С рождеством, Скиппи

Тим отдал бы всё, чтобы провести Рождество вместе с Хоуком. Но дело в том, что никому его "всё" было не нужно, чтобы обменять его на кусочек счастья: ни вера в бога, ни бесконечные клетчатые рубашки, ни наивный взгляд. Никому, даже самому Хоуку. Он слышал, что Люси ждёт ребенка. Хоук, должно быть, занят. Все вокруг были фальшивыми, Тим это видел, как никогда. Никто не улыбался ему искренне (никто вообще не улыбался искренне с самой войны, пожалуй). Только если Хоук имел мужество признать, что постоянно врёт, то остальные так и притворялись, даже когда понимали, что их раскрыли. Тим даже не пытался казаться кем-то другим – он чертовски устал делать вид, что все хорошо. Перебиваясь работой то тут, то там, максимально пытаясь барахтаться на пределе своих сил, он чувствовал, что выдыхается. Он безумно хотел быть просто Тимом. "Его мальчиком". Хотелось исчезнуть. Подработка, которую ему нашел Маркус, занимала всё время. Особенно в предрождественские дни. Тим вообще не высыпался – днём он загружал себя по самую макушку, чтобы не рефлексировать на счет своих бесчисленных грехов, а ночью тонул в воспоминаниях, где кроме льдистых глаз, крепких рук и жаркого шёпота Хоука не было ничего. Он принес эту любовь на божий алтарь, он сбежал в гребаную армию, напросился в горячую точку, в тайне надеясь, что шальная пуля прекратит эту агонию, но... Он не подставлялся специально исключительно ради Него. Страшно подумать, что стало бы с Хоуком, если бы и его, Тима, тоже убили на каком-нибудь задании. Даже если Хоук и не любил его, это все равно было бы жестоко. Молния не бьёт дважды в одно место, и Тим остался жив. Он раз за разом вспоминал их первое и единственное Рождество. Когда всё казалось ужасным, но не безвыходным. Когда он, сидя за общим столом, улыбался при взгляде на именные запонки. Он нашел их недавно в старой коробочке на самом дне ящика с безделушками. Едва открыл и отходил потом весь следующий день. "Кому ты принадлежишь? – Тебе. Я принадлежу тебе." Он никогда их больше не наденет. На часах была без пяти минут полночь, когда Тим замер у покосившейся калитки. Ключи от съемной квартиры вечно заваливались в дыру в кармане пиджака, и на то, чтобы их найти, всегда уходила пара лишних минут. Район был не самым спокойным, и Тим был рад, что возвращался домой достаточно поздно. Он не боялся, что его изобьют или ограбят, потому его, видимо, не грабили и не били. Он поднял к небу мимолетный взгляд – прямо над ним мигнула крошечная звёздочка. Чудо – увидеть такую в мегаполисе, вечно засвеченном и дымном. Мигнув ещё раз, звёздочка сорвалась и, прочертив в черноте неба длинную, тонкую черту, исчезла. Ну, конечно. Ничто такое же прекрасное, как звезда, не задержится здесь надолго. Только Тим никак не мог вылезти из этого болота, в которое превратилась его жизнь... Вообще-то, он загадал желание. Наверное, подобные суеверия являлись каким-нибудь замольным грехом, но плевать. Одним больше, одним меньше... Смертный грех на нем уже был и без того, а дважды не умрёшь. Он был катастрофически одинок. Ему отчаянно был нужен... Кто-то. *** Тим проснулся от запаха кофе и тихих аккуратных разговоров. Сочетание удивительное, ведь все его соседи были сплошь пьяницами и маргиналами – тишина в праздничное утро была для них из разряда недосягаемого. Подушка была настолько мягкой, насколько просто не могла быть в его доме. Он буквально утопал в её объятиях. Тим был убежден, что находится в незнакомом месте. И он вообще никогда не был здесь раньше, это факт. Интерьер чем-то напоминал старую квартиру Хоука. Смесь уюта и открытых пространств, минимализма и антикварного шика. Тиму нравилось здесь, чьим бы не был этот дом. Выйдя на кофейный аромат в довольно большую кухню, он замер. В комнате было полно людей, которых он видел впервые. Мужчины и женщины, в основном старше него, некоторые сбитые с толку, как и он, а некоторые вполне расслабленные и улыбчивые. – О, ещё один, – рассмеялся мужчина в углу. Он стоял как раз у плиты с ковшиком в руке, откуда и тянулся запах. – Проходи, сынок, сейчас будет ещё партия. Тим не понимал абсолютно ничего. Он был одет в свою же пижаму и четко чувствовал под босыми ногами все неровности пола. Он слышал реальные звуки. Он был уверен, что не спит. – Скиппи? О, как я надеялся, что тебя здесь не будет... Глупое сердце сделало кульбит. Тим судорожно вдохнул и не нашел в себе сил обернуться. – Вы знакомы? – мужчина у плиты перекатил сигарету из одного угла губ в другой и хмыкнул. – Странно тогда, что вы оба здесь. Давай сынок, иди в комнату, Ястреб отнесет тебе кофе туда. Тим зажмурился и, чувствуя все нарастающее недоумение, поспешил ретироваться, не глядя по сторонам. В комнате было куда тише. Никто не гнался за ним и не навязывал своего общества. Он сел на свою разворошенную кровать и задумался... – Вот ты где, Скиппи. Хоук не изменился ни на волосок. Не постарел. Он был в белой майке и лёгких домашних брюках, под которыми – Тим был уверен в этом – не было белья. В руках Хоука исходила паром кружка кофе. И весь он выглядел как ожившая мечта. Тим собирался сказать ему, чтобы не подходил ближе, но... Во рту скопилась слишком много слюны, то ли от предвушения кофе, то ли от внешнего вида Хоука, и всё, что Тим сделал, это тяжело сглотнул. Следующим мгновением он осознал себя распластаным по простыням, истово тянущимся к любимому телу, по которому он так скучал. – Нет, Скиппи, – мягко рассмеялся Хоук, – мы не будем трахаться сейчас. Тим никогда не слышал от него такого смеха. – Почему? – он искренне не мог понять, а зачем тогда они оба здесь, в этом доме, в этой комнате? Ради чего ещё Хоук бросил бы беременную жену в Рождество? – Потому что мы оба хотим другого, – просто ответил Хоук и скатился на соседнюю подушку. Тим иногда его совершенно не понимал. Иногда? – Вот именно. – Хоук улыбался одними глазами, так, как умел только он, но Тим залипал на его вставшие соски, видимые через тонкий хлопок. – Как объяснил мне Старик Ник, который столь любезно сварил тебе кофе, этот дом – что-то вроде пристанища одиноких и неприкаянных. Опережая твой вопрос – не только для гомосексуалистов. Для любого человека, который чувствует себя потерянным. Ник говорит, никто не должен быть одинок в праздник. Тим всё же отлип от мерно вздымающейся в такт дыханию груди Хоука и посмотрел ему в лицо. На прямой нос. На красиво очерченные губы... Хоук не умел так шутить. Да и не стал бы. – В таком случае, что здесь делаешь ты? Глаза Хоука перестали улыбаться, зато улыбнулся рот. – Я одинок, Скиппи. Как никогда. Теперь уж точно, ведь у Люси теперь есть по-настоящему родной человек в этом мире. Ну, будет. Я вряд ли стану ему хорошим отцом. – Пауза оказалась горькой, и Тим почувствовал, как кривитчя его собственное лицо. – В виду специфики моей работы, да и по личным причинам тоже, друзей у меня никогда не было и нет. Все, кого я любил, так или иначе меня покинули. Хоук взглянул на Тима в ответ, чуть заметно прищурившись. В его глазах не было осуждения, но сердце Тима сжалось. Практически до боли. Зачем он снова это делает, зачем? – Мне кажется, я задолжал тебе. Разговор, правду, отклик... Не знаю. Что-нибудь, что могло бы сгладить твои впечатления обо мне. – Хоук говорил легко. Так открыто, так прямо, как не говорил раньше никогда. И Тим чувствовал, как по нему прокатываются волны тепла и тревоги одновременно. Он пытался вспомнить, что конкретно загадал на падающую звезду. Друга? Общения? Почему из всех людей в мире на эту роль попал для него именно Хоук?... *** Они не вылезали из постели весь день. И совсем не в том смысле, в котором Тим мог бы подозревать, скажи ему об этом кто-нибудь вчера. Он не мог поверить в происходящее. Они говорили. Просто говорили, наконец, обо всем на свете. О детстве и юности, о школе, о будущем, о страхах и желаниях. Хоук действительно отвечал, действительно показывал свои эмоции и действительно слушал. Тим вообще не помнил, чтобы ему когда-нибудь было так хорошо от простого разговора. Исповеди перестали приносить такой покой с тех пор, как он стал на них лгать, с родителями никогда и не было у него таких доверительных отношений... Но сейчас они соприкасались с Хоуком душами, мыслями, и это было едва ли не так же упоительно, как соприкасаться с ним телами. Тим купался в чувстве всепоглощающего принятия и понимания и видел, что Хоук тоже в ответ плавится, и плавится, и плавится... Тим всегда любил дарить ему удовольствие. К вечеру они все же вышли к людям, к остальным одиноким (иди уже нет?) соседям. Все они вели себя так, будто были знакомы всю жизнь. Никто никого не стеснялся, не было запретных или неудобных тем. Каждый был готов делиться с другими всем, что накопил за всю жизнь, как буквально, так и фигурально. Хоук держал Тима за руку, прямо при всех, даже переплел с ним пальцы, и никого, абсолютно никого это не трогало. Это было похоже на сказку. То, о чем Тим всегда мечтал. Они запускали салют, пили шампанское, играли в какие-то глупые игры и танцевали под тихий джаз. Несколько часов спустя Тим уже валился с ног от усталости и переизбытка счастья, и, попрощавшись со всеми, Хоук увел его в спальню. Они так и не заправили кровать, когда уходили, и Тим с облегчением рухнул в мягкие прохладные барханы. Хоук же не спешил присоединиться – он стоял в изножье, в полумраке, и буквально пожирал Тима взглядом. Вот теперь он был похож на себя. Тим подтянулся на локтях, устраиваясь удобнее, и Хоук начал медленно стягивать с себя немногочисленные вещи. Тим видел это зрелище кучу раз, но именно сегодня оно чувствовалось иначе. Он знал, что они будут не трахаться, а любить друг друга. Не за удовольствием гнаться, а за тем незримым, что теперь связало вместе их души. Хоук был красив. Его не портил ни шрам, ни возраст, который не отражался на его теле так же, как не отражался на лице. – С рождеством, Скиппи. – Счастливого рождества, Хоук. И разговаривать словами им больше не хотелось. *** На следующий день Тим проснулся в своей съёмной конуре под крики соседей. Но проснулся таким отдохнувшим, каким не был уже давно. Все его проблемы не решились за раз, вовсе нет, но дышать ему стало определенно легче. – Ты сочтешь меня сумасшедшим, Маркус, если я скажу, что вчера я удивительным образом виделся с Хоуком? Не знаю, кто это был – Санта Клаус, Святой Николай или просто Старик Ник, но... – Тим, ты же не ребенок. Ну какой Санта? – Настоящий, судя по всему. – Никогда не понимал, как Хоуку удается мириться с твоей воцерковленностью. Святой Николай, боже мой. Ты, безусловно, не сумасшедший. Но отчаявшийся... Отпусти его, Тим. Хотя бы в этом году. – Я уже не уверен, что хочу отпускать, Маркус. Но... Теперь мне намного легче простить его. Смирение – вот чему учит любой святой, будь он хоть трижды выдумкой. Маркус покачал головой, а Тим улыбнулся, вспоминая и чудесный дом, полный добрых людей, и ароматный кофе, и теплые руки Хоука, и крошечную звёздочку, подарившую ему успокоение.