает, что видел его однажды, но Йен почти уверен, что его не существует.              — Плохого траха не бывает. Если он плохой, значит ты делаешь это неправильно.              Эрик хохочет, а Крис быстро меняет тему.       — Тогда худший разрыв.              — Моя школьная подружка бросила меня на вечеринке по случаю моего дня рождения, — рассказывает Эрик.              — Ты устраивал вечеринки по случаю дня рождения, когда учился в средней школе?              — Они были тематическими?              — Отвалите вы оба. На этот раз ты должен сказать, Галлагер, ты пропустил последние три раунда.              Тема, должно быть, вызывает что-то, что, как он думал, он похоронил давным-давно, или это лучшее оправдание, которое он может придумать для того, что произойдет дальше.              — Отлично. Э-э, один парень однажды бросил меня за то, что я не помог ему убить моего отца. — Лип всегда предупреждал его, что травка слишком развязывает ему язык. Из-за этого у него несколько раз возникали проблемы с Микки, и, по-видимому, он вырос из этого не так сильно, как надеялся.              — Это полный пиздец, чувак.              — Серьезно?              — Ну, — уклоняется Йен, чувствуя себя странно защищающимся. — Фрэнк — мудак.              — Парень?              — Нет, мой папа. И он даже не совсем мой папа, он мой дядя. Моя мама спала с братом Фрэнка. И, кроме того, он на самом деле не сделал это. Я имею в виду убийство. — Он начинает вспоминать, почему не так часто рассказывает о своей жизни. — Ладно, может быть, это было немного хреново.              — Немного?              К тому времени, как они теряют сознание, Эрик смастерил то, что, по его словам, является тиарой из туалетной бумаги, а Йен официально коронован как король ужасных отношений. В какой-то момент он обращается к Кэшу в нерешительной попытке защитить свою беспорядочную сексуальную жизнь. Это тоже почти срабатывает, пока не всплывает вся эта история с женой, двумя детьми и пятнадцатилетней разницей в возрасте.              Затем он решает просто откинуться на спинку стула и обнять свой трон.              **              Уже почти весна, когда он начинает чувствовать зуд в пальцах.              Нью-Йорк оживленный, безумный и такой чертовски скучный. Здесь он делает ту же работу, что и с четырнадцати лет, и трахается с теми же людьми, что и всегда.              На его девятнадцатый день рождения Эрик пригласил его в паб, который он часто посещает, и неделю спустя Йен стал их новым барменом, подделав нужное ему удостоверение личности, как же это ему знакомо. Но на этот раз он сохранил свое имя, а это похоже на победу.              Работа и вполовину не так интересна, как вы видите в фильмах; большую часть ночей он проводит, заигрывая с милыми грустными девушками, которые напоминают ему Мэнди, и гадая, есть ли у мужчин, которых он обслуживает, дома дети, как у Фрэнка.              — Кев в восторге, — говорит ему Фиона во время их еженедельного телефонного разговора. — Думает, что он оказал на тебя большое влияние. — Вскоре после ухода Моники, когда Фрэнк был в еще большем беспорядке, чем обычно, а у Фионы было больше забот, чем под силу любому шестнадцатилетнему подростку, они с Липом часто засиживались допоздна в Алиби. Они вытирали столы и грабили музыкальный автомат, когда никто не видел, набивая карманы четвертаками, которые позвякивали всю дорогу домой.              В особенно тихие вечера Кев позволял ему и Липу сидеть за стойкой и угощал их самыми странными коктейлями, которые он когда-либо делал. Он смеялся, когда Лип сунул голову Йена под один из бочонков, а потом загнал его в угол, чтобы Йен мог отомстить.              Он этого не говорит, но Йен думает обо всем, что Кев дал ему за эти годы, навыки бармена занимают довольно низкое место в списке.              — Тем не менее, у тебя это хорошо получается, — невежливо замечает Эрик однажды ночью после того, как его в очередной раз бросила брюнетка, которая, как он утверждает, была любовью всей его жизни. Йен подумывает бросить его, чтобы не нести домой. — У тебя все происходит так тихо, стойко.              Стойкий Йен; он не может точно представить, какой была бы реакция Микки на это описание, но подозревает, что было бы много смеха. Однажды, когда Фиона зашла в магазин, а Йену и Микки пришлось отпрыгнуть друг от друга, как испуганным животным, и притвориться занятыми, она обвинила его в том, что он что-то скрывает.              — Ты никогда не рассказываешь мне, что происходит в твоей жизни, — грустно сказала она, жонглируя фруктами и сигаретами, которые Йен подарил ей за счет заведения. — Ты все время такой молчаливый.              Она захлопнула дверь, услышав, как Микки поперхнулся пивом. Когда он, наконец, пришел в себя, он уставился на Йена с возмущенным выражением лица и потребовал:       — Что, ты просто вымещаешь все это на мне?              Это было глупое воспоминание из тех времен, когда они еще едва ли были друзьями, но Йену всегда нравилось разговаривать с Микки. Он не был особо отзывчивым, но обычно слушал, как бы сильно ни пытался это скрыть. И после целой жизни доброжелательных бесед Фионы, которые всегда прерывались более серьезными, насущными проблемами и мягкими суждениями Липа, было приятно просто поговорить и быть услышанным какое-то время.              — Ты как будто рожден быть барменом, — продолжает Эрик, не обращая внимания на воспоминания Йена. Слова доходят до сознания, и Йен чувствует странное оцепенение, на автомате наливая еще одну порцию.              Той ночью после того, как он уложил Эрика в постель, как когда-то сделал с ним Лип в ночь свадьбы, которая, кажется, прошла целую вечность назад, он долго лежит без сна.              В течение следующей недели он подсчитывает свои сбережения и сужает возможности. В нем все еще слишком много от Саутсайда, чтобы когда-либо захотеть стать полицейским, но это не причина тратить всю его физическую подготовку впустую.              — Ты серьезно относишься к этому? — Спрашивает Эрик через плечо, просматривая Craigslist в поисках субаренд. — Ты действительно съезжаешь?              — Я внесу арендную плату на следующий месяц, — рассеянно уверяет он.              — Дело не в этом. Ты просто собираешься бросить меня с этим мудаком? А как насчет того парня, с которым ты встречаешься, Джек как-его-там?              Вообще-то, Джон. Они встречались всего около месяца, когда он сказал «Я люблю тебя» во время секса, и Йена чуть не вырвало на него. После этого они по обоюдному согласию решили расстаться, и Йен лениво размышлял, сможет ли он найти способ выставить счет своенравному Микки за огромное количество терапии, в которой он, по-видимому, отчаянно нуждается.              — Ты в мгновение ока найдешь нового соседа по комнате, — говорит он, потому что никак не объяснить этот беспорядок.              — Я не хочу нового соседа по комнате, — раздраженно говорит Эрик. — Я только что ввел тебя в курс дела.              Йен наконец отрывает взгляд от своего занятия, видит Эрика, удрученно лежащего на диване, и чувствует укол вины. Он с резким щелчком закрывает древний ноутбук, который у них у всех общий.       — Мне нужно выкурить последнюю травку, прежде чем ее обнаружат в тесте на наркотики.              Улыбка, которой тот его одаривает, ослепляет.              Когда он уходит, это происходит без особых фанфар. Эрик уговаривает его пойти в гости (у него сложилось впечатление, что причина, по которой он никогда не трахается, заключается в том, что девушки с восточного побережья меня просто не понимают), а Крис ворчит по поводу арендной платы. Он запрыгивает в автобус, потому что это дешевле, чем поезд, и страдает в течение самых долгих четырех дней в своей жизни.              Он оседает в Сан-Диего отчасти из-за его военных корней, а главным образом потому, что знает, что Лип никогда не отстал бы от него, если бы он поехал в Сан-Франциско. Все эти занятия, наконец, пригодились, когда он сдал вступительный экзамен в Пожарно-Спасательную Академию Сан-Диего и сдал его на отлично.              Через месяц тренировок он получает сообщение от Эрика: «твоя сестра прислала тебе посылку. забыл сказать ей, что ты переехал? брауни потрясающие»              В конце концов он все-таки решается позвонить Фионе, но не раньше, чем выпьет рюмку виски, чтобы смягчить удар.              — Ты что? — Фиона визжит, и Йен, поморщившись, убирает телефон от уха. — Когда ты переехал? И что значит пожарный? — Ему кажется, что он слышит хихиканье Липа на заднем плане, и он определенно слышит, как Карл говорит: «спроси его, видел ли он, как взрывается дом»              На другом конце провода какая-то суматоха, и следующий голос, который он слышит, принадлежит Липу.       — Вакансий в бухгалтерии не было? — он растягивает слова.              — Отвали. У меня это хорошо получается.              — Я в этом не сомневаюсь, — говорит Лип тем озадаченным тоном, который впервые появился задолго до того, как он нашел порнографический журнал Йена; еще тогда, когда ему было десять и он объявил своей семье, что, когда вырастет, пойдет в армию и спасет мир. Раньше его беспокоило, что его семья никогда по-настоящему не понимала его, но сейчас последовательность почти утешает, к тому же, не похоже, что он сам по-настоящему это понимает. — Я просто не понимаю, почему все работы твоей мечты включают в себя буквально попадание на линию огня.              — Хa. Верни Фи. Или, еще лучше, дай мне Лиама.              — Я думала, тебе нравится Бруклин. - Судя по хлопающей двери и слабому вою сирен, Фиона вынесла телефон на крыльцо и заперла остальных внутри. Дети, вероятно, ссорятся за обеденным столом, они стали старше, но все такие же злобные, если судить по ним с Липом. Он ловит себя на том, что рассеянно улыбается, и Фиона прочищает горло из-за плохой связи.              — Мне нравился, мне нравится. Я просто хотел перемен.              Он может сказать, что Фиону это не успокоило.       — Я просто хочу, чтобы ты был счастлив, — говорит она, и в ее голосе слышится скрытая грусть. Она всегда произносит эту фразу, в той или иной форме, во всех их разговорах. Похоже, она верит, что счастье — это недостижимая цель, за которой он постоянно гонится и всегда не достигает ее.              Он хотел бы найти слова, чтобы сказать ей, что он если не счастлив, то хотя бы доволен тем, что есть. Иногда, когда Фиона смотрит на него в эти дни, он может сказать, что она видит, как Моника смотрит на нее в ответ, и он не уверен, что когда-нибудь сможет это изменить.              — Когда ты собираешься навестить меня? — говорит он, быстро меняя тему.              **              Он понимает, что что-то не так, в тот момент, когда вставляет ключ в замок, и чувствует легкое покачивание двери, которого не было, когда он уходил.              Бросив сумку у входа, он осторожно толкает дверь, инстинкты берут верх, и он тоскует по старой бите Галлагеров.              Он осматривает свою тесную квартиру в поисках вторжения. Прошло восемь месяцев испытательного срока в пожарной службе, и он, наконец, может позволить себе жилье в дерьмовой части города. После двадцати лет толчков, укусов и избиений ради трех минут простоя в ванной жить одному почти жутко.              Половина его одежды разбросана по полу, две сумки стоят на кухонном столе, а на кофейном столике стоит по-настоящему отвратительный бонг. Либо это работа самого некомпетентного взломщика в мире, либо…              — Привет, Мэнди.              — Твой брат — гребаный мудак. — Если бы он получал по пятицентовику за каждый разговор с Милковичем, который начинался с этого предложения, он бы купался в деньгах, как гребаный Скрудж.              — Знаешь, некоторые люди звонят перед поездкой через всю страну, чтобы пожить в крошечной квартирке своего старого друга.              — Неважно. Я заказала пиццу для тебя, как хорошая маленькая домохозяйка. У тебя есть наличные, верно?              У него их нет, поэтому Мэнди открывает дверь топлесс и ухитряется отобрать заказ у разносчика, как в старые добрые времена.              — Что Лип натворил на этот раз? — спрашивает он, когда они поели и улеглись в его односпальную кровать.              — Трахнул какую-то сучку-ученую, с которой ходит в колледж. Знаешь, что он сказал, когда я столкнулась с ним лицом к лицу? «Она инженер, а не ученый». Как будто я тупая или что-то в этом роде.              К сожалению, это звучит как Лип, и это знание заставляет Йена нежно фыркнуть.       — Заткнись. Я не могу поверить, что этот придурок изменил мне. Она даже не была настолько сексуальна.              — Что, вы были эксклюзивны? — Йен не может скрыть своего удивления; они расставались и снова сходились так много раз за эти годы, что он просто предположил, что у них было постоянное соглашение не позволять неразберихе в отношениях вмешиваться в их личную жизнь.              Мэнди хмуро смотрит на него.       — Ну, нет. Мы вроде как расстались в прошлом месяце после того случая с моим боссом. Но все же.              Йен смеется, глубоко и сердечно, и Мэнди бьет его кулаком в живот.       — Ты такой засранец. Ты должен пригласить меня куда-нибудь, чтобы подбодрить.              — Подожди, разве твой босс в салоне не женщина? — Мэнди на самом деле немного краснеет, а Йен хмыкает. — Мне следует приветствовать тебя на темной стороне? Что это с вами, Милковичи? — Его мысли доходят до слуха, и он замирает.              Мэнди приходит в себя первой с неуверенной улыбкой.       — Это, должно быть, из-за тебя. Слишком много времени проводишь рядом с Йеном Галлагером, что делает тебя геем.              — На самом деле это многое объясняет, — говорит Йен, подыгрывая. — Кэш, отец Джимми...              — Лип просто думает, что у тебя волшебный член.              Йен выплевывает пиво и недоверчиво смотрит на нее.       — Вы, ребята, говорили об этом?              — Ну, ты должен признать, что у тебя была странная сексуальная история.              — Почему все так говорят? — Мэнди просто смеется над ним, и Йен тащит ее в лесбийский бар, чтобы отомстить.              Жить с Мэнди примерно так же ужасно фантастично, как он всегда себе это представлял. Она неряха, не уважает личные границы и делает перестановку через неделю после приезда.              Она также настаивает на том, чтобы водить его в клубы и кино после его смен, играет для него роль верного напарника и постоянно снабжает информацией о том, чего ему не хватало на Южной стороне.              Каким бы гением он ни был, Липу требуется несколько недель, чтобы понять. Однажды вечером Йен приходит домой, потный и несчастный от жары, и слышит, как Мэнди выкрикивает непристойности в свой телефон в его ванной. Он не хотел подслушивать, но в квартире не так уж много места, и он дважды ударяется ногой о полупустые банки из-под краски, прежде чем сдаться и завалиться на кровать.              Если бы только он мог услышать, как Лип называет ее сумасшедшей сукой, это было бы совсем как дома.              Должно быть, он задремал, потому что следующее, что он осознает, это подозрительная тишина. Он садится, его конечности немного поскрипывают от долгого дня, и напрягается, чтобы услышать, рядом ли еще Мэнди, или она ушла за едой на вынос, поскольку в холодильнике нет ничего, кроме пиццы недельной давности.              — Не, он на работе, — бормочет Мэнди, и Йен вздыхает, смиряясь с заплесневелым ужином. — Да. Я не знаю, кажется у него всё в порядке. Какого хрена мне лгать об этом?              Йен ложится на спину и пытается не обращать внимания на остальную часть разговора. Когда они впервые начали трахаться, Йен беспокоился, что двое его лучших друзей оставят его в дураках. Теперь он начинает задаваться вопросом, было ли это предпочтительнее, чем знать, что они, по-видимому, просто проводят все свое время сплетничая о нем вполголоса.              Кажется, прошла целая вечность, прежде чем Мэнди с грохотом распахивает дверь, ее лицо раскраснелось, а глаза покраснели. Она замирает как вкопанная, когда видит его, и Йен произносит, растягивая слова:       — Добрый вечер.              — Как долго ты там сидишь? Ты мог бы пошуметь.              — Я думаю, лучший вопрос таков: почему ты запираешься в ванной, чтобы отвечать на телефонные звонки, когда в квартире пусто?              Мэнди на мгновение разевает рот, переводя взгляд на дверь ванной и обратно на него. Затем она фыркает и забирается на кровать рядом с ним, кладя голову ему на живот.       — Привычка, я думаю. Это было единственное место, где мои братья не преследовали меня.              — Ты никогда не догадаешься, что сказал мне Лип, — объявляет Мэнди во время дерьмового боевика, который они смотрят несколько часов спустя, перекладывая его руки по своему вкусу. Йен думает, что, вероятно, мог бы; из того, что он может сказать, они просто повторяют те же пять разговоров, которые были у них в старших классах. — Карл присоединился к ROTC в этом году.              Йен смеется, пораженный и довольный.       — Ты шутишь.              — Не-а. По-видимому, хочет научиться стрелять. — Для него это идеальная отдушина, и Йен не знает, почему он не подумал об этом раньше. Все еще ощущается тот знакомый укол сожаления, но теперь он приглушен, как боль от раны, которая давно затянулась.              — Хорошо, — бормочет он и думает, что ему следует позвонить им в ближайшее время. Он никогда не умел лгать Липу, поэтому избегал сообщений с тех пор, как Мэнди переехала к нему.              Мэнди толкается коленом о его колено и улыбается.       — Держу пари, он и вполовину не будет выглядеть так сексуально, как ты в той форме.              Впервые с момента переезда на запад Йену есть кого привести на ежемесячные барбекю на станции. Мэри, жена шефа, выглядит такой довольной тем, что у него есть жизнь вне работы, что готова расплакаться.              — О, Йен, это твоя девушка? — восклицает она, крепко сжимая руку Мэнди своими ухоженными пальцами.              — Боже, нет, — усмехается Мэнди, быстро высвобождаясь. — Я была его бородой еще в старших классах, когда мы трахались с братьями друг друга.              И теперь она выглядит так, словно вот-вот заплачет совсем по другой причине.              Несколько парней поблизости скрывают ухмылки; он не совсем вышел, но они провели бесчисленное количество часов, болтая на станции, а Йен никогда не прилагал особых усилий, чтобы сохранить свою ориентацию в секрете. Йен натягивает фальшивую улыбку и пинает Мэнди в голень, когда никто не видит.              Несмотря на столь трудное начало, Мэри и Мэнди почти мгновенно поладили. Помогает то, что Мэри представляется владелицей небольшого салона красоты в городе, а Йен провел последние несколько недель, уговаривая своего неожиданного соседа по комнате найти работу.              Мэнди проводит большую часть дня, развлекая коллектив рассказами об их юности на Южной стороне. Йен вполне уверен, что срок давности для всех них истек.              — Пожалуйста, скажи мне, что это оно, — говорит Мэнди по дороге домой, сжимая в руке визитку.              — Что именно?              — Что угодно. Всё.              Йен просто ухмыляется и вырывается из ее хватки.              **              — Сиэтл, да?              Мэнди и Мэри стали закадычными подругами с тех пор, как Мэнди получила работу, и у них больше нет секретов.              — Это просто мысль.              — Фиона сойдет с ума. Ты здесь всего год.              — Тогда нам не обязательно говорить Фионе, пока я не устроюсь, — говорит он и пытается придать своему тону угрозу. Мэнди поднимает бровь и усмехается.              — Разве вам не нужно начинать все сначала, чтобы пройти сертификацию в другом штате?              — Джим знает шефа, и он замолвил за меня словечко. Мне придется пройти несколько тестов, но все будет не так уж плохо.              Борьба покидает ее, и она обвисает, как марионетка, у которой перерезали ниточки.       — Я просто не понимаю, что ты ищешь. — Она звучит усталой и грустной, и он ненавидит, что это его вина.              Он забирается на кровать и ждет, когда она устроится рядом с ним, положив голову ему на плечо и сплетя ноги между собой.       — Я не ищу, — шепчет он, проводя рукой по ее волосам, розовые и оранжевые пряди сменяются более мягкими каштановыми бликами.              Несмотря на то, что он часто жаловался на эмоциональный запор Микки, Йену никогда не удавалось выразить свои чувства словами. И он не знает, как объяснить подергивание пальцев на ногах, беспокойство в костях, которое одолевает его; эту потребность быть где-то в другом месте, увидеть что-то большее. Ему двадцать один, и у него впереди вся жизнь, и он не хочет тратить ее впустую, прокручивая один и тот же день снова и снова.              Он любит свою работу и своих друзей, но он уверен, что если он остановится слишком надолго, то попадет в ловушку счастливой и скучной жизни, а не пугающей и захватывающей.              — Со мной все будет в порядке, — наконец говорит он, и Мэнди слегка шмыгает носом. — Ты же знаешь, я люблю дождь.                     начало                     — Ваши задания должны быть выполнены в понедельник, никаких отговорок.              Класс начинает шумно расходиться, в то время как несколько девушек поднимаются на трибуну, чтобы пофлиртовать с преподавателем. Йен остается в задней части аудитории, осматривая помещение. Это вводный класс, до краев заполненный чересчур нетерпеливыми первокурсниками. Стоя там, он чувствует тяжесть своих двадцати трех лет и чувствует себя таким же неуместным, каким был всегда.              Очнувшись от задумчивости, Йен пробирается сквозь толпу, чтобы спуститься по ступенькам.              — Как я уже сказал, если у вас есть какие-либо неотложные вопросы, вы можете приходить в рабочее время по вторникам и четвергам.              — Да, но только здесь. — На девушке платье с глубоким вырезом, который произвел бы впечатление даже на Мэнди, хотя и неохотно, слишком большие серьги касаются обнаженных плеч. Она из тех девушек, которые ради внимания притворяются глупее, чем они есть на самом деле; судя по записям, которые она сжимает в руках, она, вероятно, могла бы преподавать в классе.              — Ты что, не слушала? — Рявкает Йен своим лучшим военным тоном, и девушка подпрыгивает примерно на фут. — У профессора Галлагера есть планы.              — Вообще-то не профессор, — поправляет Лип, но он ухмыляется так широко, что чуть не раскалывает лицо. Они ждут, пока девушки соберут свои вещи, сияя друг другу, как идиоты. Он не видел Липа с тех пор, как жил в Бруклине, хотя они общаются чаще, чем Йен с кем-либо из других своих братьев и сестер.              — Что ты здесь делаешь? — Спрашивает Лип, небрежно запихивая ноутбук в сумку, не сводя глаз с Йена. — Я думал, ты... О, черт, ты не сделал этого.              — Остин на самом деле был не для меня, — беззаботно говорит Йен. — Гребаная жара. А ты сказал, что получил стипендию в Массачусетском технологическом институте, так что.              Лип качает головой и смеется.       — Пойдем, я угощу тебя выпивкой.              Бар, в который они идут, находится на другом конце города, где Лип уверяет его, что они не встретят никаких студентов-подхалимов. Глядя на сломанные барные стулья и довольно подозрительное пятно на бильярдном столе, Йен склонен согласиться; он не может представить, что здесь тусуется слишком много специалистов по робототехнике.              — Продался, — повторяет Йен, протягивая через стол еще одну рюмку.              — Пошел ты. Они дают мне полный доступ к своим лабораториям в обмен на три часа обучения сопляков в неделю. Это хорошая сделка.              — В шестнадцать лет тебе было бы стыдно.              — Шестнадцатилетний я был мудаком. А как насчет тебя? У тебя есть работа и жилье?              Йен пренебрежительно отмахивается от его беспокойства.       — Я здесь уже несколько недель.              — На какой станции ты работаешь?              — Я не... Сейчас я работаю на скорой полный рабочий день.              Лип на самом деле роняет свое пиво при этих словах.       — Ты шутишь. Ты отказываешься от опасной жизни? И ты называешь меня гребаным продажным человеком.              — Заткнись. Тушение пожаров хорошо в теории, но на самом деле это ужасно много подгоревшей еды и чтения лекций в старших классах. Кроме того, работа врачом скорой помощи означает, что мне не нужно проходить новые тесты и квалификации каждый раз, когда я переезжаю.              — Ну посмотри на себя. Делаешь свои первые неуверенные шаги к ответственной взрослой жизни. В следующий раз ты действительно можешь остаться в городе дольше, чем на шесть месяцев.              Йен уклончиво хмыкает и закатывает глаза.       — Тогда еще по одной.              Липу требуется всего несколько недель, чтобы убедить Йена переехать из его комнаты в мотеле в убогую квартирку, которую он снимает на свою зарплату       (— Это будет совсем как в старые времена, когда ты тратил всю горячую воду, дроча в душе.              — Пошел ты, я дрочил на унитазе. С включенным душем.              — …)              Фиона взвизгивает от волнения, а затем разражается слезами, когда ей рассказывают. Йен думает, что это что-то между ее ПМС и тем, что она действительно так взволнована, что у него снова есть нянька.              — Знаешь, ты можешь приводить парней домой, — говорит Лип над тарелкой с хлопьями, когда Йен входит в дверь.              Йен пожимает плечами.       — Это место крошечное. Я не видел, чтобы ты приводил сюда девушек.              — Это потому, что мой младший брат похитил мою девушку и бросил ее, арендовав квартиру в Сан-Диего, фактически заблокировав мне путь в вечность.              — Это ... не совсем то, что произошло.              — Достаточно близко, — говорит Лип, насыпая ему миску медово-ореховых хлопьев Cheerios. Они его любимые, но Дебби нравились Fruit Loops, а Карлу — Cap'n Crunch, поэтому Фиона всегда шла на компромисс и покупала глазированные хлопья. — Должно быть, это становится серьезным, ты на этой неделе каждый вечер куда-то ходишь.              — Э-э, — говорит Йен, подыскивая наиболее деликатный способ объяснить, что нет, не совсем.              Однажды летом, перед тем как Йен уехал из Чикаго, Мэнди прошла через массовую фазу политкорректности / феминизма, в которую Йен с радостью последовал за ней, потому что это бесконечно раздражало Фиону и Липа. Как-то ночью Лип в шутку назвал их шлюхами, и Мэнди поднялась на трибуну, чтобы выразить сожаление по поводу двойных стандартов и указать, что на самом деле у Липа было больше сексуальных партнеров, чем у Йена.              Лип никогда не признавался в этом, но, должно быть, чувствовал себя виноватым, потому что больше никогда не использовал этот термин, хотя в наши дни он действительно может быть применим.              — Когда у тебя в последний раз был парень? — вместо этого он спрашивает, тщательно скрывая неодобрение в своем тоне и подтексте.              — Э-э, Дэвид? В прошлом году? Это были своего рода отношения. — В любом случае, они были близки. Они сходили на пару свиданий, прежде чем поняли, что у них очень мало общего и им лучше быть друзьями и приятелями по перепихону.              На самом деле у него было несколько романов с тех пор, как он ушел из дома, хотя он никогда никому о них не рассказывал. В основном они были мудаками, хотя в паре запоминающихся случаев он был мудаком, когда был еще подростком и так чертовски злился на все.              В конце концов он просто решил, что ему лучше быть одному.              Лип, однако, не согласен, если судить по бесконечной череде свиданий вслепую, на которые он начинает его приглашать. Йен потакает ему, потому что хоть арендная плата и безумно дешевая, он может дать только это.              — Я просто пытался помочь, — оправдываясь, бормочет Лип за примирительными глотками виски после того, как Йен отправляет еще одного жуткого мальчика-робота собирать вещи.              — Почему все думают, что я нуждаюсь в исправлении? — Йен жалуется.              — Мы так не думаем, мы просто… — Лип обрывает себя и хмурит брови, глубоко задумавшись. — Ну, ты вроде как облажался, — вот на чем он останавливается, и Йен думает, что ему следовало потратить дополнительные несколько минут, чтобы поработать над этим.              — А вы с Фионой — образцы гармоничной взрослой жизни. Когда у тебя в последний раз была девушка? Должен ли я свести тебя с кучей психованных цыпочек, чтобы вывести тебя из себя?              — Мы не одинаковые, Йен, — говорит он высоким от раздражения голосом.              — Потому что я педик?              — Нет. Потому что ты хочешь быть влюбленным. Ты хочешь парня и все такое глупое, сентиментальное, и это прекрасно, за исключением того, что ты слишком чертовски напуган, чтобы признать это.              Йен усмехается, раздраженный этим разговором, этой ночью и своими братьями и сестрами, которые настолько уверены, что знают лучше, что никогда не удосуживались узнать его получше.       — Любовь — это сказка. Ее не существует.              Наступает многозначительная пауза, пока Лип водит кончиками пальцев по трещине в деревянном столе, пока они не побелеют.       — Ты был влюблен в Микки, — говорит он наконец, очевидно, проиграв внутреннюю битву.              — Я был увлечен Микки, — поправляет Йен, ловко игнорируя неприятное ощущение в животе.              — Увлеч… Ты не вставал с постели целый месяц после того, как он женился.              — Да, а Ромео и Джульетта покончили с собой через неделю после знакомства, к чему ты клонишь?              — Я хочу сказать, что только потому, что один парень разбил твое сердце, это не значит, что ты должен отрицать его существование всю оставшуюся жизнь.              И не было ли это странно сентиментальным в устах Липа.              — Послушай, если бы я думал, что ты действительно этого не хочешь, тогда мне было бы все равно, Йен. Но тебе это нужно, или, во всяком случае, было нужно. Раньше.              — Да, — бормочет Йен, и горечь, которую, как он думал, он забыл, просачивается в его слова. — Но я вырос.              Лип вздыхает, но его взгляд смягчается, и Йен может сказать, что он больше не хочет спорить. Но он никогда не мог позволить кому-то другому оставить последнее слово, поэтому, когда он поднимается на ноги, он добавляет:       — Возможно, в данном случае это не то, чем стоит гордиться.              **              Он прощается с Липом в середине мая, когда все бумаги, разбросанные по квартире, были собраны и рассортированы. Йен придерживает квартиру до конца лета, чтобы завершить аренду, но мысленно собирает чемоданы.              — В Чикаго всегда нужны врачи скорой помощи, — говорит Лип за несколько недель до отъезда. За семь лет и бесчисленное количество сомнительных решений, принятых с тех пор, как он ушел, ни Фиона, ни Лип ни разу не пытались убедить его вернуться домой. Он знает, что Липу чего-то стоит заговорить об этом сейчас.              Он просто улыбается и протягивает Липу последнее пиво из холодильника; его брат больше об этом не вспоминает.              Он знает, что должен чувствовать вину за то, что не подумал об этом; дело не в том, что его работа мешает ему вернуться или даже навестить. Иногда он даже сожалеет об этом — как бы сильно он ни пытался поддерживать связь, он знает, что пропустил важные моменты, и Лиам, вероятно, едва узнал бы его.              Но вся его взрослая жизнь была основана на движении вперед с огромной скоростью, так что ничто не могло догнать, и Чикаго ощущается как гигантский шаг назад в змеиное логово.              Вместо этого он отправляется в Филадельфию по предложению Мэнди. В честь Липа и задания, на которое его подтолкнула Фиона, он старается ходить на одно настоящее свидание в месяц, где и знакомится с Артуром.              Артуру тридцать пять, он уравновешенный, веселый и добрый. Он преподает алгебру в местной средней школе, и Йен может представить себе туманное будущее, которое ждет их впереди, с домашними животными и обильными обедами на День благодарения, если бы это была та жизнь, которую он хотел.              Хотя это не так, и они оба это знают. Так что никаких обид, когда бывший Артура возвращается в город, и они хотят попробовать еще раз. Они остаются друзьями, а когда у учителя истории 7-го класса в школе Артура диагностируют рак, Йен становится тренером футбольной команды.              Его познания в футболе сводятся к тому, что нельзя использовать руки, но он помнит, как Джимми тренировал футбольную команду Карла в течение пары недель, и решает, что действительно, любой может это сделать.              К его удивлению, дети на самом деле обожают его. Он молод и энергичен, и поскольку он никогда не давал им домашнее задание, он быстро поднимается по служебной лестнице и становится любимым тренером в школе. Когда начинаются весенние испытания, на поле выходит около пятидесяти ребят в экипировке разной степени изношенности.              Что еще более удивительно, Йен обнаруживает, что он все больше увлекается всем этим. Осенью они заняли четвертое место в лиге, и Артур уверяет его, что это лучшее, чего они добились за десятилетие, но Йен настаивает, что они могут добиться большего.              Итак, одним апрельским утром он одалживает машину Артура, чтобы съездить в ближайший магазин Wal-Mart в поисках дешевых конусов, мячей и, может быть, даже пары бутс для детей из бедных семей.              — Могу я вам помочь, сэр? — спрашивает скучающий голос, и Йен чувствует толчок узнавания глубоко в своих костях еще до того, как оборачивается.              Когда он это делает, он оказывается лицом к лицу с Микки Милковичем впервые почти за восемь лет.              Они смотрят друг на друга, одинаково ошарашенные, должно быть, целую минуту. В глубине души Йен думает, что это один из тех знаковых моментов в его жизни, один из дней, о которых он будет вспоминать спустя годы как о поворотном моменте.              Он фыркает. Инстинктивно его рука прикрывает рот, и яркие футбольные мячи (которые девочки попросили теперь, когда он стал тренером команды), которые он держит, падают на пол. Смех, который он пытается сдержать, вырывается наружу, и он сгибается пополам посреди спортивного ряда в Wal-Mart, смеясь так сильно, что смутно опасается задохнуться.              Микки делает прерывистое движение вперед, его лицо озабоченно морщится, как будто он беспокоится, что у Йена был психический срыв. Это вполне возможно.       — Что.              — Продавец-консультант, Микки? — он хрипит, отчаянно пытаясь отдышаться. — Гребаный продавец-консультант?              Теперь, когда он уверен, что, вероятно, не будет нести ответственности за отправку своего бывшего приятеля по траху в психиатрическую больницу, на лице Микки появляется более знакомое недовольное выражение.       — Тебе нужно было что-то купить? — он огрызается, проводя рукой по волосам. Они на несколько тонов светлее, чем были, когда они были детьми, и Йен не может решить, что смешнее: то, что он начал делать это сейчас, или то, что было тогда.              Мысленного образа Мэнди, втирающей дешевую краску для волос в кожу головы Микки над кухонной раковиной, достаточно, чтобы вызвать у него очередной приступ.              — Все это время ты прятался в гребаном Wal-Mart, — восклицает он, как будто это величайший подарок, который он когда-либо получал, и это вполне может быть. — В жилете и всем остальном.              — Ты такой…— Микки обрывает себя, прежде чем он может нарушить политику компании, но он смотрит на Йена сверху вниз, беспомощно ухмыляясь.              Грандиозное романтическое воссоединение бывших любовников, вероятно, самое глупое на планете, и оно настолько идеально, что Йен не может жалеть, что практически вприпрыжку добрался до машины Артура, Микки пристроился рядом с ним.              — Все эти годы, вздыхает Микки, опуская стекло и откидываясь на спинку кожаного сиденья, — я думал, что преувеличиваю, насколько это было хорошо.              Йен смеется, вытягивая голову навстречу свежему воздуху.       — Единственное, в чем мы когда-либо преуспевали. Черт, я и забыл, как бывает жарко. У меня не было секса в машине уже ...              — В тот раз в Ривердейле, пытаясь продать травку моего соседа.              — Боже, когда этот ужасный фургон, который у тебя был, сломался в середине лета.              — И ты вел себя как маленькая сучка и не позволил мне просто угнать машину, чтобы вернуть нас.              — Я не говорил, что ты не можешь, просто что я не поеду.              — Однохуйственно.              Этот случайный комментарий пробуждает в его памяти прежнюю неуверенность; то, как Микки мог небрежно обронить в разговоре что-то такое, казалось бы, милое, но, когда его спрашивали напрямую, он замирал. Йен провел половину своей юности, думая, что Микки просто дерьмовый в общении человек, а другую половину был убежден, что он придавал всему слишком большое значение.              Возможно, возраст смягчил его, или, может быть, Йен перерос часть своей подростковой неуверенности, потому что он уверен, что теперь может прочесть нежность в раздражении Микки.              Микки закуривает, и они погружаются в уютное молчание. Он выглядит таким распутным, его тело повернуто к окну, брюки-карго сбились на коленях, грудь и щеки все еще красные после оргазма. На его лице блаженное выражение, и Йен со сдержанной гордостью думает, что Микки только рядом с ним выглядит таким молодым и беззаботным.              — Мне пора, — говорит он, застегивая ремень. Микки быстро скрывает свое разочарование, но Йен все еще может распознать признаки — то, как он растирает недокуренную сигарету в пепел, и выпячивает челюсть.              — Неважно. Мой перерыв, наверное, все равно закончился.              — Почему, — растягивает слова Артур в тот день, когда Йен возвращается застенчивый и с пустыми руками, — от моей машины воняет сексом, ты, грязный, развратный мужчина?              На этом все заканчивается. Никто не может упрекнуть его в том, что он трахнулся напоследок, но что-то большее было бы переходом границы от глупости к самоубийству.              Это не объясняет того, как он возвращается в магазин на следующих выходных, прося помощи в поиске посудомоечной машины. Микки явно ожидает, что это будет какой-то намек (который: что, черт возьми, это вообще значит), судя по тому, как вытягивается его лицо, когда Йен фактически тащит его в отдел бытовой техники и заставляет перечислять параметры для каждой марки, имеющейся в наличии.              — И в каких цветах представлен Whirlpool? — спрашивает он своим самым шикарным голосом после почти часа интенсивного садистского удовольствия.              — Господи Иисусе, ты бы, блядь, уже выбрал что-нибудь одно? — Шипит Микки, одним глазом поглядывая на менеджера, рядом с которым Йен осторожно усадил их.              — О, я сейчас не могу позволить себе посудомоечную машину. Но ты был так полезен. — Йен ухмыляется так же нахально, как обычно улыбался Микки, когда отпускал какую-нибудь ужасную шутку, которую считал остроумной. У него есть примерно три с половиной секунды, чтобы насладиться брызжущим гневом лицом Микки, прежде чем он убежит.              Они слишком взрослые для этого, думает он, толкая тележку позади себя, преграждая Микки путь. Но он слышит радостный смех Микки, и охраннику приходится оторвать свою задницу, чтобы вмешаться, и, черт возьми, может, это и не так.              — Они что? — Спрашивает Йен, когда несколько дней спустя сталкивается с Микки в баре.              — Работник месяца, — повторяет Микки с дерьмовой ухмылкой. — Очевидно, моя приверженность прекращению магазинных краж выходит за рамки служебного долга.              — Ты полон дерьма. Я никогда не смогу вернуться туда без того, чтобы меня не схватили.              — Чертовски верно. Ты хотел… — его прерывает Эдди, парень Артура, зовущий Йена обратно к столу. — А. Неважно.              Его лицо вытягивается, и он отворачивается, возвращая свое внимание к бармену. Йен колеблется лишь мгновение, прежде чем сказать:       — Пошли.              Люди не так уж сильно меняются, и Микки по-прежнему выглядит дерьмово по первому впечатлению. Он тихий и немного неразговорчивый, когда друзья Йена пытаются втянуть его в разговор. Но это большая компания, даже Йен не знает некоторых из них, поэтому он не винит Микки, когда тот уходит пораньше, заявив, что у него утренняя смена.              — Надо же делать продажи, — слегка поддразнивает Йен, провожая его до двери.              — Отвали. Да будет тебе известно, что это всего лишь неполный рабочий день. Я работаю в мастерской механиком неподалеку отсюда.              Минуту они стоят в неловком молчании, загораживая дверь.       — Ну, — говорит Микки, в то же время Йен бормочет: — О, черт с ним.              Он достает из кармана старый дерьмовый мобильник Микки, игнорируя раздраженные ругательства. Из них двоих Йен был, безусловно, лучшим карманником — скрытность и Микки были двумя понятиями, которые просто никогда не сочетались.              — Вот. Мой номер, для, ну, чего угодно. — По наитию, он сохранил свой контакт, как рыжий лобок и он видит, как дернулись губы Микки, когда тот видит это.              — Хорошо, — говорит он и уходит.              — Он кажется интересным, — шепчет ему на ухо Артур, когда он возвращается к столу. Йен пожимает плечами, но ничего не говорит.              **              Он не ожидает, что Микки позвонит, но и не удивляется, когда на его телефоне вибрирует сообщение, состоящее исключительно из адреса в части города, недалеко от школы, в которой он работает.              буду там через двадцать минут : D       он отвечает, потому что Микки всегда ненавидел смайлики.              — А после Сиэтла был Альбукерке, где я получил сертификат врача скорой помощи. А затем Остин, Бостон и здесь. — На самом деле список не кажется таким уж длинным, когда он так говорит. Они растянулись на скрипучей кровати Микки, по телевизору идет какое-то комедийное шоу, на которое ни один из них не обращает внимания.              — Ищешь меня? — Спрашивает Микки с той странной смесью надежды и презрения, которую Йен никогда не видел ни у кого другого.              — Вряд ли, — честно отвечает он. — Но я думаю, что найти тебя было не так уж плохо.              Он ожидает, что Микки отшутится, но тот подозрительно тих. Йен приподнимается на подушках, чтобы посмотреть на него, его рот несчастно скривился.              — Мой папа, — начинает он, избегая зрительного контакта, как будто это олимпийский вид спорта. — Он вернулся в тюрьму через пару недель после того, как ты уехал. Если бы ты не…              Его слова полны жара, но Йен удивлен, что не слышит за ними настоящего гнева, только отдаленное сожаление.              — Я думал об этом, — медленно говорит он, когда становится ясно, что Микки не собирается продолжать. — После, я имею в виду. Но мы были такой катастрофой, Мик. Это бы не сработало.              Микки выглядит сомневающимся, и забавно, что, возможно, в итоге он оказался более романтичным из них. Но, с другой стороны, у Йена всегда была более четкая память, к лучшему это или к худшему.              Он помнит, как был зол на себя, когда вернулся, пожертвовав столь многим ради романтики разбитого сердца. Как он задавался вопросом, если бы он старался усерднее, меньше давил или нашел правильные слова, возможно, он смог бы исправить ущерб, нанесенный им Терри. Если бы он просто остался, возможно, Микки все еще был бы рядом и их жизни не были бы так безвозвратно испорчены.              И когда это облако депрессии наконец рассеялось, он вспоминает, как был зол на Микки за то, что тот месяцами обращался с ним как с дерьмом и никогда, никогда не говорил того, что ему нужно было услышать.              Ему потребовалось много времени, чтобы понять, что ни один из них не был злодеем в этой истории, что то, что было сломано, было вне их контроля и что самосохранение не является преступлением.              — Я не жалею об этом, — решительно говорит он и обнаруживает, что на этот раз слова не кажутся фальшивыми на его языке. — Все кончено, и теперь мы здесь. Так что передай смазку, будь добр.              **              Нет такого момента, когда это срабатывает, нет такого утра, когда он просыпается и думает, что я встречаюсь с Микки Милковичем. Это происходит постепенно, и, прежде чем он замечает, они входят в привычную рутину.              Но, с другой стороны, так было всегда, полагает он. С того самого дня, как он ворвался в спальню Микки с монтировкой, они влюбились друг в друга, как будто это неизбежно, и как бы сильно они ни пытались сбежать, они всегда возвращаются на круги своя.              Итак, когда срок аренды заканчивается, Микки говорит:       — Делай что хочешь, мне насрать, — и неделю спустя он перевозит свои скудные пожитки в квартиру Микки.              И когда Лип спрашивает:       — Ты с кем-нибудь встречаешься? — он пожимает плечами и бормочет сквозь улыбку — Не твое дело, — и он практически видит ухмылку Липа.              И когда Мэнди спрашивает с притворным безразличием:       — Тебе нравится Филадельфия? — он вообще ничего не говорит, потому что именно она добавила город в его список, и она с самого начала знала, где был Микки, и поэтому он собирается оставлять ее в неведении столько, сколько захочет.              Их первая настоящая ссора жестока. Они слишком хорошо знают друг друга, чтобы это было чем-то меньшим. Микки всегда впадает в ярость, когда его загоняют в угол, а Йен знает достаточно дыр в его броне, чтобы знать, куда направлять свои комментарии, поэтому ситуация быстро становится безобразной.              Йен захлопывает за собой дверь, кипя от злости и боли.              После нескольких часов, проведенных в жалости к себе боль утихает, и он начинает чувствовать себя немного смущенным из-за того, что такие древние раны все еще могут вспыхнуть. Он оплачивает свой счет и уверяет любезного бармена, что идет домой пешком.              Когда он, спотыкаясь, входит в дверь, Микки на мгновение выглядит шокированным, как будто он не ожидал, что Йен вернется, что просто глупо, учитывая, что все его вещи здесь. Затем он моргает и ошеломленно осознает, что, возможно, не у него одного есть шрамы.              Отодвинув грязную одежду в сторону, Йен садится на диван в нескольких футах от Микки.       — Извини, — бормочет он. Микки не отвечает, потому что у него аллергия на извинения, но он переключает канал на повтор «Южного парка» и расслабляется на подушках.              Микки до сих пор не может сказать, что он чувствует, и, возможно, никогда не сможет, но ведь Йен уже не тот одинокий, неуверенный в себе шестнадцатилетний мальчик, который так отчаянно нуждается в ком-то, кто заботился бы о нем. Он знает, и Микки, по крайней мере, прилагает усилия, чтобы показать то, что он не может сказать, а это больше, чем есть у большинства людей.              Вместе они представляют собой клубок проблем с доверием, насилием и вспыльчивостью. Но каким бы ужасным Микки ни заставлял его чувствовать себя, он также может заставить его смеяться громче всех и кончать сильнее, чем он думал, что это возможно.              Это не идеально, но совершенно безопасно и скучно, а Йен все равно никогда этого не хотел.              Так что он все еще чувствует этот зуд в пальцах, эту пьянящую потребность быть где-то в другом месте, но теперь, когда он уезжает, Микки сидит рядом с ним, положив руки на руль и бормоча о гребаной жажде странствий, как будто ты Питер Пэн или что-то в этом роде. Йен просто смеется, запрокинув голову навстречу солнцу, пальцы ловко расстегивают ширинку Микки, пока они едут к горизонту.