февраль двухтысячного. москва.
Марат находит себя на полу ванной комнаты. Голову словно заковали в тиски и безбожно сдавливают их все туже, во рту пересохло, а воспоминания прошлой ночи мутными картинками мелькают перед глазами. Вновь кабак, бесконечное количество спиртного и приторный запах чьих-то духов. Быть может, случись такое впервые, Марат бы чувствовал угнетения совести и сожаления о содеянном, но подобная ситуация повторяется раз за разом, так что единственное, что Суворов ощущает — бесконечное отвращение к самому себе. — Где ты был? — доносится робкий женский голос. — Ты и так знаешь, — отвечает Суворов, чувствуя как ком отвращения встает поперек горла. — Ты ночью снова говорил о нем, — голос девушки спокойный, а глаза полны тоски, она явно тоже устала от происходящего. Марат садится, опираясь спиной о чугунную ванну, и прикрывает бледное лицо холодными пальцами. Так больше просто не может продолжаться, последние десять лет его жизни напоминали скорее извращенный фильм ужасов, нежели обычное людское существование. Суворов в попытках излечиться перепробовал все легальные и не очень способы: и алкоголь, и ненавистные наркотики, и спорт с ежедневными пробежками, и вполне себе удавшийся бизнес, и даже пытался построить отношения, только все это было не то. Знакомые удивлялись, задавая совершенно глупые и однотипные вопросы, словно пытаясь залезть измученному Марату как можно глубже, к самому сердцу. А Суворов продолжал искать в толпе его глаза, с ужасом осознавая, что все, что у него есть — пара помятых фотографий в альбоме и бесконечная тоска. — Может, расскажешь мне, кто такой этот Андрей? — осторожно спрашивает девушка, присаживаясь рядом. Перед ней Суворову все еще стыдно и неловко, но позволить кому-то залезть к себе под ребра он не был готов. Они закуривают. Дым медленно заполняет крохотную ванную комнату, доносится стук капель воды, разбивающихся о чугун. Марат понимает, что ему вновь необходимо прийти в себя, натянуть улыбку на обветрившие губы, вновь притвориться если уж не счастливым, то хотя бы живым. И тут в затуманенном рассудке появляется мысль, озаряющая все кругом, словно долгожданный луч солнца в промозглую осеннюю пору. Марат понимает, что ему до жути хочется домой. Он не видел родителей последние лет пять, они лишь изредка обменивались письмами или телефонными звонками. И раньше Суворову вполне хватало этого, он знал, что у них все хорошо и спокойно, высылал деньги и вовсе не скучал по отчему дому, но сейчас в груди что-то уж очень пронзительно щемило, хотелось как в детстве уткнуться в острые мамины ключицы, ощутить терпкий запах отцовских духов и провалиться в сладкий сон на накрахмаленной наволочке. Билет в Казань был куплен тем же днем.***
Поезд медленно сбавляет скорость, усталые проводницы спешат обойти вагоны и уведомить о скором прибытии. Марат протирает запотевшее стекло и узнает родные пейзажи за окном. Столь смешанных чувств он крайне давно не испытывал, его словно переместили во времени, вернули на десяток лет назад. В тамбуре уже толпятся люди, стараясь не задавить друг друга громоздкими чемоданами, но Суворов вовсе не спешит скорее оказаться на платформе. Родная Казань встречает жуткой метелью, парой покосившихся фонарей и бешенным потоком людей, спешащих в разные направления. Суворов заходит в ближайший цветочный и берет матери букет, после ловит такси и направляется домой. У парня не было никакой уверенности, что там его хоть кто-то ждет, но последнее письмо, отправленное родителями год назад, было с прежнего адреса. До боли родной светлый подъезд, нужный этаж и три стука в дверь. Внутри у Марата все замерло, а ноги предательски затряслись. — Кто там? — донесся нежный мамин голос. — Свои, — Марат готов был лично снести с петель эту чертову дверь, лишь бы скорее увидеться. Женщина осторожно открыла дверь и тут же прикрыла рукой рот, а большие карие глаза наполнились слезами. Она стояла, словно вкопанная, не веря собственным глазам. А дальше встреча с отцом, долгие и крепкие объятия, вкусный ужин и осторожные вопросы о том, что вообще случилось за эти последние пять лет. Разместили Марата в их с Вовой комнате. Во всей квартире отец по мере сил и возможностей сделал ремонт, но некогда детскую так и оставил нетронутой. Суворов младший нашел в себе силы зайти сюда только к вечеру, когда семейное застолье было окончено и настало время ложиться спать. Внутри все осталось прежним: так же две софы, письменный стол с громоздкой лампой, те же плакаты и ковер на стенах, тот же турник и гирьки. Только вот на столе фотография в рамке с черной лентой. Марат осторожно подошел и взял рамку в руки, поглаживая чуть трясущимися пальцами пожелтевшую фотографию брата. В комнате все выглядело так, словно хозяева просто ненадолго отошли, словно они вот-вот вернутся, включат радио и будут слушать «Ласковый май» на новеньких кассетах. Удивительно, но и в письменном столе вещи также лежали неизменно на своих местах. Марат выдвинул ящик, достал учебник по английскому, по памяти открыл нужную страницу и нашел там причудливую надпись корявым почерком. В голове моментально возникли воспоминания того самого школьного дня, когда Флюра Габдулловна, будь она неладна, привела ему светловолосого парнишку для помощи с английским. Марат тогда сразу же узнал его, Васильев выглядел до ужаса испугано, но всеми силами старался этого не показывать. Кто мог подумать, что все так завертится… Суворов вот уже десять лет задается вопросом о судьбе Андрея, с ужасом осознавая, что стал забывать его голос и такие родные черты. После того, как убили Вову, отец немедленно отвез Марата куда-то в самую богом забытую глушь к дальним родственникам, а когда позволил вернуться обратно, от прежней жизни не осталось ровным счетом ничего. Кое-как Суворову удалось узнать, что Андрея посадили, но куда, насколько, ничего этого выяснить не вышло. Годы шли, родители Марата старались делать вид, словно минувшие события — лишь новостная сводка из газеты, прочтенной за утренним кофе, а не недавняя их реальность. По старому адресу Васильева Марату никто не открывал, Ирина тоже отказывалась говорить хоть что-то, и пришлось просто смириться. Почему-то Марату казалось, что Андрей его тоже ищет, несмотря на такое количество прошедших лет, чувство это парня по-прежнему не покидало. Ночь длилась бесконечно, сон никак не шел. Марат был уверен, что еще чуть-чуть и он окончательно сойдет с ума. Окно было открыто практически настежь, морозный воздух то и дело тревожил ажурную занавеску, но парню казалось, что ему буквально нечем дышать, что еще чуть-чуть и беленый потолок с грохотом рухнет ему на грудь, переломав к черту все ребра. Марат вдруг вспомнил, что в школьные годы у него был тайник: под кроватью можно было вытащить несколько досок из паркетной кладки, а потом так же незаметно вернуть их на место. Только вот прятать там было особо нечего, но душу всегда грела мысль о его существовании. Руководствуясь каким-то незнакомым до этого момента чувством, Марат решил туда заглянуть. В абсолютной темноте нащупал нужные доски и с ужасом замер, когда понял, что там что-то есть. Осторожно достал из узкого проема содержимое и так же наощупь нашел выключатель лампы, стараясь вспомнить, что же мог там оставить. Желтый свет озарил комнату и Суворов наконец увидел, что держит в руках пакет, обернутый несколько раз скотчем. Парень быстро распаковал его и на пол высыпалось несколько писем. Марат как можно скорее поднес их к свету лампы и замер, чувствуя, как сердце перестало биться. В графе отправителя черным по белому было написано: «Васильев Андрей». Тело охватил тремор, Марат не мог поверить в происходящее и несколько раз похлопал себя по щекам, пытаясь убедиться, что все происходящее не было сном. Несколько минут он так и просидел на полу, уставив взгляд в лежащие рядом конверты, но все же нашел в себе силы открыть один из них, пробегая глазами по аккуратно выведенным буквам. «Привет, Марат, это все еще я. Если мне не изменяет память, то это сорок четвертое письмо к тебе, жаль, что ни разу я не получил ответа. Я был проездом в Казани и заходил к тебе, из-за двери мне ответили, что никаких Суворовых они не знают, но голос твоей мамы я бы вряд ли спутал с чьи-нибудь другим. Если когда-то ты все же увидишь эти письма, то знай, что не было и дня, чтобы я о тебе не вспоминал, чтобы не искал среди прохожих твой силуэт. Думаю, что у меня проблемы с головой, но я все еще очень скучаю. Я все еще тебя люблю. Думаю, что письмо это будет последним, не ищи меня по этому адресу, я на днях съезжаю. Если суждено, то когда-нибудь мы обязательно встретимся, а я буду искренне в это верить.15.05.1997»
Суворов пытается вобрать в легкие воздух, но выходят лишь осипшие всхлипы. Это просто невозможно. Невозможно столько лет жить во лжи. Марат прижимает к груди тетрадный листок, чувствуя, что сердце его в этот самый миг разлетелось на миллион осколков, вонзив их во все внутренности. Призрачная надежда испарилась так же быстро, как и возникла. Суворов обмяк, упав на пол, горячие слезы обжигали раскрасневшиеся щеки, а все происходящее казалось глупым розыгрышем. Шок сменился агрессией и непониманием, как можно было столько лет это от него скрывать?! Быть может, первые годы это имело хоть какое-то логическое объяснение, но после просто смахивало на издевательство.***
Утром следующего дня Марат, не сомкнувший минувшей ночью глаз, делает вид, словно по-прежнему не знает не о каких письмах, словно пару часов назад он не сгорел окончательно. — Мам, я на кладбище поеду, хочу к Вове сходить, — делится Суворов предстоящими планами. — Так давай и мы с отцом съездим, как раз на машине тебя и отвезем, — женщина кладет худую руку на ладонь сына, но тот свою одергивает. — Нет, я один хочу, сто лет там не был. Марат плохо помнил, как добрался до кладбища. С раннего детства он до ужаса боялся покойников, траурных ритуалов и могильных крестов. Быть может, именно поэтому у брата не появлялся с момента похорон. А может, все еще чувствовал вину за их последний разговор, закончившийся мордобоем со стороны младшего. Как бы то не было, место захоронения Суворов никак не мог вспомнить и просто брел средь могильных оград, стараясь на припорошенных снегом крестах и памятниках найти нужный ему. Наконец, Марат добрался до скромного мраморного памятника с фотографией юного парнишки в синем берете. «Суворов Владимир Кириллович» — Ну, привет, родной, — Суворов младший снял шапку и опустился рядом на корточки, протирая ладонью налипший на памятник снег. На удивление, не было внутри той жгучей боли, что прежде. Время вовсе не лечит, но слегка шлейфует обыденностью дней горечь утраты, сглаживает углы. Поблизости было пусто, разве что кресты, венки, да памятники. Марат долго-долго сидел рядом с могилой брата, рассказывая о всем том, что с ним приключилось за эти годы. Периодически плакал, растирая замерзшей ладонью по щекам слезы. Когда Суворов замерз окончательно и понял, что настало время уходить, неожиданно для себя заметил на могиле неподалеку девушку, присевшую на край железной ограды. Услышать, что она шептала было невозможно, поэтому Марат на обратном пути решил пройти мимо, отчего-то вдруг незнакомка показалась ему вовсе не чужой. Увидев проходящего рядом Суворова, девушка замолчала, прикрывая заплаканное лицо пуховым платком и пряча взгляд. Суворов бросил взгляд на табличку с креста и испытал чувство, схожее на то, что пережил ночью. На табличке выгравировано было имя матери Андрея. Пазл в голове сложился весьма быстро. — Юля?! — окликнул он незнакомку. Испугавшаяся девушка спешно засобиралась, бормоча под нос что-то неразборчивое. — Стой, — Марат осторожно схватил ее за рукав, — я Марат Суворов, помнишь меня? Васильева наконец подняла на испугавшего ее парня взгляд и ее юное лицо, обрамленное светлыми кудрями, отразило целый спектр эмоций от отрицания до шока. Она поднесла тонкие пальцы к уху Марата, нащупывая там шрам и окончательно убеждаясь, что не обозналась. — Поверить не могу, — прошептала та, а после робко заключила парня в объятия. — Ты так выросла, — Марат оглядел ее с ног до головы, пытаясь понять, когда задорный огонек голубых глаз сменился на такую темную тоску, когда малышка с забавными хвостиками превратилась во взрослую девушку. Вдвоем они вышли с кладбища, Суворов провожал девушку, попутно слушая историю ее жизни. Юля рассказала, что мамы не стало восемь лет назад, что умерла она, так и не вернувшись в рассудок. Что сама Юля по-прежнему живет с Ириной, которая после всех печальных событий зимы девяностого года уволилась из органов. Только вот про брата Васильева не произнесла ни слова. — Слушай, — Юля остановилась в нескольких шагах от собственного подъезда, — это вообще не мое дело, но я все о вас знаю. Андрей жениться собрался… Но это не по любви, он просто сходит с ума от горя, я понятия не имею, что мне делать. Я тебе оставлю номер его, они с невестой живут в паре домов отсюда, ты позвони ему, пожалуйста, я пока ничего говорить не буду, — девушка вытащила из сумочки блокнот и ручку, принявшись записывать Марату номер. Суворов пытался уложить в голове услышанное. Юля протянула ему тетрадный лист с двумя номерами — Андрея и своим. Обняла на прощание и скрылась в подъездном полумраке. На улице как-то незаметно быстро стемнело, началась метель. Марат достал из кармана дубленки пачку сигарет, прикурил, и в каком-то абсолютном беспамятстве побрел в сторону дома. В сказанное Юлей словно не верилось, в голове у Суворова творился полный кавардак. Он совершенно не понимал, что ему делать, как вновь не оступиться и какое решение будет правильным. Позвонить? А готов ли был кто-то из них к этому? В ушах звенели сказанные Юлей слова: «жениться собрался». Хотя, почему Марата это удивляет? С чего вообще он решил, что Андрей обязан был столько лет его ждать?! Еще прошлой ночью он готов был все отдать, лишь бы услышать такой родной и далекий голос, а сейчас стоял, потупив глаза в листок с шестью цифрами и чувствовал себя самым настоящим идиотом. На утро Суворов обнаружил, что рой мыслей в голове так и не успокоился, однако, жить стало чуть легче, в родительском доме его наконец отпустила страшная бессонница. Парень присел на кровати, потирая опухшие ото сна глаза и взял в руки лежавший рядом листок. Вся смелость и решительность, накопленная за четверть века, моментально испарилась, так страшно ему давно не было. Но что-то подсказывало, что за минувший десяток лет и так было упущено недозволительно много возможностей, потерять имеющуюся Марат не мог. На ватных ногах он дошел до стола, взял в руки мобильник и набрал нужные цифры. Спустя пару долгих гудков на том конце провода раздался женский голос. — Слушаю, говорите. — Здравствуйте, позовите Андрея, — Суворов опустился на стул, стараясь унять дрожь в голосе. — А кто его спрашивает? — поинтересовалась незнакомка. — Знакомый, — Марат замер и кажется перестал дышать, дожидаясь, когда к телефону подойдет Андрей. — Да, говорите. Суворов вдруг понял, что не может выдавить из себя и звука, тело затрясло словно в лихорадке, а разогнавшееся до бешеной скорости сердце отдавало стуком в ушах. — Это Марат. На том конце провода тоже настала тишина. — Если это розыгрыш, то вы пожалеете, — прошептал Андрей, опускаясь по стенке на пол. — Скажи адрес и я подойду, — в происходящее мозг верить отказывался, но сердце опережало разум и здравый смысл. Марат не помнил, как на ватных ногах дошел до нужного дома, но рядом с крайним подъездом его уже ждали. Суворов подошел на допустимую дистанцию и готов был поклясться, что это очередной сон и он вот-вот проснется. Андрей выглядел так, словно и не было тех лет, проведенных в разлуке. Все те же же глаза цвета беспокойной морской волны, тот же нос, с едва заметной горбинкой, те же пухлые губы и даже прическа осталась неизменной, разве что фигура сменилась с худощаво-подростковой на уверенную мужскую. Васильев тоже осматривал Марата, а губы его заметно дрожали. Они стояли так минут десять, не в силах приблизиться друг к другу или вымолвить пары слов. Первым тишину прервал Васильев. — Сукин ты сын, где же ты был все эти годы… Марат в несколько шагов сократил дистанцию, опуская тому руки на шею, стараясь разглядеть каждую ресничку и родинку, стараясь в мельчайших подробностях запомнить этот момент. Решение снять номер в гостинице пришло одновременно. Дорогой туда оба сохраняли молчание и каждый думал о своем. Марат о том, что судьба никогда не была к нему так милостива и никогда не ставила его в столь сложное положение. Андрей же пытался понять, что ему делать дальше. Он чувствовал себя все эти годы щенком, с которым наигрались и без малейшего угнетения совести выбросили на улицу. И вот сейчас, когда жизнь приобрела иллюзию «нормальной», каким-то необъяснимым образом появился Марат. Все так, словно им вновь по четырнадцать, тогда в спокойную жизнь пианиста и примерного сына тоже ввалилось это чудо в голубой куртке и с разбитым лбом. Но тогда Андрей почти не думая выбрал Марата, ему было так мало лет, а в душе его так много доверия и любви… Сейчас же ему двадцать пять, он сломан и потерян, на носу совершенно ненужная свадьба, а в закрытом на замок ящике стола уже два года лежит веревка и не распакованное мыло. Васильев совершенно не знал, как ему быть. Вновь довериться? А будет ли это того стоить? Суворов нажимает на выключатель и просторный номер мгновенно наполняется холодным светом. Парень стягивает тяжелую дубленку и неудобные ботинки, опускается на двуспальную кровать и шумно выдыхает. Он столько раз представлял и прокручивал в голове их встречу, а сейчас робел как школьник и прятал виноватый взгляд. — Я скучал, — Андрей опускается рядом, а в голосе его слышна вся печаль и боль, годами спрятанная от лишних ушей, — я невероятно сильно скучал. Марат осторожно кладет тому голову на грудь, вслушиваясь в частое и сбитое сердцебиение. Глаза наполняются слезами, губы дрожат и хочется разве что выть от отчаяния. — Пожалуйста, — едва слышно шепчет Суворов, шмыгая носом, — останься со мной. Я клянусь, я больше и дня без тебя не протяну. Андрею не верится, что все это говорит Марат. Тот самый Марат, у которого напрочь было отбито чувство страха и инстинкт самосохранения, в котором решимости всегда было больше, чем собственного веса, тот самый Марат, что в кровь разбил нос набравшему сил признаться в любви Андрею. Это все было либо галлюцинацией, либо сном, либо чем угодно, кроме реальности. — Мы же совершенно не знаем друг друга… Прошло десять лет, Марат, долгих десять лет. Я не знаю, что мне делать, — Андрей шептал все это словно в бреду, бегая глазами по белоснежному постельному белью. — Я не смогу без тебя, — вторил Суворов, прижимаясь как можно ближе, - не смогу.