Самое драгоценное сокровище

Это больно. Слишком больно. Когда сжимают до синяков бёдра. Когда руки заломлены за спиной в грубой хватке. Когда шею сжимают, перекрывая поток воздуха. И не прекращают вбиваться внутрь, грубо, жёстко. У Мегуми уже сил не осталось кричать — ещё в первые часы не осталось. Всё что ему было доступно — принимать чужое тело, слабо поскуливая. Боль была всё ещё невыносимой. Но уже привычной. Эта комната успела сохранить все его стоны, крики и скулёж, которыми Сукуна упивался, трахая его. И всё всегда начиналось одинаково — он не спрашивал, не заставлял. Сукуна лишь брал. Он приходит к Мегуми каждую чёртову ночь, заламывает руки и забирает тело Мегуми себе в услужение, наслаждаясь им. Не только телом и криками — всем Мегуми. В первые дни он пытался сопротивляться. Пытался вырваться из хватки — всегда стальной, — пытался призывать шикигами, спасая себя — отсрочить неминуемое хоть на пару секунд. Но заканчивалось это лишь сломанными запястьями, слезами на щеках и криками боли. А ещё мягким шёпотом на ухо Мегуми. Сукуна им наслаждался. Он им упивался. И самое болезненное во всём этом была нежность, которой всё заканчивалось. Он лёгкими поцелуями покрывал израненное тело — в синяках, гематомах, кроподтёках, — говорил какой Мегуми молодец, говорил, каким счастливым он его делает. Мегуми было противно — омерзительно — слушать это каждый раз. Будто происходящее здесь — добровольно. Но Мегуми никто никогда не спрашивал. Сукуна просто приходил и брал то, что принадлежит ему. А Мегуми оставался. Тело ломило, чесалось — хотелось вскрыть себе глотку, чтобы перестать чувствовать незримую грязь на себе, которую он пытался с себя снять скальпелем вместе с кожей. С болью от сломанных запястьев, он водил по телу, оставляя больше царапин и синяков. И рыдал навзрыд. Мегуми разучился плакать тихо. Мегуми правда пытался — правда — не поддаваться ему. Он старался молчать, старался противиться, скрывал свои эмоции. Но ничего не получалось — Сукуна знал, куда надавить, чтоб сломать его броню. Чтобы сломать его полностью. Потому что Сукуне нравятся его слёзы, потому что он знает, как выбить из него крик громче, слёз больше. Даже это принадлежит теперь ему. И ломал он Мегуми лишь для того, чтобы собрать на следующий день. И вновь сломать. Сукуна никогда не залечивал все оставленные собой раны до того, пока не придёт к Мегуми вновь. Пока не захочет его вновь. Хорошо это или плохо, но он хотел его каждый день и каждую ночь. Оставлял боль, залечивая следующей ночью. И только для того, чтобы причинить ещё больше. Он держал Мегуми в комнате, запрещая выходить. Сукуне не нужно было для этого запирать дверь или приковывать его цепями. Стоило лишь раз показать, что случиться, если Мегуми его ослушается — в тот раз, Сукуна держал его за шею одной рукой — грубый жест и лишь для того, чтобы контролировать. Двумя другими руками обнимал его талию обманчиво мягко, но Мегуми знал, что стоит лишь показать хоть каплю сопротивления, как его живот вспорят ногтями, причиняя боль долгую и мучительную — и осознание, что это его не убьёт, лишь раздражало сильнее. Потому что Сукуна просто не позволит Мегуми умереть. Четвёртой рукой он взмахивал, выпуская свою технику — друзья, просто знакомые, неизвестные падали обезглавленные перед ногами Мегуми, пачкая его ноги в крови. И всё, что ему было позволено, — дрожать в чужих руках, шептать моления Сукуне, просить прекратить. Но перед ним всё ещё лежали трупы, взирая на Мегуми пустыми глазами, пару секунд назад будучи полными страха, боли или ненависти. В тот день он провёл у унитаза несколько часов — его рвало, даже когда было уже нечем. А перед глазами всё ещё стояли мёртвые Маки, Норитоши, Момо… их всех не перечислить. Мегуми не мог забыть их взгляды, направленные на него — на молчащего него, не пытающегося даже сопротивляться, — обвиняющие взгляды. Или так только казалось? Но ведь Мегуми и правда был виноват в их смерти. Если бы он просто слушался… Сукуна пришёл к нему в тот день. С мягкой улыбкой присел рядом с Мегуми, всё ещё цепляющимся за туалет — выглядел он тогда паршиво, измазанное лицо в собственной блевоте, в слёзах, смешавшихся с соплями. Сукуна тогда просто поднял его на руки, отнести в ванную — в первые мыл Мегуми именно он, до этого лишь отдавал распоряжение Урауме. Но после того дня заботиться Сукуна стал сам. И лежать, обнимая тело Мегуми, вырубившегося, не выдерживающего очередную боль и муки, дрожащего во сне от очередного кошмара. Сукуна всегда мягко касался его волос, успокаивающе гладил, утешая. И как же Мегуми ненавидел себя за то, что ему он поддавался — поддавалось его тело, почувствовав хоть каплю тепла. Он плакал во сне, принимая чужую заботу, когда Сукуна шептал ему в ухо, какой Мегуми послушный, хороший мальчик. Когда Сукуна вытирал его слёзы после очередной порции боли. Когда Сукуна мягко целовал его, поглаживая бёдра. Мегуми ненавидел себя за то, что млел в эти минуты, цеплялся за него ближе, пытаясь уловить, продлить, сохранить эту немыслимую заботу. Казаться начинало, что вся его жизнь сводится лишь к тому, чтобы получить любовь от Сукуны. Он умел её дарить, когда того заслуживали. Лишь только любовь Сукуны была смертельной, болезненной, грубой и жестокой. — Ты моё священное сокровище, — шептал он Мегуми в ухо, притягивая к себе ближе. Сейчас Сукуна был удовлетворён. А значит эта ночь закончилась. Началось всё полтора месяца назад, когда случилось происшествие в Сибуе. Каким образом Сукуна смог подавить Юджи, полностью перехватывая контроль над телом всё ещё оставалось загадкой. Но не было у Мегуми вопроса, как всего за неделю улицы были заполнены проклятиями, а почти все маги мертвы. Пусть он сам этого не видел, не участвовал в сражении, уже на тот момент запертый в обители Сукуны. До того дня, когда Мегуми решили проучить, он не знал, что происходит с его близкими. Единственной надеждой, на которую уповал Мегуми был Сатору. За всё время пребывания рядом с Сукуной, он ни разу не слышал о нём ничего. И, когда, в минуты недолго спокойствия, Мегуми оставался один на один с самим собой, он предполагал, строил теории, что Сатору всё же мог подействовать Сукуне на нервы, дать отпор. Поэтому тот не бахвалится силою. Но думы быстро заполоняла дымка болезненного тумана, выбивая из Мегуми все мысли, все чувства, кроме одного — ощущения жёсткой хватки и чужих грубых толчков сзади. Хриплого дыхания Сукуны. И его похвалы, от которой кровь стыла в жилах. Когда через два дня Сукуна пропадает, в груди зарождается тревога. Тот не приходит по ночам, и Мегуми оказывается расположен сам себе. И он впервые осматривает комнату, в которую его поселил Сукуна. В шкафу находятся множество прекрасного кимоно с аккуратной вышивкой — чаще всего золотой. К чему столько нарядов Мегуми не понимал, Сукуна всё равно при каждом визите сдирает с него всю одежду, наслаждаясь обнажённым телом. Да и множество золотых вещей стоят на полках, какая-то мебель тоже содержит в себе золотые вставки или орнаменты. Будто Мегуми здесь ценят. Будто он не находится в плену, использующийся как развлечение для Сукуны. На третий день, Мегуми не выдерживает — когда Урауме приносит ему ужин в покои, он окликает её, спрашивая, где оказался Сукуна. Она не отвечает. Оставляет поднос на столе — даже не смотрит на Мегуми — и уходит. На пятый Мегуми узнаёт, что Токийский магический техникум вместе с Киотским были уничтожены. Об этом рассказал сам Сукуна, первым делом после возвращения, решивший проведать Мегуми. Он после рассказанной с довольный улыбкой о том, как маги кричали, пытаясь спастись предавали своих же, как молили пощадить, поднял Мегуми на руки, прижимая к себе тремя руками, а четвёртой играясь с волосами, уложил на кровать, проводя часы просто с ним в обнимку. Вечером, в этот же день, Мегуми впервые за время, проведённое в обители, покинул комнату, выделенную ему Сукуной, под его же взглядом и негласным разрешением. Он тогда пришёл, неся в руках расшитое золотыми нитками чёрное кимоно, надел его на Мегуми сам, на его голое тело, легко завязав, перед этим залечив все его раны. Но не позволил встать на ноги — обняв верхней парой рук за талию, а нижней подхватив под бёдра, вынес из покоев. Мегуми тогда пришлось ногами обвить Сукуну, пальцами вцепившись в его плечи — в своём истинном обличии он был намного больше Юджи, достигая ростом, как казалось под два метра. И пусть Сукуна держал крепко, Мегуми всё равно было страшно упасть. Отнесли его в большую залу, оформленную под столовую комнату. Усадив Мегуми за стол, Сукуна сел на стул рядом. Одна из его рук легла на бедро Мегуми, мягко поглаживая. Взглядом ловил каждую эмоцию его, движение — напряжённое тело, рваное дыхание, тесно сжатые челюсти. Дверь с другой стороны открылась, и вышла Урауме, неся в руках две тарелки с едой. Она поставила их на стол, поклонившись низко. — Господин Сукуна, желаете ли ещё чего-то? — спросила она. Но тот на неё даже не посмотрел, продолжая наблюдать за Мегуми. Лишь махнул одной из своих рук, прогоняя Урауме. Та, поклонившись, вышла, аккуратно закрывая двери. Мегуми перевёл взгляд на тарелку — кусок сочного мяса обжаренного в пряных специях лежал перед ним, завлекая божественным запахом; рядом лежали обжаренные в соусе овощи. Слюна скопилась во рту. Это был первый раз, когда Мегуми ужинал с Сукуной. До этого дня в его покои завтрак, обед и ужин приносила Урауме, оставляя поднос на столе. По началу Мегуми не ел, игнорируя голод, зарождающийся внутри, но, когда Сукуна узнал об этом… Воспоминания приносили лишь боль. Он сидел за ним, обняв одной рукой поперёк живота, крепко удерживая, в других руках держал тарелку и палочки, подхватывая кусочки еды, приподносил ко рту Мегуми, чуть ли не запихивая в рот, пальцы четвёртой руки массировали горло, заставляя сглотнуть. В конечном итоге, Мегуми начал есть сам. Пусть всё ещё небольшой кусочек и под присмотром Сукуны. Но сейчас они впервые едят вместе. Побоявшись разозлить того, Мегуми тянется руками к приборам, но его запястья перехватывают. Сукуна сам берёт вилку и нож, аккуратно отрезает кусочек стейка, приподнося его ко рту Мегуми. Он сразу же открывает рот, позволяя положить мясо себе в рот. Мегуми мычит, когда чувствует вкус — всё то, чем кормили его до этого и рядом не стояло. Сладкая нега расплывается по телу, как во рту будто тает кусочек. Противиться этому вкусу было просто невозможно. Рука Сукуны в этот момент оттягивает ткань кимоно, обнажая кожу на ноге. Пальцы тянутся ниже, на внутреннюю сторону бедра, поглаживая. От неожиданности, Мегуми сводит ноги, зажимая ладонь между ног. И на это получает довольный смешок Сукуны — в следующий момент, он с силой надавливает, заставляя ноги Мегуми разъедениться. Лёгким движением проводит рядом с пахом, но сразу же перемещает руку на колено Мегуми, чуть сжимая. Другими руками отрезает новый кусок, к которому Мегуми тянется сам, с тихим скрипом от соприкосновения зуб и металла, стягивает мясо себе в рот. Не видит, но чувствует, как Сукуна удовлетворённо улыбается. Он отрезает новый кусок, пока четвёртая рука тянется к волосам Мегуми, поглаживая непослушные пряди. Рука с колена перемещается к члену Мегуми, почти неуловимыми касаниями поглаживая плоть. С губ срывается тихий стон. Мегуми вновь дёргает ногами, порываясь их свести, но ту же себя останавливает. Сейчас Сукуна выглядит благодушным. Мегуми знает, что он может быть нежным. И сквозь всю боль, что он приносит, такие редкие и кратковременные моменты он пытается ловить, заполняя ими воспоминания о муках. Всё, лишь бы не сойти с ума. Проигнорировав оставшуюся половину стейка, Сукуна откладывает приборы. Одной рукой он распахивает кимоно Мегуми, пальцами проходясь по груди, цепляя соски, пока вторая продолжает гладить его по голове. Третья рука более ощутимо прикасается к начавшему твердеть члену. Одним движением Сукуна хватает его, рывком поднимая, чтобы расположить Мегуми на столе. Он наклоняется к его груди, целуя сосок, но лишь для того, чтобы в следующую секунду прикусить его зубами. С губ Мегуми срывается резкий стон. Он хочет потянуться к лицу, чтобы закрыть себе рот — в первые его руки не скованы за спиной; впервые он лежит на спине, а не на животе, — но дрогнувшие руки остаются лежать вдоль тела. Не нужно злить Сукуну. Нужно ловить моменты нежности, коих столь мало. Он спускается ниже, опаляя дыханием член, облизывает головку…

…В этот вечер Мегуми не кричит.

Новый день. И уже второй раз, когда Мегуми видит казнь своих соратников. Он стоял тогда на коленях перед Сукуной, хватаясь за его кимоно. Двигал сухими губами, умоляя пощадить их. Мегуми смотрел на лицо, на искрящиеся смехом две пары глаз — не мог заставить себя обернуться посмотреть на своих. Мегуми боялся увидеть в них презрение. Он ведь должен был бороться, а не молить. Но Мегуми молил. Обещал, что будет хорошим. Обещал, что сделает, что угодно. И видел в глазах Сукуны, как ему это нравится. — Тогда выбери одного и убей его, — усмехнулся он, поднимая Мегуми с колен. Он развернул его спиной к себе, обнимая за талию, двумя другими руками подхватил запястья поднимая их на уровне груди Мегуми. Сукуна наклонился к его уху, прошептав, опаляя горячим дыханием. — Жизнь одного против жизни оставшихся четырнадцати. Я не убью никого, если одного убьёшь ты. Обещаю. Мегуми в его руках задрожал. Дыхание сбилось. Сердце в груди забилось учащённо. Мегуми с ужасом посмотрел на помятых, побитых, полных отчаяния магов. Он видел, как в глазах Мивы скопились слёзы, как по её лицу некогда прекрасному прошёлся шрам от уха до линии челюсти другой стороны. Он видел последние остатки решимости в глаза Утахиме-сенсей. Он видел пустые глаза Инумаки, что даже не поднимал голову. И многие, многие другие. И сейчас Мегуми должен выбрать, кто умрёт за них. Он не хотел. Он не был готов. — Я обезглавлю их сейчас же, — рыкнул Сукуна, сильнее сжимая руку на талии, оставляя синяк. — Быстрей! Пальцы Мегуми дрожали, когда он складывал печать, призывая гончую. Это единственный шикигами, который остался ему доступен — это единственный шикигами, которого пощадил Сукуна. Ещё в самый первый день, когда он только похитил Мегуми, тот пытался сопротивляться. Он призывал Нуэ, лягушек, кроликов — понимал, что не выиграет, но ему нужно было как-то сбежать. Сукуна одим взмахом руки уничтожил каждого. Даже когда Мегуми решился и призвал Махорагу, он долго не продержался. Это дало время скрыть в глубине обители, в попытках найти выход, но уже через пять минут блужданий его нагнал Сукуна. В тот день ему впервые сломали запястья. В тот день Сукуна впервые насладился его телом. Все шикигами оказались мертвы. Осталась лишь гончая, великодушно пощажённая Сукуной. Он тогда шептал Мегуми, объясняя причины своих действий, и говорил, что не хочет лишать его техники, хочет, чтобы у Мегуми осталась его милая собачка. Гончую он призывал, когда оставался один. Обнимал мягкую шерсть, утыкаясь носом в неё. Чувствовал её тепло, цепляясь пальцами, и плакал. Очень и очень много. Рыдал навзрыд, не выдерживая. В те дни он ещё пытался сдерживаться, оставаться скупым на эмоции — не приносить своей сломленностью удовольствия Сукуне. Из тени выросла Гончая. Она взвыла, поворачивая голову к Мегуми. Смотрела на него полными такой же боли, как и у него, глазами. Поймав её взгляд, резко выдохнув, Мегуми вновь посмотрел на магов перед собой. Сейчас он должен решить судьбу каждого из них. Он не хотел. Уж лучше, чтобы Сукуна убил каждого, чем давал такой выбор Мегуми. Кто достоин жить? Кто достоин встретить смерть, пожертвовать собой ради блага других? — Быстрее! — четвёртая рука Сукуны до этого просто висевшая вдоль тела, вцепилась в волосы Мегуми. Он всё ещё не мог решить. Глаза бегали от одного человека к другому. А терпение Сукуны было наисходе. Мегуми зажмурился, отдавая приказ Гончей вгрызться в горло первого попавшего мага. Громкий рык, клацанье зубов и хлюпающий звук вытекающий крови. С трудом разлепив глаза, Мегуми в ужасе их расширил. Перед Мивой, закрыв её собой стояла Утахиме-сенсей — когда-то стояла. Сейчас же её тело валялось, в плоть вгрызалась Гончая, отрывая куски мяса, грязно чавкая прожёвывая. Мива с прижав руки ко рту, смотрела на это. Из глаз её покатились слёзы. Она хотела уже броситься к учительнице, оттащить Гончую от её трупа, но Мегуми развеял технику раньше. С рук магов спали магические оковы. Поцелуй Сукуны пришёлся в висок. Он подхватил Мегуми, поднимая на руки. Тот даже не обратил на это внимание, даже звука не издал, продолжая смотреть на мёртвую Утахимэ. — Прости, — хрипло выдавил из себя он. — П-прости… В этот же момент двери отворились и в залу проникло множество проклятий. Маги вскочили на ноги, готовые защищаться. Мегуми застыл в руках Сукуны, не понимая, почему… Проклятия кинулись — по ощущением все они были особого или около того уровня. Мегуми закричал, когда Сукуна понёс его прочь из комнаты, в которой сейчас умирали тех, кого Мегуми, как думал он, спас. — Ты сказал, что они выживут! — кричал он, ударяя кулаками по груди и рукам Сукуны, пока тот нёс его в покои. — Ты обещал! Раздражённый, Сукуна кинул его на кровать, тут же нависая. Его колено приземлилось между ног Мегуми, а одна из рук распахнула кимоно. — Я сказал, — рыкнул он, надавливая на грудь Мегуми, — что не убью их. Хищная улыбка озарила его лицо. — Я не убил, — рассмеялся Сукуна, двумя руками стискивая его бёдра. — Их убил ты и проклятия. Мегуми кричал и заливался слезами в эту ночь. И не потому что Сукуна был рядом. А потому, что он ему поверил. На следующий день, когда Сукуна покинул покои Мегуми, оставляя его задыхающегося, поломанного вновь, одного, тот встал с кровати на дрожащих ногах. У него было не больше часа до момента, когда Сукуна вернётся. Так продолжаться больше не могло. Очень сильно Мегуми хотелось обнять самого себя, свернуться калачиком и плакать, рыдать навзрыд. Но вина, расцветающая в груди, решила всё иначе. Так продолжать нельзя. Невозможно. Руки не слушались, когда Мегуми двигал стол из угла в середину комнаты, под люстрой, свисающей с потолка. Дрожащими пальцами он схватил пояс от кимоно, наматывая узел. Поднявшись на стол, чуть не упав, слишком резко потеряв равновесие из-за ослабшего тела, Мегуми привязал один конец на люстру. Голова просунулась в петлю. Дальше ничего не будет. Лучше ему умереть. Сделав шаг вперёд, Мегуми потерял равновесие, падая вниз. Но не успела шея уткнуться в натянутую петлю, ломая её, как оборвалась ткань. Мегуми больно ударился об пол, падая. Даже оборачивать не нужно, чтобы знать, кто стоит за его спиной в проходе двери. Как же жалко. Слёзы скопились в глазах. Не успел Мегуми и попытаться подняться, как его за волосы схватил Сукуна, рывком кидая на кровать. Руки больно заломили за спиной, сжимая до синяков. Сукуна давил так сильно, что казалось кость треснула. Две его другие руки рвали одежду на нём, откидывая тряпки на пол. — Нет! Мегуми кричал. Вопил, когда Сукуна сжав его бедро, раздвинул ноги, входя сразу двумя пальцами. К горлу подступила тошнота. Его лицом уткнули в постель, глуша крики, превращая их в скулёж. Покрывало пропиталось слезами. Как же Мегуми всё это ненавидел. Как же ему было противно и мерзко. От себя же. От того, что даже умереть спокойно он не может. Сукуна вошёл, выбивая из Мегуми тонкий вскрик. Тот попытался уйти, отползти — сделать уже хоть что-то, а не принимать, как и всегда. На задницу прилетел острой боли шлепок. И ещё один. Грубыми, жёсткими движениями Сукуна входил, как разрывая изнутри. — Твоя жизнь, — прорычал он на ухо, наклонившись к Мегуми, — принадлежит мне. Резкий, глубокий толчок, заставил закричать сильнее. В следующую секунду петля, всё ещё болтающаяся на шее, натянулась, больно врезаясь в кожу. Мегуми брыкался — руки рефлекторно потянулись, чтобы ослабить давление. Дыхание перекрыло, из-за криков воздуха было всё меньше. Но хватка на запястьях сжалась сильнее, не позволяя двинуться. Сукуна продолжал грубо толкаться, оставлял на плечах болезненные укусы, кровь из ранок стекала по коже. Мегуми задыхался. Он чувствовал, как в глазах уже начинает темнеть, как в ушах стоит шум, как давит на черепную коробку. Он даже не мог вымолвить и слова. Лишь хрипеть, пока Сукуна душил его. Пока Сукуна его наказывал. — Ты весь, — рычал он, прикусывая мочку уха, — принадлежишь мне. Твой разум. Твоя душа. И твоё тело. По бедрам прошлись ногти, распарывая кожу. Мегуми не мог даже кричать. — Хочешь, я сломаю твою шею? — смеялся Сукуна. — Задушу? Вырву твоё сердце? Хватка на петле разжалась, голова Мегуми упала на постель, он судорожно дышал, хватая губами воздух, пытаясь вернуть себя в разумность. Но сердце быстро билось, а тело дрожало — и каждая клеточка болела, острой, как игла болью, пронзая. Рука Сукуны потянулась к его груди. Ногти надавили на место, где под кожей билось сердце. Мегуми закричал. Начал дёргаться, пытаясь скинуть с себя его руки, его тело. Но получил лишь три толстые полоски от когтей Сукуны. Из ран потекла кровь. На грудь надавили. Вопль Мегуми будет навсегда сохранён в памяти Сукуны. Разрывая плоть, рука входила глубже. Кровь пачкала постель. Почти добравшись до сердца, Сукуна вытащил руку, залечивая рану. И лишь для того, чтобы спуститься ниже, пробивая живот. Мегуми уже не мог ничего более кроме как кричать. Вопить. Неистово. Ужасающе. И лишь для того, чтобы Сукуна залечивал почти смертельные раны. И лишь для того, чтобы даровать новые. На следующий день Сукуна вновь устроил ужин. Шея болела. Красная полоска на коже напоминала о произошедшем. Дышать получалось через раз, боль от каждого вдоха острыми иглами проходилась по горлу — Сукуна ни за что не излечит; в качестве наказания. Потому что эту простую истину Мегуми всё никак не мог уяснить до вчерашнего дня — его жизнь принадлежит Сукуне. Его тело принадлежит ему. Его душа. И разум. Нет ничего более, что Мегуми не может сделать без разрешения Сукуны. Перед лицом на стол Урауме поставила тарелку с мелко нарезанным мясом, обжаренным в соусе, с рисом. Пахло как и в прошлый раз божественно. Даже становилось удивительно, что после вчерашнего Сукуна решил провести с ним ужин вновь, Мегуми казалось, что это должно являться похвалой, а после неудачно попытки самоубийства, заботы он не должен получить. Но Сукуна подхватил палочки, цепляя ими кусочек мяса. Приподнёс ко рту Мегуми. Тот послушно открыл его, захватывая зубами. Медленно прожевал, проглатывая. Пришлось поморщиться от резкой боли. Мегуми прикрыл рот ладонью, начиная кашлять. Но Сукуна схватил его руку, убирая. К губам прижался новый кусочек. Мегуми сглотнул, но рот послушно открыл вновь. Мясо во рту вновь как таяло. Не признать божественный вкус невозможно. Хотелось мычать от наслаждения, но Мегуми всё ещё был напуган вчерашним произошедшим, чтобы так просто отвлечься от вкуса еды. Ведь Сукуна всё ещё был рядом. Он кормил его. Он поглаживал заднюю часть его шеи, как успокаивая. Но грубо держал его запястье в руке. И жестко сжимал бедро, надавливая на синяк, оставленный вчера. — Что… — хрипло выдохнул Мегуми, закашлявшись. Говорить всё ещё было трудно. — Что это… кхе-кхе, за мясо. Похоже… на свинину. Сукуна усмехнулся. Новый кусочек, что он подхватил, положил уже себе в рот, прожевав, проглатывая, облизнулся. — В прошлый наш ужин ты ел то же самое мясо, — ответил он. — Вкусное, не правда ли? Мегуми кивает, не понимая, к чему он ведёт. Сукуна приподнёс кусочек к его губам. И ещё один. На удивление Мегуми, он избегал рис, не предлагая его — в прошлый раз он также пренебрёг овощами. Сукуна кормил его до тех пор, пока мяса не осталось — некоторые кусочки он ел сам, довольно мыча. — Ты не… ответил, — прохрипел Мегуми, проглатывая последний кусочек мяса. — Это свинина? Сукуна покачал головой, откладывая палочки. — Это Годжо Сатору. Мегуми не сразу понял, что он имеет ввиду. Нахмурился, поднимая взгляд на Сукуну. Это могла ведь быть какая-нибудь шутка или просто он не то услышал. Но Сукуна довольно улыбался. Прослеживал взглядом красную линию на шее. Мегуми услышал всё верно. Он тут же приложил руку ко рту, сдерживая рвущееся наружу мясо. Его затрясло. Голова закружилась, и он бы свалился со стула, если бы не крепкая хватка Сукуны. В груди заболело отчаянно бьющееся сердце. Хотелось вскрыть себе грудь и вытащить его. Неверяще качая головой, Мегуми прижал вторую руку ко рту, в тщетных попытках сдержать рвоту. Из глаз покатились слёзы. Мегуми резко поднялся со стула, на дрожащих ногах отпрянул от стола, на котором всё ещё стояла тарелка, напоминания, о том, что было на ней пару секунд назад. Но уйти ему не дали. Сукуна перехватил его тело, сжимая как в тисках. Мегуми всё же вырвало. Он склонился, всё ещё удерживаемый чужими руками. Дышал тяжело. Пытался оттолкнуть от себя руки Сукуны, что серживали его. В ушах стоял белый шум, и набатом бил издевательский смех Сукуны. Руки перехватили. Кости предплечья оказались сломаны. Сукуна кинул его животом на стол, раздвигая ноги. Голову, схватив за волосы, прижали к поверхности. — Кричи, — смеялся он. — Кричи, моё сокровище. Надежды не осталось.