Lulajże, Jezuniu

Небольшой дом наполняется неторопливыми, неуклюжими обрывками мелодий, доносящихся из гостиной с роялем. Юный Генрих, перемещая взгляд с нот на пальцы и обратно, пытается что-то сыграть, пока Фредерик, нахмурив брови, задумчиво перебирает листы на своем столе. За окном крупными хлопьями падает снег. Предрождественский день наполнен запахом праздника и радости… Кроме, разве что, уставшего в край Шопена. Как так вышло, что все дела, которые он собирался сделать как минимум за пару дней до праздников, легли на него тяжким грузом в канун? Простонав от бессилия, Фредерик зарывается пальцами в кудри, задумчиво их перебирая, и выводит на нотном стане какую-то мелодию, краем уха вслушиваясь в игру своего ученика. — Фа диез, а не фа, Генрих, читай внимательнее. — негромко говорит он, слыша фальш в игре, и юноша испуганно одергивает руки от клавиатуры, вглядываясь в ноты. — Но… — Фредерик непонимающе переводит взгляд на ученика, явно стесненного не меньше его. Тот нервно тыкает в ноты, косясь на учителя, и лепечет. — Там фа. — Фредерик вздыхает, поднося лист ближе к глазам и сильно жмурясь, и тут же хочет хлопнуть себя по затылку — фа. Предрождественские писания на заказ в ночи, видимо, не то, чего просит организм на протяжении уже нескольких годов. Он быстро кивает, ставя ноты назад, и стискивает зубы, надеясь, что это приведет в чувства, как вдруг со стороны двери овевает холодом: дверь с громким стуком открывается настежь, и за ней оказывается непонятного вида человек. С елкой. Вернее, от человека видны только ноги, но человек там явно есть. Генрих в страхе ахает, отодвигаясь как можно дальше на кушетке, пока Шопен, точно сдерживающийся, чтобы не застонать от такой халатности, извиняясь, бежит к двери и стукает человека за елкой по «голове». «Дурак» — слышит Генрих раздраженное бурчание своего учителя и последующий за этим звонкий смех незнакомца. Они вдвоем проходят в гостиную, и Генрих, наконец, может различить за елкой улыбающегося во весь рот Листа. — Здравствуй, Генрих! — жизнерадостно кличет Ференц, кивая головой в виде приветствия, и ученик смущенно улыбается ему в ответ. — Не отвлекайтесь, не отвлекайтесь, я так, мимоходом… — Мог бы подобрать и другое время, чтобы с елкой на мой порог заявляться… — вздыхает тяжело Фредерик и, возвращаясь за свой стол, обращается к замершему Генриху. — Продолжай. Генрих смущенно ведет взглядом то по Фредерику, то по ушедшему в угол гостиной Листу, быстро отряхивающемуся и по-хозяйски начинающему наводить красоту в чужом доме. «Странные», — проскальзывает мимолетная мысль в миг до того, как Шопен наставнически кивает в сторону клавиатуры, спуская мальчика с небес на землю. Ноты мерным чередом льются в тишине комнаты: часы отчего-то затихли, а гул за окном сливается с тяжелым пыхтением вдалеке — видимо, елку еще нужно поставить, прежде чем миссия будет выполнена. Руки механически касаются клавиш, пока Генрих, ожидая, как впрочем и всегда, в любой момент остановиться по чужой просьбе, с воодушевленным видом не начинает их коверкать — хочется ударить по инструменту, но он лишь ускоряется, проигрывая момент еще пару-тройку раз, пока Фредерик не кивает над его лицом. — Там фа, не фа диез! — слышится крик запыхавшегося Листа, на что Шопен закатывает глаза, но все-таки просит переиграть: доверять себе становится опасно, и близость пианиста воодушевляет, хоть и напрягает не хуже бессонных ночей. Генрих вновь продолжает играть, но теперь чуть более рассеянно. Увидев, что Шопен не очень-то за ним следит, юноша то и дело бросает любопытные взгляды на снующего туда-сюда Листа. Сначала он хватается поставить елку, потом вдруг уходит в другую комнату и возвращается, держа в руках елочные игрушки, и возобновляет попытки заставить елку стоять на месте. — Генрих, фа-а! — едва не смеясь, говорит Лист, встречаясь взглядом с Генрихом, и тот смущенно отводит взгляд на клавиатуру, решившись полностью занять себя музыкой. Со стороны шопеновского стола доносится тяжелый вздох, и юноша переигрывает момент, сконцентрировавшись на этом несчастном моменте с «фа». Лист тем временем победно вскрикивает и оттряхивает руки, чуть отойдя в сторону и с гордостью уперев руки в бока. Высокая, пахнущая морозом и лесом ель высится в углу гостиной, но выглядит все еще чересчур голой и пустой. Ференц задумчиво чешет подбородок, а после в два шага оказывается возле Фредерика, что-то шепча тому на ухо. На губах расплывается улыбка, но Шопен лишь отмахивается, недовольно шепча: — Не буду я с тобой елку наряжать. Успокойся, у меня ученик. — на что Лист, состроив гримасу обиженного ребенка, уходит обратно к своей ели. Генрих плотно сжимает губы, надеясь, что учитель еще слишком увлечен, чтобы расслышать его сдавленный смех, но по спине легко хлопает чужая большая рука, и он выпрямляется по струнке. — У нас серьезные разговоры, Генрих! — шутливо, но серьезным тоном выдает Лист, словно слоган революции, и воодушевленными, восторженными глазами переводит взгляд на прижавшего к голове руки Шопену. Он расплывается в улыбке, отходя назад под непонимающий взгляд обоих трудящихся, и возвращается назад с маленькой кушеткой, приставляя ее позади них и, по-дружески раскинув руки, обнимает их двоих так, что Генрих готов покатиться со смеху по полу. — Итак, фа! — Ференц, отстань! — Фредерик пытается отстранить от себя руку Ференца и при этом не показать, как губы растягиваются в улыбке, в то время как Генрих, не сдержавшись, начинает тихо хихикать, прикрыв рот ладошками. — У нас урок, уйти, ради Христа, к своей елке… — Ладно тебе, Фредерик, какой урок. Канун Рождества, а ты заставляешь несчастного ребенка страдать над этим «фа». Да, Генрих? — Лист поворачивает голову к Генриху, который все еще пытается не засмеяться в голос, и лишь пожимает плечами неуверенно, не зная, что стоило бы ответить. Шопен закатывает глаза, цыкнув языком, и скрещивает руки на груди. — Пойдемте лучше вместе наряжать, мне слишком одиноко… Фредерик, оставь свою работу хоть на один вечер! — Ференц вскидывает руки и поднимается на ноги, приглашающе махнув Генриху, который тут же послушно следует за ним в нелепую детскую припрыжку, полностью позабыв об уроке. Со стороны елки слышатся радостные визги, различить которые можно только по высоте голосов, и Фредерик, устало потерев глаза пальцами настолько, что, кажется, едва не раздавил их, косится на дверь, сжимая губы. Если родители Генриха решат прийти пораньше, будет странно, не так ли? Из-за зеленой ветки, вокруг которой с хохотом носится мальчик, которому позволили украсить все на свой вкус, вылезает длинноволосая голова, и, ухмыльно прищурившись и подмигнув, Лист кивает в свою сторону. Фредерика приглашать дважды не надо.