О глупостях, праздниках и поцелуях под омелой

      Колючий зимний вечерний ветерок гулял по улицам декабрьского Лондона. Он нещадно нападал на открытые участки кожи, разгонял в воздухе снежинки и смешивал запахи выпечки, мандаринов и пороха, а не покидающий эту страну мороз, был так же ощутим обонянием и только обострял его.       Рождество и Новый год в Лондоне, одни из самых ярких праздников. Весь период времени, с начала подготовки к торжествам и заканчивая ещё одной неделей или двумя, после их окончания, город искрился буйством красок красного, синего, зелёного и жёлтого. Конечно, была ещё куча других цветов, но в основном именно эти оттенки заполняли собой бо́льшую часть пространства.       Все, кому не лень, украшали дома внутри и снаружи, развешивали мишуру и гирлянды, устанавливали новогодние статуэтки на подоконниках, крыльце и даже на бордюрах. На витрины и окна магазинов, кафе, библиотек были наклеены бумажные снежинки, а с потолков свисал «дождик». Стеллажи были полны новогодних сладостей или необходимых для праздничных блюд продуктов, с расчётом на то, что всё их скупят.       Тут и там стояли не снежные снеговики, сверкая точно ночники или фонарики. Всё чаще на глаза попадались маленькие глиняные эльфы и лепреконы с высокими остроконечными шляпами, выставленные напоказ, дабы принести удачу в дом их хозяев. Аниматоры уже во всю расхаживали в костюмах праздничных персонажей, обычные люди, просто любящие подобные развлечения, одевали на головы красные колпачки с белым мехом, мягкие ободки с тканевыми оленьими рожками или пластмассовыми снежинками.       Каждый старался воссоздать эту волшебную атмосферу праздника. Пропитаться ею насквозь, подарить её окружающим, в особенности близким и родным. Кстати об этом, повсюду было до тошноты множество омелы и еловых венков на дверях. Не то чтобы Дракен не верил, что хвойный круг спасёт от демонов, пришедших также погулять на праздники вместе с людьми, он и в их существование то не очень верил. Ну или в то, что омела убережёт от сглаза, а поцелуй под ней — гарантия долгих и здоровых отношений.       Но он здесь вырос. Среди европейских обычаев и христианского мировоззрения. Все эти приметы и обычаи были впитаны в него, засели под кожей и вросли в мозг, он просто не мог также не украсить дом пёстрыми игрушками и мишурой. Поставить и украсить небольшую ёлку, купить искусственный камин, с мультяшным рисунком огня и дров, и повесить сверху парочку больших красных носок. Всё это было само собой разумеющееся.       Дракен был реалистом. Он знал, что премия на работе или повышение зарплаты или должности — это не щедрость и магия лепреконов, а тяжёлый труд и последствия приобретенных знаний. Знал, что глупо тратить деньги на вещи, которые сейчас используешь с таким трепетом, а потом уберёшь в коробку и закинешь на чердак до следующего года. Глупо тратить и на то, чтобы собрать «шведский стол», ведь можно каждый день нормально питаться, а не откладывать деньги на праздник, чтобы в один момент всё сожрать. Глупо       Глупо надеяться и на то, что поцелуи под растением-паразитом, коим омела и является по своей сути, могут спасти отношения, если они с самого начала обречены на провал. Разве может глупый куст, живущий за счёт других, помочь кому-то, если даже жить самостоятельно не в состоянии? Глупо ждать старика в красной шубе, чтобы он принёс тебе подарок, хотя ты знаешь, что это такой же обычный работяга как ты. Слишком, слишком глупо       Все эти праздники сплошная муть.       Но есть и другая причина, по которой Рюгуджи каждый раз идёт совершать эту глупость снова и снова. Другая, не похожая на въевшуюся в сознание привычку и засевшую там с его раннего детства и до самой смерти. Эта причина напрочь отличается от первой. Из общего у них только то, что может точно также бить набатом по башке, чтобы повесил гирлянду под потолком, потому что надо.       Эта причина Такемичи Ханагаки. Такой же английский японец, выросший в столице Великобритании и впитавший в себя все её традиции, обычаи и привычки. Он тоже любит чай без сахара, тоже привык к дождливой погоде Лондона, тоже покупает глупые игрушки эльфов в остроконечных шляпах и вешает на дверь еловый венок.       Но при этом при всём он был другим.       Чай всегда пил со сладостями, особенно любил шоколадад. В дождливую погоду кутался в плед и тепло одевался (что уж говорить о морозе?). И праздники вот любил как ребёнок, чуть ли не пища от восторга каждый раз, когда к нему подходил аниматор в костюме Санты.       Такемичи кардинально отличался от других. Не смотря на низкий, для парней, рост, его можно было буквально за секунду найти в толпе. Он словно луна в звёздном небе, выделяющаяся среди остальных небесных светил. Горел как зажигалка, привлекая к себе внимание и охотно общаясь со всеми желающими, легко находил общий язык и темы для разговора. В психологии таких людей называют экстравертами, однако Дракен бы сказал, что образ Ханагаки имеет в себе нотки общественного филантропа.       Себя же Рюгуджи больше относил к интровертам, с социофобскими замашками. Предпочитал шумным вечеринкам и клубам, тихую уютную квартиру или рабочий кабинет. Не любил он толпы, а единственным исключением были друзья и семья. Поэтому Такемичи периодически вытаскивал его в свет, не оставляя и надежды на возвращение в теплую постель, пока собственная энергичность не поутихнет.       А Дракен… Ну что сказать? Уже привык. Ничего с этим не поделаешь. Рядом с таким человеком, без остановки крутящимся как юла, невольно и сам начинаешь вертеться то туда, то сюда. И уже не так стали страшны или раздражительны большие компании, а прогулка по вечернему Лондону, в час пик, когда рабочая часть населения расходилась по домам, даже доставляла удовольствие.       Такемичи работал в кафе. Поднялся по карьерной лестнице до менеджера и стал очень близким другом хозяина. Работу свою любил, хотя и мог устроиться куда получше, благо образование позволяло. Но не для его образа жизни, да и в принципе взглядов на жизнь, сидеть часами в одном и том же положении, в полнейшей тишине, за монотонным печатанием на компьютерной клавиатуре. Уж лучше он будет выслушивать возмущённые речи посетителей, чем это. Будет сидеть там вплоть до самого закрытия, пока все его коллеги не уйдут.       А Рюгуджи каждый вечер, после смены, приходит в это самое кафе, за пару минут до закрытия (как-то само собой так вышло, что конец рабочего дня у них кончается с разницей в полчаса)и они вместе идут домой.       Вот и сейчас, идя по освещенному гирляндами и фонарями тротуару, мимо весёлых ярко одетых в преддверии праздников людей, он направлялся в популярное, среди молодёжи, кафе «Джек и Джо». Дверь и стены которой, были симпатично украшены плакатами, снежинками и мишурой, привлекая внимание прохожих.       Свет в широких полу панорамных окнах погас, следом включились праздничные огоньки, висящие на них изнутри, когда Дракен был уже в нескольких метрах от заведения. Спустя ещё пару секунд, открылась входная дверь, выпуская наружу последнего на сегодня человека, плотно укутавшегося в пуховик и толстый вязаный шарф. Дракен мгновенно узнаёт в нём своего парня и умилённо улыбается тому, как тот забавно подёргивает плечами из-за разыгравшейся на улице метели.       — Вот и всё, — весело проговорил Такемичи, убирая в карман ключи от кафешки и смотря на рисунок Санты на ней, — Теперь можно и домой.       — Опять сам с собой разговариваешь, — наигранно возмущается Рюгуджи, привлекая его внимание.       Такемичи мгновенно оборачивается, широко раскрыв глаза, а потом радостно улыбается, весело сбегая с невысокого крыльца прямо в объятья любимого парня.       —Дракен! — восклицает Ханагаки, крепко прижимаясь всем своим телом к нему. Странно наверное, но Дракен всегда оставался горячим-горячим, даже в сорокаградусный мороз.       Такемичи трётся щекой об не закутанную шарфом шею Рюгуджи, мягко и быстро целует подбородок, перемещает руки на плечи, а уже после целует в губы, не обращая внимания на оборачивающихся на них незнакомцев. Нежно засасывает каждую губу поочерёдно, облизывает, на что получает лёгкий укус за свою нижнюю и юркнувший в его рот чужой язык. И сразу же отстраняется, первым.       — Ты сегодня чуть позже, чем обычно, — замечает он. — На работе что-то случилось?       — Ничего катастрофичного или требующего твоего бесценного внимания, — негромко объясняет Рюгуджи, медленно наклоняясь обратно к его лицу и соприкасаясь носами.       — Тогда вперёд, — снова громко и весело восклицает Такемичи, выворачиваясь из его объятий, вместо этого беря за руку и чуть ли не вприпрыжку направляется по дороге домой.       Дракен не в силах сдержать улыбки из-за детского поведения его парня, однако в ответ ничего не говорит, молча идя за ним следом.       Такемичи начинает рассказывать как прошёл его сегодняшний день, время от времени задавая вопросы самому Рюгуджи. Чуть ли не каждую минуту оборачивался по сторонам, указывая на те или иные украшения, праздничные атрибуты, словно видел их впервые. А ведь они каждый день здесь ходят. Впрочем, именно это он в нём и любил.       Порой Дракен задумывался, что случилось бы, не встреть он однажды Такемичи.       Наверняка, его жизнь так и была бы скучной и однообразной, состоявшей из повседневной бытовой и рабочей рутины, наполненной тошнотворной серой массой. Каждый день был бы похож на предыдущий, повторяясь снова и снова, как заезженная пластинка. Бесконечная цикличность, день сурка.       Он никогда бы не познал настоящей ценности некоторых вещей или наоборот, не смог бы осознать насколько некоторые из них могут быть бесполезны на самом деле. Отпечатывающаяся в сознании серость будних дней никогда бы не засияла новой палитрой и не окрасилась новыми цветами.       Сам Дракен никогда не смог бы открыться незнакомым людям или приобрести новых друзей, продолжай он также сидеть дома по выходным и откладывая на долгожданную поездку на море, которой возможно и не случилась бы никогда. Не было бы новых, странных контактов в телефонной книжке, о которых он забывал на следующий же день, с которыми не общался до сих пор.       Его квартира продолжала бы отдавать холодной чистотой и стерильностью при ежедневном приходе домой после работы. А праздничные дни не отличались бы от других, обычных, даже купленным в честь такого события тортом или шоколадным кексом. Потому что сладкое Рюгуджи не любил, да и сейчас не особо его жалует. На окнах бы появлялась на пару дней мишура, а в гостиной на журнальном столике маленькая ёлка.       Но в его жизни появился Ханагаки Такемичи, принёсший в его жизнь со своим появлением краски и настоящий вкус жизни. Такой же приторный и сладко пахнущий, как маршмеллоу запечённый в духовке с шоколадом. Такой же яркий и ослепительный, как новогодние гирлянды или светомузыка в ночных клубах. Такой же оглушительно гипнотизирующий, как биты фонка на очередной вечеринке в квартире их новых друзей. Такой же соблазнительный и притягательны, как тёплая чистая постель в выходной день, из которой не хочется вылезать. И Такемичи такой же мягкий, словно плюшевый, как те игрушки, которые коллекционирует в их, теперь уже общей, спальне.       Такемичи невероятный. Точно луна среди звёздного неба, затмевающая всех остальных на своём пути. Смотря на него, хочется глупо улыбаться, трепать его волосы, греть в объятьях в дождливые или морозные дни. Заваривать ароматизированный чай с бергамотом и лимоном в большой круглой кружке и ставить на стол вазочки с конфетами и печеньем, которых в кухонных шкафчиках стало больше обычного. Впервые, захотелось наконец потратить те накопившиеся деньги хоть на что-то, увидеть долгожданное море, напиться до потери сознания и жёсткого похмелья, после которого дал бы себе непременно обещание, что точно больше никогда пить не будет, разве что по праздникам.       И да, праздники он теперь проводит в более яркой обстановке. Сменил в квартире обои с белых на постельные цвета с рисунками, не забыв поменять занавески на окнах. Купил и развесил по всем комнатам мишуру и долбаный «дождик», который то и дело лез ему в лицо из-за его высокого роста. Вырезал бумажные снежинки, сидя на диване, укутанный в плед и смотря «Один дома» с Такемичи под боком. Впервые, попытался готовить имбирное печенье, которое в концовке сгорело, из-за чего он теперь только украшал его разноцветной глазурью. Такемичи к духовке его больше не пускал.       Впервые, он так ждал приближения Новогодних и Рождественских праздников, ощущая на себе всю палитру «новых» эмоций, вызванной ими. Впервые проникся волшебной атмосферой. Впервые…       —…Ке-е-ен, — Такемичи машет рукой перед его лицом, привлекая внимание, и Дракен ловит себя на том, что уже как минут десять, или больше, не слушает его. —Опять в своих мыслях летаешь, — с точно такой же интонацией, как у него самого несколько минут назад возле кафе, передразнивает Такемичи.       Рюгуджи неловко приоткрывает рот, хочет уже извиниться, как замечает, что они стоят возле их подъезда.       — Омела, — внезапно замечает он растение на входной двери.       — А? — не понял Такемичи и тоже перевёл взгляд на дверь. — А-а-а. И правда, — улыбается он.       Дракен вновь поворачивается к нему лицом, ждёт, когда на него тоже обратят внимание и, когда это случается, резко целует прямо в губы.       Такемичи, явно не ожидающий этого, сначала пытается отстраниться, но нежно и страстно целующие его губы, не позволяют этого сделать, и ему ничего не остаётся кроме как расслабиться, отвечая на поцелуй. Перемещает руки на крепкую шею, несильно тянет на себя, углубляя поцелуй, скользит своим языком в его рот, чувствуя проникновение чужого в свой собственный.       Дракен любит целоваться, особенно он любит целовать Такемичи. Любит ощущать вкус его губ на своих, ведь они у него всегда сладкие. Однако, это не в коей мере не мешает такому нелюбителю сладкого, как он, получить божественное наслаждение от процесса.       Такемичи целуется невероятно нежно и мягко, ощущаясь на губах лёгким дуновением морского бриза или приятным касанием дорогого китайского шёлка. И при этом при всём, он очень часто кусается. Засасывает в рот его губы, пересчитывает языком зубы, скользит по нёбу, а потом резко, каждый раз неожиданно, кусает. То губу, то язык, то резко отстраняется, переходя на подбородок или шею. Совсем как сейчас.       Очень мягко, совсем невесомо, разрывает поцелуй и припадает губами к шее. Проводит языком по увеличившейся сонной артерии, вверх к уху, засасывает мочку, от чего дыхание у Рюгуджи на мгновение перехватывает и сбивается, а потом скользит обратно вниз, несильно прикусывая кожу. Дракену это нравится, но он редко говорит об этом вслух, только когда они наедине, и то не всегда. Пожалуй, это единственное, где он уступает Ханагаки, причём осознанно. Во всём другом он не позволяет брать над собой верх.       — Чего это на тебя нашло? — неожиданно, но мягко спрашивает у него Такемичи, говоря прямо в шею, из-за чего влажная кожа быстро остывает и покрывается мурашками.       Дракен слегка вздрагивает от этих ощущений и кладёт щёку на его макушку, глубоко вдыхая колючий морозный воздух через нос.       — Просто, — медлит с ответом, — Просто подумал, что было неплохо, если бы наши отношения были такими же, как сейчас, ещё некоторое время.       — Ты же не веришь во все эти «праздничные глупости», — делая акцент на последние два слова, удивлённо произносит Ханагаки.       Да, не верит. Никогда не верил, ну может, разве что в детстве, и то недолго. Однако, почему-то, именно сейчас, в это самое мгновение, стоя рядом со своим любимым человеком, рядом с дверью в подъезд, под висящей на ней омелой с глупым красным бантиком, под сыпящимся хлопьями снегом с неба, хотелось всем сердцем верить, что все эти чудеса правдивы, и что все они сбудутся. Рюгуджи чень хотелось ощутить себя маленьким ребёнком, смотрящим на мир сквозь блестящие розовые очки, которые ещё не разбились о реалии жизни, и пропитаться праздничной атмосферой и теплом родственной души.       Пусть… Пусть всё это глупости. Самые нелогичные и придуманные каким-то сумасшедшим, но явно гениальным человеком. Дракен хочет в них верить, хочет все их испытать и ощутить на себе в полной мере, не как обыденность, как волшебную сказку. Как благословение свыше.       Глупо.       Даже звучит всё это глупо. И ему кажется, что это он самый глупый человек на свете, поэтому и понял это только сейчас. Но почему-то, это не кажется чем-то катастрофичным, и Кен готов раз за разом повторять эту глупость, снова и снова.       —А вдруг, — внезапно начинает он, Такемичи аж вздрагивает от неожиданности, — Вдруг, всё это правда? И тогда я был бы самым последним глупцом, упустившим такую невероятную возможность на собственное счастье?       —Значит, — Такемичи выбирается из-под его головы, всё ещё оставаясь заключённым в кольцо крепких рук, и с хитрым прищуром смотрит прямо в глаза, — Теперь будешь целовать меня каждый раз, как мы окажемся под омелой?       Дракен не отвечает, счастливо улыбаясь, не разрывая зрительного контакта. А потом подаётся вперёд, снова вовлекает в поцелуй, вкладывая в него всю нежность, все чувства, всю имеющуюся у него любовь. Всё, что есть в его сердце, для Такемичи ему ничего не жалко. Он бы и сердце своё ему отдал, будь такая возможность.       Поэтому, когда Такемичи отвечает на этот поцелуй, Дракен мысленно даёт себе обещание, что, какую бы абсурдную глупость Ханагаки ему не предложил, он будет согласен на всё. Потому что самую невероятную в своей жизни, он уже совершил: впустил в свою жизнь Такемичи Ханагаки, и ни капли не жалеет об этом.