— Водород. Какова его доля? — В молях? Приблизительно шестьдесят три процента. — Шестьдесят три? Ого, какой большой объем. Посмотрим кислород. — Кислород — двадцать шесть процентов. — Двадцать шесть процентов. Вот тебе и вода. — Углерод — девять процентов. — Углерод — девять… — Итого: девяносто восемь процентов. — Да. — Азот — один и двадцать пять сотых процента. — Один и двадцать пять… — А это уже девяносто девять с четвертью. И остаются только микроэлементы, без которых чуда не произойдет. — О, Господи. А как же кальций? Кальций — не микроэлемент. Из него же весь скелет состоит! — Ты так считаешь? — Да. — Кальций. Всего двадцать пять сотых процента. — Что? Так мало? Не шутишь? Черт, никогда бы не подумал. Ладно. Итак. А где же железо? — Железо… ноль, запятая, ноль, ноль, ноль, четыре процента. Ух… — Что? Железо же необходимо для гемоглобина. — Видимо, много не нужно. — Ну да, наверное… натрий? — Натрий — четыре сотых. Фосфор — девятнадцать сотых. — Девятнадцать сотых… Вот и все. Итак, все вместе выходит… девяносто девять целых и восемьсот восемьдесят восемь тысяч сорок две миллионных процента. Остается… сто одиннадцать тысяч девятьсот пятьдесят восемь миллионных процента. Плохо. — Но мы все посчитали. — Точно? — Угу. — Даже не знаю… Кажется, все-таки мы что-то упустили. В человеке точно должно быть что-то еще. Просто, кажется, чего-то не хватает… — Может быть, души?.. — … — … — Души? Мы — набор химических элементов. И только. Уолтер Уайт. «Во все тяжкие»
***
Иногда мне кажется, что я — ненастоящая. — А потом мы пошли с ним в кино. Он хотел меня поцеловать, но у меня зубы там же свело — слишком уж сладко и пошло, — говорила Мангецу, выпуская изо рта сигаретный дым. Он вился вокруг тоненькими змейками и постепенно рассеивался. — Ну я и сказала, что пока не готова. Что он даже шоколадки на свидание мне не купил. Тогда он побежал в магазин, вернулся с батончиком «Сникерса», а потом споткнулся и упал одним коленом в лужу. Поэтому я не попыталась склеить это подобие свидания даже ради приличия. Я понимаю, если это был бы «ВайтГолд», но «Сникерс»?.. Убей меня, но это полная лажа. — А внешне он подавал большие надежды, — я попыталась выдавить улыбку, но любые попытки растворялись так же, как дым от ее сигареты. — Да ну, — она, словно не заметив моих попыток сопереживания, пренебрежительно фыркнула и закатила глаза. На свету они красиво отливали серебром. — Смазливый. Видно, что маменькин сыночек. — Все не так уж и плохо, — сказала я, с трудом подбирая нужные слова. — Тебя хотя бы на свидания зовут. Не соскучишься одна. — А кто сказал, что наедине с собой я должна скучать? Тем более, у меня есть ты. И Мэгуми как запасной вариант. Фраза, произнесенная Мангецу, погасла между нами, как окурок в пепельнице. Мы сидели в кафе на Харадзюку, выбрав крошечный столик у окна. Небольшое, но уютное заведение было довольно привлекательным. Обычно я не обращала внимания на интерьер помещения: какая разница, если мы лишь перекусываем здесь и уходим навсегда, с вероятностью вернуться обратно лишь в том случае, если здешний чизкейк окажется вкусным? Но атмосфера, растекшаяся вокруг сладким запахом корицы и вишни, обладала странной притягательностью, словно бы я всю жизнь искала минуты, чтобы вырываться сюда из круговорота дел в поисках покоя. Но здесь я была, конечно же, впервые. — Вы уже определились с заказом? Официант появился словно из воздуха. Его тщательно выглаженная рубашка слепила глаза, как и зачесанные в низкий хвост черные волосы. Он был привлекательным: белая кожа, пирсинг на левой брови, яркие губы, изящные руки. Иногда я поражалась: как такие красавчики могут работать в кафе или ресторане обычными официантами? Разве модельные дома не ищут красивых и высоких людей для съемок на глянцевые обложки? — Мне тыквенный латте, порцию слоек с вишней и о-о-огромный кусок вашего фирменного пирога с кедровым сиропом. Мангецу привычно кокетничала. В такие моменты она казалась очень милой и уверенной в себе девушкой, но люди не знали, какая она на самом деле, что было ей только на руку: Хозуки пользовалась мужчинами и вертела ими как только могла. На столько хватало ее порой жестокой фантазии. — А вам, как обычно, черничный чизкейк и карамельный кофе с шоколадным мороженым? Он обращался ко мне, но я сначала этого не поняла. Его «как обычно» было адресовано кому-то другому, подумала я, точно не мне, ведь сюда пришла впервые. И еду из заказа, который он озвучил, никогда не пробовала даже в других заведениях. Но он смотрел прямо на меня и смущенно улыбался, наверняка растерянный из-за моего длительного молчания. — Вы, вероятно, обознались, — встряла Мангецу. — Она здесь впервые. Растерянно переведя взгляд с Мангецу на меня, официант торопливо кивнул и, пряча глаза, пробормотал: — Прошу прощения, госпожа. Я обознался. — Ничего страшного, — я улыбнулась, пытаясь словить его взгляд. — Озвученный вами заказ звучал неплохо. Я возьму. Но только… Это был секундный порыв, которого я не могла объяснить. Словно что-то во мне резко запротестовало против целого мира; но длилось это какую-то жалкую секунду. Собрав свои всполошившиеся мысли и чувства в один ком, я выдавила с кислой улыбкой: — Чизкейк я хочу клубничный. Кивнув, он пробормотал что-то про время и спешно отошел от нашего столика в сторону барной стойки. Я проводила его спину беспокойным взглядом и обернулась на Мангецу. Она, нервно перебирая пальцами, выдыхала изо рта сизый дым и в такой же растерянности, что и официант, смотрела в окно. Выражение ее лица меня немного напугало. — Что с тобой? Словно очнувшись от дремоты, Мангецу вздрогнула и рывком повернула голову ко мне. Растерянность, написанная на ее лице, тут же сменилась привычной уверенностью. — Ничего. Просто немного задумалась. — Вы сегодня все какие-то странные, — заметила я с улыбкой, пытаясь принять непринужденный вид. Мои мысли путались, искажались, вились, как клубок потревоженных змей: я не понимала, кто на самом деле странный — я или окружающий меня мир. — Мы на нормальность никогда и не претендовали, — Мангецу коротко засмеялась. — Не обращай внимания на такие мелочи. — Говорят, что Дьявол как раз в мелочах и кроется. Она отвела глаза и неопределенно пожала плечами. Ее тщательно накрашенные в алый губы растянулись, создавая иллюзию улыбки. Но она у нее вышла кривой, ведь была наклеена на щеки наспех. Это было неприятно. Почему-то никто не желал смотреть мне в глаза, словно там было что-то, что могло их без труда убить. Мы дождались заказа в молчании. Мангецу курила вторую сигарету, а я рассматривала помещение. Подобие американского кафе — кофейные оттенки, картины и винтажные надписи на стенах, желтые лампы, оформленное от руки меню на грифельной доске возле барной стойки, симпатичная мебель. Мне понравилось это место — оно было уютным, теплым и не пыталось вытолкнуть меня из себя, как любое другое здание. Здесь я чувствовала себя в относительной безопасности. Давно забытое чувство покоя обнимало меня со всех сторон стенами кафе, грело, успокаивало тревогу, поселившуюся под кожей после выписки из больницы. Я никогда не могла подумать, что осложнения, полученные от обычной простуды, могут быть чреваты такими последствиями, как тревожность и слабость. Даже окружающие меня люди казались неискренними и фальшивыми — родные и близкие в том числе. Наверное, все смотрели на меня с недоумением, ведь видели в моих глазах недоверие — будто я их не узнавала. Проблема была во мне, а не в них. Я раз за разом повторяла себе эту мысль, но поверить в нее было сложно. Все вокруг казалось мне неправильным, искаженным, неестественным. И я продолжала надеяться на то, что «это» пройдет без следа. — Ваш заказ. Я окинула еду жадным взглядом. Кофе, тающий чизкейк приятного сливочно-розового цвета на крошечной тарелке, мисочка с темным, как ночь, шоколадным мороженым, насыпной пирог, щедро политый воздушным кремом… — Но я не заказывала… — Это за счет заведения, — официант смущенно улыбнулся, глядя мне в глаза. — О, — я почувствовала, как краснею. — Спасибо… — Приятного аппетита. Я заправила пряди волос за уши и снова посмотрела на пирог, стоящий рядом с мороженым — очень красивый, пусть и немного неловкий жест симпатии. — Ты ему понравилась, — сказала Мангецу, туша сигарету в пепельнице. — А на листочке, скорее всего, его номер. Она ткнула черным ногтем в лежащую возле приборов скрученную бумажку кремового цвета. — Посмотри, — приободрила она. — Это точно предназначалось тебе. — Сейчас. На листочке карандашом было написано имя — Бентен Хаииро. Ниже — номер телефона и мелкая приписка о том, что он работает до восьми. — Что там? — полюбопытствовала Мангецу, кроша вилкой свой кусок пирога. Я улыбнулась — на этот раз получилось легко и непринужденно. — Его зовут Хаииро Бентен. Пишет, что работает до восьми. — Хочешь сходить с ним на свидание? — Не знаю, — сунув листочек в карман брюк, я взялась за вилку и медленно отрезала ей кусочек десерта. — Наверное, хочу… — Ты хочешь, — с нажимом произнесла она и вздернула бровь. — Потому что у тебя не было секса со времен динозавров… — Но я думала, что это будет… по-другому. — Ты имеешь в виду отношения? — нахмурилась Мангецу, отправляя в рот кусочек рассыпного пирога. Я последовала ее примеру и медленно, очень медленно кивнула. — Наверное, — выдохнула в который раз. Это слово настолько часто слетало с моих губ, что порой начинало терять свой смысл. — Отношения… — Любовные или сексуальные? — Дружеские. Для начала, а там… — Ты уверена, что он — тот, кто тебе нужен? — Но я ведь даже не узнала его ближе, — мягкая масса десерта мазалась по тарелке, аппетитно поблескивая кремом. — Надеюсь, мне повезет. — Должно повезти. А то так и старой девой стать недолго. Рука Мангецу потянулась к моей. Я без возражений дала ей переплести наши пальцы и легонько сжать. Ее ладонь была мягкой и теплой, как чуть разогретый свечной воск. Моя — шершавой и холодной. — Смотри только вперед, Айямэ, — сказала Мангецу очень серьезно. — Никогда не оглядывайся назад. Только вперед. Ее глаза были полны горечи. Наверное, вспоминала свою ушедшую на тот свет любовь, по которой тосковала до сих пор. Или думала о чем-то, что ко мне никак не относилось. Она словно бы вела диалог с собой и некоторые реплики вылетали из нее, словно черт из табакерки. Они пугали меня так же сильно. — А теперь ешь, а то размякнет, — Мангецу, улыбнувшись, опустила взгляд и убрала руку. Я почувствовала пустоту. — Конечно. Только вперед. Она поселилась в груди и почему-то не спешила рассеиваться. — Вот и умничка, — сказала Мангецу и согрела мои пальцы еще одним прикосновением.***
— Иногда мне кажется, что я — ненастоящая. — Не-нас-тоя-щая? — повторил Бентен по слогам и прочертил подушечкой указательного пальца линию на моем голом животе. — Как это? — Как будто… во мне что-то не так. Как по-твоему, что… делает человека человеком? — Сознание? — предположил он. — Допустим, сознание, — кивнула я и посмотрела на его руку, покоящуюся на моем животе. — А вот у меня нет его половины. Мы немного помолчали, обдумывая смысл сказанного. Звучало очень странно и явно плохо. Не иметь половины человеческой сути, словно половина меня — рудимент. Я не понимала, почему в груди, рядом с сердцем, у меня сосет пустотой, вырванным из картинки кусочком пазла, дымящейся пулевой раной. Ответа на этот вопрос я не находила, а пустота продолжала ныть. И, конечно же, ничто не могло ее наполнить. Только если вернуть выброшенный кусочек на место, припаять его хоть как-то, пришить даже самыми слабыми швами. — И где твоя пустота? — Вот здесь. Я ткнула пальцем в ложбинку между грудей, туда, где клетки ребер расходились дугами в разные стороны. Мягкое место, в которое можно без труда вонзить нож — плоть податливо разойдется, как тот чизкейк под ребром моей вилки. — Тогда у тебя, получается, отрезали половину души, — сказал Бентен и накрыл мои губы своими. Он был теплым, мягким, осторожным. Его прикосновения не были мне неприятны, но и родными их назвать было нельзя. Что-то между, но никак не золотая середина, ведь я все еще чувствовала легкую напряженность. Расслабиться полностью я не могла, как бы не пыталась, поэтому, наступив на глотку собственной неуверенности, позволяла ему себя целовать-гладить-обнимать-любить. Но я не сделала ни одного движения навстречу. — Ты ведь веришь в то, что у тебя существует душа? — Душа, — повторила я за ним. Слово клубящимся облаком вылетело из моего горла и, зашипев, погасло на самом кончике языка. — Существует? — Да. Душа, — сказал Бентен бодро, но я видела в его глазах отражение собственных. Горящих непониманием. Наверное, — хотела сказать я, но мое горло словно разучилась говорить. Вместо этого облизнула губы и прикрыла глаза, чтобы красные блики внутреннего убранства лав-отеля меня не ослепили. Этот цвет почему-то внушал мне отвращение. Особенно в сочетании с золотым. Гадкие, омерзительные цвета, которые всегда пестрили везде, куда бы я не ступила ногой. И в этот же момент я осознала, почему то кафе мне понравилось: там не было красного цвета. Лишь помады на губах девушек и лак на их же ногтях. Бентен тихо вздохнул, поняв, что я не смогу ответить на его вопрос. Я вздохнула вслед за ним и повернулась на бок. Тонкая простыня соскользнула с моей талии, обнажив ягодицы, кожу лизнуло прохладой. Чувство дежавю парализовало меня, болезненно укололо изнанку груди — я широко распахнула рот и втянула шершавый воздух в себя, пытаясь унять всколыхнувшееся в груди томление, которое никак нельзя было назвать приятным. Красный — он был везде. Алые пятна распускались на черном прямоугольнике окна, моей белой коже, потолке. Раздался звон — не колокольный, очень слабый, едва слышимый. Уши на секунду заложило, сердце пропустило удар. Необъяснимая тревога сжала мое трепещущее сердце стальным кулаком, словно пытаясь выдавить все еще живые остатки души в надежде полностью лишить меня человеческих чувств и эмоций, обокрасть, оставить с пустыми руками. Мне хотелось убежать далеко-далеко: туда, где алеют не шторы лав-отелей, а ковровые дорожки перед особняками. Туда, где звезды не исчезают за горизонтом, а гаснут, и один добрый Великан хранит их в усыпальнице как одну семью. Туда, где люди боятся не монстров, прячущихся в темноте, а ее саму. Туда, где ночь простирается бесконечным маревом вспышек падающих комет. Мой взгляд уносился куда-то за самый край этой безлунной ночи. Ведь мне хотелось найти там то, что я потеряла. А потом… все исчезло. — Мурао? — позвал Бентен. — Да? — отозвалась я слегка хрипло. Пришлось кашлянуть несколько раз. — Почему ты решила встретиться со мной? Я знала, что он задаст этот вопрос, поэтому была готова. Я всегда старалась быть готовой к любым обстоятельствам, даже самым ужасным — и его вопрос точно не был таким. — Потому что хотела понять, в чем я нуждаюсь. — И ты поняла? — Да. — И в чем же? Я прикусила губу и тоскливо вздохнула. — Тебе не понравится мой ответ. — И все же, — сказал он. Решив не противиться его словам, произнесла: — В тебе… я точно не нуждаюсь. Если бы он просто встал и ушел, я бы поняла. Если бы сказал что-нибудь уничижительное. Если бы швырнул мне в лицо подушку. Но Бентен только вздохнул тихо-тихо, словно умирая, и ответил: — Я-то думал, что у тебя что-то похуже. Я повернулась к нему и притянула к подбородку одеяло, скрывая наготу. Мы уже переспали, даже не в один заход, и что-то мне подсказывало, что наша ночь на этом закончилась. Чужая же только расцветала и грозилась обрушиться на землю холодным дымным дождем. — Что, например? — Я думал, что я тебе понравился, — он посмотрел в мое лицо и сощурился. — Ты очень красивая и необычная девушка, но я… уже влюблен. — Влюблен? — я любопытно наклонила голову. — Тогда почему сейчас ты со мной? — Потому что мы с ней не можем быть вместе, — Бентен смотрел мне прямо в глаза. — А ты очень похожа на нее. Я приподняла брови и улыбнулась, впечатленная. — Мне нравится твоя честность. Но почему вы все-таки не вместе? Она любит другого? Бентен облизнул пересохшие губы и пожал плечами. Он сел в кровати, потянулся к небрежно валявшейся на краю кровати зажигалке и сигаретам, зажег одну. Я терпеливо ждала, когда напряжение, угнездившееся в его широких плечах, уйдет, и он сможет ответить мне. Сделав несколько глубоких затяжек и выпустив дым в потолок, Бентен улыбнулся. — Потому что она забыла меня. — Забыла? — переспросила я и в голосе своем почувствовала дрожь. — Как это? — А как обычно забывают? — он снова пожал плечами и начал вертеть в пальцах зажигалку. — Оставила меня в прошлом. — Она не любила тебя? — Слишком много нетактичных вопросов, принцесса, — засмеялся Бентен добродушно, перекатывая сигарету от одного уголка губ к другому. — Но да. Она тоже меня любила. — Прости… — я чуть наклонила голову и громко вздохнула. — Иногда бываю чересчур любопытной и забываю о том, что нужно быть осторожнее в словах. — Ничего. Это не ты виновата в случившемся… Тебе когда-нибудь случалось забывать кого-то? Его слова отозвались во мне легкой дрожью, даже паникой. Я удивилась этому — обычно я не придавала значения тому, что напрочь забыла лица своих настоящих родителей, которые много лет оставили меня в приюте. Но сейчас во мне что-то глухо ныло, надсадно вопило, пытаясь привлечь внимание. Только вот это «что-то» не имело ничего общего с родителями. А кого, кроме них, я могла забыть?.. — Я и сам не знаю, — мягко сказал Бентен, увидев мою растерянность. — Но говорят, что у тех, кто забывает… из их сердец исчезает все, что касается человека. Воспоминания искажаются, вытесняют все напоминания о забытых людях. Искажаются даже чувства. Я прижала ноги к груди и, обняв колени руками, устроила на них подбородок. Становилось все хуже — меня словно плющило невидимой стеной, а я, загнанная в тупик, могла только тяжело дышать и смотреть на надвигающуюся смерть широко раскрытыми глазами. Где-то я слышала, что смерть нужно встречать только так — душой нараспашку и подбородком вверх. — Поэтому и говорят, что умирать не страшно, — сказал Бентен, словно прочтя насквозь мои мысли. — Страшно забывать. Проснуться однажды с саднящим чувством потерянного. И как бы ты не пытался — уже ничего не вспомнишь. Так и теряют душу. Всегда помни об этом, Айямэ… Он снова заглянул мне в глаза, и я была вынуждена кивнуть. — Не забывай этого. Это было последнее, что он сказал мне тем вечером. Бентен вновь выдохнул изо рта сигаретный дым, который тут же навис над нами, словно дождевое облако. Но дождь собирался рвануть лишь на улице. Здесь было сухо, тепло и мягко. В такие моменты я желала, чтобы все бездомные на улицах успели найти несколько сотен йен и арендовать себе крошечную комнату в дешевой гостинице. — Если я забуду тебя, то забуду и эти слова, — я сжала ладонь в кулак — словно схватила этот момент и попыталась впитать в себя, чтобы не забыть. — Забывать правда очень… страшно. Бентен молча кивнул и, потушив сигарету в пепельнице, стоящей на тумбочке, скрылся в ванной комнате. Дым начал щипать глаза — он был едким и острым, неприятно липнущим к стенкам легких. Я закашлялась и, прикрыв ладонью губы, закрыла глаза. И только две слезинки упали на красную простыню и растворились без следа, как мои воспоминания о родных родителях.