***
– …Рейс Велоситройт-Яконовиц снижается на посадку. Температура за бортом плюс 21 градус цельсия, солнечно. Спасибо, что воспользовались услугами авиакомпании… — монотонно мурлычет пилот в громкоговоритель. Тонкие губы с белёсой ниточкой шрама невольно трогает улыбка. Почти, как в тот день… Внутренне Александр Сергеевич Скандалин всё же сжимается. Понять бы — в трепетном предвкушении ли, совсем ли к чёрту полетели остатки нервной системы или всё же не обманывает, хотя бы в этот раз, глупая барахлящая чуйка. Узнает ли… старый друг? Захочет ли вообще снова увидеться? Сжимаются длинные узловатые пальцы на строгой наплечной сумке, давно сменившей верный потрёпанный дипломат. Времени всё-таки много утекло. Нервно назойливо скрипит в ладонях акриловая ткань. Хочется завыть, броситься к выходу, да там и сигануть что есть мочи головой вниз. О чём он вообще думает? На что рассчитывает? Двадцать четыре года прошло. Ничего и никто его на просторах родной Кибертронии-матушки не ждёт давно. Но вот он снова здесь — один пьяный звонок, короткая регистрация и билет на ближайший рейс едва ли не на порог доставили. До чего, мать их, технологии дошли! Глубокий вдох. Как учил этот заносчивый выскочка-психотерапевт, которому Скандалин регулярно отстёгивает зверские суммы, просто уже, чтоб было с кем поболтать. Просто, чтобы окончательно не двинуться рассудком. Просто, чтобы было… Посадка проходит без происшествий. Привычно-суетливо, но уже до затёртого серо. Приходит очередь гостиницы. Регистрация, сдача багажа — делает это всё Скандалин отстранённо и умело, до последнего откладывая заветный звонок. Только когда Бейлис — здоровенный комок чёрно-рыже-белого меха и прощальный реверанс от бывшей жёнушки — требовательно теребит край штанины, просясь на руки и выводя очередные свои бобтейльские трели, Александр сдаётся. – Вот, что я ему скажу? — обречённо вздыхает юрист, разглаживая густую шерсть на загривке. Кот дарит своему непутёвому хозяину лишь мимолётный безразличный взгляд, призывно растекаясь на острых коленях во всю свою немаленькую длину, требуя внимания к пушистому брюху. – Ты как всегда — просто потрясающий советчик, дружище, — саркастически тянет в ответ собеседник, но в ласке умаявшейся животине всё-таки не отказывает. Короткой вибрацией напоминает о себе в кармане штанин телефон — по привычке снят режим полёта ещё на самом борту самолёта. Аккурат после посадки. С его-то, Скандалина, работой это уже, как само-собой разумеющееся. Уведомление, однако, всего лишь одно из оповещений системы. Александр морщится, крутя в руках проклятое седьмое яблоко. Взвешивает в ладони, на пробу. Запустить бы им сейчас в стену — и не узнает никто. Гостиница хорошая, штукатурка, по виду, крепкая… потом просто соврёт, что уронил неудачно. И дело с концом. Короткий мяв. Бейлис смотрит пристально, осуждающе почти, а потом, неожиданно, бодает своего человека в подбородок, зычно мурлыкая, трётся пёстрым боком о грудь, безбожно оставляя кучу шерстинок на бронзовом галстуке. – Ну что ж ты будешь делать… — устало соглашается адвокат. — Уговорил, признаю. Была не была… Список «Избранных» контактов до смешного мал — всего один-единственный номер. И пугает эта короткая восьмизначная комбинация циферок Александра Сергеевича сейчас похлеще любой перестрелки, поболе любой ментовской облавы. Да даже кольт Марка Геннадьевича у самого виска неожиданно отходит на второе место, как и сам клятый Октябрьской. Гудок в звенящей тишине гостиничной комнаты звучит громче выстрела над самым ухом. И юрист считает их также яростно, как считал когда-то удары собственного сердца, когда истекал кровью. Трясутся руки. Что если не возьмёт? Что если давным-давно сменил номер? Или… – Слушаю, — деловито интересуется уже заметно заматеревший, какой-то чужой почти голос, однако Скандалин всё же улавливает. Улавливает под толстым слоем лет, лёгких ноток стали и хрипотцы, знакомый, родной тембр. Тембр от которого мурашки по хребту бегут и из серьёзного сурового Александра Сергеевича Скандалина, он снова превращается в Сашку Скандалиста… – Борис, привет, — с трудом проглатывает адвокат острый шершавый комок в горле. — Это я — Сашка Скандалис… — едва не выпаливает он ненавистную некогда кличку, — …ин, Саша Скандалин, помнишь такого? В трубке повисает молчание. Не слышно даже, как дышит собеседник. Только суетливая возня и грохот посуды где-то совсем-совсем вдалеке. Мёртвой хваткой сжимается свободная рука на колене. Вот сейчас он бросит. Бросит, но сначала пошлёт куда подальше… – Саня?.. — дрожит и ломается ещё секунду назад такой уверенный голос. — Скандалист, ты? И от того как произносится его старое погоняло у Скандалина сердце из пяток в самое горло подскакивает. Кружится голова. – Я, Борь. Я, — скорее себе, чтоб уверовать, наконец, в реальность происходящего, бормочет юрист. — К-как… — нелепость. Сплошная нелепость… — Как дела твои? – Д-да потихоньку… — также рвано, на вдохе, почти шепчет в телефон Прыгунов. — Ты как? – Да так, дела у меня в родном Яконовице, представляешь? — и глазом не моргнув, торопливо врёт напрополую Сашка, глотая кислород, как рыба, выброшенная на берег. — Вот я и подумал… раз уж судьба снова сюда закинула, не хочешь свидеться? Как в старые добрые? – Как в старые добрые… — эхом вторят в ответ. Падает обратно в пятки сердце. – Слушай, всё окей, если ты занят… — спешно начинает оправдываться адвокат, невольно пропуская в речь приевшийся иностранный фразеологизм. – Нет-нет-нет! То есть да!.. То есть… блядь! — звонкий шлепок. Явно по лбу. — Давай встретимся, Сань. Давай обязательно встретимся. Где ты сейчас? Вспыхивает раскалённой арматуриной что-то в груди. Рано. Рано! Рано!!! – Н-не поздновато, Борь? — с неловкой усмешкой интересуется Скандалин, но тут же поправляется: — В смысле, я только с рейса, да и кота надо покормить… Пауза. – У тебя есть кот? — как-то совсем ошалело раздаётся на другом конце и вот теперь Александр готов себя смачно по лбу треснуть. – Бейлис, — зачем-то выдаёт он, секунду погодя. — Его зовут Бейлис. Прилипчивый, зараза, что клещами не отдерёшь. Приходится брать с собой даже в командировки. – Б-бейлис? – Бейлис. Требовательно мявкает вышеупомянутый, явно ожидая дальнейшего внимания к своей скромной персоне, после не раз уже произнесённого собственного имени. И телефон неожиданно разражается знакомым голосистым хохотом от которого сладко тянет в груди. – В жизни бы не подумал, что кто-кто, а ты будешь таскать с собой кота, Сань! — хорошенько просмеявшись, выдыхает Прыгунов. — Ну, даёшь! – Толи ещё будет, Шмелик, — вырывается само собой, с фирменным ехидством, прежде, чем Сашка успевает себя остановить. – Адрес давай уже, каланча, — снова прыскают в трубку. — Завтра, после часиков пяти-шести, тебя устроит? – Более чем.***
Кап-кап-кап. Струятся алые струйки, сквозь ладони. Тук-тук-тук. С каждым ударом, идёт всё медленнее и медленнее сердце. Ядовитыми миазмами вгрызается в полыхающие лёгкие гниль отбросов. Раскалённым шариком впивается в плоть где-то под рёбрами огромная пуля кольта анаконда. Сашка делает короткий судорожный вздох, но тут же стискивает зубы, чтобы не заорать от боли. Нужно дышать. Нужно просто продолжать дышать. Коротко и мелко. Сосредоточиться на дыхании и только на дыхании, а потом протянуть, как можно дольше. Звонкие шаги. Грохот мусора о железные стенки. – Эу, ты чё там забыл? — быковато доносится совсем-совсем рядом. Вот и приплыли. Баста, карапузики. Кончилися танцы. Перед мутным взглядом выплывает хмурая юношеская рожа. С трудом вырисовываются черты на круглой, моложавой ещё совсем моське — смурной и не по годам серьёзной; светлые, белёсые почти, жидкие брови, сведённые к самой переносице; нелепый носишко пуговкой и глаза… Бесконечная льдистая голубизна, пронзительно-светлая и чистая, как студёный ключ, стекающий с горных вершин. Скандалин тонет… – Блядь! — рывком вырывает из проруби громогласный мат. — Ёбаный свет, пиздец я ухайдокался! — продолжает голосить пацан, резво отскакивая на пару шагов. Сашка отстранённо отмечает, что кончики чужой дешёвенькой обувки, что так старательно отряхивает их владелец, слишком уж алые и подозрительно жидкие. – Тю, да ты совсем плохой, — с присвистом опускается на корточки парнишка, оценивающее оглядывая внушительную лужицу, в которую вляпался. — Роман Евгенич! Ты тут ещё? — неожиданно гаркает он, оборачиваясь куда-то за плечо. — Хирург, бля! – Чего тебе, шпана? — угрюмо доносится совсем вдалеке. – У нас тут твой клиент, вот чего. Тащись быстрее, старикан! — беззлобно огрызается собеседник. Чёрные “врачи”. Замечательно. Рядом с плывущей уже совсем рожей паренька появляется угрюмая заматеревшая морда с двухдневной щетиной, густыми бровями и длинным росчерком шрама сквозь одну из них. – Что тут у те… ох, бля… – Я ж говорю — твой клиент. – Что ты скалишься, ебланище?! — неожиданно прилетает пацанёнку смачная затрещина. — Ручонки свои кривые вот сюда прижми, быстро! Кровь надо остановить. Кабанчиком, Боба! Помрёт же ж сейчас! — рявкает мужик на открывшего протестующе было рот мальчишку. Пробурчав пару смачных матюков, парень, на удивление, повинуется, без капли отвращения, сжимая беспощадно кровоточащий бок Сашки. Перед глазами рассыпается фейерверк. Взрывается новой болью дырка от пули. – Терпеть, солдат, — сурово шикает на сдавленно зашипевшего Скандалина Хирург. — До квартиры дойти сможешь? Тут всего пара этажей. Сил хватает только на то, чтобы слабо мотнуть головой. Мужик страшно трёхэтажно выругивается, коротко командует: – Смена планов, Борь. Хватай за ноги. Так потащим. – Думаешь, дотянет? – Пусть только попробует не дотянуть. Не в мою смену помирайте, скоты. Заманали уже, — короткое шуршание. — Руки отними, Шмелёк. В рану резко пихают что-то, вновь заставляя задушено взвыть. – Цыц, шпана, — грубо накрывает рот дурно пахнущая дешманским табаком и металлом крови ладонь. — Твои братки, небось, отсюда полчаса назад укатывали, да? Меркнет, наконец-то, свет перед глазами под равномерно затухающие ругательства обоих мужчин… Первое время он даже не понимает, где проснулся. Встречает сухой серостью чуть подплесневелый, в лёгкую трещинку потолок. Простенький тюль, явно перешитый из нескольких скатёрок, тоже ответов не спешит давать. Страшно зудит напрочь пересохшее горло. Неловкий разворот и бок прошивает острая боль. Суетливой птахой, вздрагивает, встрепенувшись, прикорнувший у его дивана парнишка. – Роман Евгенич, оклемался! — радостно сообщает эта лучезарная морда. – Ещё б не оклемался, — ворчливо доносится где-то вне поля зрения Сашки. — Это ж деспотский. А они твари живучие, сам знаешь. – Да больно холёный он для деспотских, — с подозрением прищурившись, произносит собеседник. – Опять Магницкого доклады не читал, зараза? — раздражённо буркает Хирург, появляясь-таки в поле зрения, с внушительной иголкой наперевес. — Мы тут у себя едва ли не главную гадину на груди пригрели, а ты всё дурью маешься. – Блядь, Роман Евгенич, нашего Опера доклады читать — себя не жалеть. Зануднее них только Пашкины очередные завывания о пути самурая слушать. Старик фыркает, пощёлкав пальцами у самого сашкиного лица, чтобы привлечь внимание. – Руку давай, крыса адвокатская, — безапелляционно требует он, откуда-то выуживая крепко пахнущую спиртом ватку. Коротко прикусывает умело поставленная инъекция. – Что… – Да ладно?! Это реально Скандалин?! — резко вскидывается паренёк, опираясь на вымученно скрипнувшую ручку дивана. Хирург лишь кривится, коротко вздёргивая охнувшего юриста за руку, демонстрируя скрытый доселе кусочек татуировки на плече и лопатке. – Башку только не проломи ему сейчас, Борь. Потом за простреленную руку и сломанные рёбра с ним перетрёшь, — предупредительно заявляет мужчина, смеривая собеседника острым тяжёлым взглядом. – Не собирался даже, — как-то обиженно хмыкает пресловутый Борис, надув губу и скрестив руки на груди. — Я ж не деспотский, чтобы раненного бить. – Я вообще-то всё ещё здесь, — собрав последние силы, наконец-то, хрипло выдавливает Сашка, скривившись. – И? — вызывающе бросает парнишка, нахмурившись. — Мы что-то не так говорим, Скандалюга? – Отстань от него, Боба, — прерывает назревающую перепалку мужчина. — Раз есть силы гадиться, то через недельку можно и на колбасу пускать, так сказать. Сдадим его Магницким, а там дальше пусть сами разбираются. «Опер», «Хирург» и громогласная фамилия одного из самых беспринципных прокуроров всего Яконовица… постепенно начинают складываться в, идущей кругом, голове Скандалина кусочки головоломки. – Альбатросы… — как-то совсем опустошённо выдыхает он, откидываясь обратно на подушку. – Так точно, умник, — оскаливается в отнюдь не дружелюбной улыбке младший чоповец. — И через пару недель крышка тебе, Санёк. Закончились светлые денёчки. Сашка устало зажмуривается. Из всех возможных ОПГ, охранных организаций и прочей мелкой шушары, он умудрился наткнуться на самый дерьмовый вариант — частное охранное предприятие младшего сынка Петра Устиновича Магницкого, ЧОПом бывшее, исключительно на словах. Проклятая кучка абсолютно, казалось бы, разношёрстных индивидов только в первые пару месяцев своего существования уже умудрилась навставлять столько палок в колёса работе родной организации, что Скандалин, порой неделями не вылезал из рабочего офиса, просто чтобы хотя бы попытаться сгладить совсем уж острые углы. Которыми, к слову, было, хоть сервелат режь. И вот он здесь. Оставлен на милость группки местных “робин гудов”, имеющих наглость бодаться с подмявшим под себя почти весь Яконовиц, милым папенькой. Просто чудесно. – Я точно труп, — кисло констатирует очевидное, Скандалист. – Не драматизируй, — с каким-то сухим ехидством подаёт голос Хирург. — Дай бог, отмотаешь пару годиков и на том спасибо. Сашка смеривает легендарного уже почти, в их кругах, бывшего военного ненавидящим взглядом. – «Лучше бы меня правда на колбасу пустили», — угрюмо думает адвокат.***
– На что я вообще надеюсь?.. — сквозь зубы цедит себе под нос Скандалин, в очередной раз прокручивая почти что тройной тулуп — любой профессиональный фигурист позавидует — вокруг своей оси перед зеркалом. Костюм, как обычно, сидел, как влитой, вселяя какую-никакую уверенность. — Как на свидание тащусь, ей богу. Или и того хуже — на деловую встречу. Что думаешь? Бейлис оценивающе оглядывает хозяина в последний раз, прежде чем лениво спрыгнуть с кровати, нагло потрусив тереться о ноги своего человека. – О, нет! Нет, нет и ещё раз нет! Даже не думай, сэр пушистый зад! — протестующе пятится Александр. — К серебристо-серому твои ласки никак не подходят, дружище! Ты меня опять в своей шерсти всего угваздаешь, зараза мохнатая! Возмущённые крики котом успешно игнорируются. – Бася, смилуйся! Это уже третий костюм за этот вечер! — предпринимает последнюю отчаянную попытку адвокат. Мольба, однако, влетает в глухие уши. — Ну, что ж ты будешь делать… — с лёгкой вымученной улыбкой тянет Скандалин, присев на корточки и поглаживая мягкую шерсть на спине питомца. — Ладно, хрен с ним. Переодеться я уже сегодня точно не успею. Надеюсь, ты доволен, мелкий говнюк. Блаженно мурлыкает Бейлис, победоносно потираясь о штанины. Бориса вообще сложно было чем-то смутить. За свои неполные пятьдесят годков, Прыгунов навидался… всего. Тут были и обезумевшие от безграничной власти, зажравшиеся фрики, во времена его лихого юношества во всё ещё милом сердцу ЧОПе «Альбатрос»; и сотни, если не тысячи передряг в которые, тогда ещё Борька, а никакой не Борис Дмитриевич, влипал едва ли не ежедневно; были здесь и едва ли не прямые столкновения с тогдашней верхушкой славного града Яконовица, где приходилось держать лицо, пока где-то с десяток дул держали уже тебя на мушке. Однако сейчас почему-то, Борис снова чувствует себя неуклюжим мальчишкой на первом свидании. Скандалист… нет, чёртово божество, сошедшее к нему, с какой-то радости, на встречу в скромную, даже задрипанную чутка кафешку, буквально освещает всё вокруг своим проклятым великолепием. Одетый с иголочки, отливая благородным серебром (в тон паре седых прядок на висках) простенького с виду костюма, Сашка больше напоминал дракона. Могучего и величественного. Но почему-то всё ещё неловко кривящегося на его, борькины, простого смертного, нелепые шутки. И Прыгунову стоит титанических усилий, чтобы с присвистом не вдохнуть прямо здесь и сейчас. Чтоб не пялиться во все глаза на своего собеседника, на его тонкую линию обкусанных губ, на длинные пальцы, на крепкие руки, на широкие плечи… Вдох-выдох. Тихий и незаметный. Чтоб не краснеть, как варёный рак, от мерзких пошленьких мыслишечек, которые термитами точат рассудок вот уже двадцать четыре года, сколько не трави их, сколько не выдворяй грязными тряпками из собственной головы. Сашка прекрасен. И сколько бы не прокручивал Борис у себя в голове эту встречу сотни, нет, тысячи раз… реальность, вновь оказывается плутовкой-челночницей на открытом рынке, задирая моменту цену до самого потолка. Они нелепо шутят о том о сём ещё пару минут, прежде чем кто-то из них спотыкается — Прыгунов уже не помнит кто — и они вдвоём, кубарем катятся в неловкую тишину. Отряхиваются уже нелепым разговором о погоде, прежде чем парой хромоногих водомерок заскользить по тонкой глади настоящего разговора: – Слышал, что ты теперь у нас видный полицейский, Борь, — неловко поболтав в кружке остатки своей термоядерной гущи, (от заказа которой, глаза на лоб полезли даже у заматеревшей официантки,) тянет Скандалин. — Как оно? Что-то неприятно колет под сердцем. – Хотел бы сказать, что потихоньку… — Борис криво улыбается, только крепче сжимая собственный стакан, — да что-то, кажется мне, Сань, что не поверишь. – Не поверю, — согласно кивает собеседник, блеснув внимательным взглядом ярко-карих, рыжих почти, в свете лампы, глаз. — Больно легко и быстро тебя перекосило, Шмелик. Не похоже на тебя. – Видимо старею, — лукаво щурится в ответ Прыгунов. – Ищи дурака, плут. «Раскрыта база крупнейшего наркокартеля западной Кибертронии», «поймана неуловимая воровская группировка знаменитого Савелия Дмитриева, по кличке Цыган», «раскрыта финансовая махинация, стоимостью в миллионы» и это только заголовки к твоим самым известным работам. – Большой фанат, я погляжу. – Скорее весьма и весьма говнистый, в хорошем смысле, прокурор, — самодовольно хмыкает Скандалин. – Да ну?! Странный восторг сдавливает грудь. – В Колониях с этим попроще, нежели здесь — с юридическим образованием можно и в адвокаты и в прокуроры, — озорно приплясывают в глазах Скандалиста чертята. — Вот хохма, скажи? Я, правда, на всякий пожарный, и там прихватил себе второе образование — лишним не стало, хотя чуть по уши в долги не вляпался. Иронично даже — здесь я этих мразей покрывал, а там всех до одного пересажал. – Как ты и обещал. – Как я и обещал… — с лёгкой тоской бормочет Сашка даже как-то поникнув. Простреливает короткое осознание. – Выходит, не срослось всё-таки с авиацией?.. Скандалин горько прыскает. – Отчего же? Маленький бипланчик я себе всё-таки завёл, спортивная лётная лицензия, все дела… — шепчет он себе под нос, глядя куда-то сквозь столешницу. – Сань… До белых костяшек сжимаются чужие кулаки. – Эта сука даже после своей поимки мне умудрилась жизнь изгадить! — озлобленно шипит адвокат. — Простите, мистер Скандалин, сэр, но с вашими проблемами с дыхательной системой, мы никак не можем допустить вас на экзамены для повышения квалификации и бла-бла-бла… — усиленно пародирует он явно кого-то из представителей комиссии. — На обычный самолёт, как пассажир, теперь даже… без специального медицинского набора и ингалятора попасть не могу, мать их… даже за мой сраный недокукурузник едва ли не целую дуэль пришлось устраивать.***
– Я знаю, что ты пялишься, заноза в жопе, — раздражённо бросает Скандалин, перелистывая очередную страницу. — Чего тебе надо? Борька только пыжится, но упрямо рассматривать, как муравья под лупой, не перестаёт, спустя пару минут всё же выдаёт: – Ох, и уродская же ж у тебя рожа, Скандалист. – Так что ж ты пялишься? — надменно скалится в ответ адвокат, но книжку всё-таки захлапывает — почитать в тишине и покое ему явно не дадут. – Бесишь ты меня, — не мудрствуя лукаво, откровенно признаётся собеседник, ещё больше насупившись. — Сидишь на наших харчах и в ус не дуешь, пока по тебе тюрьма плачет, морда гнилая. Две недели уже давным-давно прошло, так-то. – Так чего ж не отправишь, морда живая? — огрызается в ответ Сашка, угрожающе напружиниваясь. Звонко простреливает во всё ещё незажившем боку и деспотский со сдавленным шипением опускается обратно на диван. – Вот почему, — угрюмо бросает Борька, смеривая своего невольного заключённого презрительным взглядом. – Раньше вам это не особо мешало, — насмешливо парирует Скандалин, бесстрашно встречаясь с праведным гневом, плещущимся в льдистых озёрышках чужих глаз. Парнишка аж давится от подобной наглости. – Чего?! — возмущённо подрывается он с насиженного места. — Мы вас, деспотских и вам подобных самыми гуманными методами изловить всегда пытаемся! Это вы нас месите, не жалея ни бомб, ни патронов, как гниды последние! – Да, а когда среднему Вернеру глаз левый вышибли тоже исключительно гуманизмом руководствовались? – Это был несчастный случай! – Таркóвские руки простреленные тоже — несчастный случай? У Лёньки так-то жена и тройня. Вас это тогда ни капли не смутило. – Этот придурошный выбежал на нас с гранатами без чеки, в руке по каждой! — взрывается в ответ Борька. — Брóня из-за него едва кантузию не отхватил и сам чуть не окочурился! – А ты, что думал, вызываться всякую мерзость высокопоставленную стеречь — цветочки собирать, да за бабочками по полю бегать? Ушлый какой. – Да как у тебя старика немощного вообще язык поворачивается мерзостью называть?! – А денежки у твоего ненаглядного библиотекаря на вас откуда, умник? Что-то я не припомню, чтобы у пенсии ему подобной такие бабки крутились. – Арсентий Трифонович всю свою личную коллекцию распродал, просто чтобы жить на что было! — не унимается в ответ Прыгунов. — Опер ему по доброте душевной вызывался помогать, чтобы вам подобная дрянь у него последнее не утащила! Он герой Великой Отечественной, мать твою! – Знал бы ты, что втихаря этот “герой” героичный проворачивает — на месте стошнило бы. – Да?! Ну и что же?!.. Борька сверлит проклятого адвокатишку абсолютно убийственным взглядом и скрывать этого даже не собирается. Будь его, Борьки, на то воля, то провалиться бы ненавистному деспотскому отродью под землю прямо здесь и сейчас. С момента их злополучного препирательства прошло чуть больше двух недель. Гнусный Скандалин оказался прав — Прыгунова всё-таки вывернуло. Единственная мысль, согревающая сейчас, объятый пламенем смятения рассудок — адвокатская крыса врёт. Нагло и безбожно. Как делал это всегда. По-другому и быть не может. Иначе, как смотреть в глаза этому милому приветливому старичку и многим другим жертвам их с Санькой кровавого почти диалога… Щёлкает с лёгким причавкиванием магнитофон, оповещая о скоропостижном конце кассетной ленты. И Борька на ватных ногах всё же плетётся к его единственному спасению от роя гнетущих мыслей. – Переверни, пожалуйста, — неожиданно останавливает его скрипучий тенорок. — Мне слишком нравится Крематорий. Что-то болезненно переворачивается в животе, просится наружу. Эта долговязая дрянь одной фразой умудрилась опорочить единственное почти, что хоть как-то ещё держало на плаву. С губ же почему-то срывается: – П-правда? Мне тоже…***
Это была ошибка. Приезжать обратно однозначно было ошибкой. И с каждым проклятым днём Скандалин убеждается в данном утверждении. Впрочем, ожидать чего-то другого было бы даже странно. Спустя двадцать четыре года, Яконовиц абсолютно преобразился: нет больше задрипанных серых улиц; ничего нет из его, тогда ещё Сашки Скандалиста, старой жизни. Редкими блеклыми пятнышками встречаются в самых дальних и разваливающихся дворах, воробьями нахохлившиеся, представители мелкой бандитской кодлы, в народе просто именуемые гопниками. Они давным-давно перестали быть королями улиц, если вообще, в принципе, чем-то угрожающим. В достатке товаров на магазинных прилавках. Не выглядят больше истощёнными и измученными простые граждане. Странное всё-таки ощущение. Александр Сергеевич чувствует себя лишним в мире, о котором всегда мечтал. Мечтал выстроить этот самый мир у себя на родине, здесь, в Яконовице и не только. Но Кибертрония-матушка справилась и сама, огромным титаном стряхнув с себя десятилетия бандитского гнёта, словно и не было его никогда — как уличный пёс стряхивает с косматой шерсти капли воды после проливного дождя. Остальное сделали уже за самого юриста. И никак не его руками. Зачем же тогда вся эта кровь на них? Выживание, точно… Происходящее похоже на горячечный сон из которого хочется выскочить пробкой из-под бутылки шампанского. И не хочется одновременно… Скандалин понимает, что он “на игле”, лишь к концу месяца. И лучше бы этот “наркотик” был наркотиком настоящим. Лучше бы этот сладкий яд иссушал ему мозг, травил кровь и выжигал глаза. Единственное, что выжигают теперь, почти ежедневные, встречи с Борькой — остатки рваной душонки адвоката. Да так горячо, что болотной топью плывёт земля под ногами, да так головокружительно, что сердце рвётся из груди, да так медово, что хочется волком выть. Сашка едва слышно скулит сквозь стиснутые зубы, лишь ближе прижимая к себе пушистый бок, утыкаясь в спасительное тепло кошачьей шерсти. Бейлис не противится — он всегда был на редкость умным и чутким котом. До пугающего умным котом. А ещё, казалось бы, единственным на всём белом свете живым существом, кто прекрасно понимал, что творится в душе у его человека. Борис сжимает в руках очередной нелепый отчёт. От усталости плывёт в глазах. Слишком уж часто это происходит в последнее время… – Нет, так мы точно сегодня далеко не уедем, — заставляет вздрогнуть от неожиданности родной ворчливый тон. Костя смотрит на него сурово, но невпечатлённо добрых минуты две, а потом черты сварливого братца неожиданно смягчаются, почти позволяя проклюнуться едва ли не отеческой добродушной снисходительности. Непривычно настолько, что невольно бегут по спине мурашки и застревает сухой комок в горле. – К-клёп, ты чё? — вырывается само собой. На старое, детское почти, прозвище старший Прыгунов морщится, но гневной тирадой, как обычно, почему-то не разражается. – Совсем ты, Боба, поплыл, — вдруг прыскает он. — Я ж тебе говорил, что в отпуск давно пора, а ты всё «потом» да «потом», — плящут в серых глазах чертята. — Отчёты на стол, товарищ майор. С Дровосеком я сам перетру, он и сам тебя в последнее время из-за стола только и гонит, что ссаными тряпками. Так что, я уверен — ему понравится. – С чего такая щедрость?.. — ошарашенно тянет в ответ полицейский. – Ты на календарь когда в последний раз смотрел, придурок? — невозмутимо продолжает тем временем наглый фсбшник, почти пинками выдворяя родного брата из-за рабочего стола. — Давай-давай, Шмелёк, руки в ноги и вперёд праздновать! Я пока пойду Лёвку высвистаю, скажу, что всё срослось. – Да что праздновать-то?! – Ты че, про собственный день рождения забыл, балбеса кусок? — даже замирает на мгновение от такой новости Константин. А потом разражается заливистым хохотом, так похожим на его, Бориса, собственный. Проблема в том, что он не забыл. Праздником собственный день варенья для Прыгунова перестал быть ещё много лет назад. Наверное, ещё когда только-только распались, разойдясь по своим личным дорогам родные «Альбатросы». Да и праздновать ему было из рук вон не с кем: Опер, теперь как никогда серьёзный и по уши загруженный, давно преобразился в ещё большего трудоголика, чем когда-либо; неспешно коротал деньки в своем уютном загородном домике вкрай заотшельничавший Хирург, вместе с любимой женой, лишь изредка принимая к себе гостей; колесил по Западу с головокружительными архитектурными проектами Бронька (поздравивший его, Борю, самым первым ещё ночью); мирно спал в кладбищенской земле, обретший вечный покой, Самурай, лишь иногда посещаемый немногочисленными, его ещё памятующими. Мир давно двинулся дальше, а Борька так и не смог. Сколько бы не пытался. Поэтому и сейчас стоит, продуваемый всеми ветрами на пороге едва ли не единственного места, что пока держит его на плаву. Коротко вибрирует телефон. «С днём рождения, Шмелик!» — гласит простенькое сообщение, с парой нелепых стикеров пчелы и праздничного тортика. Это зов сирены. Запретный соблазн, против которого Прыгунов слишком устал бороться. И он опять оступается. Гудки звучат громче стука в висках. Трубку берут почти мгновенно.***
Скандалин притащил колбасу. Настоящую, всамделишную сервелатную колбасу! Целых две палки! – Т-ты где это взял?! — почти благоговейным шёпотом тянет Борька, неверяще разглядывая дефицитный товар. В ответ адвокат лишь самодовольно скалится, выкладывая из настоящего, всмаделишного пакета, не менее настоящее, всамделишнее масло, (а не привычный прогорклый маргарин,) банку шпрот, чёрный хлеб, яблоки и даже бутылку вина! Все продукты — импортные, качественные, о которых только в книжках приходилось читать, да на картинках в продуктовых видеть. Последним гвоздём в крышку гроба каких-либо остатних принципов приличия становятся огромный золотистый лимон и головка сыра. – Знать просто надо где, — почти мурлычет в ответ Скандалист, шкодливо хихикнув. — Бокалы неси, Шмелик. Праздновать будем. – Ты как узнал?! — вскидывается в ответ собеседник. – Год почти уже с тобой одну крышу над головой делим, Боба, — невозмутимо продолжает юрист, залихватски сбивая пробку с бутылки, отточенным движением. — Будь неладно это лёгкое, — прыскает он как-то надтреснуто. — Ещё б я хоть краешком уха не зацепил, когда тебе полный оборот вкруг солнышка праздновать. Пропускает удар шебутное юношеское сердце. – Сашка!.. — стискиваются вокруг сухощавой, жилистой фигуры адвоката чужие руки. — Спасибо тебе, Саня!!! И в кое-то веки Скандалин позволяет до себя дотронуться. Не рычит, не огрызается, а просто стоит, будто бы в ступоре, а потом как-то хрипло, жарко даже, выдаёт: – Борь… грудина. Прыгунов отшатывается мгновенно, мысленно проклиная себя за беспечность. Всё-таки в кустарных почти, абсолютно неблагоприятных условиях, хоть и под наблюдением такого профессионала своего дела, как Роман Евгенич, на поправку Сашка шёл со скрипом. Из мыслей резко выбивает длинный узловатый палец, юркнувший под подбородок. Чоповец ойкает, инстинктивно вздёргивает вверх голову. В янтарных глазах деспотского пляшут черти, играет на острых скулах лёгкий румянец, будто Скандалин пьян. И что-то, от этого выражения на лице беглого адвоката, в животе Борьки скручивается горячим узлом. – Бокалы тащи, говорю, — уже настойчивее повторяет юрист. — Да музыку включай. Погромче.***
Борькина квартира вызывает небольшой диссонанс. С одной стороны, почти ничего не изменилось, с другой, всё — от лёгкого ремонта, до обновлённой мебели и техники, здесь смешивается со старыми безделушками из далёкого прошлого, создавая абсолютно новую, непривычную картинку. «Тесеев корабль, как он есть», — с лёгкой горечью думает про себя юрист, нервно замявшись на пороге. Мелодично бряцают в простеньком пакете пара бутылок Dom Perignon. – Проходи, чего замер? — с лёгкой усмешкой тянет Прыгунов, прихлёбывая из крупной кружки с вкрадчивой надписью: «Обезьянник кофейный». И Сашка невольно любуется шрамами на бронзовитой коже, игриво выглядывающими из-под растянутой чёрной футболки (почему-то ещё и размера на три больше нужного) с потёртой рожей Григоряна на принте. – Сань? — упираются в самое сердце голубые озёрышки глаз, с лёгкой корочкой серого льда. Стакан виски, на дорожку, для храбрости, явно был лишним. Скандалин снова тонет… Полицейский, вдруг, прыскает, отставив кружку и не спеша прошагав в собственную прихожую. Тёплые ладони, касаются прохлады чужих узловатых пальцев, на короткие мгновения смешивая разницу температур и заставляя волоски на руках адвоката невольно привстать. – Ебать его конской елдой, через плечо, чёрту по самые гланды, — с присвистом, на одном дыхании выдаёт резко Борька, разглядывая содержимое пакета. — Ты президентские погреба ограбил, Скандалист? – Д-да оно по распродаже было, — нервно сглатывает острый комок собеседник. – Сань, ты совсем меня за идиота держишь? — возмущённо прищуривается Прыгунов. — Откуда у тебя бутылки стоимостью в десять моих телефонов — каждая? – Могу себе позволить, — наконец-то приходит в себя Скандалин, спешно натягивая привычную самодовольную ухмылку. — Если у тебя от такой мелочи глаза на лоб полезли, то не дай бог, ты чек за одно моё дело увидишь, Шмелик. – Страшно представить, — рвано хмыкает в ответ майор. — Извольте проходить тогда, ваше Величество, — всё же выравнивается он, пару мгновений спустя. – Наконец-то! Достойное обращение, — активно поддерживает их маленький спектакль в два актёра юрист. Борька прицыкивает сквозь зубы в ответ, тщетно пытаясь подавить подкатывающий к горлу приступ смеха. – Царь во дворца, царь во дворца, — всё-таки не выдерживает он. Сашка, повинуясь минутному порыву, совсем по-ребячьи, показывает в ответ язык. На простеньком кофейном столике в гостиной уже давным-давно ждёт не менее простенькая закуска — шпроты в масле, бутерброды с колбасой и тонко нарезанные ломтики лимона. Горло невольно сдавливает ностальгия. Вечер проходит на ура. Становится даже тяжело поверить, что с момента их первого неловкого разговора, спустя двадцать четыре года разлуки, прошёл всего месяц. С Сашкой легко. Они оба те ещё, как кажется многим, трепачи. Где-то с этим утверждением Борис и сам согласен. Однако, именно вечная тяга почесать языком с обеих сторон и помогла им в своё время сблизиться, а в настоящий момент — наверстать упущенное. Чего многие до сих пор не понимают, как считает Прыгунов, так это их со Скандалистом особый язык, внутри языка. Скандалин всегда умел читать между строк — то ли от природы ему такое счастье привалило, то ли слишком рано произошла тогда профдеформация. И за это Борька благодарен этому напыщенному выскочке. Как и Саня — Шмелёк уверен — благодарен ему за его, Бориса, наигранную твердолобость и напускную глупость, позволяющую извечно настороженному и напряжённому, с самых младых ногтей, юристу в кое-то веки расслабиться, при этом не потеряв лицо. И Прыгунов готов часами распинаться про самые нелепые вещи, пока бывший криминальный авторитет по крупицам собирает полный контекст в своей голове. Точно также, только одному ему, Борьке Шмельку, показывает этот самый адвокат-недотрога полную вивисекцию своих мыслей — хоть руку протяни, дотронься. Сашка не зашипит, не отпрянет даже, пока с невозмутимым видом и дальше продолжит трепаться, как покажется посторонним, совсем ни о чём. Первая бутылка шампанского пустеет только ко второму часу ночи. В голову ударить алкоголю это почему-то не мешает. То ли так сказывается усталость с хроническим недосыпом, то ли тот факт, что Борис в кое-то веки чувствует себя на своём месте. Хрипло давится кассетой неподалёку любимый магнитофон — милый сердцу раритет, бережно сохранённый с самых давних времён. Новый трек. И с языка, чуть заплетаясь, наконец-то, срывается: – Слышь, Сань. – Ммм? — не менее пьяно, раздаётся в ответ. – Давай потанцуем? Пулемётная очередь из ехидных смешочков от Скандалина. – А вот теперь ты хочешь танцевать, Шмелик? А тогда ломался, — юрист смачно присвистывает, — мама не горюй. – Хочу, — требовательно стукает кулаком по столу полицейский. — Я раньше просто не умел, вот и не хотел. – Это я помню, — икнув, продолжает хихикать в ответ Сашка. — Благо, тогда танцевал за нас двоих только я. Ты просто у меня на ногах стоял, помнишь? – Во-о-от, — вздёргивает палец вверх Прыгунов. — А сейчас я научился. Поэтому, пошли танцевать! Янтарь чужих глаз теплеет только сильнее. Вновь пляшут в нём черти. – А пошли! Визгливое соло скрипки подхватывает их, словно лёгкий океанский бриз. И всё плывёт, как в точно поставленной сценке. Сашка ведёт плавно и уверенно, жарко подпевая на ухо каждой строчке слово в слово. Зычно грохочет магнитофон: – ...Песочный город, построенный мной Давным-давно смыт волной Мой взгляд похож на твой В нём нет ничего, кроме снов и забытого счастья… Его, вдруг, ловко заводят в глубокое камбре на припеве, заставляя Прыгунова охнуть от неожиданности, вцепившись в плечо и ладонь партнёра. – Не ссы, не уроню, — игриво мурлычет адвокат. — Всё-таки, ты умён. – А ты — идиот, — невольно вторя строчке, огрызается в ответ Борька. – И не важно, кто из нас раздаёт, — невозмутимо продолжает в ответ Скандалин, — Даже если в моей руке будет туз, — плотнее сжимаются чужие длинные пальцы вокруг ладони. Холодным огнём опаляет кожу металл обручального кольца. Коротко простреливает в груди. Ну, конечно же… можно было бы и сразу догадаться. – В моей будет джокер… — майор нервно сглатывает. — Женатик, да, Сань? Тот неожиданно хрипло прыскает, уводя в новый пируэт. – Не. Просто разведёнка, с котом на прицепе. – Зачем же ты меня тогда поцеловал? — само собой срывается с губ, прежде, чем Борис успевает и в этот раз прихватить себя за язык, как делал это уже двадцать четыре года подряд…***
Шум аэропорта остаётся где-то совсем вдалеке. В туалете, на удивление пустынно. И в кое-то веки Борька не может найти подходящих слов. То ли сказывается абсолютное опустошение, после смерти Пашки, то ли всё ещё тянет болезненно в груди от предстоящей разлуки. Ситуацию, неожиданно, спасает сам Скандалин: – Ну, вот и всё, Борь. Пора нам прощаться, — как-то сдавленно выдаёт он, нервно потирая шею незабинтованной рукой. Забавно дёргается кривоватый шов на рассечённой тонкой губе. – Ага, — задушенно выдаёт в ответ Прыгунов, тщетно стараясь смотреть куда угодно, но только не в потускневший рыжий янтарь чужих глаз. — Ты точно не хочешь остаться, Сань? Магницкие вполне могут пошаманить над твоими документами. После всего, что ты для нас сделал, всё-таки, — предпринимает он последнюю попытку, прекрасно зная, что пуля уйдёт в молоко. – А ты точно не хочешь со мной, Шмелик? — со свистом проносится мимо ответный выстрел. — Мы могли бы начать всё с чистого листа. Вместе. И в этот раз ему нечего ответить. Остаётся лишь нервно мотнуть головой. Не эту дорогу в своё время для себя всё-таки выбрал Борис. Он не имеет права отступать, когда столько было принесено в жертву, когда наконец-то уничтожена верхушка главного ОПГ, что так долго душила Яконовиц и всю Кибертронию. – Кто-то должен подчистить оставшиеся хвосты, Саш, — вслух озвучивает он последнюю мысль. – Тогда давай ты на своём конце, я — на своём, — понимающе кивает в ответ Скандалист. Вытягивается в прощальном рукопожатии, длинная узкая ладонь и Прыгунов делает глубокий вдох. Короткое последующее объятие кажется ему бесконечностью. Они, ведь, больше никогда не встретятся, верно? – Прощай, заноза в заднице. – Прощай, крыса адвокатская. Из их укромного уголка юрист выскакивает почти, как ошпаренный. Чоповец следует по пятам на ватных ногах, ещё пару метров прошагав вместе, шаг-в-шаг, прежде чем остановиться близ пассажирской Зоны Ожидания, лишь взглядом провожая, удаляющийся силуэт. Высокая жилистая фигурка почти растворяется среди толпы, но в последний момент замирает, раздумывает над чем-то секунду, а после резко разворачивается на пятках, стремительно сокращая расстояние. На секунду, буквально на секунду, Борька тешит себя мыслью, что этот придурок останется здесь, что всё и дальше будет, как было раньше. Боль, стыд и отчаяние в чужом остром взгляде мгновенно отсекают эту мысль. Его волокут обратно, в ближайшее безлюдное место. Скандалин затаскивает его в кабинку с глубоким животным рыком беспомощного хищника в капкане. – Не смей меня прощать за это, Шмелик. Слышишь? Не. Смей, — последнее, что успевает услышать Прыгунов. А потом сухие тонкие губы накрывают его собственные, выбивая весь воздух из лёгких. Мир переворачивается. И прежним он больше никогда не станет…***
Трель звонка режет уши. Последняя нервная клетка предала Скандалина на третий день после злополучного дня рождения. Остатки здравого смысла проиграли гневу, отчаянию и страшном запою, спустя две недели. Он устал. Он так безумно устал делать то, что делал всю свою сознательную жизнь — бегать и прятаться. Время расставить все точки над “i”, как говорится. Даже если после этого Борис больше никогда не захочет его видеть. Юрист не удивится, если тот даже сейчас не захочет ему дверь открывать, после того, как он позорно сбежал после вполне закономерного вопроса. Шуршание и скрип в замке, тем не менее, заставляют встрепенуться, напрягшись всем телом. Однако, подозрительно прищуренное лицо, встретившее его в узенькой щёлочке приоткрывшейся двери, заставляет сердце ухнуть куда-то в пятки. – Пароль? — тем временем интересуется смуглая рыжая девчушка, продолжая сверлить в Александре пару ровненьких маленьких дырок взглядом. – Во поле берёзка стояла… — от неожиданности выдаёт едва успевший прийти в себя после похмелья адвокат. – Батя, конечно, говорил, что ты придурошный, но чтоб настолько… — утвердительно кивает сама себе девочка, уже с большим любопытством начиная разглядывать нового знакомого. — Я — Шурка, кстати. – Саня… — всё ещё в лёгком шоке, тянет в ответ адвокат, но тут же спешно поправляется: — Т-то есть, Александр Сергеевич Скандалин. Приятно познакомиться. – О, точно ты, — словно сверяясь с каким-то одним только ей ведомым списком, тянет в ответ Шурка и тут же добавляет с лёгким хихиканьем: — И впрямь, как Пушкин. Только Скандалин. – Ничего умнее придумать не могла? — невпечатлённо интересуется Скандалист в ответ на старую, как сам мир, несмешную шутку, рано или поздно постигающую почти всех Александров Сергеевичей. – Мне пока только девять, так что нет, — невозмутимо парирует наглый ребетёнок, призывно распахивая дверь. — Заходи давай. – И не боишься незнакомому дядьке дверь открывать? – Батька про тебя только и делает, что днём и ночью талдычит, — преспокойно раздаётся уже из кухни под лёгкое звяканье посуды. — Так что, я считай, тебя уже и так знаю. Чай будешь, дядь Саш? – Мне лучше кофе, хозяюшка, — невольно прыскает юрист, глядя, как деловито носится девчонка по кухне. Шурка тут же, как по мановению волшебной палочки, останавливается, задумчиво почесав затылок. – Тогда это давай сам, — в который раз за разговор, кивает сама себе она. — Батя его на самые верхние полки ставит. Я в прошлый раз лоб рассекла, когда туда лазила. Вот, смотри, — гордо показывает девчушка тонкую полоску недавно зажившего шрамика в самом уголке головы. — А ты вон какой здоровый. Даже без табуретки достанешь. – Какой большой, — понимающе поддакивает Александр. — Видно болючий был. Сильно плакала? – Неа! — хвастливо отзывается Шурка, ощерившись чуть прореженной, из-за уже выпавших некоторых молочных зубок, лыбой. – Умничка. Вся в папку. Где, говоришь? – Там! — взмывает смуглый указательный пальчик в сторону самой верхней полки кухонного шкафчика. Скандалин аж прицыкивает. – И впрямь далековато. Это чего Боба… то есть, Борис Дмитриевич ваш кофий так усердно ныкает? — звать Шмелика по полному имени было чертовски непривычно. – Так мне нельзя, — доверительно сообщает собеседница, обиженно надув губки. – Понятно. С щелчком выключается, закипев электрочайник. Скандалин машинально поднимается на ноги первым, услужливо разливая кипяток по расставленным кружкам. Шурка не возражает. Повисает неловкая тишина. – «Конечно же у него есть дочка, — с болезненной горечью думает про себя юрист, помешивая растворимый кофе. — На что я вообще надеялся? У самого, идиота — целый брак за плечами, а Бобе-то с какой радости себя беречь? Да было б ещё для кого…» — приходит он к вполне очевидным выводам, разглядывая, как девочка с аппетитом поглощает макароны с сыром и варёными сосисками, под свежезаваренный чай. Вслух Скандалист просто смиренно интересуется: — А матушка твоя где? – Померла, — с лицом абсолютного безразличия выдаёт Шурка. Сашка аж кофе поперхнулся. – Прошу прощения. – Да ничё страшного, — передёргивает плечами малышка, что-то активно начиная настрачивать в телефоне. — Давно дело было. Я ещё маленькая совсем была. Батя говорит, что кто-то из каких-то деспотских остатних моих родителей хлопнул, — продолжает она поток леденящей информации. В животе адвоката разливается неприятный холодок. – К-как… деспотские… Мы же их всех переловили давно… — тихонько бормочет себе под нос Александр. В воспалённом мозгу, вдруг, перещёлкивает ещё один ключевой виток информации. – То есть, как это «родителей»?! — вскидывается Скандалин. — А-а Борька-то кто? – Приёмный, — спокойно бросает Шурка, даже не отрываясь от экрана. В край огорошенный возвращается обратно на стул юрист. Вновь повисает молчание. – Знаешь, Шур, а я же тоже приёмный… — с какой-то странной глупой улыбкой тянет, вдруг, Скандалист. Девочка даже на минутку отрывается от мобильного и… неожиданно понимающе улыбается в ответ. – Ага, я знаю, — подтверждает она. — Моя любимая часть истории про вас с батькой, между прочим. – О-он?.. Он рассказывал? – Конечно! — оживляется девчушка. — Ты же приёмный сын Деспота и бывший наследник его мафиозной империи был! А потом у него появился родной сын и он решил от тебя избавиться, но тебя нашли батёк и деда Женя, правильно? – Ну, пока что всё верно, — позволяет себе короткий смешок Александр, но тут же осекается. — Погоди, ты не злишься на меня? – С чего бы? – Ну, моя семья убила твою семью и всё такое… – Ну это да, — задумчиво потирает подбородок Шурка. — Но ты ж потом вместе с папкой им же лица и чистил. А ещё в тюрьму их сажал. Да ты и не выбирал их. Так что считай, что мы рассчитались, — подытоживает она, смачно прихлебнув чая. – Для своего возраста ты очень мудрая девочка, ты в курсе? – Ага. Должен же быть хоть кто-то с капелькой мозгов в этой семье. Сашка снова подавился кофе. – И чем же так провинился Борис Дмитриевич, что ты о нём так жестоко? — с титаническим трудом, подавляя хохот, кое-как выдавливает из себя Скандалин. – Да не понимаю я вас взрослых. Может, хоть ты объяснишь, дядь Сань, — с философским видом произносит собеседница, покачав увесистым кусочком сосиски на вилке. – Ну-ка. – Ну, вот нравится папке один человек, так? — выстрелом в самое сердце звучит приговор. Самообладание Скандалист сохраняет, тем не менее, алмазное, на автомате переходя в рабочее состояние. – Допустим. – И вот он ходит, вздыхает об этой Саше уже столько лет, ты просто не представляешь. – «Ещё и Александра. Просто потрясающе…» – И стонет батя и стонет, что любит он её вот уже двадцать… пять?.. — Шурка на мгновение задумывается, что-то пересчитав у себя в голове. Происходящее похоже на скоростные горки. Последний кусочек огромного пазла, на миллионы и миллионы кусочков, наконец-то встал на место. –Да, двадцать пять лет, — продолжает, тем временем собеседница, даже не представляя какое “чудо чудное, диво дивное” сейчас открывает одному великовозрастному идиоту. — И вот убивается он по ней двадцать пять лет уже. И забыть он о ней пытался, и других завести пытался, и всё что мог он пытался. Так у меня один вопрос, дядь Саш. – Так? — подводит голос, предательски подламываясь. – Что он у неё-то не спросит — нравится он ей или нет? – Не всё так просто, Шура. Не всё так просто, — тихонько выдыхает в ответ Скандалист. – Ну и ты туда же, дядь Саш! — возмущённо вскидывает руки девочка. — Что ты, что батька. – Где он?! — неожиданно раздаётся из прихожей. – Вспомнишь солнышко, вот и лучик, — с какой-то дурацкой улыбкой от уха до уха тянет юрист, нелепо хихикнув. Прыгунов — весь взмыленный и взъерошенный, бравый оперативник, аж шарахается от такого безумного взгляда. – Борис Дмитрич, а, Борис Дмитрич, — продолжает угашенным соловьём литься истерика, вперемешку с облегчением, из адвоката. — Можно вас на минутку? – Саня… — предупредительно начинает было полицейский. Скандалин оказывается рядом с ним в три размашистых прыжка, бесцеремонно сгребая, ошарашенно и совсем не по-мужицки пискнувшего, майора в охапку. – Солнце, мы буквально на минутку, — спешно обнадёживает бывший мафиозный принц, дёрнувшуюся было Шурку. — Папку бить не буду, честное слово. – Точно? — смеривает его испытующим прищуром девочка. – Зуб даю, — по старой привычке выпаливает в ответ Сашка, глубоководным кракеном утаскивая барахтающегося Прыгунова в гостиную. – Сань, что б она тебе там наговорила, я… Скандалист не целует — вгрызается почти в чужой рот, неловко стукаясь зубами. Опомниться не даёт, по-хозяйски запуская холодные ладони под полицейскую форму. – Значит, слушай сюда, Борис Дмитриевич Прыгунов, — голодным зверем рычит на ухо прокурор, спешно зацеловывая, вылизывая чужую горячую шею. — Вы с Шуркой собираете вещи, готовите документы, — с лёгким причмокиванием ставится яркий засос на бронзовитой коже ключицы. Тихонько сдавленно стонет в ответ бывший чоповец. — И мы дружною гурьбой, как говорится, едем ближайшим рейсом в Каминус. Это понятно? – Саш, я… — слабо пытается запротестовать в ответ майор. – Что тебя теперь здесь держит, Шмелик? — смягчается Скандалин, прижимаясь лбом ко лбу собеседника. — Ты ж понимаешь, что я теперь тебя больше не отпущу, заноза в заднице? С лёгким плеском, падающей звездой, тонет в холодном горном озере янтарная крошка. Борька целует его с такой бесконечной жадностью, с такой бесконечной нежностью, что подгибаются колени… – Фу, гадость какая, — недовольно раздаётся за спиной адвоката, заставляя обоих мужчин вздрогнуть, едва не подскочив. Шурка морщит носик, будто бы перед ней целую тарелку манки с комочками навалили. – Вот поэтому-то, — едва ли не на октаву выше, нервно выдавливает Прыгунов. — Всё у нас, Саня, очень и очень сложно. – Понял… – А что тут сложного-то? — непонимающе склоняет голову девочка. — Один папа — хорошо, а два — ещё лучше. Другое дело, что вы теперь целоваться будете. А когда взрослые целуются — это противно. Но то что мы в Каминус поедем — это хорошо. Это же в Соединённых Колониях, да? – У тебя растёт мессия, Шмелик, — с лёгким благоговением выдаёт Скандалин, прежде чем последняя его, кое-как выжившая, оказывается, с предыдущего раза, нервная клетка всё-таки приказывает долго жить и адвокат заливается оглушительным хохотом. – У нас, — задыхаясь поправляет Прыгунов, прежде чем тоже начать ухахатываться. – Вы чего?... — с подозрением тянет Шурка, на всякий случай даже отступив на пару шагов. – Это истерическое, Шура, не переживай, — сквозь смех и слёзы, кое-как выдавливает из себя Борька. – Твои отцы просто редкостные идиоты, — подхватывает Сашка, утыкаясь в плечо своему будущему мужу. 1. Корабль Тесея, или парадокс Тесея — парадокс, который можно сформулировать так: «Если все составные части исходного объекта были заменены, остаётся ли объект тем же объектом?» Согласно греческому мифу, пересказанному Плутархом, корабль, на котором Тесей вернулся с Крита в Афины, хранился афинянами до эпохи Деметрия Фалерского и ежегодно отправлялся со священным посольством на Делос. Перед каждым плаванием осуществлялась починка корабля, при которой заменялась часть досок, в результате чего спустя некоторое время были заменены они все, из-за чего среди философов возник спор о том, всё ли это ещё тот корабль или уже другой, новый? Кроме того, возникает вопрос: если бы все заменённые доски были сохранены и из них был построен корабль, то какой из этих двух кораблей является настоящим? 2. Арме́н Серге́евич Григоря́н — советский и российский рок-музыкант, певец, основатель, лидер, вокалист, ритм-гитарист, а также автор почти всех песен московской рок-группы «Крематорий». 3. Камбре — это танцевальные движения с наклоном корпуса назад, часто с прогибом в спине. 4. Песня под которую танцуют