HEAT

Привычке ничего не стоило заставить Винни слететь с катушек. Особенно, когда в его существе возникала неумолимая жажда уязвить Винсента. Напомнить о силе гнева, на который он был способен в эти моменты. Думая об этом после, Винни не испытывал к себе ничего, кроме тошноты и отвращения. Покрытые телесными жидкостями после животного «акта ненависти» (Так назвал это однажды Привычка, когда Винни вжал его в стену. Шутливо щурясь. Насмехаясь.), они точно знали, почему это происходило. Процесс, скорый и отвратительный, полный крови и пота, был ничем иным, чем бесплодной попыткой содрать зубастую ухмылку с рожи твари. Заставить Привычку подавиться ею, когда он кончал. Каждый раз, когда Винни прикрывал глаза, он ощущал это вновь: закалённые ножом руки Эвана, отчаянно впивающиеся ногтями в его плечи до царапин; зубы, вгрызающиеся мёртвой хваткой в его шею; раскатистый вопль, когда это тело выгибалось в оргазме. Привычка говорил, что эти несколько секунд крышесносного кайфа напоминали ему маленькую смерть. Он ошибался. Винни знал, что такое смерть. Она ощущалась совсем иначе. Интимная близость с этим телом, родным и одновременно незнакомым, каждый раз вызывала у Винсента обострение психологической травмы, стоило Привычке расщедриться и отдать контроль Эвану. Наверное, он делал это, чтобы позабавиться с его реакции на секс между ними. В этих глазах, полных слёз и усталости, он видел собственное отражение, перечёркнутое гримасой ужаса. Винсент Эвримен изо всех сил пытался сохранить своё доброе имя. Его фамилия теперь звучала как тупая, несмешная шутка. Особенно если брать в учёт то, к чему привёл его одноимённый проект. Но он цеплялся за это, как за старого плюшевого мишку, утешаясь напоминанием о том, кем он являлся: обычным человеком. Он обычный чувак, который делает одно и то же каждый день. Среднестатистический человек, который чистит зубы в десять вечера и ложится спать к одиннадцати, несмотря на то, сколько безжалостных убийств произошло у него на глазах. Он такой же, как и все. По крайней мере, пытался таким быть. Сохранить за собой «Винсента» было уже сложнее. Хотя бы потому что та адская тварь, что поселилась в черепушке его лучшего друга, называла его исключительно «Винни». Винни был «Винни» много лет; так называли его Джефф и Эван. Но стоило Привычке обратиться к нему сокращённой формой имени, и он чувствовал, как каждый волосок на теле вставал дыбом. Насрать, звучало ли оно весело, по-дружески или сквозь зубы.        Винсент Эвримен стойко старался вести себя, как обычный человек, — сегодняшний вечер он проводит за просмотром бессмысленного документального фильма, развалившись на диване. Прошла уже добрая часть времени, но уловить смысл программы ему никак не удавалось. Его взгляд постоянно скользил за телевизор, сосредотачиваясь на стене. Будто там было что-то, способное отвлечь его от ужаса, копошащегося внутри черепной коробки. Он не обращает внимания, когда на фоне раздается непонятный звук, похожий на клёкот льва или гепарда. Наверное, об этом и была документалка.        Впрочем, через минуту звук раздаётся снова, став громче и ближе: сбивчивое сипение, срывающееся на каждом вздохе. Задыхающееся. Винни моргает. Оглядывается. И обнаруживает Привычку, цепляющегося пальцами за дверной косяк до побелевших костяшек. Лицо его было скрыто под волосами, а всё тело опасно кренилось вперёд, едва удерживаясь от падения. — Эй, — неуверенно зовёт Винсент. Следовало ли ему подойти? Лишние движения могли быть опасны, когда дело касалось Привычки. Он замер, стараясь подавить чувство паники, узко сдавившее лёгкие. Привычка не двигается, когда телевизор с тихим щелчком выключается. Теперь, когда в комнате не было посторонних звуков, пространство заполнялось одним лишь его неровным дыханием. Дыханием человека, которого будто пырнули ножом под самые рёбра.        Винни снова окликает его: — Привычка? Его начинало мутить: и от беспокойства, и от крохотной надежды, что Привычка был сильно ранен. Но что будет с Эваном, если Привычка умрёт в его теле? Вереница мыслей обрывается, стоит Привычке зашевелиться. Он бросается вперёд, к Винни, затрачивая на бросок оставшиеся силы. Но цели так и не достигает: ноги дают слабину и подгибаются, отправляя его в фееричное падение с перспективой вскопать носом пол. Благо, Винсент реагирует быстрее, хватая Привычку под руки. Рефлексы, мать их. Они заваливаются обратно на диван. Не слишком удобно. Винни терпеливо садится, обхватывая Привычку руками, и помогает ему принять подобие сидячего положения. Лишь подобие, потому что голова того обессиленно падает обратно на плечо Винсента.        — Привычка, ты меня слышишь? — Винни трясет тело Эвана, и Привычка окончательно обмякает. Паника начинала набирать обороты. Что делать? Искусственное дыхание? Вызывать скорую? Винни окидывает взглядом комнату. Он мог бы попытаться вышибить входную дверь или разбить стекло, чтобы сбежать. Добраться до соседей или ринуться сразу в полицейский участок, — и деньки в качестве пленника будут окончены. Шанс один на миллион. В голове посекундно щёлкает таймер. Тело Эвана не шевелится. Глубоко в носу у Винни начинает щипать от подступающих слёз, плечи вздрагивают. Он не знает, что чувствовать: страх, горечь утраты или долгожданное облегчение. Преждевременное. Поэтому, когда его с силой придавливают к обивке дивана, схватив за плечи, Винсент толком никак и не реагирует. Он рефлекторно пытается забарахтаться, но его останавливают, мощно сдавив горло.        — Привычка, псти, — хрипло, стараясь побороть загромыхавшее набатом сердцебиение и не поддаться помутнению зрения. Привычка сжимает пальцы на его глотке крепче, прежде чем рывком сместить Винсента повыше. Перебирается с коленей Винни на талию, сдавливая коленями бока. Очередная попытка взбрыкнуть оказывается провальной. Тогда Винни пихается, скребёт Привычку по плечам. Старается отопнуть от себя. Пространство вокруг них сужается до сипения Винсента, старающегося вздохнуть сквозь усилившееся давление на трахею, и животного пыхтения Привычки. — Угомонись, — шипит Привычка. Винни повинуется. Тогда пальцы ослабляют хватку, и он наконец урывает глоток кислорода. — Вот так, хорошая сука, — воркует Привычка, обхватывая его шею в две руки. Из рта Винсента вырывается блеклый полу вскрик, отдалённо походящий на крик о помощи. Привычка когда-то говорил ему: «Я сделаю так, что твоя смерть не будет забавной». Действительно, сдохнуть от удушения и впрямь не попадало в категорию «забавного». Широко распахнув глаза, Винни взирает на Привычку, несмотря на поплывшее зрение. Со стороны Привычки слышится разочарованный выдох. А затем он вцепляется в шею Винсента мощнее, грозясь переломить ему трахею. Пальцы Винни цепляются за футболку, стараясь стащить с себя тварь хотя бы так, но ткань выскальзывает, позволив лишь оцарапать его спину. Счёт на минуты: лишенные кислорода лёгкие по ощущениям объяты огнём. Собрав последние силы, Винни ударяет Привычку в живот, целясь туда, где находится мочеточник. Тот застывает лишь на мгновение, но этого оказывается достаточно, чтобы схватить его за плечи и ударом колена отправить на пол. При столкновении с паркетом раздаётся оглушительный грохот, но затихает он так же быстро, как начался, — и вот, Привычка уже на ногах, напряженный и неистовый в своей ярости. В такой ситуации нужно спасаться бегством, но Винни не может шелохнуться, примагниченный к месту одним лишь взглядом Привычки. Он видит нечто. Эти глаза — глаза его друга, которые он видел сотню раз, — полыхают фиолетовым огнём, извивающимся и мерцающим. Крик глохнет в израненном горле, рождая на свет лишь смутные перепуганные всхрипы.        С угрожающей медлительностью Привычка шевелится, распрямляясь во весь рост, и делает шаг вперёд. Второй. Его тень затмевает свет, когда он подходит вплотную. Винни в ужасе отшатывается: в оскале Привычки кое-что не так. Зубов — клыков — было слишком много. У людей столько нет. — Винни, — голос Привычки, с двойным эхом, неестественный, глубокий, обвивается вокруг горла. Душит снова. — Ты думаешь, что сможешь одолеть меня?        Он смеётся, и Винсент чувствует, как по позвонкам его кроет волной мурашек.        — Я могу разорвать тебя в клочья, даже не задумываясь. Сердце Винни пропускает удар. Привычка щерится: — И, знаешь, даже хочу этого.        Всё ещё нерасторопный, Привычка крадучись заползает на него, придавливая под собой. Опирается руками по сторонам от головы. От зрелища перехватывает дух: тварь тяжело дышит через рот, демонстрируя ослепительно белые зубы из-под разомкнутых губ. Глаз, не прикрытый волосами, сосредоточенно следит за Винни. Его фиолетовое сияние акцентирует внимание на тенях, залёгших от стресса по нижнему веку. Винсент ненавидит себя за то, что всё это отзывается в нём возбуждением, набухающем глубоко во внутренностях. — Не шевелись, — клокочет Привычка, перехватывая Винни за запястья и фиксируя их над головой.        Винсент знает — борьба бессмысленна. Он прикладывает все усилия, чтобы не дёрнуть ни одной лицевой мышцей, когда наблюдает, как Привычка показательно облизывается. Язык слишком длинный, заостренный и, ко всему прочему, сиреневого оттенка. Это не язык Эвана. Он вздрагивает, когда Привычка на мгновение освобождает его запястья, чтобы в последствии перехватить их одной рукой. Но молчит. Зубами вгрызается в нижнюю губу, чтобы не издать ни звука, пока вторая пятерня Привычки хватает Винни за рубашку, дёргая её с такой силой, что ткань трещит по швам, а отлетевшие пуговицы стучат по полу. Нельзя предугадать, когда тебе причинят боль. Поэтому Винни вскрикивает, стоит Привычке вгрызться в его шею, прокусывая кожу над ключицами. Его стону резонирует одобрительное урчание, приглушенное глубоко зарытыми в плоть клыками. Боль выламывающая, пронзительная, и Привычка, жадно лакающий кровь с раны, только усугубляет её. Винни панически дёргается, старается вырвать руки из чужой хватки, но это лишь распаляет Привычку ещё больше. На запястьях точно останутся синяки. — Ты сделаешь то, что я тебе скажу, — шепчет Привычка, касаясь губами шеи. Винни не может сдержать дрожь, всё ещё ощущая зубы на своей глотке. Привычка всегда был готов на что угодно ради достижения своих целей. Он мог вскрыть ему горло, если бы захотел. Прямо сейчас. Отвратительно, что сейчас эта мысль считывалась мозгом как что-то двусмысленное. Впрочем, такое уже случалось. Они оба это знают. И Привычка усмехается.        То, что в следующий момент он отстраняется и прекращает удерживать чужие руки, застает Винсента врасплох. Замерший в том же положении, он не прекращает смотреть на Привычку, нависшим над ним, как окаменелая горгулья. Привычка говорит: — Я хочу, чтобы ты трахнул меня. С губ Винсента срывается лепет, полный замешательства и непонимания. Пульс стучит у него в висках, а укусы на шее наливаются свежими бисеринками крови. Он в открытую тянет резину, стараясь придумать, как отринуть такое щедрое предложение, но при взгляде на Привычку понимает, — бесполезно. Никакая из вероятных причин не была бы достаточно весомой. Винни тянется к паху, и его пальцы деревенеют. Каким бы Привычка ни был ужасающим, он всё равно был в теле его лучшего друга. Плевать, сколько раз они трахались, — это всё ещё было неправильно. Привычка гортанно клокочет, недовольный чужим бездействием. Он хватается за протянутую руку, прижимая её к своему межножью. По-животному притирается. — Ты оглох? — сквозь зубы шипит он. — Трахни меня, ублюдок. Винни принимается возиться с пуговицами, пытаясь расстегнуть штаны Привычки одной рукой. Что ж, ладно, это было чем-то новым. Ранее не пробованным. Дело было в том, что обычно это Привычка трахал его. Ему нравилось брать Винсента сзади, а тот никогда не сопротивлялся. Он никогда не заострял внимания на том, что у Привычки — или у Эвана — было в штанах, но был уверен, что трахали его всегда обычным членом. Важное уточнение, с учётом, что сейчас то, что скрывалось под тканью, было точно не обычным. Не человеческим. Оно было теплым и подвижным, извивающимся под джинсой. Привычка хрипит, двинув тазом вперёд, чтобы урвать больше касаний. Весь смысл существования Винсента в одно мгновение сужается до утоления болезненного любопытства, объявшего его. Когда сказанное Привычкой наконец переваривается в его голове, он расстегивает последнюю пуговицу и скользит рукой под край джинсов. Его руку тут же обдает теплом. Винни по-прежнему не смотрит на чужую промежность, когда сминает в руке обтянутую тканью трусов плоть. Привычка издает задушенный полу вздох, и Винсент мог бы поклясться, что никогда раньше не слышал от него ничего подобного. Он смотрит и не верит в то, что видит: чужие глаза беззащитно зажмурены, рот раскрыт. Пальцы мгновением позже начинают двигаться, гладить. Реакция Привычки не заставляет себя долго ждать: он издает низкий, звериный скулёж, полный удовольствия. Винсент, надо сказать, даже восхищён этим. Он на пробу пальпирует возбуждённую плоть, скользит пальцами меж извивающихся отростков. Немного нажать здесь, чуть сильнее надавить там — и Привычка рискует стереть в порошок заскрежетавшие друг об друга зубы. И тут до Винни доходит. Привычка полностью под его контролем. Весь, без остатка, в его руках. Что-то, давно забытое, первородное в своей дикости, загорается в Винсенте, и он переворачивает кисть, чтобы вдоволь промять то скопление движимых шматов плоти, которые образовались между бёдер тела Эвана. Привычка не может сдержать стона, звонкого и жалобного. Он вцепляется в чужие плечи, и Винни с некоторым удовольствием ощущает, как хватка этих рук ослабла. Снизилась по силе до среднестатистической для человека. В распахнутых глазах Привычки гаснет убийственный отблеск, сменяясь туманным пурпурным мерцанием. — Тебе нравится? — шепчет Винни. Едва слышно, но этого достаточно, чтобы Привычка смог разобрать его слова. Винсент решается скользнуть рукой за резинку белья, смыкая ладонь на первом, что нащупывает. Сдвоённый тон голоса Привычки стрекочет, как заевшая пластинка, а потом надламывается, концентрируя пространство вокруг них на отзвуке его перевозбуждения.        — Вин-ни, — Привычка мокро щёлкает языком, чеканя согласную, пока пальцы Винсента плавно шевелятся, дразнят его межножье.        Плоть там наощупь грубая, ребристая; отростки, скользящие по фалангам, кажутся тонкими и невероятно гибкими. Стоит пальцам Винни коснуться чего-то теплого и влажного за ними, и Привычка съеживается, вскапывая ногтями ткань на плечах Винсента. Податливо прогибается в спине, пытаясь сдвинуть всё свое существо ближе. Ощутить больше. Нескольких секунд стимуляции достаточно, чтобы пальцы покрылись чем-то липким. Винсент наугад растирает склизкое нечто по векторам, огладив их. Привычка дрожит, нет, трясется так сильно, что Винни чувствует, как всё его существо слабеет. Инстинкты, обострённые до предела, визжат на полной громкости остановиться, но Винсент не удосуживается прислушаться к ним. Он обхватывает пятерней свободной руки талию, притягивая Привычку ближе и поддерживая его дрожащие лядвеи. Кисть скользит ниже, прижимаясь ладонью к пояснице, и Винсент неожиданно понимает, насколько он всё-таки мелкий. Тело Эвана хрупкое, крошечное, и в то же время закалённое и жилистое.  Не верится, что в этом теле уже как несколько месяцев паразитирует мерзкая тварь, — тварь, которая сейчас сипит так, будто её вот-вот хватит сердечный приступ. — Эй, всё в порядке, — Винни не успевает заметить, как слова утешения срываются у него с его языка. Подушечки пальцев массируют выступающий под ними позвонок. Он продолжает работать другой рукой, вымачивая её в соках. Говорит: — Тебе нравится? Привычка кренит голову, позволяя длинным волосам скрыть его зарумяненное лицо. Двигает тазом навстречу касаниям. Винни прослеживает длину бо́льшего отростка, и тогда он тихо скулит. Крупная капля предэякулята скользит по вектору, пачкая фаланги Винсента. Единственное, что тварь может ответить: — Ещё. Комната полна запахом мускуса. Воздух до предела раскалён им. Винни осмеливается заглянуть в лицо напротив. И моментально жалеет об этом. Съеживается. Рот Привычки разинут, а отвисшая нижняя челюсть подрагивает от переизбытка эмоций. Это слишком. Винни отводит глаза. Собственная эрекция давит на внутреннюю сторону ширинки, но он не может опустить руку вниз. Да, сейчас Винсент держал Привычку, как говорится, на коротком поводке, но любое лишнее движение могло стать фатальным. Винни спрашивает: — Что «ещё»?        Движения бёдер ускоряются, становятся резче с каждым толчком. Винни не может сдержать краткого стона, когда капли смазки стекают по его запястью. И это, твою мать, не всё. Распалённая плоть под мокрой рукой пульсирует в такт свечению из глаз Привычки. — Ещё… Больше тебя. Больше сбитого дыхания с каждой фрикцией. Капля фиолетовой слюны в уголке рта. Когда Привычка втрахивается в пальцы Винни, крепко опутанные узлом извивающихся векторов, особенно сильно, его слюна стекает за край, окрашивая губы в фиолетовый. Бежит ручейком по подбородку. Пачкает рубашку Винсента. С каждым движением таза эта дрянь сочится с его пасти активнее, окропляя живот Винни. Тот готов поклясться, что полыхающие глаза Привычки пульсируют в ритме его сердцебиения, затмевающего по громкости даже звук дыхания. Невероятно. Ещё более невероятно то, что в один момент Привычка внезапно насаживается на один из пальцев, ласкающих его, и рывком наклоняется вперёд. Нос к носу, опаляя дыханием лицо напротив. Рычит: — Ещё. Привычке требуется один мощный толчок, и палец Винни по костяшки скрывается внутри лона, вырабатывавшего смазку всё это время. Это движение едва не ломает Винсенту руку. Он почти мгновенно проталкивает ещё два пальца в нутро Привычки, заполняя его. Потому что, если честно, один палец нихера не решал. Он не мог успокоить зудящую от возбуждения плоть. С тремя дело идёт легче, и Привычка в удовольствии рычит. Но Винни не покидает одна мысль. Не причиняет ли это боли Эвану? Это размышление мгновенно улетучивается, стоит мизинцу беспрепятственно проскользнуть в лоно. Потому что Привычка, ощущающий наполненность, скулит лишь громче. Этот звук ни разу не похож на человеческий. Ребристые стенки обхватывают фаланги так туго, что кости, кажется, вот-вот треснут. Но всё это отходит на задний план, стоит Винни увидеть, как глаза Привычки закатываются под задрожавшие веки. Всё его существо концентрируется на спазме возбуждения и непередаваемого ужаса.        Наконец, когда большой палец Винни проскальзывает в сочащуюся влагой, постоянно растягивающуюся щель, Привычка издаёт ленивый и гулкий звук, переливающийся и скрежещущий по горлу, — мурчание. На мгновение его глаза вновь закатываются, обнажая налитые кровью белки. Впрочем, красный вскоре сменяется уже приевшимся фиолетовым свечением, и стоит Привычке сфокусировать взгляд на Винсенте, как эта странная жидкость начинает сочиться у него и из глаз. Струйки сиреневого оттенка стекают по лицу, пачкают рот, окрашивают зубы. Он улыбается: края рта рассекают щёки, — а затем полностью насаживается на кисть руки с тихим стоном, приложив немного усилий. — Твою мать! — выпаливает Винсент, чувствуя, как внутри у него всё поджимается. — Тебе не больно? Его не удостаивают словесным ответом. Нет, в место этого Привычка облизывается. И фиолетовая жидкость водопадом льётся у него из пасти, как бензин из пробитого бака машины. Винни хрипит, когда пытается освободить руку из тисков лона, слишком поздно осознавая весь ужас происходящего. Тщетно. Привычка, обливаясь сиреневой дрянью, принимает в себя конечность до запястья. Смотрит, въедливо и голодно, когда двумя решительными толчками загоняет в своё нутро половину предплечья. — Нет… Как это, блять, возможно?! Голова идёт кругом. Винсент никак не мог проникнуть так глубоко внутрь тела Эвана без вреда для здоровья. Тот был намного меньше, неподготовленней, откуда могло взяться столько пространства внутри? К чему он вообще прикасался? Где все органы? Как чужое нутро продолжало растягиваться всё сильнее и сильнее? И что это, блять, за хлюпающая, сжимающаяся пульсация? Винни попросту не мог понять, как стенки лона Привычки, в которые он упёрся, растопырив пальцы, могли с такой лёгкостью подстроиться под любое растяжение. Привычка, будто прочтя его мысли, снисходительно отвечает: — Течка. А затем кладёт руку на чужой затылок и подпихивает так, что чужая рука погружается внутрь до самого локтя. Винни едва ли успевает среагировать, прежде чем Привычка седлает его конечность, как член, отчаянно пытаясь вогнать её ещё глубже. Тварь извивается, озверевши двигает бёдрами, и Винни не может шелохнуться: угол погружения слишком кривой, конечность немеет от фрикций. Он пытается хотя бы изогнуть пальцы, но стенки плотно обхватывают их, бешено пульсируя, ухудшая кровообращение. Привычка, слишком увлечённый процессом, клокочет над ним, и интонации его голоса скачут, звуча то человекоподобно, то чудовищно. Винсент не хочет этого видеть. Ничего из этого. Но обжигающе горячая хватка бёдер, сдавивших его по бокам, и дрожь руки, зажатой в мокрых тисках нутра, не дают ему выйти из игры так быстро.        Происходящее должно было вызывать отвращение. Должно было идти вразрез со всем, что когда-либо кто-либо мог бы посчитать горячим. Должно было. Но, чёрт возьми, сейчас всё, чего Винни когда-либо хотел, сузилось до желания заполнить эту тварь до отказа и позволить ему разорвать Винсента на тысячу частей. В следующее мгновение Привычка цепляется за его штаны с такой яростью, что ремень под натиском когтей лопается. Обнажённый в мгновение ока, Винни даже не сопротивляется, когда его сдвигают выше по дивану, раздвигают ему ноги. Болезненно зажатая конечность отходит на второй план. Привычка скручивает стенками лона плоть внутри себя, и векторы, возящиеся на бёдрах Винсента, набухают. Они двигаются хаотичнее: хлещут и извиваются, беснуются и жалят чувствительную кожу внутренней стороны бедра, — и нутро твари пульсирует от кайфа, будто засасывая в себя руку, чтобы насытиться.        В межножье мокро, липко, и щупальца больше не медлят: Винсент взвизгивает, когда четыре из них, разросшись в размерах, склизко обвиваются вокруг его лядвей. Отростки сжимаются, плотно и туго, вызывая острую боль. Гораздо острее той, что Винни испытывал сегодня. Он вопит и раздвигает колени, и тогда векторы, будто наделённые сознанием, атакуют, с лёгкостью вторгаясь в него. Винсент группируется, пытается спрятаться от чувства, как склизкий отросток извивается у него внутри. — Это… Невозможно, — голос дрожит, совсем не слушается. — Привычка, мне больно, прошу- Их стоны и сбитое дыхание отлично подошли бы в качестве закадровой аудио дорожки к снафф фильмам. Винни заходится кашлем, когда Привычка вновь сдавливает ему глотку, давя на трахею большим и указательным пальцами. Мышцы под кожей бугрятся от напряжения. Винсент конвульсивно дёргается, стеная и извиваясь под тварью, безуспешно старается освободить руку. Это слишком. Это похоже на самый настоящий кошмар. — Не-до-ста-то-чно. С омерзительным хрустом, Привычка кончает, брызжа соками. Вопль переходит в натуральный крик. Страдание пробивает руку насквозь, выстреливая болью от запястья до плеча, пока судорога оргазма сотрясает и Винни. Он дёргается и заряжает с кулака в живот Привычки, но тот лишь кряхтит и сжимается на конечности туже, провоцируя на ещё один вскрик. Обморок маячит спасением от боли, но Винсент наносит ещё один удар, гораздо слабее, в кадык. Хрип, сигнализирующий об удушье. Фиолетовая жидкость брызжет в лицо Винсента, её слишком много, и он едва сдерживается от яростного воя. Привычка обессиленно распластывается на Винни, отчего и без того неправильный угол кривит ещё сильнее. Никакого магического успокоения боли не происходит, когда стенки лона разжимаются, выталкивая из себя сломанную, сырую от обилия смазки руку. Они не могут восстановить дыхание, оба разрушенные подчистую (Пусть и по разным причинам), оба опустошённые оргазмом. Поток струящейся из глаз и рта Привычки жидкости иссекает, и он наконец проводит по лицу рукой, отодвигая слипшуюся от пота чёлку. Его губы раздвигаются в хорошо знакомой ухмылке. Щёки Винсента краснеют, пульсируя прилившей кровью в такт послеоргазменных судорог в глубине живота. Его рука безжизненно свисает с края дивана, и боль от перелома не отступает ни на секунду. Но на дне зрачка Привычки плещется необходимость в ласке, и Винни не может не уделить ему внимания.        — Спасибо, спасибо тебе, — запинаясь, бормочет он. — Это было здорово, серьёзно, но мне срочно нужно в больницу. Привычка прижимает палец к его губам, призывая к тишине. А затем урчит ему в ухо. От тона, которым Привычка зовёт его по имени, волосы на теле Винсента встают дыбом. Как и всегда. — О нет, Винни. Мы только начали.