Думаешь, я бы и вправду смог?

Сквозь Юра вспоминает, нет, даже чувствует почти ощущает тёплый вечер в Латвии четырнадцатого числа. Теперь это достаточно частый сон, напоминающий о том времени, когда Витька смеялся и говорил. Сейчас Цой молча сидит у него на кухне и пьёт чай. Но «пьёт чай» слишком громко сказано. Просто бесцельно мешает ложечкой остывший напиток и смотрит в пол. А самое страшное молчит. Молчи, молчит, молчит. Во уже четыре месяца как молчит. Наташа, до этой недели жившая с ним в Москве, придумывала многое в попытках разговорить любимого человека, но всё снова и снова проваливалось. Витька, тогда конечно улыбался, держа на руках плачущего от непонятного страха сына, но улыбался не так. Не так солнечно что ли. Безрадостно одним словом. Витька сейчас убийственно молчит и сверлит взглядом дыру в полу. Снова мешает ложкой чай. В надежде на то, что хотя бы в компании лучшего друга он придёт в норму и начнёт говорить, Наташа клятвенно пообещала приехать к Новому году и отпраздновать в тесном кругу самых близких людей. Но Витька молчал, устремив печальные глаза вниз. Потянувшись, Каспарян неспеша плетётся на кухню, собираясь предложить другу немного развеяться и дойти до какого-нибудь знакового ему места, может даже позвать Густава с Игорем. Протирая глаза, тихонько крадётся по коридору будто бы не своей квартиры и робко выглядывает из-за угла, даже подумывая сначала постучаться. На диване Витьки почему-то не видно, нет и мерного стука ложки о стенки кружки. Всё в квартире вдруг замирает, когда Юра видит темные брюки на уровне самых глаз. – Вить! Вить, нет! – наплевав на соседей за стеной, на то, что сейчас глубокая ночь, почти кричит, вцепляясь Цою в колени. – Нет, нет, нет.. С августа Витька открытых вещей почему-то не носит и теперь отказывается даже сменить тёплый свитер с высоким воротником хотя бы на рубашку. Стискивая чужие колени до хруста, Каспарян мелко дрожит и утыкаясь в тёмную жёсткую ткань брюк, чувствует, что буквально начинает захлёбываться воздухом. – Слезь, пожалуйста, слезь.. Виктор едва слышно вздыхает и положив ему руку на макушку, запутывает пальцы в отросших волосах. Юрий боится взглянуть вверх, встретиться с печальным Витькин взглядом, необычно тяжёлым в последнее время. Увидеть что-то очень страшное, там, у самого потолка. Наверху скромно скрипит люстра, от чего солист крепче сжимает его ноги, почти вставая на цыпочки, тянется чуть выше и останавливается у ремня. – С-слезь.. Пожалуйста. Цой отпускает звенящую люстру и аккуратно спускается на пол, почти сразу оказавшись в объятиях друга, явно не намеревавшегося расслаблять хватку. У Витьки наверняка болят колени, ноет левое плечо и уж точно нельзя напрягать мышцы преса. В ответ он конечно, только тихонько хлопает Каспаряна по плечу и что-то кладёт на стол рядом. У Юрия учащается и без того судорожное дыхание, но заглянув ему за спину видит лампочку. Самую обычную лампочку, чуть выцветшую от давнего использования. В тёмных глазах солист давно не видит тех самых насмешливых чёртиков, что частенько посещали Цоя прошлым летом. Ещё до аварии. Сейчас Витька аккуратно отстраняет его от себя и заглядывает прямо в глаза, в душу. Впервые с момента аварии не тупит взгляд в пол. – Думаешь, я бы и вправду смог? И вновь замолчав, тяжело вздыхает, стараясь не отводить глаз. В первые две секунды Каспарян ошарашенно молчит и с трудом протолкнув ком в горле, оглядывает Витьку с ног до головы, будто видит впервые. – Ты.. Почему же ты всё время молчал? Виктор вновь вздыхает и отвернувшись к окну, медленно опирается на подоконник, незаметно зажимает шрам на боку. Но «незаметно» только для себя самого. Юрий подходит ближе и опираясь на подоконник, опустевше смотрит на него. – Вить.. Вить знаешь.. – шёпотом начинает он, осторожно кладя руку Цою на здоровое плечо. Как странно. Теперь знает, где у Витьки здоровое плечо, а где не очень. Что вообще-то Витьке нужно пить какие-то таблетки от лающего кашля, от которого они оба не спят ночами. Знает, что теперь ему тяжело долго держать руки на весу. Всё это Витька, конечно, сказал не сам. – Вить. Поговори со мной. – чудом избавившись от горького кома в горле, Юрий медленно продвигает ладонь дальше и не встретив сопротивления, подтягивает вплотную. – Что ты хочешь услышать от меня? – судорожно выдыхает тот, уже с трудом держась на ногах. – Что именно? Каспарян замолкает и вновь смотрит Цою в глаза. В глаза, куда возвращаются насмешливые чертики. Пододвинув Витьке злосчастную табуретку, берёт за руку, сжимая чужую ледяную ладонь, боязливо начинает. – Та авария... Цой вновь глубоко вздыхает и с особенной ноткой в глазах, вдруг резко дёргает на себя. От неожиданности солист почти падает на него, но в последний момент всё таки хватается за краешек подоконника, часто дышит в чужую шею. – Давай немного выпьем. Я попробую.. Каспарян окончательно перестаёт переваривать происходящее и усевшись на диван, обхватывает голову руками. – Я не понимаю.. Не понимаю. Но вдруг замирает, медленно убрав ладони от лица, словно чувствует тепло. Напротив сидит Витька и улыбается. Снова тепло улыбается. – Наташе главное не звони по этому поводу. Сорвётся ведь отовсюду. Приедет. – прислоняется к стене и медленно выдыхает, будто собираясь нырять, задерживает дыхание. Юрий, конечно, соглашается и кивает. – У меня, правда, уже как с августа ничего такого не водится. Я сейчас, быстро кое-куда схожу.. Прикрывшись ладонью, Цой зевает и отрицательно покачав головой, переходит на шёпот. – Не надо никуда ходить. Жди здесь. Вернувшись, держит в руке тёмно-зелёную бутылку, печально оглядывает кухню. Встав на мысочки, самостоятельно лезет за стаканами. Оборачивается на Юрку, бессмысленно уставившегося в голую стену и протянув гранёный стакан, садится рядом. – Вить... – начинает Каспарян, внимая мелкую дрожь в теле, берёт стакан в руки. – Я окончательно запутался. – Ты о чëм? – спрашивает Виктор, с трудом открывая бутылку штопором. – Чтобы ты... И сам предложил. Я не узнаю прежнего тебя. Цой улыбается куда-то в сторону и не наполнив стаканы даже на четверть, тоже бессмысленно сверлит стену взглядом. – Вить, ты ночью кашляешь сильно. – с сожалением в голосе вздыхает солист, ощупывая чужие бледные руки, давно растерявшие золотистый загар солнечной Латвии. – Уверен, что оно того стоит? Виктор смотрит сначала на бутылку, потом на Юрия, снова на бутылку, и откашлявшись, выдëргивает руки. – Да вообще-то не уверен. Я теперь вообще ни в чем не уверен. Семь утра. Витька спит прямо на кухонном диване, а точнее у Каспаряна на плече. Бутылка не опустела даже наполовину, а стакан практически не тронут. Что-то снова изменилось. Надломилось что-то помимо хрупких костей.