Самый лучший напарник на свете (по версии Чуи Накахары)

— Красное сухое. — Молодой человек, мы не продаём алкого… — Ага-ага. Я знаю. Красное сухое. Бармен перед ним замирает, так и не протерев бокал до конца. Чуя голову не поднимает — упорно смотрит перед собой, сверля взглядом батарею разноцветных бутылок на полках. Вон та дрянь ярко-зелёного цвета? Она выглядит как яд, и Чуя бы скорее откусил себе язык, чем признался, что готов прямо сейчас отравиться — на радость сраному Дазаю. Он правда готов. И всё же не делает этого, потому что жизнь — даже паршивая — всяко привлекает его больше смерти. Не ради лёгкой кончины он столько лет выживал в Сурибачи, а потом и карабкался вверх по карьерной лестнице в мафии. Чтобы не было вопросов, Чуя стучит подушечкой пальца по стойке. Шуршание купюр под его ладонью нельзя услышать за музыкой, которая играет в баре, но бармены всё-таки те ещё ястребы: всё видят и знают. Когда Чуя приподнимает руку и даёт свёрнутым банкнотам выскользнуть из хватки, проходит не больше пяти секунд, как перед ним оказывается бокал с бордовым, как венозная кровь, вином. — Благодарю, — он вежливо кивает и прикладывается к бокалу, делая настолько долгие и крупные глотки, что выпивает всё разом. Потом стучит ножкой по стойке. — Повторите. Бармен, очевидно, не в восторге, но Чуе вообще-то поебать. За его спиной — пара-тройка клиентов по тёмным углам, и никто в их сторону не глядит, значит, и больших проблем у мужчины за стойкой не будет. А то, что он принял взятку от малолетнего… Что ж, это на его совести. Чуя же несёт ответственность за свои преступления. Несёт же? — Плохой день? — учтиво интересуется бармен, и тогда Чуя всё же поднимает взгляд. Скользит им снизу вверх, оценивая степень наглости, и коротко мотает головой. — Да ладно Вам. Хотели бы просто выпить в тишине — пошли бы за свободный столик, а не сидели за барной стойкой. — А ты чертовски проницательный, — признаёт Чуя и делает глоток из вновь наполненного бокала. Вздохнув, он жестом просит подтянуть к нему пепельницу и достаёт пачку «Золотой летучей мыши» из кармана. — Плохой год, если уж честно. В обычное время он бы точно не стал ничего рассказывать. В Портовой мафии есть свои гласные и не очень законы, и никакой свод уж точно не позволяет трындеть о делах со всякими незнакомцами. Но… Не то чтобы здесь замешан именно Порт, дело в одном конкретном человеке, который создал проблемы на ровном месте просто потому, что может. Других причин вести себя так у него нет и быть не может, но Чуя уже давно бросил попытки понять, нахрена Дазаю это всё. — Насколько плохой? — спрашивает осторожно бармен. Он делает вид, что вовсе не заинтересован в сплетнях, но продолжает упорно натирать до блеска всё тот же стакан: того и глядишь — дыру протрёт. — Насколько… плохой… — задумчиво повторяет вопрос Чуя и стучит краем бокала по губам. Затем снимает медленно шляпу, кладёт её на стойку возле себя и уныло чешет макушку. — Как тебе описать… Ты когда-нибудь хотел сходить в музей средневековых пыток только ради того, чтобы научиться жестоко убивать? «Иронично-то как, — думает про себя Чуя, глядя в наполненные лёгким шоком глаза бармена. — Пытки против Дазая». Вообще-то он и без этого умеет жестоко убивать. Чуя, конечно, не интересовался мнением своих жертв, но он был уверен, что пробитые осколками рёбер лёгкие и сломанный в трёх местах позвоночник — это довольно мучительно. Дело просто в том, что таких банальностей ему уже не хватало. Мозг начал требовать больше крови и хардкора: всякие там, ну, дыбы, «железные леди», четвертование. В фантазии Чуи Дазай наконец-то переставал скотинисто улыбаться и знатно охуевал от того, что связан по рукам и ногам между четырьмя лошадями. Лошадей было бы достать весьма проблематично, с другой стороны. — Н… Нет?.. — Что «нет»? Бармен криво улыбается и смеётся как человек, которому рассказали анекдот про безглазую девочку. — Меня не особенно интересуют убийства и пытки, знаете ли. — Завидую, — бормочет Чуя и снова протягивает пустой бокал бармену. В голове начинает чуть-чуть шуметь, зрение потихоньку кренится набок и становится расплывчатым, мутным. Верный признак того, что ему уже хватит, иначе через пару минут Чую можно будет соскребать со столешницы. Но вместе с этим ощущением приходит какая-то расслабленность, перестаёт так сильно ныть шея и — вот сюрприз! — меньше трясутся руки. Поэтому он, пригубив ещё вина, продолжает немного сбивчиво: — Вот ты знал… Знал, что в питомниках и зоопарках очень, чтоб его, хреново следят за ядовитыми тварями? Чуя вот тоже не знал, понял это буквально на прошлой неделе, когда по привычке подтащил к себе за шнурки тренировочные кроссовки и обнаружил в них двух очень мохнатых и очень агрессивных пауков. Пауки его тоже обнаружили, к сожалению. — А ещё, — добавляет Чуя, понимая, что стал говорить намного бодрее, но при этом менее связно, — если положить крысиный яд в кофе, от этого можно сдохнуть. — Оч… очевидно? — Очевидно, — кивает Чуя, затягиваясь от подожжённой сигареты и выдыхая струйку сизого дыма к потолку. — Если что, запах яда не слышно за ароматом кофе, так, к слову. Если бы ему тогда не показался подозрительным сам факт того, что Дазай принёс кофе и на себя, и на Чую… Что ж, Арахабаки там, внутри, удавился бы со смеху наверняка. — Земля из цветочных горшков… Она очень похожа на шоколадную посыпку в десертах. — Допустим… — И! Тебе лучше не знать, что внешне напоминает яблочный сок. А ещё… Чуя допивает махом вино, с грохотом опускает бокал на стойку, набирает в грудь побольше воздуха и на одном дыхании начинает выплёвывать один факт за другим. О том, что, если связать шнурки морским узлом и сверху капнуть клей, их остаётся только разрезать. О том, что хуй ты достанешь жвачку из волос — придётся состригать целую прядь. О том, что, если тебе подлили снотворное в воду, потом очень сложно бить прямо — координация движений ни к чёрту. О том, что даже на, мать его, восемнадцатом этаже, за окнами, можно каким-то образом установить прожектор, который выжжет тебе сетчатку, как только ты откроешь спросонья глаза. Про собачий лай, который поставили вместо мелодии входящих вызовов. Про стащенную во время мытья в душе одежду. Про письки-сиськи-жопы, нарисованные прямо в его отчётах по драгоценным камням. Про водяной пистолетик вместо настоящего на стрельбище. Про тазик с мыльным раствором, сунутым прямо под стол — так, чтобы Чуя обязательно нырнул в него ногами в новых кожаных туфлях. Про гель для депиляции в шампуне. — А ещё, — Чуя повышает голос настолько, что теперь его слышит весь бар, но ему уже плевать, — он дал мой сраный номер телефона какому-то опиумному борделю, блять! Мне потом неделю звонили обкуренные уебаны и предлагали «особенные услуги для дорогого гостя»! Бармен к этому моменту перестаёт скрести невидимое пятно на бокале и только слушает, подливая вино в бокал Чуи, как только он пустеет. Может, чтобы потом под шумок выставить охрененно огромный счёт; может, просто машинально. Или всё потому, что правда заинтересовался всеми этими историями, под конец которых Чуя натурально задыхается и готовится рвать на себе волосы от ярости. — Я не понимаю! — в сердцах восклицает он и взмахивает сигаретой так, что роняет её прямо на пол. — Я не понимаю, какого лешего он так ко мне прицепился! Он, блять, шатается везде с таким видом, будто вот-вот коньки откинет, но как только видит меня, так всё! С цепи ебучей срывается и начинает… вот это всё! — А Вы не можете просто… не общаться с ним? — сочувствующе интересуется бармен, и Чуя на это только громко и истерично хохочет. — Или никак? — Вот именно, что никак. Я ж не по своей воле, понимаешь? Начальство так распорядилось, мы, типа, напарники. Да в гробу я такого напарника видел, ну! Он выдыхается и просто падает лбом на стойку, едва не угодив глазом на бокал перед собой. В голове наконец-то закружились «вертолётики» — последняя стадия, после которой обязательно наступит этап близкого контакта с унитазом. Пьяное сознание неожиданно ярко подбрасывает Чуе картинку, как он целуется с белым ободком, а потом этот образ вдруг кривится, искажается и становится воспоминанием. — А ещё… Фу, блять, щас… Ещё… — начинает Чуя, но осекается, проглотив кислую от вина слюну. Нет уж, он всё-таки не настолько пьян, чтобы и об этом рассказать. К сожалению, при этом он пьян настолько, чтобы в деталях помнить самую кошмарную из шуток Дазая. «Я та-а-ак люблю тебя, Чуя!» — и следом резко прижавшиеся сухие губы, от прикосновения которых Чуя натурально сломался. А потом сломались пальцы Дазая. — В общем, он полный пиздец, — собравшись с остатками здравого смысла, бормочет Чуя и громко шмыгает носом — сердце колотится так быстро, что кислорода от простого дыхания уже не хватает. — Эх, блядство… Почему именно он… Из всех людей на планете — именно он… Из-под его пальцев убирают чуть дымящую пепельницу и вновь опустевший бокал. Раздаётся негромкий стук, и Чуя улавливает запах лимонных долек. Вслепую нащупав одну, он забрасывает кислую закуску в рот и уже готовится забубнеть снова, когда бармен вдруг участливо спрашивает: — А какого напарника Вы бы хотели? Почему-то Чую ошеломляет этот вопрос, и сначала он даже не находится с ответом. Только жуёт машинально лимон и смотрит плывущим взглядом в никуда. Какого бы напарника он хотел? Чуя даже не задумывался о каком-либо другом варианте, кроме Дазая. В смысле… В «Овцах» у него была немного другая ситуация, он там был скорее кем-то вроде старшего брата, который отбивал своих младших у тех, кто любил тыкать во всех палками, стреляющими раз в год. А потом жизнь так резко сделала поворот на сто восемьдесят градусов, что и думать о других людях не получалось. Дазай просто ворвался в его мир и знатно там наследил, а Мори-сан решил, что это и есть начало долгого и плодотворного сотрудничества. Нет, разумеется, Чуя не раз приходил к нему и так-эдак требовал «убрать ублюдка подальше, иначе Чуя за себя не ручается». И босс не мог не видеть гипсы-ссадины, не мог не слышать, как этажом ниже, прямо под его кабинетом, всё гремит и трясётся, когда Чуя бесился на очередную тупую шутку про собак. Но всё же Мори-сан продолжал только задумчиво улыбаться, вздыхать-охать, вежливо просить Чую «быть помягче». Ничего не менялось, и Дазай-напарник стал неотделим от Дазая-ебучего-придурка. Тот был похож на бледную поганку, которая проросла в паутине между какими-то чахлыми деревьями, и действительно в любое другое время и с другими людьми вёл себя так, что от его взгляда кисло молоко и сворачивалась кровь. Но именно с Чуей включалась его внутренняя погань. То есть отрицать было нельзя, что они правда отлично работали вместе на поле боя и решали все вопросы, где требовались и ум, и грубая сила. Идеальный дуэт, чтоб его, «великий Двойной Чёрный», пугающий одним своим именем тёмную сторону Йокогамы. Проблема в другом. — Он… и так заебись напарник, — даже не прикусив язык и не поморщившись от этих слов, признаётся Чуя. А потом тут же добавляет: — Просто как человек — та ещё мразь. — И?.. — подначивает его бармен. Чуя, даже будучи пьяным, не может не поразиться этой проницательности. — И я бы не стал его менять на кого-то, это ж работа, знаешь ли. Но был бы он… хоть немного адекватнее, блять. — Например? — Ну… — тянет Чуя задумчиво. Заедает лимоном недосказанность, жуёт его вместе с размышлениями и сглатывает, когда мысль оформляется. — Ну хотя бы не шутил постоянно про ебучих собак? Хоть бы раз сказал «доброе утро» или типа того вместо «Чуя, я по запаху глупости понял, что ты подошёл к кабинету». Вообще, ну… уважал меня, что ли? Не делал всего этого бреда с пауками и гелями для делеп… апел… Чёрт! Для депиляции! Ай, пошло оно всё!.. Он раздосадовано бьёт ладонями по столу и достаёт из кармана деньги, совершенно забыв, что уже заплатил. В полностью потерянной голове и без того полный швах творится. — Забудь, это всё такой бред, — говорит Чуя, насильно втиснув купюры в руки бармена. Взяв со стойки шляпу, он спрыгивает со стула, надеясь, что никто не заметил, как полыхнули красным ботинки: без Смутной Печали навернулся бы точно. — Всё равно этому не бывать. Сделав несколько шагов в сторону выхода, он слышит последнюю фразу, брошенную в спину: — Как знать? Сейчас же праздники, может, Ваше желание исполнится. Праздники… Какие уж тут праздники, думает Чуя, толкая рукой дверь бара и выходя на заснеженную холодную улицу. Надуманные западные традиции не имеют ничего общего с каким-то там исполнением желаний. Раз уж даже самые настоящие боги не могут избавить Чую от общества Дазая, куда там всем этим украшенным елям, хорам и мишуре? «Хотя красиво», — следом понимает он, пока лениво месит снег, направляясь в сторону башен. И вправду, несмотря на нетрезвость, Чуя пока ещё может оценить разноцветные огоньки и запах угощений. Там и тут жарят каштаны, пекут имбирные пряники, плавят сахар для красно-белых леденцов в форме тросточек. Трель колокольчиков искусственная, раздаётся из колонок, но людям всё равно весело. И ему — тоже: невольная улыбка сама расползается на губах, когда в Чую едва не врезается толпа наряженных детишек. — Интересно, — почти шёпотом хрипит он, огибая прохожих и стараясь не свалиться в сугроб, — есть ли хоть одна вселенная, в которой ты, сволочь, проникся бы этим?.. Блять. Вот опять. Он думает про Дазая даже тогда, когда сделал всё, чтобы забыть. Вот эти украшения, гирлянды, ароматы улицы, пушинки снега, выпитое вино и скуренные сигареты — всё настолько сильно не связано с бинтованной мразью, а Чуя продолжает возвращаться к нему мыслями. Странная эта штука — мозг. Неудивительно, что цепочка рассуждений приводит его к тому, что Чуя вспоминает: завтра работать, опять вместе. И послезавтра, и так вплоть до конца года, и в следующие двенадцать месяцев тоже. Кошмар. Хорошо хотя бы, что только наяву: обычные Чуе не снятся, равно как и просто сны. Потому, едва добравшись до своей комнаты в жилом корпусе, он, как выходит, раздевается и падает в постель, надеясь, что утром не стошнит от выпитого. Впрочем… Это было бы, возможно, лучше того, с чем в итоге сталкивается Чуя. — Доброе утро, Чуя. — Блять! Ему совершенно не стыдно за этот позорный тонкий вскрик. Ей богу: какой вообще здравомыслящий человек не заорёт, если над ним по утру нависнет забинтованная бледная рожа с улыбкой до ушей?! Ладно, может, кого-то это и не испугает, но только в том случае, если этот кто-то не знаком с Дазаем. Дазай. Не. Улыбается. Просто. Так. — А ты остаёшься верен себе! — певуче тянет Дазай и непривычно плавно для него присаживается на край постели. Забившись ещё больше в угол, Чуя натягивает одеяло повыше и только после этого замечает в чужих руках поднос. — Извини, что напугал. Надеюсь, завтрак скрасит немного этот эффект? — Блять, — повторяет Чуя и зависает. А когда вспоминает, что нужно что-то сказать, зло хмурит брови. — Какого хуя, а? Сейчас ебаное утро, ты не мог со своей отравой до обеда подождать?! И как ты вообще сюда вошёл, сволочь, снова отмычки?! — Нет, — обезоруживающе улыбнувшись, Дазай ставит поднос на кровать. — Дверь была, к счастью, не заперта. Чуе стоит больше беспокоиться о своей безопасности: такую красоту точно кто-нибудь захочет украсть. «Не заперта», — повторяет про себя Чуя, всё ещё напряжённо следя за чужими действиями. Тонкие бледные пальцы прикасаются к ножу, и это уже звоночек. Да что там звоночек — ебаный колокол по всем погибшим в борьбе за здравый смысл, потому что этот самый нож не оказывается у Чуи в бедре или у горла: Дазай медленно и аккуратно режет им нежно-жёлтый омлет. Точно… Дверь не заперта, потому что Чуя ввалился вчера в комнату в полном неадеквате. Может, и Дазай ему мерещится от похмелья? — Ой! — Дазай вздрагивает, когда Чуя в попытке проверить хватает его за руку. — Даже после сна твоя сила остаётся на прежнем уровне? Сразу видно: ты действительно тренируешься, не жалея себя. Потрясающе! «Значит, не мерещится, — всё ещё про себя думает Чуя, разжимая пальцы. — Всё-таки снова тупой розыгрыш». — Что бы ты ни задумал, проваливай из моей комнаты, придурок, — натянув одеяло ещё выше, Чуя напрягает ноги, готовясь бить ими в незащищённый бок. — Я пальцем не прикоснусь к этой параше, в которую ты опять вальнул какого-то яда. Так и не дорезав омлет, Дазай опускает с тихим звоном нож. Потом поднимает голову, поворачивает её к Чуе. Настолько ошеломлённо-грустного и потерянного взгляда Чуя ещё никогда не видел. — Почему… ты думаешь, что я пытаюсь тебя отравить? — негромко и расстроено шепчет Дазай, и, господи боже, у него даже губы дрожат, будто он вот-вот расплачется. — Зачем мне это делать? Чуя зависает снова. Непозволительная роскошь для него — особенно, когда Дазай находится настолько близко. Он моргает, рассматривает узкие хрупкие плечи в белой рубашке, болтающийся чёрный галстук, сжатые на коленях кулаки и выглядывающие из-под манжетов бинты. Потом возвращается к лицу Дазая и снова замечает, насколько огромным и блестящим от подступающих слёз кажется карий глаз. Дазай похож на щенка, которого отпихнули от миски с кормом. — Ты серьёзно? — потерянно спрашивает Чуя и едва не задыхается от того, как Дазай вдруг всхлипывает. — Дазай, блять. Ты пытаешься отравить меня буквально постоянно. И это уже не говоря обо всех остальных твоих выходках. Кофе с крысиным ядом, не, не помнишь?! — Не было там никакого яда, — отведя взгляд, бормочет Дазай и сникает ещё больше. — Обычный кофе. Просто ты смешно кричал, когда я сказал, что подсыпал тебе туда что-то. — Да конечно! И пауки в ботинках мне тоже померещились?! — Они не были ядовитыми. И ты говорил давно, что хочешь домашнее животное. — Гель для деп… — Если бы я правда хотел, чтобы ты облысел, поверь мне: это бы произошло. — Стоп! — не выдержав, Чуя вскидывает ладони и едва не опрокидывает поднос, который тут же ловит даром. На одну секунду он уверен, что сейчас Дазай заржёт и схватит его за запястье, чтобы обнулить, и тогда весь омлет и чёрный кофе в чашке окажутся у Чуи на одеяле. Но Дазай остаётся сидеть на месте и вяло смотрит на Чую из-под нависшей чёлки. — Окей, ладно! Я не верю ни единому твоему слову, и даже если допустить в какой-то ебучей вселенной, что ты говоришь правду, я всё равно не съем это. Там как минимум какая-нибудь хрень типа слабительного! — А вот и нет! — неожиданно вспыхивает Дазай. — Смотри. На глазах Чуи он берёт вилку, накалывает на неё кусочек омлета и отправляет его в свой рот. Тщательно жуёт и громко глотает, а после и вовсе открывает губы, демонстрируя, что не спрятал еду за щекой. Если Дазай что-то и не стал бы делать, так это кормить слабительным себя. В смысле… ладно яды, он уже к ним привык, и, Чуя уверен, даже выработал какие-то там иммунитеты к подобному. Но сидеть на толчке и выть в пустоту уборных? Не похоже на «быстро и безболезненно». «А ему есть вообще резон меня травить по-настоящему?», — впервые задумывается всерьёз Чуя и тут же понимает, что нет. Гипотетически, убив его, Дазай рискует столкнуться с вырвавшимся наружу Арахабаки, а ещё Мори-сан точно по головке его не погладит за это. Да и весь прикол успешности миссий как раз в том, что Дазай может сказать «фас!» — и Чуя сломает любую шею. В конце концов, отравление кажется… слишком скучным для него? Пришедшая следующей на ум мысль заставляет Чую растерянно опустить руки и поставить поднос на свои колени. — Ты… ты что, реально завтрак мне принёс? — с сомнением произносит он и, когда Дазай, снова шмыгнув носом, кивает, опускает взгляд на тарелку. — Э… Ладно. Спасибо, что ли. И чё ты за это хочешь? Опять какую-то сделку предложишь? Услышав это, Дазай тут же меняется в лице и снова расплывается в улыбке — настолько сладкой и нежной, что Чуя ни на секундочку в неё не верит. — Конечно. Условия очень простые: Чуя съедает омлет и выпивает кофе, а за это… За это говорит мне, что я — идеальный напарник! На мгновение кажется, что эта фраза звучит как-то уж слишком знакомо. Но сколько он ни крутит мысль в гудящей с похмелья голове, так и не приходит к пониманию. Вместо этого Чуя кривится, но кивает. Ладно — это не самое ужасное и сложное, что Дазай ему загадывал. И от небольшой лжи — а это, очевидно, неправда — от Чуи не убудет. Он забирает из рук Дазая вилку, подцепляет на неё омлет и разглядывает его вблизи. Сливочно-жёлтый, пахнущий жареными яйцами и молоком, вполне пушистый на вид и даже не подгоревший. Странно, очень подозрительно, чтоб его. И всё-таки Чуя опускает кусочек в рот под пристальным взглядом Дазая. Проглатывает и готовится морщиться от ужасного количества специй или соли, но… — Ни… нихуя себе… — Вкусно, да? — Дазай сияет ярче прежнего и горделиво вскидывает нос. — Я старался. Всё для тебя, Чуя! «Я, наверное, всё-таки сплю», — мелькает растерянное в голове, когда Чуя принимается за следующий кусочек. Невозможно, чтобы эта стряпня была правда вкусной. В омлете нет ничего особенного, в этом и суть! Дазай не умеет готовить, Дазай не умеет быть милым и уж тем более он не умеет готовить и быть милым именно с Чуей. Но блюдо, хоть и простенькое, правда очень аппетитное. Он ест в тишине, стараясь не обращать внимание на то, как пристально и цепко смотрит на него Дазай. Не то чтобы Чуя его боялся, конечно, нет. Но даже самые стойкие люди почувствуют себя неуютно, если таранить их таким внимательным взглядом. Чтобы меньше нагнетать, Чуя задумчиво колупает омлет дальше и пытается понять, какого чёрта творится. Дазай наконец-то понял, что был всё это время сукой? Вряд ли: такой, как он, продал совесть за верёвку и мыло. Мори-сан отругал его хорошенько? Тоже сомнительно — для Дазая босс никогда не был авторитетом. «Может, просто помутнение какое? И через час он поднасрёт мне в два раза сильнее, чтобы эффект был помощнее?», — предполагает Чуя и, не найдясь с другими вариантами, решает, что так оно и есть. Значит, надо быть ну очень внимательным, и желательно в ближайшую неделю как минимум. Есть вариант, что на фоне вполне съедобного омлета чёрный кофе окажется совершенно омерзительным, но когда Чуя подносит чашку к лицу и принюхивается, то не замечает ничего особенного. — Тц… Горячий, — шикнув, Чуя спешно сдувает струйку пара над кружкой. Он готовится сделать ещё один глоток, но Дазай выхватывает из его пальцев тару. Под ошеломлённым взглядом Чуи он быстро-быстро пыхтит на кофе. — Ты… какого чёрта творишь? — Остужаю, чтобы Чуя не припёк губы ещё сильнее, — невозмутимо отзывается Дазай, продолжая тянуться ртом к краю чашки. — Пфу-пфу… Это похоже на какое-то безумие. Будто вышел утром из спальни — и за дверью не коридор, а кладовка торгового центра. Будто вместо головок печатей и штампов на столе у босса оказались анальные пробки. Будто Южная и Северная Корея вновь объединились. Будто Дазай Осаму дует тебе на кофе, чтобы его остудить… А. Точно. Чуя не может поверить своим глазам. Краем сознания он пытается зафиксировать момент, когда Дазай плюнет своей ядовитой слюной в чашку и гарантированно её испортит, но этого так и не случается. Подув ещё с пару секунд, он протягивает Чуе кофе с невинной и ласковой улыбкой, которая становится только ярче, стоит принять подношение из его рук. — Так, — хрипло бормочет Чуя. Он так и не решается отпить этот безумный кофе. — Так. Обычно я у тебя ничего не спрашиваю, потому что ты всё равно хуйню спорешь. Но в этот раз мне придётся: ты чем-то накачался? — В каком смысле? — осоловело спрашивает Дазай, и у Чуи не остаётся никаких сомнений в своём предположении. — Наркота. Ты что-то принял, да? Блять, Дазай… Что конкретно? Героин? ЛСД? Это в какой-то степени нормально для Дазая — упороться некой дрянью, которую их обязали, например, изъять с разворованного склада. Иногда на чёрном рынке появлялись новые сорта веществ, и тогда приходилось держать ухо востро, чтобы Дазай не сунулся «дегустировать» порошок, от которого у него натурально могли бы сгнить конечности или остановиться сердце. Он не наркоманил, нет, просто продолжал активно искать то самое волшебное средство, которое отправило бы его на тот свет. Другое дело, что уже больше полугода он был чист, и Чуя про себя признавал, что по-настоящему рад этому. Просто потому, что работать с наркоманом было бы явной проблемой: Дазая ценят в первую очередь за его мозг, которому недолго бы осталось, реши он пойти по кривой. Поэтому всё у Чуи внутри холодеет. Хоть горячий кофе всё ещё в его руках, а на уровне желудка весело переваривается омлет, неприятный пот ползёт по спине. Чуя внимательно смотрит в огромный от удивления карий глаз, ища признаки расширенного до размера суповой плошки зрачка. Он их не находит, зато явно вызывает этими вопросами какое-то подобие припадка, потому что Дазай неожиданно хватается за своё горло обеими руками и издаёт звук, похожий на хрип умирающего тюленя. — Ч… Чуя. Ты… Ты думаешь, что я такой, потому что… принял какие-то препараты?.. Это… Так обидно слышать… Значит, по-твоему, я не могу быть милым с тобой? Значит, я настолько ужасен всегда? Ах… Я и не знал, что всё это время только вредил Чуе… Ах… Чуя и слова не произносит, когда Дазай поднимается с постели и театрально вскидывает руки. А потом так демонстративно и быстро идёт к окну, что это просто жутко. — Значит, вот она — моя причина уйти из жизни! — Блять, Дазай, еблан! Дазай продолжает патетично вздыхать и ахать, даже когда они с Чуей вместе падают на пол. Одеяло, которое Чуя сбросил с себя, чтобы подбежать к окну, стреножило его по пути, обмоталось вокруг лодыжек и, вот сука, даже падение не смягчило. В рот и нос тут же забились чужие тёмные волосы, тщедушное тельце в обхвате заелозило и будто бы попыталось ударить Чую коленкой в солнечное сплетение. И всё это — всего за пару секунд. Он чувствует себя каким-то глубоко несчастным для человека, который только начал жить этот день. — И… Идиот! Кусок ты дерьма, ну! Так и знал, что это ебаная подстава! — Чуя… Жестокий… — А?! Это я ещё и жестокий?! — взвивается Чуя. Выпутавшись из неожиданно цепких рук, он приподнимается на локтях и зло таращится в грустное бледное лицо. — Ты, обмудок, пытаешься меня до нервного тика довести! — Если бы я умер, — будто не слушая его, произносит Дазай и медленно поворачивает голову набок. Как в замедленной съёмке, его густые чёрные ресницы дрожат и опускаются, отбрасывая тени на скулы, — тебе же только легче бы стало. Зачем остановил? — Это не так! — рявкает Чуя и тут же мычит, захлопнув рот. Он только что сказал хрень, за которую Дазай обязательно зацепится. Так и происходит. Всего несколько мгновений нужно этой пересушенной вобле, чтобы из состояния полутрупа прийти в абсолютную норму. Просияв хлеще всякого фонарика, Дазай снова смотрит на Чую и лучится от удовольствия. — Значит… Чуя не хочет, чтобы я погиб? Это так мило! Я знал, что ты хороший человек! — он по уже какой-то своей дурной привычке пытается схватить Чую за лицо, но не успевает. Только вдогонку, уже когда Чуя принимается собирать осколки разбившейся чашки, добавляет: — Я жду свою часть сделки, кстати. — Да пошёл ты! Часом позже, уже сидя в их общем кабинете и знатно охуевая с количества свалившейся работы, Чуя вспоминает свои ранние мысли. Если Дазай всё-таки не под веществами, значит, правда пытается разыграть какую-то особенно изощрённую партию? Может, вот эта сумасшедшая гора бумажной волокиты — часть его плана? «Вряд ли, с другой стороны», — вздыхает про себя Чуя, продолжая сводить таблицы и перепечатывать данные в накладных. Дазай не стал бы бесить его вот так, через работу: знает же, что Чуя поскрипит зубами, но сделает всё, лишь бы однажды ступить в кабинет Мори-сана, когда там будет проводиться совещание Исполкома. Нет, отчётов просто много, а Дазай явно готовит какую-то другую пакость. И раз его здесь нет, стоит осторожнее выходить из кабинета: мало ли какое ведро с вонючей жижей будет висеть над дверью. Одна страничка, вторая, третья. Вот здесь ошибка, а тут плохой скан, из-за которого иероглифы «партия» превратились в «сборщика коробок». Взгляд Чуи застывает в одной точке, когда он понимает, что его жизнь реально превратилась в какой-то сюр. В нормальном мире, если бы ему приносили завтрак в постель и условно мило разговаривали, он был бы рад. Наверное. Но Дазай… Дазай — ебаная королева драмы и самый гнусный чёрт, какого видел этот свет. Ещё вчера он буквально на пальцах объяснял Чуе, «почему собака никогда не станет человеком», а сегодня уже рассуждает о какой-то там красоте, которую могут украсть. — А-ах, ёбаный кошмар! — не выдержав, Чуя откидывается на спинку кресла и яростно трёт виски. Ему совершенно не нравится сам факт того, что приходится не только о работе думать, но и пытаться предугадать следующие действия сумасшедшего Дазая. Кстати, о сумасшедших. — Приветик! — Свали, — не открывая глаз, просит Чуя. Шуршание каблуков по ковру даёт ему понять, что Дазай, как и всегда, проигнорировал его. — Реально не до тебя сейчас. — Чую загрузили работой, — тянется в ответ елейным голоском, но, наверное, с точки зрения Дазая это должно было звучать заботливо и ласково. — Помочь? Вот теперь Чуя всё-таки размыкает веки и косит взглядом налево, туда, где стоит второй рабочий стол. Всегда идеально чистый от бумаг и техники, потому что Дазай никогда, чёрт возьми, не занимается своими отчётами. Зато в милой пушистой шубке от пыли. Чую совсем немного тошнит, когда Дазай сгребает ладонью всю эту серую колонию прямо на пол и плюхается в кресло. — Даже не вздумай! — Чуя предупреждающе рычит и тянет на себя лист, к которому уже почти прикоснулись бледные пальцы. — Чтоб я опять сдал какую-то охрененно важную накладную, в которой ты вагину нарисовал? — Не нравятся вагины? — тут же спрашивает Дазай и добавляет, увидев, как вытянулось в ужасе лицо Чуи: — Могу член нарисовать, у меня это неплохо получается. — Не удивлён, ты тот ещё пидорас. Отпусти ты эту срань! — всё-таки забрав изрядно помятый лист, Чуя уже заносит над ним ручку, но осекается. — Чуя такой умный, но иногда совсем тупой. Не переживай, я буду думать за нас двоих! — Дазай взмахивает ладонью и поясняет: — Твоё стереотипное мышление — наверняка следствие общения с этими детьми из Сурибачи. — Ты о чём, блять, вообще? Дазай, ну серьёзно, отъебись от меня: нет времени на твой бре… — Я о том, что рисование членов не делает кого-то гомосексуалом, — продолжает Дазай голосом, как будто сидит в радиорубке и комментирует саммит. — И даже желание их потрогать — тоже. Чуя хочет попробовать? Есть некоторые вещи, которые не должны вообще происходить в этом мире. Создание искусственных одарённых, например, или выведение особо опасных вирусов «просто чтобы убедиться, что это возможно». Сюда же в этот список ядерные войны, уменьшение возраста согласия и рабский труд. И, разумеется, этот самый разговор о членах. Чуя всерьёз задаётся вопросом: может, это не Дазай объелся веществ, а он сам? Это бы объяснило, почему он слышит предложение потрогать чей-то прибор. Судя по улыбке Дазая — даже не «чей-то», а весьма конкретный. — Ты совсем ебанулся? — растерянно спрашивает Чуя. Потом моргает, надеясь, что Дазай исчезнет, но тот всё ещё здесь. Отвернувшись к компьютеру, он добавляет: — Я сделаю вид, что не слышал этого. — Игнорируя проблему, ты её не решишь, — наставительно поправляет его Дазай. — Моя проблема — это ты, придурок! В этой фразе нет ничего особенного — Чуя постоянно так говорит, потому что это чистая правда, и Дазай знает об этом. Он из тех, кто прекрасно осознаёт, что творит и до какого нервного тика доводит окружающих, но продолжает это делать от паршивого характера, видимо. Поэтому, сказав всё это, Чуя даже головы не поднимает: и дальше смотрит то в монитор, то в бумаги перед собой, совершенно не обратив внимание, как снова зашуршали по полу чужие туфли. — Значит, я — «проблема»… — Ага, ещё какая, — рассеянно подтверждает Чуя. Он уже успел войти в рабочий транс и немного остыть. — Наверное, по шкале от одного до десяти, я все сто, да? — Мг… Даже тысяча. — Возможно, будь твоя воля, ты бы заменил моим именем дефиниций слова «проблема» в книгах? — Конечно. — Чуя бы хотел избавить весь мир от проблем? — М? Наверное, их слишком дохуя. А ты вообще о ч… Дазай! Второй раз за день они падают на пол в обнимку. Увидь это Мори-сан с его странными идеями о «единении» и «полировке алмазов», точно бы захлопал в ладоши от радости. Чуе вот совершенно невесело: он только что оттащил Дазая за шкирку в момент, когда тот уже полез одной ногой за подоконник. Из открытого окна теперь дует морозным ветром, слышно издалека гудение зашедших в порт суден и пахнет зимой — уныло и смертельно опасно. Чуя задерживает дыхание не поэтому: просто слышит настолько тихое сердцебиение рядом, что его едва можно распознать. «Этот ублюдок… даже на секунду не испугался, что сейчас вниз полетит!» — Чуя, ты определись: я проблема, от которой ты хочешь избавиться, или всё-таки нет? Чуя ему не отвечает. Может, всё дело в резком адреналиновом скачке или ещё чём-то подобном, но простимулированный мозг начинает вдруг очень резво обрабатывать всю информацию. Мысленно Чуя загибает пальцы — настоящие заняты тем, что крепко хватаются за волосы Дазая: если тот даже попытается сигануть в форточку ещё раз, ему придётся оставить свой скальп в чужой хватке. Первое — Дазай уже второй раз за это утро пытается выйти в окно только потому, что Чуя «не оценил душевных порывов». Второе — Дазай отрицает то, что мудачил все эти месяцы и разными способами пытался довести Чую до дурки. Третье — он продолжает вроде как хамить, но сверху присыпает всё это какой-то глупой лестью. Четвёртое — Дазай предложил сраную помощь, немыслимо! Пятое — ещё более немыслимое, — это съедобный, не отравленный завтрак и кофе. Подумав ещё с секунду, Чуя отращивает себе шестой мыслительный палец, чтобы вписать в этот лист ещё и предложение потрогать члены — тоже такой себе звоночек. «И что теперь? — вздохнув, спрашивает он сам у себя. — Тащить его к Мори-сану на медосмотр? Игнорировать всё? Послать? Подыграть? А с работой что делать? Блять, те аналитики… И на складе надо быть в пять! Чёрт… А если это всё же подстава? Вдруг это тоже часть плана, и имейл про склад был от Дазая? Но почта… Нет, он мог подделать её или влезть в компьютер отдела… Но зачем? А зачем завтрак? Потрогать члены, ну надо же… Фу, не представляй это! Блять…» — Чуя громко думает. Я польщён тем, что ты так обо мне заботишься, конечно, но не мог бы ты убрать свою руку от моей шеи? Хотя… Она у тебя такая сильная, хочешь меня задушить? Нет, всё-таки тут явно что-то не так, и Чуя имеет честь убедиться в этом ещё несколько раз в течение следующих суток. Лучше бы он, конечно, имел что-то другое: к примеру, дар управлять сознанием других людей. Кажется, это был бы единственный способ остановить Дазая, который буквально срывается с цепи. — Чуя так напряжён… Наверное, сложно так много работать, когда мозг размером с камушек, да? Тш-ш-ш, не дёргайся, сиди ровно — я тебе сделаю массаж, — это он говорит через полчаса после своей попытки выброситься из башни, и Чуя не знает, что хуже: позволить Дазаю попытаться сделать это ещё раз или дать прикоснуться к своим плечам и шее человеку, который убивает без оглядки. — Чу-у-уя, как насчёт небольшого перерыва? Твои глупые лёгкие уже наверняка похожи на сгоревший башмак, но ты так эстетично куришь… — с этими словами Дазай сам суёт Чуе в рот сигарету и поджигает её от спички. Со стороны фильтра, правда, но Чуя слишком в ужасе, чтобы сразу обратить на это внимание. — Чуя, я прокачал твой аккаунт в «Кэнди Краш», смотри, какой красивенький аватар! Кстати, если Мори-сан спросит, куда исчезли деньги с его личного счёта, я скажу, что это ты, — и неважно, что Чуя никогда не играл в «Кэнди Краш». Он осоловело смотрит на разноцветные конфетки на экране протянутого мобильника и думает, что забота Дазая — страшная хрень. — Чуя, у тебя так пересохли губы… Я скажу Мори-сану, что нам нужен какой-то увлажнитель воздуха, а пока я могу позаботиться об этом сам, — Чуя едва успевает увернуться от приоткрытого рта, которым Дазай попытался «увлажнить» ему губы. — Чуя, срочно спустись в пятую пыточную, надо кое-что обсудить, — это самое адекватное, что он говорил за день, но, стоит Чуе всерьёз воспринять просьбу, бросить свои дела и оказаться в подвалах, Дазай снова делает какую-то неведомую дичь. — Я тут препарировал эту крысу, и смотри: кровь брызнула на стену иероглифами твоего имени! Правда, красиво? — Чуя всё-таки самая настоящая собака. Такой верный и преданный, я восхищён! Никого подобного не встречал в своей жизни, — вроде бы это какой-никакой комплимент, но они стоят посреди склада, в котором всё пошло не так, и Чуя только в самый последний момент успел броситься наперерез пулям, чтобы прикрыть Дазая. Ублюдок, который учинил весь этот бардак, умудрился сбежать, Дазай явно успел бы выстрелить ему в спину или даже голову. Однако вместо этого он тёплыми и чуть влажными пальцами обхватывает щёки Чуи и улыбается так ярко, будто наконец-то исполнилась его самая большая мечта. Мечта самого Чуи тут, видимо, не учитывается. Он хочет обратно в штаб, помыться, запереться в кабинете и сделать вид, что этого дня не было вообще. Это сложно объяснить даже самому себе, но… Да, Дазай вдруг стал даже слишком покладистым. Его шутки — менее оскорбительными, хотя они и сквозят по-прежнему лютым сарказмом и гадливостью. Он за этот десяток часов три раза приносил Чуе кофе, и ни одна из чашек не взорвалась в руках, не оказалась наполнена нефтью или отравлена. Дазай притащил в кабинет сэндвичи, бенто из столовой другого корпуса и даже пару ароматных имбирных пряников, которыми в этот период года торговала пекарня на противоположной улице. Дазай действительно взялся вместе с ним за бумажную работу, и Чуя потом исподтишка проверил: все отчёты были заполнены абсолютно верно. По всем параметрам, Дазай стал не просто более сносным — он… очень даже ничего. Но в этом вся и загвоздка: Дазай не может быть «очень ничего», Дазай — это средоточие всего самого паршивого, бесящего, несносного. С ним нужно сраться до хрипоты и орать так, что кровь горлом вот-вот пойдёт, с ним нужно толкаться и пытаться спихнуть друг друга на проезжую часть. Его отчёты должны быть похабными или вообще пустыми, чтобы потом порванная бумага летела по кабинету, пока они снова плюются ядом друг в друга. Дазай должен портить любой напиток и любую еду, к которой Чуя может прикоснуться, он должен отпрыгивать в сторону, когда пытаешься схватить его за шкирку, или наоборот повисать в хватке безвольным мешком дерьма, а не держаться в ответ за Чую, предано заглядывая ему в глаза. Дазай. Не может. Быть. Милым. От него такого натурально встают дыбом волосы на голове и скребётся на уровне рёбер премерзкое чувство. Наверняка любой, кому Чуя об этом расскажет, заявит: «с жиру бесишься!». Особенно — все эти несчастные, с которыми Дазай обращается как с подопытным материалом. Но чёрт возьми! Чуя весь этот год привыкал именно к своему Дазаю, чтобы потом его заменили кем-то непонятным?! «Своему», — жутко хихикает голос в голове, подозрительно похожий на бинтованную поганку, которая сейчас вприпрыжку бежит за Чуей, весело похрустывая снегом под ногами. Они вызвали команду зачистки, дождались её и отказались от предложения «шестёрки» довезти до штаба на машине. Ну, Чуя отказался, а Дазай просто никак это не прокомментировал. Так и получилось, что сейчас они вдвоём бредут вдоль полупустых улиц с окраины города в сторону метро. Низкое чёрное небо бледнеет по краям от многочисленных источников света, сыплются сверху холодные белые хлопья. Пахнет острым колючим морозом, нещадно щиплющим изнанку носа и щёки. От этого даже можно получить удовольствие. Чуя невольно вспоминает недалёкое прошлое, когда близкая зима значила, что придётся искать для целой толпы детей хоть какой-то кров. Он всегда находил и, как мог, обустраивал его вместе с остальными — просто далеко не всегда это значило успешную зимовку. Многие не доживали до утра, простуды вели за собой воспаление лёгких. Как-то раз Юан предложила притащить в убежище бродячих собак, мол, те смогут согреть своими телами мёрзнущую малышню во время сна. Потом они хоронили и детей, и собак. И в этом есть магия сегодняшнего вечера. Что бы там ни было с остальными, как бы Чуя порой ни вспоминал о них, это больше не его жизнь. Ему больше не нужно беспокоиться за всех разом и тащить всё на себе просто потому, что «сильный — значит, ответственный за каждого». Не нужно переживать о том, что беззубая девочка с большими глазами, которая ещё вчера рисовала тебе открытку к праздникам, сегодня будет лежать в мёрзлой яме. Не нужно экономить воду и электричество, протягивать кому-то окровавленные купюры и делить потом со всеми каждый кусок твёрдого хлеба. Казалось бы, ха, Портовая мафия всерьёз опасалась «Овец» в своё время, но сила одного только Чуи — единственного, кто правда мог всех защитить — вовсе не гарантировала спокойную и сытую жизнь, тем более в Сурибачи. Теперь это всё неважно, потому что он знает, что сможет вернуться в штаб. Возможно, придётся ещё посидеть за бумагами, и вроде как ему говорили, мол, подвезут новые экземпляры камней. Это мелочи, потому что в душевых будет горячая вода и ароматный шампунь, в столовой — много бесплатной еды, а в комнате — чистая и вполне мягкая постель без клопов и тараканов. И всё это, хрен поспоришь, — благодаря Дазаю. — Слушай, — Чуя останавливается, заложив покрасневшие от холода руки в карманы. Позади перестаёт шуршать снег: Дазай тоже замер. — Я весь день понять не могу, какого чёрта с тобой случилось. Ты ещё вчера мне мозг потрошил, а сегодня уже… такой. — Какой? — безмятежно интересуется Дазай. Он всё-таки сходит с места, обходит Чую и поворачивается к нему лицом. Его всегда бледные щёки припорошены румянцем, а тонкие мальчишеские губы покрылись сухой корочкой. — Чуе нужно быть более конкретным. Хотя, может, это из-за того, что в душе ты поэт? Я про твою тетрадку со стихами, которую… — Даже спрашивать, блять, не буду, какого чёрта ты забыл в моих личных вещах, — покраснев, бормочет Чуя и мотает головой. В обычное время он бы уже взбесился из-за такой наглости, но сейчас есть дело поважнее. — Отвечай на вопрос. — Ты его сначала задай. — С какого рожна ты весь день клеишься ко мне с этими милостями-нежностями? Если это какой-то план, лучше признайся сразу: тебе не понравится опять сращивать кости в руке. Дазай закрывает глаза и улыбается краем губ. Это не похоже ни на одну из его привычных улыбок: в ней есть что-то такое, от чего у Чуи до странного быстро начинает колотиться сердце. Почему-то он вспоминает это дурацкое «я люблю тебя» и то, как ему на мгновение обожгло рот чужим дыханием. Странно, что именно сейчас, — Дазай ведь и дальше стоит на месте, не приближаясь. — А мне нужен повод, чтобы начать вести себя именно так? Больше он ничего не говорит — разворачивается и медленно идёт дальше по дороге. Чёрное пальто не по размеру ползёт по снегу следом за ним, делая всю тоненькую худощавую фигуру Дазая какой-то до смешного очаровательной. Уже сидя в вагоне метро Чуя думает, что, может, и правда во всём этом нет ничего такого? Если Дазай это не от злого умысла затеял, а, ну, просто перевоспитался? Да, за одну ночь: мало ли какая дрянь куснула его в мозжечок среди ночи. И с таким ним действительно намного проще работать, да и просто жить. Как ни посмотри, одни плюсы. «Но ведь… это не ты», — с растерянной грустью понимает Чуя, забившись в угол у стены. Дазай напротив него вытащил наушники из кармана и ушёл в мир музыки, как будто ему совершенно ни до чего нет дела. В один момент он открывает глаза и пристально смотрит на Чую в ответ, и тот спешно переводит взгляд выше, чтобы избежать этого внезапного контакта. «Большие скидки в магазине электроники!», — гласит рекламный щиток над головой у Дазая. На фотографии — новенькая приставка. Чуя вспоминает, что они так и не дошли до финального босса, потому что Дазай спрятал второй контроллер и не сознался, куда именно. «СПА-салон приглашает на сеансы тайского массажа», — написано на другой брошюре. Интересно, откуда Дазай вообще знает, как делать массаж? И ведь неплохо получилось. «Спектакль по мотивам романа Ч. Диккенса «Рождественская песнь в прозе» в Театре искусств префектуры Канагава», — сообщает постер новой постановки. Чуя невольно хмыкает: вдруг к Дазаю тоже среди ночи нагрянули три духа Рождества, которые научили его быть добрым мальчиком? Что-то в этой мысли неуловимо его смущает, но осознаёт Чуя всё, только когда оказывается в своей постели. Уже глубоко за полночь, диск серебристой луны висит высоко в небе и отбрасывает бледные линии на стены. Их три из-за оконных рам, и Чуя, моргнув, замирает от неожиданно пришедшей догадки. А что, если это всё чья-то способность? Нет… Исповедь Дазая не позволила бы кому-то покопаться в его мозгах… Ладно, а если это и не дар вовсе, а что-то большее? Какая-то сверхмагия? Ну, как в «Рождественской истории» или любом другом европейском или американском фильме про Рождество? Да и в Японии предостаточно веры в богов всего и вся, вряд ли способность Дазая смогла бы обнулить высшие силы? — Точно, — невольно произносит вслух Чуя, изумлённо расширив глаза. — С ним кто-то сделал всё это! Всё сходится: Дазай сам не признаёт, что с ним что-то не так, потому что его околдовали. Он отрицает прошлые свои выходки из-за спутанного сознания и продолжает вытворять всё это… Это! А причина, должно быть, в том, чтобы подорвать их взаимоотношения и связь: пока Дазай будет милым ублюдком с мозгами набекрень, а Чуя носится вокруг него такого, кто угодно может устроить диверсию. Двойной Чёрный будет неспособен действовать слаженно — даже сегодняшняя история со складом это доказала. «Ублюдок! Кем бы ты ни был, я тебя в землю закатаю…» С этими благостными мыслями он изо всех сил пытается заснуть, но то ли возбуждённый организм мешает, то ли слишком громко хрустящие конечности нафантазированного врага. Ещё целый час проходит в размышлениях о том, кто мог быть этим таинственным сукиным сыном, который посягнул на мудачество Дазая. И чем больше Чуя углубляется в попытки разобраться, тем тревожнее становится. Кто обладает подобной силой и как с ним бороться? Грубыми методами? Предложить какую-то сделку? Чёрт… С боссом, что ли, посоветоваться… Хотя Чуе снов никогда не снится, он уверен, что среди ночи происходит какая-то неведомая дрянь. Кажется, с ним кто-то шёпотом разговаривает, очень близко дышит. Кровать проминается, становится почему-то слишком узкой, хотя он всегда в ней помещался, и ещё что-то холодит шею, а вот в щёку наоборот чересчур тепло. Чуя морщится сквозь попытки проснуться, мычит и отпихивается от неизвестного подкроватного чудовища, потянувшего к нему свои лапы. Чудовище рычит так, как ойкнул бы человек, и ещё смеет обиженно гудеть, когда Чуя всё-таки сталкивает его с постели. Шуршащие невидимые руки утягиваются в пол и громко хлопает дверь, наконец-то вырывая Чую в бренный мир. Первые несколько секунд он просто лежит, таращась в потолок и не понимая, почему его щека такая мокрая. А потом воспоминания о прошедшем дне накатывают одной сплошной волной, и Чуя спешно выпутывается из-под одеяла. — Чуя-кун. Спасибо за такой ранний визит, конечно, я польщён твоим желанием работать, но… Постарайся всё же в следующий раз сперва надеть брюки, — говорит ему Мори-сан, когда спустя десяток минут Чуя врывается в его кабинет. Осознав, быстро кланяется и старается не думать о том, какой адский стыд накатывает за то, что припёрся сюда в пижамных шортах. — Из… Извините, босс, — Чуя неловко мнёт в пальцах ткань неподобающей одежды и быстро мотает головой: светящаяся улыбкой Элиза выходит буквально из стены и протягивает ему одну из своих юбочек. — Я, кхм… Я по очень важному делу. Вы не замечали, что Дазай странно ведёт себя в последнее время? — Странно? Чуя-кун, я… — Не так «странно», как мы привыкли, — перебивает Чуя и тут же осекается, снова поклонившись. — Извините. Я имею в виду… Ещё страннее обычного. Может, он Вам кофе делал? Или из еды что приносил? Комплименты говорил? К чести босса, он каким-то образом умудряется сохранять совершенно нейтральное выражение лица. Вот только Чуя уже не первый день в мафии, а потому знает, на что обращать внимание. Совсем немного, но тонкие чёрные брови приподнимаются. Потом Мори-сан отводит пальцами прядь волос, и становится видно, что корни у них седые. — Я на всякий случай спрошу… Мы говорим об одном и том же Дазай-куне? Чуя хмурится и отводит взгляд. Значит, всё-таки какая-то выборочная магия? Раз Дазай ведёт себя так только с ним, это действительно может быть диверсия против «тёмного дуэта». И тогда Мори-сан должен отнестись ко всему с огромной внимательностью, потому Чуя и рассказывает ему всё о вчерашнем дне. Кроме момента, когда Дазай попытался его поцеловать: при всём уважении к боссу, его сердце может этого не выдержать. — И, — заканчивая рассказ, Чуя не замечает, как начал ходить туда-сюда, покорно принимая из рук Элизы всё новые и новые наряды, которые она тащила неизвестно откуда, — я думаю, что это может быть… Ну, не способность, но что-то большее? Раз существуют Арахабаки и Гивр, почему не быть чему-то ещё? Знаете, как в этих фильмах про Рождество и всяких подобных штуках… Когда он замолкает и смотрит на босса, то понимает, что ошибся. Мори-сан не то что не отнёсся серьёзно к его переживаниям: он где-то в процессе, кажется, вообще потерялся в своих мыслях. К этому моменту в его волосах уже покоятся заколочки и резиночки, на столе вместо документов — свалка из детских рисунков. И почему-то он глядит на Чую так странно, будто не на подчинённого смотрит, а на ребёнка, которого провожает первый раз в школу. Не то чтобы Чуя знает, как именно выглядят родители школьников. — Это всё очень занимательно, Чуя-кун, — со спокойной улыбкой говорит босс. — Вот только я думаю, что ты слишком сильно тревожишься. Чересчур для этой ситуации. Возможно, Дазай-кун просто наконец-то понял, как себя необходимо вести с тобой? — А?! — невольно раздражается Чуя. — И зачем это? Мы и так нормально справлялись! — Правда? Извини, я где-то потерял четыре твоих письменных и с полсотни устных прошений о том, чтобы тебя больше не ставили с Дазай-куном вместе как напарников… Не поможешь их отыскать? Чуя открывает рот, чтобы возразить, но осекается и вздыхает. Ну да, он правда просил об этом, но… Это же Дазай! Он как ампутированная конечность — первое время ты ненавидишь всю ситуацию, а потом просто привыкаешь и уже не помнишь, как раньше жил. И то, что Мори-сан так спокойно к этому относится, даже неудивительно: он-то всегда хотел, чтобы его «любимцы» ужились вместе и перестали пытаться убить друг друга. «Чёрт… Не понимаете вы все нихрена», — думает Чуя, но вслух этого не говорит, конечно. Только кивает, бормочет, что «наверное, Вы правы», кланяется и выходит из кабинета. Он готов поклясться, что слышит вдогонку весёлый смех Элизы, и это просто натуральное издевательство над его тревожностью. Сперва он заходит в спальню, чтобы всё-таки одеться прилично, а потом стремглав бросается в их общую обитель, надеясь застать там одно примечательное и очень околдованное ебало. А когда понимает, что Дазая там нет, едва не взвывает от раздражения. Как быстро, однако, он перешёл от состояния «блять, тут Дазай!» к «блять, тут нет Дазая!». Поразительно. От желания достать телефон и попытаться дозвониться до пропавшего идиота Чую отвлекает записка на чужом столе. И поскольку тот всегда девственно чист, это привлекает внимание, как сраная красная тряпка. «Чуя! — говорится в ней куриным почерком. — Чтобы ты не волновался о том, куда делся твой хозяин, предупреждаю: я встречаюсь со знакомым в баре. Возможно, тебе придётся привести меня до комнаты, если ты всё ещё не хочешь, чтобы я умер в каком-то сугробе. Будем считать это за то, что ты всё-таки расплатился со своим долгом. Я про то, что ты так и не назвал меня прекрасным напарником. Ужасный ты человек, конечно. С любовью и отвращением, Д. О.» — В баре со знакомым? Привести до комнаты?! А ты название ебаного бара написать не хочешь, придурок?! Чую нисколько не смущает то, что кричит он на лист бумаги в руках. Бесит же, ну! Мало того, что подцепил где-то неизвестное проклятье и с ума теперь сходит, ебучий Дазай умудрился смыться в самый неподходящий момент! «А если его пришьют по дороге? Или похитят? Нет, отстреляется чуть что… А если их дохрена будет? А если у него совсем кукуха двинется и он даже не станет защищаться?!» Бар-бар-бар… Если «знакомый», наверное, это та «шестёрка», Ода Сакуноске, с которым Дазай иногда выпивает… Где они там обычно околачиваются? Может, в записке есть подсказка? Чуя расправляет помятую бумажку и вчитывается в строчки ещё раз. Переворачивает её на обратную сторону, снова перечитывает и уже готовится поднести зажигалку к листу, чтобы проверить его на невидимые чернила. Но тут смысл написанного начинает до него понемногу доходить. Бар. «Ага-ага. Я знаю. Красное сухое.» Довести до постели. «Доброе утро, Чуя.» Прекрасный напарник. «А какого напарника Вы бы хотели?» «Как знать? Сейчас же праздники, может, Ваше желание исполнится.» — Сука… — растерянно шепчет Чуя. А следом — произносит уже громко и отчётливо. — Сука! Сраный бармен! До бара, в котором он пил позавчера, Чуя добирается за считанные минуты. Плевать, что горожане могли увидеть, как он красной светящейся кометой нёсся по стенам и крышам города, плевать, что кто-то, возможно, мог его заснять по дороге и у Порта из-за этого будет проблемы. Сейчас его сердце колотится так быстро и яростно, что плевать абсолютно на всё: главное — вытащить Дазая из этой хреновой западни какого-то доморощенного ебучего колдуна! — Молодой человек, мы закры… — Съеби в туман, блять! Он отталкивает со своего пути охранника, сбегает вниз по лестнице, оставляя следы от талого снега и запах бури. В полутёмном помещении совершенно пусто, и только за стойкой, мирно потирая свои бокальчики, стоит источник всех бед Чуи. — Ты! Сволочь! Бармен не успевает даже пикнуть: одним молниеносным движением Чуя подлетает к стойке, хватает опешившего мужчину за галстук и тянет на себя, хрипя в изумлённое лицо: — Это из-за тебя! Верни всё, как было! — Я… Я… Вы… Я не понимаю, о чём Вы!.. Охрана! — Не подходи, если жить хочешь! — рявкает Чуя, не оборачиваясь: знает, что со спины уже приближается вторая фигура. — Этот сукин сын испоганил мне все нервы! — Да кто вы воо… — Я пил здесь позавчера, помнишь, козёл? — дёрнув вниз галстук, Чуя сжимает хватку сильнее и зло раздувает ноздри. — И нёс чушь про то, что хотел, чтобы мой напарник был адекватным. Верни мне его нормальным! Либо божок попался какой-то совсем пугливый, либо у него самого не все дома, но этот придурок только трясётся, мямлит что-то тихонько и пискляво, а потом вдруг зажмуривается. Из уголков сомкнутых глаз начинают течь слёзы, и Чуе было бы его даже жалко, если б не вся ситуация в целом. — Отвечай, ну! — Я не… Я помню Вас, да! — не открывая глаз, всхлипывает бармен. — Но я не понимаю, о чём Вы! Ваш напарник стал нормально к Вам относиться?! Так Вы же сами этого хотели, при чём тут я!.. — Мне не нужно «нормально», мне нужен мой Дазай! Такой, какой он есть! Сейчас же отменяй своё ебаное колдо… Хлоп. Хлоп. Хлоп. Громкие, но короткие аплодисменты прерывают Чую на половине его фразы. Он оборачивается так резко, что в шее хрустят позвонки, и гневно таращится на охранника. Однако тот даже рук не поднимал, чтобы издать такие звуки, более того: он в полнейшем непонимании смотрит куда-то в угол бара. И когда Чуя переводит взгляд туда же, то наконец-то понимает, в ком тут на самом деле проблема. — Чу-у-уя! Это было так чувственно, я даже почти прослезился! А ты можешь повторить ещё раз тот самый момент, что я тебе нужен именно такой, какой есть? «Мой Дазай», ах, как прелестно! — Т… Ты! Ты сраная ёбань, Дазай! Получасом позже, когда Чуя опускается на припорошенную снегом скамейку в ближайшем парке и достаёт из кармана сигареты, он понимает, что вообще-то… всё не так плохо, как могло бы быть. Сбежав из бара быстрее, чем ему кто-либо что-то мог сказать, он собирался вернуться в штаб, прийти к Мори-сану и подать ему пятое письменное прошение, чтобы Дазая нахуй убрали или из Порта, или хотя бы с глаз самого Чуи. Но он всё шёл и шёл по улицам, удаляясь от бара, мороз и рождественские гирлянды отвлекали и отвлекали, в голове стучало облегчением от того, что никакого проклятия не было. И, подкуривая через тридцать минут предпоследнюю сигарету из пачки, Чуя думает, что Дазай всё-таки та ещё сумасшедшая сука. — Быстро же ты. Я думал, что собаки твоей породы так не бегают. Может, Чую на выставках надо показывать? Все мировые рекорды побьёшь, я уверен! Сумасшедшая сука его догнала. Шумно дыша и откашливаясь, Дазай потирает плечи в пальто, жмурится от попавшего на кончик носа снега и садится рядом. От него не тянет никаким спиртным — только улицей и чем-то пудрово-чайным: его собственным запахом. «Напиздел», — убеждается Чуя со странным облегчением и закатывает глаза. — А тебя надо на выставку достижений сельского хозяйства. Ебаный ты картофель, Дазай, какого чёрта это было? Ты что, ошивался в том баре позавчера? — Хороший хозяин должен всегда знать, где его питомец, — Дазай слабо смеётся с лёгкой хрипотцой и вытаскивает из чужого кармана последнюю сигарету. Наклонившись и ткнув её кончиком в ту, что во рту Чуи, он глубоко затягивается, кашляет, зачем-то чихает и шмыгает носом. — Вообще-то я собирался поснимать на видео, как ты смешно напиваешься с пары бокалов и начинаешь нести чушь, но… Ах, все эти откровения обо мне? Это было так трогательно. Откашлявшись ещё раз, он добавляет тоненько и высоко: — «Он… и так заебись напарник. Просто как человек — та ещё мразь». — Это не мой голос. — Чуя просто со стороны себя не слышал ни разу. Они синхронно набирают дым в лёгкие и так же одновременно его выпускают. Два серых табачных облачка повисают перед скамейкой, скрадывают на мгновения очертания ярких вывесок и праздничных огней, а потом тают. Становится снова блестяще и очень красиво: красно-зелёные рождественские гирлянды, смешные надувные Санты и отдалённая мелодия с колокольчиками. Чуя улыбается этому всему и спрашивает: — Так значит, это всё реально было по приколу? Как ты вообще умудрился пожарить омлет? А кофе сварить? — Если бы я это готовил, Чуя бы просидел до сегодняшнего вечера в туалете, — фыркает Дазай. — Омлет взял в ресторане напротив, кофе тоже оттуда. Отчёт за тебя написал Акутагава-кун. — А «Кэнди Краш»? — С деньгами Мори-сана и моими мозгами это было не так сложно. — Ну ты и придурок, конечно, я в шоке, — снова смеётся Чуя и давится дымом, когда Дазай вдруг поворачивает голову в его сторону. — Это я в шоке от тебя, Чуя. Вёл себя, как обычно, — тебе не нравилось. Начал по-другому — тебе снова не нравится. Может, проблема всё-таки не во мне, как думаешь? Чуя смотрит в блестящий отчего-то карий глаз и медленно, не глядя, тушит сигарету в сугробе возле себя. У Дазая смешно завиваются волосы на кончиках из-за влаги, по-прежнему трескаются на морозе губы и алеют нездорово белые щёки. Весь он какой-то глупый и странный, как брошенный на улице щенок, или бледная поганка, или картофель, или ампутированная конечность, или всё вместе разом. — Да нет. Всё-таки в тебе. И это — абсолютная правда. Дазай создаёт проблемы и сам же их решает в девяноста девяти процентах случаев. Но есть этот один несчастный процент, в котором Чуе приходится разгребать всё дерьмо за него. То, что у них обоих проблемы с головой, — неоспоримо. И то, что Дазай совершенно не умеет проявлять внимание, как нормальный человек, — тоже. Впрочем, это у них обоюдное. Чуя вот так и не сказал ему напрямую, что Дазай — лучший напарник, какой мог ему достаться. Вместо этого он мысленно говорит «блять» и позволяет себе качнуться вперёд, к лицу Дазая и его приоткрытому в удивлении рту, чтобы сделать новую глупость. Губы у них обоих теперь обветренные, никакие увлажнители воздуха в кабинете тут не помогут. Хорошо, что есть много времени и других способов, как исправить эту досадную оплошность.