Она нити прядет,
в клубок сматывает,
не простые нити — волшебные.
Из тех нитей сплетается наша жизнь -
от завязки — рожденья и до конца,
до последней развязки-смерти.
© «Книга Коляды»
Не было поначалу ни неба, ни земли, одно лишь синее море, куда ни глянь, и посреди моря росли два дуба, а на них сидели два голубя. Начали они ворковать и советоваться, как создать мир, и сказал один: — Спустимся на дно моря, достанем там песок и золотой камень, а потом посеем песок, и выйдет из него земля, вода и трава, а из камня — небо и солнце, и луна, и все ясные звезды. Так они и порешили, так они и сделали, и в новом мире, где были солнце, вода и трава, вместе снесли яйцо. Великим было то яйцо, но не птенец вылупился из него, а Род, и Род произвел на свет других богов. Сварог первым родился, и стал главным над всеми. Второй Мать-Сыра Земля появилась, третьей — небесная корова Земун, и Лада родилась, а Сварог полюбил ее, и они дали жизнь следующим богам. Все это она знала, еще не зная, кем является она сама. Ее не было — была земля, и она спала в земле, как спит зерно перед тем, как дать росток. Ее покачивали, убаюкивая, воды мирового океана, ей нашептывали колыбельные птицы (может, те самые, первозданные), ее рыжие косы омывал предвечный дождь, и хорошо ей было там, в материнской утробе. Хорошо, легко, привольно, век бы так спать безмятежно, цвести барвинками, растекаться ручьями, падать дождем на землю… — Просыпайся! Ласковые ладони коснулись лица. Голос был нежным, но повелительным — ослушаться бы в голову не пришло. Не хотела она открывать глаза, но открыла, и увидела зеленое поле. Над полем сияло солнце, в небесах звенел жаворонок, а она лежала, опустив голову на колени женщины. Матери. Это была ее мать, а не просто женщина, это она создала ее, позвала ее, разбудила. Это была Мать-Сыра Земля, дающая жизнь всему сущему, не ей одной. — Кто я? — растерянно спросила она. — И правда… — задумчиво протянула Мать. — Ты старшая из Рожаниц, Пряха Судеб. Тебе судьбы прясть, нити каждой плести да завязывать. Тебе дождь на землю посылать, изобилием ее одаривая. Тебе матерью быть, как и мне, и великой ты будешь… а зовут тебя… — на миг она замолчала. — …Мокошь. Остальные знания о мире пришли сами собой, хлынули в голову буйными потоками, засверкали перед глазами разноцветьем. Мокошь задрожала, зажала уши: хватит! — но не помогло, не прекратилось, и застыла она, как оглушенная, трепеща перед величием белого света и собственным. Мать взирала на нее с сочувствием, но помочь не могла — каждый из новорожденных богов переживал одно и то же, все они справлялись. Даже сама Мать-Сыра Земля была напугана, когда поняла, что существует. — Привыкай, — проронила она, поднимаясь на ноги — дел у богини хватало, времени нянчиться с дочерью не было. Мокошь осталась сидеть одна в разнотравье, среди пения птиц, в самом сердце лета. — Здравствуй! — ее плеча коснулась рука. Вздрогнув, Мокошь обернулась, встретившись взглядом со светловолосой девушкой. Косы ее были цвета льна, струились до земли, глаза цветом походили на небо. Еще не видя себя и не зная, какая она, Мокошь уже осознавала — они с этой девушкой похожи. Потому что это ее сестра. — Ты… Девушка чуть склонила голову набок. Мокошь наморщила носик, припоминая (как можно вспомнить то, чего не знаешь?) — но она знала. — Ты… Жива. — Да, — весело кивнула девушка. — А ты Мокошь. Вот и познакомились, сестрица. — Еще одна! — раздался насмешливый голос, и рядом с ними опустилась в травы другая богиня, другая сестра, но косы ее были черны, как ночь, и глаза тоже. — Скоро нас будет больше, чем Сварожичей! Это что — соревнование? — Мара! — сердито прикрикнула Жива. К Мокоши обратилась мягче, — Это Мара. Она родилась первой, и, наверное, немного ревнует. — Еще чего, — фыркнула Мара. — Просто нас слишком много, и Мать не останавливается на достигнутом. — Значит, так надо, — неожиданно и для обеих сестер и для себя самой возразила Мокошь. Строго, твердо и непреклонно. — Зубки показала, — засмеялась Мара, в свою очередь оскалив белые ровные зубы. — Ну привет тебе, новая богиня. Идем, поздороваемся с самой младшей… если она будет последней. Дана была последней. Дана, очаровательная русоволосая дева, покровительница рек и ручьев. Четверо их было у Матери, четыре сестры, и все вместе отправились они на пир великий, что устроили боги в честь рождения нового мира.***
Весь мир был зверенышем в утробе матери, и он был им, качаясь в сонном небытии, убаюканный шумом диких трав и лесов. Не знал, кто он, но знал, как зовется и будет зваться все живое, имя каждой, самой мелкой твари было ему ведомо, каждого цветка и листка. Видел темноту и одновременно видел леса, видел, как дороги свиваются клубком влюбленных змей, как белеет пелена тумана, раскинувшегося промеж долин. Он был везде и нигде, всем и ничем, сейчас и никогда, но ему нестерпимо хотелось быть. По-настоящему быть. Быть кем-то, Чьи-то теплые ладони провели по лицу, по лбу, убирая упавшие на чело волосы. Чьи-то теплые руки, пахнущие молоком… Мать. Он открыл глаза. У матери был немного печальный взгляд, доброе лицо и коровьи рога на голове. Невольно его рука взметнулась к собственной макушке, но рогов там не обнаружилось. Сев, он осмотрелся — вокруг была лесная поляна, окруженная елями и соснами. Воздух насыщенно благоухал хвоей. — Кто… — он остановил взгляд на матери. Хотел спросить «кто я», но вместо этого вырвалось непрошеное, — …ты? — Земун, — сказала она. — Покровительница небесных стад, Небесная Корова. — Но я не теленок. — Нет. Но ты скотий бог. Имя твое — Велес, — ответила мать. Спросила немного виновато, — Не рад родиться? — Рад, — смутился Велес. — Очень рад. Я… этого хотел. Земун с улыбкой склонила голову. — Тогда добро пожаловать, дитя мое. Больше она детей не родила, не подарила Велесу братьев или сестер, и отчасти он был тому рад, ибо делиться с кем-то любовью матери не хотел бы. Он не знал ее, но уже любил, безоговорочно, безусловно, как всякий ребенок любит мать. Идя на пир, Велес единственный из богов держал мать под руку.***
Во главе огромного стола восседал Сварог, могучий воин в бордовых доспехах. Рядом с ним — его жена Лада, нежная и прекрасная, на голубку похожая. Сыновья его расселись по его левую руку: солнечные Даждьбог, Симаргл и Хорс, громовержец Перун, владыка ветров Стрибог, вечно юные боги любви Лель, Полеля и Дид. Только одна дочь была у них, кроме сыновей — лунная Дивия, близнец Хорса. Мара была права — Сварожичей оказалось много. — Приветствую вас, дети Рода! — прогремел Сварог, встав с места, когда все расселись и выпили по глотку вина. — Приветствую, братья и сестры, сыновья, дочери и сыновцы! Ведомо вам имя мое, и мне ваши имена ведомы, потому не будем время тратить да решим, что делать, кто как властью своей распорядится; пока мы в Вырии, в Прави, заранее то решить нужно, прежде чем в Явь спустимся. Позвольте мне первым начать, так же, как первым был рожден… Среди прочих внимание Мокоши привлек черноволосый мужчина. Статный, широкоплечий, ладный; что-то в его лице было… не такое, как у других. Отличался он от Сварожичей, не был он сыном Матери-Сырой Земли, и пока все внимали Сварогу с благоговением, он смотрел почти… скучающе. Или разочарованно. Почему-то его имя Мокошь не знала. Всех знала, а его — нет. Повернулась к Живе, чтобы спросить, но Жива увлеченно слушала речь владыки. — Что, скотий бог понравился? — насмешливо шепнула Мара, заметившая взгляд сестры. — Скотий? — Ну да. Так его называют… будут называть, — уточнила она. — А зовут его Велес. — Велес… — протянула Мокошь, невольно любуясь его лицом. Мара фыркнула. — Не заглядывайся, сестра, не про твою честь. Или он не про твою честь. Не поняла еще? Он бог Нави. Бог Нави? Мокошь чуть не выронила из руки ломоть хлеба — это знание было в ней заложено, пришло вместе с остальными: есть белые боги, а есть черные, есть боги Яви и боги Нави. Здесь, в Прави, они были равны, и по силам тоже Велес не уступал ни одному Сварожичу, но ей на него вправду глядеть не стоило. Слово после Сварога взял Стрибог, повелитель над всеми ветрами. Велес вдруг посмотрел в сторону Мокоши — и замер. Взгляды их пересеклись, соединились — то ли почудилось, а то ли грозой в воздухе запахло. Поспешно отвернувшись, Пряха Судеб закрыла лицо кубком со сладким вином. Велес не отвернулся. Его черные глаза прожигали Мокошь насквозь, словно он видел самую ее душу. — Ветрами мне повелевать и всем, что по небу летает, будь то тучи, птицы, стрелы и насекомые. Ветра мои будут людям нести дожди, чтобы земля дала урожай, или же чтобы урожай сгнил. Ветра мои будут здоровье приносить и также на крыльях своих лихорадки нести. Птиц люди есть смогут, но не всех, а некоторых, птицам же насекомыми питаться… Чтобы не смотреть на Велеса, Мокошь перевела взгляд на Стрибога, тоже статного и не менее красивого мужчину — но не хватало ему чего-то, неуловимо отличался он от скотьего бога. Следом за владыкой ветров взял слово Даждьбог. Улыбчивый, светлоглазый, он в красоте и мужестве не уступал братьям, но и он Мокошь не привлек. Ни он, ни Хорс, тоже бог солнца, но воплощающий прежде всего не свет, а миропорядок, ни воин-Перун, ни крылатый Симаргл, ни златокудрый Лель, воплощение плотской любви, ни Полеля, воплощение верности, ни Дид, скрепляющий брачные узы. Последним из всех богов слово взял Велес, и, встав, заговорил, все так же на Мокошь глядя: — Мне Навь достается, и быть мне богом Нави, но не черный я бог. Ошибочно это, не зло я несу. Я буду плодородие земле давать, а людям — удачу, богатство и мудрость, буду покровителем путников и сказителей, охотников и торговцев, скотоводов и землепашцев. Пастырем мертвых также мне быть, встречая души в Нави и решая, куда им дальше отправиться — заново родиться либо воплотиться в злых духов. Буду я справедливым судьей да беспристрастным, и никто не упрекнет меня в неправоте моей. Клянусь в том именем матери и кровью своею. — Быть посему, — проронил Сварог, и слово перешло богиням. Голос Лады звучал, как птичье пение, соловьем она разливалась, обещая подавать людям и богам блага всяческие да любовь крепкую. Земун, Небесная Корова, более низким голосом говорила, словно вправду мычала. Третьей из праматерей взяла слово Мать-Сыра Земля, после — Мара. Мокошь ждала своей очереди с некой обреченностью. Пила вино, а вкуса не чувствовала. Неправильно; она — Судьба, веселиться ей нужно на пиру, чтобы мир новорожденный был счастливым, а она грустит невесть из-за чего. Если бы Жива не толкнула ее под локоть — не поняла бы, что ей пора говорить. Мокошь медленно поднялась. — Быть мне хозяйкой каждой судьбы человеческой, и никто против слова моего не пойдет; как я завязала — так и будет. Быть мне Пряхой Судеб, ткущей нити и переплетающей их, как пути-дороги сплетаются. Быть мне подательницей дождя, берегиней плодородия и покровительницей женской доли. Всегда буду я справедливой и каждому воздам заслуженно, хотя люди и будут упрекать судьбы свои, но богам обвинить меня будет не в чем. Клянусь матерью и кровью своею. — Да будет так, — прогремел голос Сварога. Глаза Велеса жгли огнем. Мокошь села, едва слыша речь Даны, обещающей вести все реки в верные русла. Она еле дождалась конца пира, когда Сварог вновь поднялся, и всех богов по кругу обнесли чашей, наполненной водой из священного родника, благословляя тем самым на правление землей, и жалела, что не может убежать, что должна чинно ожидать, пока сестры с матерью окружат ее, чтобы уйти с ними. Не под стать Пряхе Судеб бегать, как дитя малое. Велес не сводил с нее глаз, и Мокошь боялась, что он с ней заговорит, поэтому быстро начала болтать с Живой. К ним присоединилась Дана; очень скоро Мокошь потеряла нить беседы, но своей цели достигла — Велес не подошел к ней. Отчасти Мокоши было жаль.***
Речка весело и приветливо сверкала под солнечными лучами, отражала в себе небо и берега, омывала косы плачущих верб. Мокошь распустила свои косы, потянув за ленту, сбросила юбку, сняла сорочку, ступила в прохладные воды, дарящие успокоение. Все реки Вырия были теплыми и полноводными, здесь царило вечное лето и изобилие, но радоваться красоте природы у Мокоши все еще не получалось — мысли уносились вдаль, к скотьему богу. Услышав шаги на берегу, Мокошь, думая, что это Мара, крикнула: — Иди ко мне, вода такая хорошая! — Какое любезное предложение, — раздался мужской голос. Приятный, низкий, бархатистый и знакомый. На берегу стоял Велес. Мокошь обернулась, увидела его и с тихим вскриком прикрыла руками грудь. — Я не то имела в виду! — Я понял. Ты не Леля, чтобы одаривать своим вниманием первого встречного, — усмехнулся Велес. — Не бойся меня, Пряха, я тебя не обижу. — Ты уже обижаешь меня, — Мокошь вздернула подбородок. — Нельзя тебе видеть мое тело, не муж ты мне. Отвернись! — приказала она. — Будь на то твоя воля, хотя не видел я еще ничего, что могло бы быть краше, — и все же Велес послушно отвернулся, но не ушел. Остался стоять у реки. — Много есть девиц краше, — фыркнула Мокошь, не спеша выходить из воды и отчасти надеясь, что скотьему богу надоест говорить, стоя к ней спиной, и он уйдет, а отчасти — отчаянно не желая, чтобы он уходил. — Для кого-то другого есть и краше. Для меня лучше тебя нет никого, — проронил Велес. — Веришь ли? С первого взгляда в душу ты мне запала. Косы твои огненные, очи твои барвинковые, уста твои медовые… — Воистину, быть тебе покровителем певцам, ибо речи твои льются, как сладкий хмель, — Мокошь набрала воды в ладони, умывая лицо. Встряхнула головой, стряхивая брызги с волос. — Не верю я тебе, скотий бог. Не было причин у нее не верить, но если судьба она, то как скажет — так и будет. Если скажет, что чувства Велеса к ней ложные, то он вправду забудет о ней, и она о нем тоже. Мало ли, кто приглянулся, не один Велес красив из молодых богов, не одна Мокошь — из молодых богинь. — Не веришь… Я докажу, Пряха. Хочешь, докажу? Спина его напряглась. Мокошь еще раз брызнула водой себе в лицо — нелепо это было, так беседу вести, когда она в реке, а он на берегу. — Не хочу. — Все равно докажу, — упрямо продолжил Велес. — Но сейчас я тебе мешаю. Купайся спокойно, не потревожу больше. Позже приду. Прости, — последнее он произнес совсем тихо. И исчез — был, и нет. Мокошь закатила глаза: если знал, что мешает, зачем пришел? И как она могла так сразу ему понравиться — с первого взгляда? Именно она, не чернобровая Мара, не золотоволосая Жива, не миловидная Дана, не очаровательная Леля, не загадочная Дивия? Что Велес нашел в ней такого, чего нет у них? Придирчиво разглядев в воде свое отражение, Мокошь пришла к выводу, что она вправду хороша — и волосы у нее огненные, и глаза, как сказал Велес, грозовые — синие, но не светлые, а темные, и лицо красивое, и стан тонкий. Хороша она, но… Но не для Нави красота ее создана.