***
Таблетка на языке отдает мягкой кислинкой. Не сказать, что вкусно, но предвкушение перебивает все другие чувства. В пару причмокиваний пилюля растворяется, и порошок склизкой массой расползается по гортани. Мир вокруг ощутимо меняется, будто трепещет. Барти жмурится крепко-крепко, после чего резко распахивает глаза. Ему такое не в первой, знает, как сделать галлюцинации ярче, как почувствовать больше. Интерьер комнаты предсказуемо рябит, а окружающая реальность комкается, приобретая новую, обновленную форму. В нос ударяет несколько запахов одновременно, из-за чего Барти автоматически раздувает ноздри. Хвоя, мускус, лед и что-то еще. Что-то такое, чему человечество еще не придумало название, неоднозначно терпкое, с нотками сладости меж строк. Но Барти придумает обязательно, только напишет название на клочке бумаги, и откроет человечеству глаза. Ведь Барти познает гораздо больше. Из дребезжащего окружения вырывается яркий, слепящий образ. Сознание пока не может ухватить его полностью, но, кажется, что вот-вот, и мозг обязательно поспеет за остальными органами чувств. Охватить не охватываемое. Где же ручка, черт возьми? Барти не знает, сказал ли он это вслух, но оно уже и не важно. Барти все равно запомнит, даже без записей. Странное чувство касается бедра, короткое, быстрое. Оно еще и кислое, пожалуй. Зубы отчего-то сводит, их надо сжать, сжать, точно сжать. Иначе выскочит. Вылетит и никогда не вернется, Барти упустит его, и никогда не сможет обрести вновь. Он сжимает зубы, чувствует, как они крошатся, а потом вдруг застывают, обмякают, становятся жидкими, как желе. Барти смеется, делает пару шагов и доходит до самого края пропасти, ведущей к чему-то неопределенному. Эта неопределенность манит, пугает и возбуждает одновременно. Барти смеется, а из окна напротив на него смотрят два лица. Одно смазанное, неразличимое — просто череда светлых пятен. Другое же в контраст первому резкое и безобразное. У второго лица из глаз струится мутная, грязная жижа, и Барти вдруг становится весело-страшно. Весело, потому что пропасть близко, зубы желейные, а светлое лицо очень и очень хорошее. А еще он точно знает то, чего не знают другие. Страшно, потому что второе лицо ему неизвестно. Неизвестно даже почему оно страшно. Оба лица в окне молчат. Владелец первого просто лежит на кровати, а второй смотрит темными глазницами, от которых Барти просто не может оторвать взгляд, пока не слышит хруст отрывающегося рукава рубашки, обнажающего татуировку. Приходится щуриться, ведь мир вокруг все еще покачивается из стороны в сторону, змея с руки утекает под оборванный край рубашки, а гнев разрывает гланды. Барти, кажется, кричит, пытается выдрать змею из-под одежды, срывает рубашку, кидает куда-то в пространство. Змея упорно выскальзывает из рук, а под ногтями вырисовываются бордовые пейзажи из леса и домика с озером. Барти не то что бы ненавидит змей, просто ему неприятно, что та убегает. Ей нужно быть рядом с ним, только он может ее защитить. Барти валится на пол. Он обязательно поймает несчастную змею и будет жить в домике возле озера. И до пропасти он точно доберется. Потому что знает. Знает то, что не знают они.***
Эван закусывает губу. Кашляет в кулак, оглядывается. Последнее время у него обострилась паранойя. Нехорошо это. Квартирка у него захудалая, мрачная. Ни следа уюта, ни капли домашней теплоты. Эван безразлично пялится на ложки с присохшей к донышку полупрозрачной карамелью. Шприцы валяются повсюду, но убирать их нет ни смысла, ни желания. Где-то среди них затерялся и утренний, сейчас такой же пустой и скучный, как и его серые друзья, но утром он был самой желанной вещью во вселенной. Эван плашмя падает на мятую постель. Когда-то он терпеть не мог даже простого касания грязной одежды о свежее белье, сейчас же это абсолютно потеряло смысл. Белые, хрустящие простыни давно пожелтели и обмякли. На подушке расплывчатое, черное от времени пятно, напоминающее прожжённую дыру от сигареты. Это он пытался избавиться от ломки ковыряя незажившую рану от очередного укола. Чувство преследования не уходит. Сквозь веки ему мерещится силуэт, наблюдающий за ним сквозь голые окна. Возможно, там действительно кто-то есть, и это не очередная побочка, но у Эвана попросту нет сил, чтобы встать. Все тело рыхлое и безумно тяжелое одновременно. Он, не глядя хватает горсть таблеток с прикроватной тумбочки, запихивает в рот, не запивая, откидывается на подушку. Пятно, должно быть, прямо под его затылком. Мысли блуждают хаотично-лениво. От самовыпила до желания вколоться раньше положенного. Эван тут же себя одергивает. Сейчас нельзя. Ему не настолько хуево, чтобы тратить драгоценные сласти. Ведь потом их будет так трудно достать. Глаза закрываются будто сами. Благо снотворное пока действует.***
Барти лениво плывет по течению реальности, скрипя входной дверью. Вокруг скучно, пусто, блекло. Все силы ушли в нечто смутное, не совсем понятное, но однозначно правильное. Жаль только, что в следующий раз они с встретятся с Регулусом только завтра, пока же приходится мириться с окружением таким, какое оно есть. Отец смеряет его тяжелым взглядом. Один и тот же вопрос каждый раз, как заученное еще в школе стихотворение: — Ты опять обдолбался? Барти качает головой. Слово «обдолбаться» звучит грубо. Если судить такими категориями, он никогда в своей жизни не обдалбывался. Он просветлялся. Ведь то чувство, испытываемое им каждый раз, когда таблетка, марка или же просто порошок касается языка, — есть что-то высшее, недоступное обычным людям. Таким, как его отец. — Ты не понимаешь, — в который раз пытается объяснить Барти. — Это спасает меня. Это помогает мне, это вновь заставляет меня почувствовать что такое… — Хватит, — Крауч старший резко обрубает, смотрит исподлобья тяжелым взглядом. — Даже не пытайся мне рассказывать про свое псевдо понимание мироустройства. Все это иллюзия, которая, как мне кажется, уже начинает теснить твою реальность. Ты же понимаешь, чем это чревато? Забыл про диагноз матери? Но Барти его не слушает. Что-то цепляет его взгляд своим несоответствием. Несоответствием всему, начиная от привычных стен квартиры и заканчивая его ощущениями в целом. Это нечто светлое, наверняка и вовсе ослепляющее, если подойти слишком близко, потому оно держит дистанцию, чтобы не навредить Барти. — Я сейчас, — он рассеяно прерывает тираду отца, как можно скорее устремляясь в сторону коридора, где и промелькнуло белое пятно. Там предсказуемо пусто, поэтому Барти бегом пересчитывает ступеньки ногами, буквально врываясь в комнату, из-под двери которой так и норовит выскользнуть поток белизны. Однако в комнате его не встречает никто и ничто. Там тихо, и если бы Барти вовремя не развернул корпус в сторону окна, он бы не заметил и скользкий силуэт змеи, вертко уползшей куда-то за тумбочку. Барти мотает головой. Странное чувство исчезает, как и свет, как и змея. Приходится вновь спуститься вниз к отцу для дежурного прослушивания нудных лекций. Главное, создать иллюзию понимания, а потом вновь попросить денег. Кажется, Регулус собирался поднять цены.***
Эвану хуево. Его пока не ломает, просто наркотик потихоньку изживает себя. До конца смены остаются часы, а напарник ему достался уж слишком болтливый. Эван напиздел, что у него биполярка, потому, ссылаясь на очередной приступ мании, может себе позволить свалить на полчаса хотя бы перекурить. Сигареты преют, от них лишь фиктивное удовлетворение на психическом уровне, физически они давно не спасают вовсе. Но Эван все равно затягивается. Перед глазами пакетик, который он утром зашвырнул под кровать. Сам не знает от кого прячет, возможно, от самого себя. Сильная затяжка скручивает горло, Эван заходится кашлем, хмуро глядя на недотлевшую и наполовину сигарету. «Когда-то надо все это прекращать», — закрадывается мысль. Но он машет рукой в воздухе, то ли в попытке развеять дым, то ли действительно пытаясь отогнать пустые глупости. Эван обязательно завяжет, но… потом. Точно не сейчас. У него остался целый пакетик, так что ж ему валяться без дела? Эван отдал за него последние деньги, неужели все впустую? Продолжая надрывно кашлять, он чувствует, как грудь скручивает еще одно чувство. Это уже не от сигаретного дыма, вдвойне губительного при больном горле, это другое. Эван воровато оглядывается, вертит головой, у него стойкое ощущение, что за ним следят. Возможно, это кто-то из семьи, связь с которой незаметно растаяла как-то сама, а может некто все-таки нашел пакетик под кроватью, и это полицейский с пистолетом наперевес поджидает момент, чтобы нацепить на Эвана наручники. Но вокруг никого подозрительного. В его сторону даже не смотрят, люди лениво ползут по улице, каждый к своему пункту назначения, но на него, на Эвана всем, казалось бы, плевать. Чувствуя, как сердце трепещет под ребрами, а пальцы одолевает тремор, он вдавливает практически дотлевший бычок в асфальт носком кроссовка, после чего возвращается на рабочее место, в кофейню со специальным ассортиментом для вегетарианцев. — Хмурый, ты хоть ел сегодня? Таешь на глазах, — комментирует его приход напарник, чье имя как-то не задержалось в голове. Эван качает головой и исподлобья смотрит на протянутый пирог с почками. Тот фальшивка от ненастоящего мяса внутри до теста, приготовленного без яиц. От пирога с почками в нем одно название. Эван работает в кофейне для пидоров, где альтернативное молоко предлагается без доплаты, и ни одна ебанная булка не содержит в себе ни грамма натурального белка. Он все-таки берет несчастный пирог и смотрит сквозь него в узорчатый пол. Тот рябит черно-зеленой плиткой, раздражая глаза. Напарник поглядывает в его сторону слегка заискивающе, на губах улыбка, натянутая, дежурная, так улыбаются всем гостям, но Эвану-то она зачем? Эван кричит. Громко и скрежетаще. Плохо-о-о. Он позволял себе кричать и раньше, но только после закрытия. Мог сдерживаться, не без труда, конечно, но мог. Руки сами разламываю фиктивный пирог на две части, после чего одна летит в безымянного напарника, а другая прямо в лицо какого-то гостя. Чувство паранойи сменяется приступом гнева. Разумеется, его увольняют тут же. Про деньги никто и слышать не хочет, зато с напарника наконец-то слезает эта противная улыбка. Эван однако не улыбается тоже, даже когда русская повариха Ольга сует ему кусок пиццы с грушей и горгонзолой на прощанье. Он не может откусить кусочек даже из вежливости, потому что в голове лишь одна мысль: «Денег не будет». Не будет денег — не будет его спасения. Не будет заветного сахара на ложке. Паранойя вновь совершает рокировку с гневом. Кажется, будто от кофейни до самого дома он идет под конвоем из сотни неотрывно наблюдающих за ним глаз.***
Марочку ему аккуратно перекладывает в руку Регулус. Барти хмурится, но тот быстро скрывается в толпе, и ему ничего не остается, кроме как положить ее на язык. Воспоминания с прошлого трипа обрывочны, чувства могут рассказать больше, вот только не могут достучаться до мозга. Он точно знает эту улицу, он кого-то искал, что-то хотел сделать. Вот только конкретика стремится к бесконечному нулю, без марки это все бессмыслица. Белый свет. И глаза. Льдисто-голубые. Потухшие, в них ни грамма жизни. Барти сглатывает, и сумбур бытия вновь захлестывает его крупной волной. У людей вокруг уродливые лица. Барти это знает, поэтому старается не всматриваться. Его бьет крупная, электрическая дрожь, и он тут же теряется в потоке мыслей. Льдистое море. Молодая рожь. Змея. Искать. Трахать. Барти хмурится и улыбается одновременно. Куда-то бредет. Ноги сами ведут его вполне уверенно, как волна осознания предательски подкашивает, бьет прямо под дых, что вообще-то нечестно. Барти с трудом стоит на ногах, как все ассоциативные пятна вдруг выстраиваются в нечто ослепляющее. Белый человек. Белый человек идет прямо перед ним, а весь его силуэт поддергивается в пространстве. Барти ничего говорит, просто понимает, что ему нужно следовать за Белым человеком. Ноги, на удивление послушные, вновь сами прокладывают ему дорогу. С неба начинает накрапывать дождь. Барти задирает голову, глядя в отливающий всевозможными цветами поток. Это не идет ни в какое сравнение с тем, как светится Белый человек. Впрочем, Барти практически сразу же выдергивают из пространства, а воздух со стороны Белого человека расходится странными волнами. Они щекотно бьют по носу, но до ушей как будто бы не доходят. Дождь усиливается, молотя слезливыми каплями по носу, Барти уже не разбирает, что конкретно течет по его лицу, цвета постоянно меняются. На Белого человека капли не попадают. Над ним дымчатый купол, и это настолько логично, что Барти не может удержаться от того, чтобы не рассмеяться. Белый человек не может быть опорочен. Он чист, самый чистый, как льдистое море, как молодая рожь. Барти заходит в какое-то здание, но перед тем, как попасть внутрь вдруг замирает. Что-то шепчет на ухо: «Не оборачивайся, или вновь упустишь». Но Барти не слушает. Оглядывается. С неба перестает капать. Лужи втягиваются в пол, асфальт высыхает, выходя из темно-серого в дымчатый. Капли с одежды устремляются вверх, куда-то в небо. Что там на самом деле Барти неинтересно. Ему жарко, потому он срывает с себя футболку, отшвыривает куда-то в сторону. А когда поворачивается, перед ним глухая стена. Безмолвная и тоскливая. Барти чувствует, что пара капель, все-таки осталась с ним. Они полупрозрачными лентами оседают на щеках.***
По дороге домой Эван оступается, чуть не подворачивая ноги. По два раза на правую, и на левую. Те просто не хотят передвигаться, шаркают грязными подошвами, издыхая от отсутствия сил. «Похуй», — решает он мимолетно, — «сегодня можно». Действительно, его же уволили. За несколько домов до его жилища за Эваном увязывается какой-то странный парень. Паранойя усиливается одновременно с предвкушением, подгоняя добраться до дома как можно скорее. Парень, не стесняясь, идет параллельно с ним прямо по проезжей части. Полуосмысленным взглядом пялится прямо на Эвана, отчего тремор сковывает руки с двойной силой. В моменте преследователя чуть не сбивает машина, что было бы неудивительно, однако поражает совсем другое. Непонятно откуда взявшиеся инстинкты, вдруг выжимают педаль газа в пол, а рука Эвана будто бы сама ухватывает парня за рукав толстовки, вытягивая прямо из-под колес автомобиля. — Аккуратнее, блять! — говорит что-то из горла, но определенно не он сам. Теперь тремор одолевает не только руки, все тело Эвана мелко-мелко дрожит, однако парень продолжает лишь в упор таращиться, абсолютно никак не реагируя на своего спасителя. Судя по еле движущимся, будто скованным губам, он еще и что-то говорит себе под нос, вот только у Эвана нет никакого желания вслушиваться. На удивление от него отстают прямо возле парадной. Эван звенит ключами, благодаря небеса за работающий сегодня лифт. Квартира встречает его привычностью, и это слегка облегчает паранойю, но никак не влияет на желание. Вещи летят куда-то в сторону, обувь не снимается вовсе. Дрожащая рука шарит по пластмассе в поисках заветного сокровища, из кучи близнецов-шприцов выуживается один, пожалуй, наименее грязный. Ржавая ложка обжигает пальцы, но Эван готов пожертвовать и ими. Он сегодня вообще многим пожертвовал. Работой, деньгами, будущим и, возможно, самим собой, потому что порошка в ложке больше обычного. Предвкушение руководит сознанием, а в мозгу отзывается чувство голода. Оно не такое, как при потребности в пище, другое, едкое, бьющееся острым стеклом, колющее. Как назло, шприц слепо тычется мимо, задевая нерв. Это было бы хорошо какое-то время назад, так как потеряв чувствительность нога бы стала открытым полем для экспериментов по самоинъекции. Но сейчас это скорее в тягость, будет не сразу понятно, попал ли в вену. Эван бьет наугад, и не прогадывает. Удача скалится в его сторону полуулыбкой, а тело тут же расслабляется, подчиняясь сахарной эйфории.***
Когда Барти распахивает глаза, вокруг темно. Он зажмуривается крепче, в надежде, что, распахнув веки еще раз, темнота уйдет, но реальность совершает ужасное предательство. Барти лежит на полу в каком-то помещении. Воздух затхлый, отдает кисловатым душком, однако по телу все равно пробегают мурашки. Барти морщит нос, вновь прикрывая глаза. Футболка на нем отсутствует. Последний лоскут в его памяти — обшарпанная парадная, какая-то цель, Белый человек. Что конкретно под всем этим подразумевается неясно, а стоит лишь слегка подтолкнуть разбредшиеся мысли, как те обиженно отвечают головной болью. Остатки трезвости диктуют, что пора отсюда сваливать и каким-то образом искать дорогу домой, но безумная усталость отгоняет их прочь. Где-то вдалеке слышатся копошения. Барти даже не вздрагивает, хотя опасность определенно имеет место быть. Но чувственное берет верх над рациональным, как и все разы до этого. Перед глазами выплывает белесая голова. Кожа ее владельца настолько светлая, что даже подсвечивается в темноте, благодаря чему Барти удается рассмотреть впалые щеки, и контур носа. А еще улыбку. Это точно она, потому что уголки губ приподняты вверх, но с ней определенно что-то не так. Она искривленная, надломанная. Неужели это и есть Белый человек? — Так это ты! — радостно сообщают ему. Барти лишь морщится, предпочитая отмалчиваться. — Ты следил за мной все это время, ведь так, да?! Барти ничего такого не припомнит, хотя ушедшие в небытие галлюцинации определенно твердили ему о чем-то светлом. Он не знает в каком точно смысле оно светлое, но точно вспоминает и про лед, и про рожь. А еще была змея. — У тебя есть дома змеи? — ляпает он. — Конечно, нет! — быстро выпаливают в ответ, после чего руку крепко перехватывают, утягивая за собой. Барти подчиняется, удивленный, что его никто не стал бить или как минимум на него кричать. Оно, конечно, к лучшему, однако все это безумно подозрительно. — Где я? — осторожно уточняет. — У меня, — так же быстро отвечает светлый незнакомец. Все это как-то связано с Белым человеком. Барти хмурится еще больше. Мысли предательски ускользают куда-то вне границ сознания, будто слово, вертящееся на языке, не позволяющее себя ловить. В целом, все его существо сейчас ощущается безумно лениво. Организм выеден полностью, не готовый к восприятию чего-то нового. Ему бы просто полежать немного хоть где-то, а потом он обязательно придет в себя, найдет Регулуса, узнает, кто такой Белый человек, а потом… — Я прилягу… — еле разлепив губы, бормочет он. Кажется, ему говорят что-то в ответ, но Барти уже не разбирает. Чернушное марево залепляет глаза, пятна скользят меж глазниц, то складываясь в осмыслицу, то тут же разбегаясь снова. Барти пытается за них ухватиться, но те не даются, опять убегают. Прямо, как мысли. Откуда-то сбоку вдруг чувствуется шевеление. Темно-зеленый клубок медленно, лениво вползает в его поле зрение. У клубка светлые пятна по всему телу и светящиеся глаза. Их Барти не видит, но будто бы ощущает даже сквозь плотные чешуйчатые кольца, что льдисто-голубые. Он не очень любит змей, но эта не опасна, точно. Притаилась, поглядывает на него полупрозрачными глазами, но виду не подает. Барти протягивает руку, но змея шипит, не в его сторону, куда-то левее. Ее пасть раскрывается, обнажая клыки цвета молодой ржи, после чего смыкается прямо на темном кончике хвоста. Барти тянет руку, пытается остановить процесс самопоедания, но змея оказывается невыносимо далеко от его пальцев. Чешуйка за чешуйкой скрывается меж растянутой кожи, а Барти почему-то уверен, что это необходимо остановить. Но не может. Взгляд дергано устремляется вниз, к ногам. Он стоит босой, а каждая ступня проткнута кинжалом с наконечником, сужающимся к концу до толщины нити. Барти рывком склоняется ниже, но вновь не достает. Его тело будто бы удлиняется с каждой попыткой ухватиться за серебристые рукоятки. Из ран начинает сочиться разноцветная жидкость. Она переливается всеми цветами радуги, из-за нее в глазах стоит рябь, и создается впечатление, что если задержать взгляд на каком-то ее участке на секунду дольше, тот выстроится в осмысленные пестрые картинки. Но Барти не хочется картинок. Ему надо вырвать эти кинжалы из ступней. Вырвать как можно скорее, пока не стало совсем поздно. И спасти змею, потому что она очень важна. Потому что она как-то связана с Белым человеком, и если умрет она, то Белый человек обязательно последует за ней. Но ему нельзя. Ему нельзя умирать, потому что Белый человек слишком чистый для смерти…***
Эван в очередной раз просыпается от тяжести в груди. Первая мысль — приступ. Доигрался. Но в паху удивительно приятно печет, и это тепло Эван может с легкостью идентифицировать как возбуждение, даже несмотря на затуманенный остатками сна и наркотика мозг. Можно ли быть возбужденным, когда у тебя инфаркт? Проморгавшись, четко ощущает, что на нем кто-то лежит, беспардонно распластавшись прямо на груди. И что важнее, на Эвана смотрят. Точнее сказать, смотрят сквозь него. Темные глаза напротив страшные, в них осмысленности ни грамма. Но отчего-то Эвану плевать. Даже если его убьют или изнасилуют, все это будет неважно. Сахарный голод отступил, давая дорогу спокойному умиротворению, и, кажется, он даже будет не против, если его трахнут прямо сейчас. — Белый человек, — бормочет незнакомец, утыкаясь Эвану куда-то в грудь. Тот тут же узнает этот глупый, бессмысленный шёпот. Преследователь, которого Эван невольно спас, нашел свою жертву. Но ей слишком хорошо, чтобы думать о таких мелочах. Эван сладостно вдыхает запах чего-то приятного, незнакомого, но приятного. В голове лениво перекатываются воспоминания о том, как Эван обнаружил этого человека у себя в квартире. При ломке его мало заботили такие мелочи как закрытые двери, поэтому ему скорее повезло, что проникший внутрь человек был… Тем, кто просто уснул с ним в одной кровати. Еще и без футболки, бедолага. Эван щурится, пытаясь разглядеть черты незнакомца повнимательнее. Барти. Он не помнит, чтобы тот представлялся, но почему-то знает, что его зовут Барти. У Барти красивый прямой нос, подбородок, поросший щетиной, густые брови. Весь он какой-то слегка темный, несмотря на то, что в комнате относительно светло. Эван чувствует, как крепчает эрекция. — Трахни меня, — просто озвучивает желаемое. К чему все словесные прелюдии? Голова резко вздымается вверх, а страшные глаза оказываются непозволительно близко. — Не ешь, — произносит уже четче. — Не ешь себя. Белый человек должен быть чистым. Эван осторожно кивает, после чего без раздумий обхватывает чужие губы своими. Ему плевать, о чем вообще думает Барти, Эвану просто хочется, чтобы его хорошо отъебали, пока он хоть что-то чувствует. Барти активно отвечает. Эван чувствует прикосновения его волос к своему лбу, они слегка щекотят, но это несомненно приятно. Барти сосредотачивается на его нижней губе, буквально вылизывая ее языком, а Эван наконец-то чувствует, что может поднять уголки губ безо всякого труда. Ему быстро надоедают эти нежные лизания, он притягивает Барти ближе к себе за затылок, надавливая, и тот каким-то образом понимает его без слов. Эвану нравится чужой язык в своем рту, у него давно не было секса, потому потребность в нем просто зашкаливает, перебив все границы. Барти и там продолжает лизаться, потому Эван не упускает возможности слегка прикусить чужой язык зубами, наслаждаясь, как Барти резко выдыхает через ноздри, очевидно не ожидая такой уловки. Отстраняется он резко. Вновь начинает шептать какую-то чушь, в этот раз много говорит про змею и какую-то светлую рожь, однако Эвану слишком лениво вслушиваться. Он смешливо прикусывает кончик чужого носа, после чего напирает, перебегая рукой с затылка на макушку Барти и направляя его голову к своей груди. Тот вновь подчиняется, обхватывая губами розоватый сосок, но зубами надавливает еле-еле, будто боится навредить. Эвану вновь лениво спорить, потому он просто откидывает голову назад, подставляясь, чувствуя, как другой сосок потирают между собой чужие пальцы.***
Барти пересчитывает языком молочно-белые ребра. Кажется, одиннадцать. Или двенадцать? Надо определенно пересчитать еще раз. Кожа под его языком шершавая, угадывается знакомый пейзаж и домик у озера. Барти не знает, виделись ли они с Эваном до этого хоть раз, когда он был трезвым, однако абсолютно точно уверен, что именно он и есть Белый человек. Осознание того, что он даже таким странным способом может контактировать со своим просветленным состоянием, несомненно радует. Барти даже не помнит, как именно проснулся от странного сна со змеей и кинжалами. Просто все как-то плавно перетекло в него, целующегося с тем светлым веселым парнем, у которого в квартире точно не было змей. Эван определенно симпатичный. Определенно не против потрахаться, так есть ли еще какие-то проблемы? Барти снюхивает запах с молочной кожи. Она безграничным полотном простирается под его губами, и что-то в этом запахе кажется безумно знакомым, однако никакой конкретики он уловить не может. Возможно, они все-таки встречались, когда Барти просветлялся. Сам того не замечая, он достигает выпирающих костей таза, совсем легко прикусывая выступающие части и справа, и слева. Под щекой ощущается чужая твердость, однако Барти не успевает ничего с ней сделать. Его ухватывают за подбородок и вновь притягивают к себе. Барти целуется неторопливо, стараясь распробовать, возможно, понять, что это за запах, как где-то позади Эвана вновь начинает маячить нечто странное. Барти упорно старается это игнорировать, однако то определенно не хочет никуда уходить. Страх стискивает горло, но Эван, будто бы почувствовав, что что-то идет не так, отстраняется, стукается с ним лбами. Теперь Барти может смотреть прямо ему в глаза, удивляющее своей дымчатостью, практически прозрачностью. Эван стискивает их члены в ладони, проводит вначале медленно, будто поддразнивает, однако не может совладать с собой и в пару движений меняет темп на более ускоренный. Барти и не против, ему приятно ощущать чужую горячую плоть вплотную прижатую прямо к его собственной, он буквально дуреет от сгустка ощущений, ведь страх до сих пор продолжает придушивать. Ведь если не смотреть не нечто, то это не значит, что нечто там нет. Зрачки Эвана узкие, размером с атом, а радужка практически сливается с цветом глазного яблока. Эти глаза больше не успокаивают, они пугают. Барти очень и очень страшно, но движения на члене настолько приятные, что он попросту не может отвести взгляд. Страх с горла распространяется по всему телу, а в желудке эти два противоречия сталкиваются, вступая в абсолютно неравную борьбу. — Барти, — говорит нечто. И это точно не Эван. — Барти, посмотри на меня. Барти-и-и. И Барти смотрит. Отводит взгляд от глаз Эвана, устремляясь куда-то в угол. Под звуки хлюпающей смазки на него смотрят пустые чернушные глазницы. Мутная жидкость из них больше не течет, она подсохла двумя неровными дорожками, соединяющимися в единый поток в районе подбородка. Рта нет вовсе, вместо него кровавая рана, с бесконечной дырой внутри, а лицо искажено то ли в торжествующей улыбке то ли в приступе боли. Нечто, похожее одновременно на него, и на Эвана. Его голос хриплый, нечеловеческий, тоже будто бы совмещает в себе сочетание их голосов, но искаженных настолько неправильно, что слушать их какофонию просто невыносимо. Барти хочет закрыть уши, но не может оторвать взгляд. Яркая вспышка вдруг затмевает все вокруг, кроме нечта, и Барти точно не может сказать что это пугающее осознание или же великолепный оргазм.***
— Барти! Барти! Он вскакивает с постели, вертит головой, чувствует, как мелкая дрожь волнами проходит по всему телу. В комнате пусто. Никакого нечто, за исключением самого Барти и Регулуса, трясущего его за плечо. — Где Эван? Барти цепко хватается за чужую руку, смотрит в глаза напротив умоляюще, надеясь, что нечто ничего не сделало с Эваном. А оно могло. Барти точно знает, что могло. Не совсем ясно, что конкретно, но определенно ужасное. — Эвана нет, — ожесточенно бросает Регулус. — Ты постоянно говоришь про какого-то Эвана, но его нет, Барти. Как и Белого человека, змеи и других твоих глюканов. Это был просто трип. — Трип? — Барти соображает слабо. Нет, нет, нет, нет. Нет! Этого просто не может быть. — Но как же… Мы же… Я точно… Регулус, я абсолютно уверен, что Эван был. Возможно, ты просто его не видел… — Все верно, Барти, — кривится Регулус. — Я его не видел. И ты не видел. Потому что никакого Эвана не существует. Барти крепко жмурится. Этого просто не может быть. Невозможно. Он точно помнит его светлые глаза, пшеничные волосы, его ребра, которых он насчитал аж двенадцать штук. Или одиннадцать. Не столь важно. Эван — определенно реальность, Барти мог его трогать, касаться языком его кожи, кусать. — Тебя искал отец, — безжалостно продолжает Регулус. — Говорил, тебя уволили с работы за то, что ты там разорался, а потом начал кидаться едой. И, кажется, теперь я понимаю, почему волнения отца не беспочвенны, — он кивает в сторону горы шприцов прямо рядом с кроватью. — Но подожди, — Барти закашливается, после чего, набрав воздуха в легкие продолжает. — Какая работа? И все-таки Эван… Но обрывает себя на полуслове. Эван. Откуда Барти знает, как его зовут? Эван ни разу не представлялся. Так как же Барти узнал его имя? И работа… — Ты работаешь в пидорской кофейне, сам мне рассказывал, — терпеливо объясняет Регулус. — Для веганов типа. Еще жаловался мне, что там мяса нормального нет, — в глазах напротив отрицательно значение восприятия. — Пиздец, тебя ебнуло, значит. Как-то твой трип в этот раз затянулся. Аж три дня безвылазно дома провалялся. — Три дня? — Барти мажет языком по пересохшим губам. — Дома? Но это же дом Эвана. — Заладил ты про этого Эвана. Говорю же тебе, это просто глюк. Короче, не хочу с тобой нянчиться. Я твоему отцу позвоню, скажу, что ты здесь. Дальше разбирайтесь сами. Барти распахнутыми глазами оглядывает помещение. Незанавешенные окна, приличная горка использованных шприцов возле кровати. На тумбочке ржавая ложка и какая-то баночка с этикеткой. Ничего из этого ему однозначно не принадлежит. Это квартира Эвана, как ни крути. Вот только реальность не вяжется с его восприятием, и да, такое случалось и раньше, однако Барти не привык, что не стыкуется не только его миропонимание, но и миросуществование. Регулус отходит для звонка отцу, оставляя Барти наедине с осознанием. Под кроватью что-то шевелится. Барти боится смотреть вниз, однако существо показывает себя само. По полу неторопливо ползет черная змея с голубыми глазами, устремляя свой путь куда-то в противоположную часть комнаты. Барти бездумно следит за ней взглядом, пока та вдруг не подползает к чему-то с острыми когтями. Нечто вновь заняло свой пост в углу. Его пасть раскрыта, и прямо в эту бесконечную дыру держит свой путь невинная змейка. Барти вскакивает.